Сказка о Гае и его кукле

Давно-давно, когда дороги были вымощены камнями и стук копыт и колес гулко разносился по городам, на тихой улице, в бедном доме, потемневшем от времени, жил старик-лавочник. И, если бы вам случилось, заплутав в узких улочках, заглянуть в окно бедной лавки, вы увидели бы ребенка, маленького мальчика, сидящего на полу у очага, обхватив руками колено и опершись о него подбородком; странным показалось бы вам бледное лицо мальчика и его задумчивый взгляд, направление которого было трудно угадать; и, чем дольше вы смотрели бы, завороженные необъяснимой тишиной, веющей от этого видения, тем более странным казался бы вам мальчик, сидевший все так же неподвижно, хотя огонь в очаге почти погас и в комнате становилось так темно, что вы с трудом различали черты детского лица, и так холодно, что пальчики ребенка совсем побелели. Мальчика звали Гай, и, хотя это имя звонко, как эхо и как весенний ветер, оно никогда не звенело в мальчишеских голосах, когда детвора играла на улице возле дома лавочника: мальчики не любили Гая за то, что о его деде, лавочнике, ходили слухи, будто он безмерно богат, столь же скуп и столь же труслив, оттого и живет в нищенстве, и за то, что Гай вступался за лавочника, когда они бросали в него камни и выкрикивали обидные прозвища. Лавочник действительно был скуп и труслив, но совсем не был богачом, торговля его шла из рук вон плохо, и жалких грошей, которые удавалось заработать, ему едва хватало на то, чтобы прокормить себя и внука.
Но вот однажды в лавку зашел один человек, высокий, богато одетый господин, который каждый вечер проходил мимо лавки, возвращаясь домой после дня, проведенного в трудах. Господин сказал, что, раз лавочник занимается торговлей, то ему, конечно, будет легко достать хорошую куклу для дочери господина, а тот хорошо заплатит ему за его старания. И вот через несколько дней после этого разговора Гай, вернувшийся домой после одинокой прогулки, увидел, что дед его стоит посреди лавки, с довольством рассматривая что-то, и тогда, переведя взгляд на прилавок, он увидел – чудо! Маленькая девушка стояла, чуть склонив белокурую головку, бледно-розовое шелковое платье, легкое, как дымка тумана, окутывало ее фигурку, такую хрупкую, что на нее больно было смотреть, и столько совершенной красоты было в ее тонком личике, столько задумчивости и грусти – в глазах, и столько нежной легкомысленности в ее улыбке, что Гай позабыл обо всем на свете, глядя на нее.
 - Но-но! – прикрикнул лавочник, заметив, как Гай смотрит на куклу. – Не вздумай тронуть ее! Разобьешь – ввек не расплатимся!
С этими словами старый лавочник убрал куклу в большую коробку и бережно положил ее за прилавок. Было уже поздно, и лавочник прогнал Гая спать; однако, поднимаясь в свою крошечную спальню – чердак над лавкой – Гай остановился на последней ступеньке; сердце его стучало так, что стук этот мешал Гаю, когда он прислушивался, ожидая, пока лавочник уляжется спать. И, когда внизу затихли все звуки, Гай тихо-тихо спустился вниз и, бесшумно зайдя за прилавок, приоткрыл заветную коробку. В тусклом свете догорающего очага Гай различил знакомые черты девушки. Но вдруг старый лавочник заворочался на своей бедной постели, даже во сне бормоча о звоне монет, и Гай, закрыв коробку, неслышно выскользнул из-за прилавка и скрылся в своей спаленке. Никогда еще он не был таким счастливым, когда его усталая головка касалась подушки; он сам не мог понять, что случилось с ним; сердце его билось так часто, оно было так полно, что он не мог уснуть; в первый раз сердца его, одинокого, никем не понятого, чувствующего лишь жестокость старого лавочника, презрение мальчишек да равнодушие незнакомых людей, коснулось тепло любви. Прекрасное лицо куколки стояло перед его глазами, и, когда он забывался на минуту в тревожном сне, грезилось ему так живо, будто он снова видел его перед собой. Несколько дней прошло с этой ночи, и Гай был счастлив, когда, улучив минутку, пока лавочника не было в доме или пока он спал, он мог снова взглянуть на личико, ставшее ему дороже всего на свете. Одна мысль отравляла его счастье: он знал, что вскоре куклу заберут, и он, Гай, никак не сможет помешать этому. Но вот настал этот страшный день, и Гай, бледный, с нестерпимой болью смотрел на то, как господин отдает деньги за его куклу и забирает ее. И, когда господин вышел из лавки, Гай выбежал, как был, без верхней одежды, в рубашке с распахнутым воротничком, на зимнюю улицу, и следовал за господином, пока тот не скрылся за дверью своего дома…
Прошло два года с этого дня, и лицо Гая стало еще строже и еще бледнее, чем прежде, но страшная тень, которой не было раньше, лежала теперь на этом лице: тень пустоты и безразличия. Гай подрос и теперь разносил письма, чтобы помогать старику-лавочнику заработать на еду и одежду. И вот однажды, когда Гай возвращался домой, он сделал крюк, чтобы пройти мимо дома господина и посмотреть в светлое окно детской, где, как он знал, жила девочка, которую ему несколько раз удалось увидеть садящейся в карету, хотя ни разу с ней не было его куклы; давно уже он не приходил сюда, давно его сердце потеряло последнюю надежду, а вместе с ней и боль, оставив ему только пустоту и одиночество. Однако, подойдя к дому, Гай не увидел света в его окнах; дом смотрелся так мрачно и пустынно, что, казалось, в нем никогда никто не жил, и Гай, смущенный этим, спросил у старушки, всегда в весеннюю и летнюю пору торговавшей цветами на этой улице, не знает ли она, почему не горят окна в доме и почему он так мрачен и тих. И тогда старушка, только что продавшая последний букетик и собиравшаяся уходить, сказала ему, что хозяева поспешно, в суматохе уехали и в доме никого нет. Сердце Гая застучало сильнее, он не мог уйти и все смотрел на опустевший дом, как вдруг заметил, что одно из окон на втором этаже забыли закрыть. В одно мгновение Гай взобрался на дерево, склоняющееся к балкону, и в следующую минуту был уже внутри того дома, который всегда был для него так недоступен. Тишина и мрак полнили высокую комнату, в которой очутился Гай; почти вся мебель была вывезена, оставались лишь старые, ненужные вещи, брошенные на произвол судьбы. На что надеялся этот мальчик? – он и сам не мог бы сказать, но сердце его сжималось словно от какого-то предчувствия, и пустота полнилась давно забытой, знакомой болью. Гай прошел комнату и, выйдя в коридор, увидел ту дверь, которая, как он подумал, должна вести в детскую. Стремительным шагом он подошел к ней и, распахнув ее, вошел в опустевшую комнату. И внезапно словно жизнь вернулась в его бледные, печальные черты, словно дыхание вернулось в его легкие и застывшая кровь потекла по венам – в углу, озаренная сумеречным светом, падающим из окна, лежала кукла, в разорванном, грязном платье, с растрепанными остриженными волосами, с обезображенным личиком – кукла, в которой невозможно было узнать и следа прежнего совершенства. Не колеблясь ни одного мгновения, не уронив ни одной слезы, Гай подбежал к кукле и, подняв ее, прижал к своей груди. Она была, она была с ним, и ее кукольное сердце билось рядом с его, теперь снова полным жизни; выбравшись из дома и все так же прижимая куклу к груди, Гай нес ее к себе, и ни ливень, начавшийся на улице, ни холодный ветер, пронизывающий его насквозь, ни темная и безлюдная улица, ни злобный старик, ожидающий его, ни будущее, пророчащее ему лишь нищенство и горе – ничто не затеняло его взгляд, полный жизни, ведь на груди его, спрятанная им и от ливня, и от ветра, была та, без которой всё было – смертью, мраком и пустотой..