Проводы

- Идите, идите!...
Ранним мартовским утром на перроне морозно и безлюдно. Тени редких пассажиров, выныривая из подземного перехода, тот час же спешат скрыться в тёплом полумраке своего вагона; провожающих же практически нет: чуть в стороне обнимаются с юным солдатиком родители и невысокая девушка в короткой шубке – в тонких прозрачных колготках телесного цвета и изящных полусапожках ей, должно быть, действительно зябко, - да эти две женщины прямо перед нашим окном провожают нашу раскрасневшуюся с мороза попутчицу.
- Не мёрзните, идите!... – чуть слышно бормочет и машет на них морщинистой рукой.
Грузная, пёстро одетая, пахнущая старостью женщина лет семидесяти пяти появилась в купе довольно рано – минут за двадцать до отхода поезда. Поставила дорожную сумку на своё кресло и, не сняв вычурно изящной меховой шапки и пальто, стоит посреди купе, тяжело дышит и растерянно улыбается.
- Да идите уже, идите! – вполголоса бормочет она, - А то у Катьки машину милиционеры заберут!...
Украдкой смотрю на часы – до отправления ещё целых тринадцать минут. И всё это время будет продолжаться странный ритуал проводов. Пожилой женщине стоять непросто – она сипло дышит, вздымаясь над нами всем телом, и опирается всей своей тяжестью на хрупкий купейный столик, - но и не думает садиться, не убедившись в том, что провожающие ушли; те же видят, что она стоит, и тоже не спешат уходить. Что-то говорят ей, видимо, машут по очереди, улыбаются. Невольно все пассажиры смотрят то за окно, то на пассажирку, и всем как-то тягостно и неловко, все молча изнывают от желания, чтобы они ушли и пожилая женщина уже наконец перестала себя мучить и спокойно заняла своё место.
- Да что ж вы не уходите-то? – шепчет старушка, - Давайте же, идите!...
Не уходят. В какой-то момент начинает казаться, что делают они это назло, вопреки – им ведь стоять холодно, ей - тяжело, нам же на всё это смотреть становится невыносимо неловко – все затихли, замерли, глаза прячут. Кажется, что эти люди чуть ли не изводят друг друга проводами; однако в этом абсурде нет ни капли злости или раздражения – провожающие с пассажиркой улыбаются друг другу сквозь мутное от дорожной пыли вагонное стекло и изредка машут рукой. Постоят немного, не двигаясь, и опять машут. И те, что на перроне, наверное, про себя нетерпеливо проговаривают что-то вроде «Уезжай ты уже наконец, не мучай себя, езжай!» - но поезд стоит, тихо шуршит скрывшийся за свежей газетой пассажир напротив, его попутчица прячет взгляд в своём мобильном телефоне, я, откинувшись на спинку кресла, смотрю за окно, и в самом центре этой нелепой сцены вздымается и опускается в тяжёлом дыхании пожилая женщина, вцепившаяся пухлыми белыми пальцами в край стола – даже если не смотреть на эти руки специально, всё равно в глаза бросается вросший в палец чудовищных размеров антикварный перстень с огромным коричневым камнем.
- Да пока уже, пока! До свиданья! Я позвоню, идите! – чуть слышно шевеля губами, продолжает странный диалог пассажирка и пытается изобразить жестами телефонную трубку, - Позвоню, позвоню!
А, быть может, это просто я реагирую на всё происходящее как-то не так? Может быть, это такая традиция? Может быть, и нет ничего абсурдного в этой сцене, и я зря раздражаюсь? Я же не знаю, кто эти люди и что их связывает; быть может, они и не увидятся больше никогда, и вот эти вот проводы – это последнее, что они запомнят друг о друге? И, стало быть, они просто не могут позволить себе «недопроводить» эту женщину? Не знаю. Но, - поверьте мне! - первый раз в жизни едва заметный толчок трогающегося поезда, едва заметное движение фонарных столбов за окном и первый, ещё сонный перестук колёсных пар на стыке рельс принёс мне такое облегчение.