Стекло Марины

В серванте переливается стекло, стекло тонко поет, когда под домом проезжает поезд метро. И ведь нет на свете ничего более хрупкого, чем стекло, а между тем его хранят годами и передают по наследству. Да что там, его невредимым вытаскивают из развалин Геркуланума, счищают пепел – и вот оно блестит, как новенькое. 
Розовое, прозрачное, светло-сиреневое, зеленоватое с золотыми прожилками. Лучи вечернего солнца, проходя сквозь грани, нестерпимо сверкают, обжигая взгляд. Стекло пылится, конечно, но Марина часто протирает его. Собственно, все воскресные вечера она проводит за этим занятием. Если только они не идут в театр – вдвоем с матерью. 
Марине в феврале исполнилось тридцать шесть лет. Выглядит она, правда, старше, и ничего красивого в ней нет, кроме больших серых глаз. Когда-то были также красивы волосы платинового оттенка, но недавно Татьяна Сергеевна с удовлетворением заметила, что они как-то посерели. Марине уже нипочем не найти мужа. Усилия матери не пропали даром. Но Марина не думает об этом.
Трудно сказать, кто из них больше оторван от реальности. Кажется, все же Татьяна Сергеевна с ее гатчинскими замками, расписанным пастушками фарфором и прабабушкиным веером. Марина, по крайней мере, не стремится к непомерной эстетизации жизни и не пытается казаться сотканной из лунного света. Ей хватает стекла. Она непрестанно размышляет о чем-то своем и улыбается чему-то, скрытому вдали и видимому только ей одной. Но при этом Марину нельзя назвать мечтательницей: для настоящих мечтаний нужна безудержная фантазия, а она ею не обладает. Любой вымечтанный ею мир подчиняется жестким правилам, то есть рушится, не успев построиться. Да Марина и не знает толком, для чего нужно мечтать. 

Татьяна Сергеевна достает из шкафа коричневый костюм, пахнущий специфически-сладким запахом неприметного женского одиночества. К нему полагается искусственный жемчуг, обычно спящий на бархатном дне маленькой шкатулки. Марина одевается неброско, потому что Татьяна Сергеевна не одобряет открытых платьев; один бог знает, когда Марине в последний раз приходило в голову надеть что-то открытое, но, тем не менее, Татьяна Сергеевна каждый раз подробно инспектирует ее наряд. Марине тоже полагается местами облезлый жемчуг, и еще до вчерашнего дня он казался ей красивым и неизбежным, как смерть, но сегодня она хочет от него отказаться; правда, не решается полностью избавиться от него и прикрепляет к груди брошь, но украдкой, будто это преступление, вознаграждает за это безымянный палец своей левой руки кольцом с цирконом.
Что же произошло вчера?
Вчера Марина после работы почему-то зашла в кафе, сверкавшее золотыми огнями. Она сама не поняла, зачем это сделала, но официантка уже несла чашку кофе, и отступать было поздно. Вокруг было много людей, они смеялись и пили вино, полушепотом обсуждая свои инопланетные дела. Широко раскрытыми глазами Марина смотрела на молодых и немолодых мужчин, накидывающих на плечи своих спутниц пальто. Спутницы не забывали забрать из ваз подаренные розы. Они выходили на полную холода улицу и позволяли целовать свои холодные губы. Все это – полумрак, тихая восточная музыка, кофе – было так странно, что Марина даже не удивилась, когда к ней подсел мужчина. После пятнадцати минут неловкого, ничего не значащего разговора он мельком упомянул о том, что завтра собирается в Михайловский театр на «Жизель»… И теперь, перекидывая через плечо потертый ремешок сумочки, она думает о предстоящем вечере – впервые в жизни – с радостью. Может быть, ей удастся столкнуться с ним в антракте где-нибудь на лестнице, пока мама, по обыкновению, будет рассматривать занавес и перечитывать давно выученную наизусть программку. Может быть, он предложит ей бокал шампанского, а потом увлечет в загадочную глубину ложи и будет целовать ее бледные, слабо подкрашенные губы… Стоп! Марина уже учится мечтать.         

Зима заканчивается, весна идет своим чередом… Уже третий месяц Марина живет совершенно иной жизнью, но этого не знает никто, кроме ее запылившегося стекла. Уже третий месяц голова Марины кружится от сладкого тумана, и все ей кажется странным и новым; она ощущает себя примерно так, как мы, когда видим двор своего дома, за ночь покрывшийся хлопьями сирени. Неделю назад она взяла отгул и ни слова не сказала об этом дома. Вчера она рассмеялась, увидев шляпку матери с нелепой вуалькой. Татьяна Сергеевна поджала губы. 
Уже третий месяц Марина не щадит себя на работе. Так думает Татьяна Сергеевна, до сих пор, как ни странно, ничего не почуявшая. Марина очень инфантильна, но поднявшая голову женственность учит ее хитрости. Есть ли смысл задерживаться, если тебе за это не платят? У нас сейчас много практикантов, я должна с ними заниматься. Тогда пусть они тебе доплачивают. Ты там, а я здесь сижу одна, мне скучно. И сердце иногда покалывает, а тебя нет! Кстати, я хотела бы, чтобы ты свозила меня в Гатчину. Когда станет потеплее? Откуда же я знаю, когда… Мама, может, ты съездишь с какой-нибудь подругой? Что? Что? С какой подругой, когда у меня есть дочь?!
Марина улыбается, ей впервые все это почти безразлично. Она смотрит, кажется, на мать, а видит теплый полумрак и обломки двух тел в осколках кривых зеркал. И хорошо и плохо, что он живет недалеко – ей не приходится тратить много времени на дорогу, но она боится: вдруг кто-нибудь из знакомых увидит их вместе? На улице, правда, они ведут себя прилично, а рука, обвившаяся вокруг локтя, еще ничего не значит, но матери этого хватит.      
Они торопливо раздеваются и делают свое дело, а потом смывают со своих тел божественную чистоту, приумноженную за эти полчаса, и ее глаза, переполненные стеклянным блеском слез и благодарности, пугают его. Как и узкие руки на одеяле. У нее вид чахоточной из романа, ненормальный для здоровой сорокалетней женщины вид. Он, конечно, не уверен, но, кажется, она вполне здорова. Он нежен, но не так, разумеется, не так, как следовало бы. Ей удалось даже скрыть от него секундную жуткую боль и потом представить дело так, будто она не рассчитала дни. Марина инфантильна, но иногда вдруг оказывается хитрой.            

Но мы-то знаем: стеклянный мир восхитительно ирреален; он делает иллюзорным даже солнечный свет, а отблески свечей и ламп превращает в пляшущие языки волшебного разноцветного пламени. 
Однажды, когда ничто не предвещает беды, он вдруг говорит: через два дня я должен уехать. Куда? Надолго? Очень далеко. Надолго. А я? Она не понимает таких простых вещей, а объяснить он не может. В жизни мужчины бывают такие моменты. Им не стоит придавать столько значения. Господи, что? Мне жаль, мне совсем не хочется тебя расстраивать, но ведь нельзя быть такой наивной… в таком возрасте.   

В жизни мужчины бывают такие моменты, заметил он. Момент, думает она. Относительность всего на свете: его момент и моя жизнь.
Это такой удивительный чай, говорит Татьяна Сергеевна, вытирая уголки губ уголком салфетки. Такой, знаешь, с ананасом и лепестками роз. В самом деле? Удивительный. Но очень дорогой. Ты даже не представляешь, сколько мне пришлось заплатить за одну унцию. Но он того стоит, правда? Конечно. Чудный аромат. Божественный. Мамочка, я сделана из стекла. Мамочка, я не отлита из чугуна, как ты. Да, очень холодно. Несмотря на то, что уже апрель. Несмотря на то, что уже апрель. Я хотела бы, чтобы ты выключала свет немного раньше, он мне мешает, понимаешь? В жизни мужчины бывают такие моменты, когда он разбивает стекло.

Она выходит из дома, едет в метро, глядя в книжку. Бездумно проходит по мосту и оказывается на Петроградской стороне. Перед ней вырастают глухие стены и острые ограды, и она идет, не глядя на часы, позабыв обо всем, и только одна мысль сверлит ее мозг до боли, до отупения: «Это момент в жизни мужчины… Это момент…» Но через секунду эта мысль исчезает, и Марина с удивлением обнаруживает, что уже не помнит, о чем думала только что. Ее мысли текут вольно, как речная вода. Мелькает вытянувшая носок Жизель. Краем сознания Марина переносится в театр и чувствует запахи затхлых духов и недоступного шампанского.      
Между тем наступает вечер и с ним – непогода. Внезапный порыв ветра вынуждает Марину поднести руки к лицу. Сразу вслед за ветром налетает дождь. Она решает спрятаться куда-нибудь, единственный вариант – подворотня, их тут много. Отчего-то минуя первую, она сворачивает во вторую, которая странным образом притягивает ее.
Еще через мгновение кровь стекает по ее шее. Наркоман жадно срывает кольца с ее мертвых рук.
Стеклянный мир, со звоном покачнувшись, водопадом устремляется вниз, чтобы составить там, на полу, мозаику из пылающих осколков.