Волнующие красотой книга третья часть 2

КНИГА ТРЕТЬЯ.
 ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
 ФЕДОР КНЯЗЬ ЯРОСЛАВСКИЙ И МОЖАЙСКИЙ.




1. ХУБИЛАЙ - ВЕЛИКИЙ ХАН МОНГОЛИИ.
    
    Хану Берге пришлось выбирать из двух зол меньшее,  и на Великом курултае он открыто поддержал покорителя Китая хана  Хубилая.   Присутствие сильной армии  улуса Джучи  под предводительством Глеба Васильковича,  князя Белозерского, сделало своё дело: противостояние между братьями  закончилось победой Хубилая. Его и провозгласили Великим ханом Монгольской империи. 
    Разрушитель Багдада, хан Хулагу,  покинул Каракорум в дурном настроении. Оно усилилось, когда на пути в Багдад пришли черные вести о состоянии военных дел на Ближнем Востоке. 
   Хану сообщали, что крестоносцы во главе с графом  Сидона, Жюльеном, без предупреждения напали на монгольский патруль и разбили его наголову. В числе убитых оказался племянник непобедимого и грозного Кит-Буги - нойона.            Разъяренный Кит – Буга – нойон  бросился на Сидон и разгромил его. Тогда весь мир узнал от папских легатов   о зверской  свирепости воинов Хулагу. Один из папских послов, по имени  Гильом Рубрукус,  постоянно находился при ставке Сарайского хана  и  своими речами пестовал  ненависть Берге  к правителю Ирана.
    Плохие известия продолжали приходить  к Хулагу.  Будто Аллах мстил ему за убийство мусульман Багдада, а Бог Мизир отступился и больше не защищал его от  грозных сил.  Очередной гонец сообщил, что мамлюк Бейбарс во главе конного авангарда,  рысью, без обозов, пустился из Египта в стремительный поход,   стрелой  пересек Синайскую пустыню,  и через Галилею вышел в тыл монгольской армии.
    3 сентября 1260 года при Айн – Джалуде монголы были разбиты, а сам непобедимый Кит – Буга – нойон был взят в плен. 
    Хулагу доложили, что Кит-Буга-нойон перед лицом пленивших его врагов, вел себя, как истинный герой. Он не просил пощады, но,  сохраняя верность своему господину, обвинил мамлюков в убийстве законного султана Египта.   Тогда ему отрубили голову.
     После поражения  Кит – Буги- нойона  хан Берге послал  предписание своим  командирам  покинуть армию Хулагу, и если, не удастся вернуться домой, то уходить в Египет, чтобы умножить исламское  войско мамлюка Бейбарса.
    Хулагу    был взбешен. Такого предательства и оглушительного разгрома монгольских войск не знал ни один из потомков Чингисхана.  Он приказал бросить лучшие силы на Сирию, но при Холмсе монгольская армия вновь потерпела поражение от мамлюков. Хулагу был вынужден бежать в разрушенный и разоренный им Багдад, и закрепиться на берегу Евфрата. 
   Но покоя не было и там. С севера, с Кавказа,   Хулагу грозил его двоюродный брат хан Берге! Пришлось открывать второй фронт.
    В местности Ширван войска двух владык, двух потомков Чингисхана,  сошлись на битву. Загнанный в Кавказские горы, хан Хулагу повелел биться на смерть, и он выиграл битву.  Тесня войска Берге – хана, хулагуиды заняли  земли, принадлежавшие улусу Джучи,  они грабили селения и убивали   мирных жителей Азербайджана, не успевших укрыться от врага.
    Армия Берге отступила в причерноморские степи,  чтобы собраться с силами. Весь мир уже понимал, что  решающая битва между потомками Чингисхана неизбежна.

2. СВАДЕБНЫЙ ПИР.
    Александр считал, что он выполнил свой долг перед Русской землей. Пока он был в ставке Берге, все силы  его были сосредоточены только на том, чтобы заставить  хана  вступить в войну с Хулагу.  Было очень важно отвлечь Берге от русских дел, направить силы монголов в сторону Кавказа и столкнуть лбами потомков Чингисхана. Берге, всегда с вниманием слушавший своего улусника Александра,  остался  доволен, тем, как тот оценивает планы  предстоящей войны.
  Успехом окончились и переговоры Александра с ханом о неучастии русских сил в войне. Александр утверждал, что  оседлое население Руси можно обескровить  всеобщей мобилизацией. Армии Берге нужен хлеб, и его надо производить много. И араты - хлеборобы  русичи должны оставаться на земле.
   Добиться этого было не просто. Легат папы римского, католический монах Гильм Рубрукус, вел тайные переговоры с ханом, нашептывая о  непокорности русских, о хитрости русского князя.    Но  Берге согласился с доводами Александра.
   Герой Невский,  с началом войны на Кавказе, возвратился во Владимир. Он чувствовал себя помолодевшим, полным сил и желаний.
    В трапезной палате Владимирского дворца, расписанной аланскими мастерами, собралась на свадебный пир близкая и дальняя родня. Сердце Александра радовалось, видя  братьев единоутробных, сидевших мирно рядком. Брат Андрей Ярославич, князь Суздальский, красавец, украшенный ранними сединами, обнимал за плечи брата Ярослава Ярославича, князя  Тверского, который долго упорствовал и не признавал власти Александра, да видимо, смирился и на свадьбу пожаловал  добрым гостем. А рядом с ними широко расселся младшенький братец, Костромской князь Василий Ярославич,  «Квашня», богатырь, возле которого  даже сидеть было опасно: легким движением могутной руки, иль широка плеча мог,  не чуя, свалить соседа с лавки и не сразу понять, почему тот оказался на каменном полу.
    « Чаю,  Василисушка мир в семью принесла - с надеждой думал Александр, - душа чистая, безгрешная, спасет меня от злых проклятий. Вот только сыны: Дмитрий да Андреян промеж собой враждуют, земли дедины да отчины делят  при живом отце. Скверность, поганство!»
     Александр, сжимая в ладони тонкие пальчики Вассы, оглянулся на тот конец стола, где должны сидеть сыновья. Князь Дмитрий, окруженный новгородскими большими боярами, что – то говорил,  похлопывая по плечу Олексу Мартинича. Александр заметил, как боярин  со смехом отмахивался от  Дмитрия, но глаза его  зорко следили за всем, происходящем в роскошной палате. 
     Великий баскак Владимиро - Суздальской земли Амраган  сидел посаженным отцом рядом с женихом на почетном месте. Не всем в широкой княжеской палате  было по нраву татарское присутствие, но  никто не выражал того явно. С Амраганом прибыл на свадьбу его сын Айдар со своим лучшим другом ростовским баскаком по имени  Баскачь-Сарыходжа. Ростовский баскак  не пил вина, не налегал на брашно, но молча наблюдал  ход русской свадьбы сквозь хитрый  татарский прищур.
    Васса тихая, бессловесная,  была подобна бесплотному ангелу. В голове  занозой сидела мысль, что  её  матушка  жива, а благословения не дала ей, Василисе, дочке родной. И никто не хочет с ней говорить о  родителях и никто не может поведать об их истинной судьбе.
   Перед Вассой  стояла чарка с вином и блюдо с яствами, но ни пить, ни есть невеста не могла: лицо её было закрыто прозрачной кисеёй, которую мог снять только жених в опочивальне. А стольник менял блюдо за блюдом так, будто невеста  откушала.
     Заиграли гудошники, затрещали трещотки, забили  бубны,  и в палате  плавным хороводом заходили девушки. Они высокими голосами запели свадебную отходную песнь в честь жениха и невесты. Баскачь-Сарыходжа оживился.
    Впереди всех шла, рассекая воздух высокими персями, Дуня Приукрасная. Она набрала в грудь воздуха и  разразилась песней, которая из её уст, вдруг прозвучала залихватски громко:
    Черны кудри,
    Черны кудри,
    Вы почто за стол пошли!
- Кто такой будет? – наклонившись к Айдару, тихо спросил Баскачь – Сарыходжа, не сводя восхищенных глаз со статной девицы.
- Дуня… Приукрасная, дочка Новгородского боярина, того, что сидит рядом с князем Дмитрием, - Айдар указал рукой на Олексу Мартинича.
     Дуня подоткнула руками бока и,  тряхнув головой, бесстыже взглянула на Александра. Васса вздрогнула, но почувствовала твердую руку  любимого, сильнее сжавшую её пальчики, и плечо его, к которому она, трепеща,  прижалась,  ища защиты от дерзкой девки. Хор девушек тут же подхватил:
    Русу косу,
    Русу косу,
    За собою повели!
    Черны кудри,
    Черны кудри,
    Косу спрашивали:
    Ах, ты, русая коса,
    Аль ты нонче не моя?
   Дуня прижала руку к пышной груди, будто кланяясь Александру и впившись в него глазами, прокричала:
    А я нынче не твоя,
    И не  батюшкина!
    И не  матушкина!
    Да я нынче,   Андеянушкина!
    Дуня, обернулась вкруг себя под удары бубна и подступила к тому месту, где сидел княжич Андреян.
- Ах, сладкая молодушка! – он прихватил горсть изюма,   поднялся со скамьи и,  не стыдясь  взглядов людских,  осыпал Дуню лакомством.
    Олекса Мартинич тут же покинул князя Дмитрия. Он, переступил через широкую  лавку, и широко шагая, и нарушая девичий хоровод, обхватил Дуню за плечи, и с силой повел из палаты, приговаривая сквозь зубы едва слышно:
- Пошла, срамота моя, пошла. Не то деешь, дурочка!
   Когда Дуня поравнялась со столом, за которым сидел Баскачь – Сарыходжа, татарин мгновенно поднялся и метнул в девицу  горсть золотых монет,  поспешно, так, что все поняли, татарин задолго приготовил их,  выжидая  момент.  Звон золота вызвал широкую улыбку дерзкой женщины, которой она щедро одарила нарядного татарина.
А девушки продолжали песню:
   Черны кудри
    Косу спрашивали:
    Русая коса,
    Али ты не моя?
    Черны кудри,
    Черны кудри,
    Я теперь твоя,
   Я не батюшкина,
   Я не матушкина,
   Нынче я, да,  Александрова!
     Александр поднялся, потянув за собой Вассу. Сердце девушки ёкнуло: «Ах, как срамно на глазах у всех идти в опочивальню. Хорошо, что лицо закрыто, не видно, как покраснело оно».
    К молодым подскочили  свахи и сваты с вывернутыми наизнанку лохматыми шубами, и  зеленый хмель вместе с льняным семенем посыпался на головы жениха и невесты:
- Приемли невесту свою, и держи в женах, как повелел Бог, - напутствовали Александра старики.
- Люби и почитай мужа своего, как Христос чадолюбивый  устроил в законе  нашей истинной веры и святые апостолы и отцы предаша… - услышала Васса слова ветхой мудрости, но до сознания они не дошли. Она дрожала всем телом и хотела скорее укрыться от людей в объятьях сильного человека, которого любила с робостью.   
    Когда молодые покинули трапезную палату, свадебный пир расшумелся хмельными голосами, озорными шутками да удалыми плясками.
По утру, сваты осторожно постучали в дверь опочивальни:
- Князь молодой, новобрачный, Александр, свет, ясный сокол! И ты княгиня Василиса, свет, Прекрасная, просим вас сыр покушать, чарку пива да ковшик браги испить, уста отереть шелковой шириной, да в баньке попариться!
Когда Александра и Василису,  закутанных в мягкие меха,  вели в баню по  свежевыпавшему,  чистому снегу,  на крыльцо выбежал   княжич Андреян. Он  ударял кулаком по перилам крыльца, рвал на себе исподнюю рубаху и вопил похмельно,  невразумительно:
- Увёл! Увел девку татарин, - и хватался за голову.
    Вокруг  княжича собрался  народ, недоуменно спрашивая, что приключилось?  Оказалось, что Дуня Приукрасная   покинула своего друга милого и исчезла вместе с молодым баскаком Сарыходжой. Сама ли того захотела, али  страсть  овладела татарином, и он решился похитить полюбившуюся ему девку, никто не знал.
     Васса подумала, что услышал Господь её  мысли и удалил от неё Дуню Приукрасную. Теперь ничто не должно нарушить её женского счастья, начавшегося этой ночью томлением и болью,  и блаженством плоти. Она перебирала в памяти каждый миг,  проведенный с Александром в опочивальне, каждое слово, сказанное им с любовью, каждое движение его могучего торса,   и колебания её лона навстречу ему.  Какое счастье подарил Господь людям – соитие двух  любящих тел, страсть двух восторженных душ! Спасибо, Господи!
   Василий Ярославич, князь Костромской, показался в дверях, разминая могучие члены. Прислушался к речам, ухватил племянника за плечи, тряхнул, так, что голова Андреяна чуть  не отделилась от плеч:
- Почто голосишь,  Андреян, народ смущаешь. Плюнь, да утри возгри  – то. Та не овца, что с волком пошла!
- Да люба она мне! Ох, люба!
- А коли так, седлай коня, зови дружину свою, да в погоню за татарином стремглав скачи. А мы тебе в помощь пойдем.
- Оставьте затею эту, - вмешался Александр, - Сарыходжу не догонишь, далеко ушел. С баскаком  ни к чему свару заводить, впредь умнее будешь. Иди в дом, ополоснись, оденься,  – Александр подтолкнул сына к двери. Он зело был недоволен тем, что обряд второго дня его свадьбы был нарушен.
     Великому князю никто не мог перечить,  и люди, переговариваясь промеж собой, стали расходиться, обсуждая это событие. Как – то само собой получалось, что Александр, вроде бы потакает татарскому произволу…. Но вслух никто не хотел говорить об этом.   Княжич Андреян, качаясь пьяно из стороны в сторону,  держась за стены, чтобы не упасть, прошел в терем.
     Второй день свадьбы был  омрачен, но  мало – помалу разговоры улеглись, а накрытые столы позвали к веселью.
    И тут за столом Андреян куражился, трепал  стольников за чупры, стучал чаркой об стол, крутил кулаками и,   грозно нахмурив брови,  выкрикивал:
- Кого?…   Подходите, умою кулаком!
- Ты успокойся, братец, уймись, - положил руку на плечо  Андреяну  князь Федор.
   Приехав из Можайска с тайной надеждой увидеться с Марией, князь Федор маялся скукотой: Мария не прибыла на свадьбу подруги, не было и её строгой матушки, княгини Ксении. Федор слышал о том, что Ксения возвратилась из Орды, что обошлось всё там как нельзя лучше, но видимо, прячет дочку ярославская правительница и не желает показывать её миру.
     Андреян будто ждал удобного случая, чтобы  затеять ссору. Он вскочил со скамьи и ухватил Федора за грудки:
- Ты кто такой, что обниматься  тщишься со мной, сыном Великого князя!  Князишка захудалый! Ярославль захотел за невестой взять! Кукиш тебе, а не Ярославль! Я сам посватаюсь к Марии Васильевне, сыну Александра Невского никто не откажет! А!
- А ну, Можайские! Наших замают! – выскочил с конца стола Матюха, сын Дормака, на ходу рассупонивая кушак и сбрасывая верхнюю одежду, - Кто тут супротив нашего князя поднимается!?
    Матюху окружили Можайские бояре, за спиной Андреяна выстроились стенкой переславские боярские дети:
- А ну, ну! Ударь, коли смеешь!…. а ну ещё!
- Задору – то много, а силы нет …. – поддразнивали зрители.
- Берегись,  задира,  прореху порвешь! Ха-ха-ха….
Со словами :
- Знай Фёклу по рылу мокру, - спорщики сцепились, тотчас образовав клубок из разгоряченных тел, который выкатился из  трапезной палаты на княжий двор.
- Пошли черных кобелей набело перемывать! – качали головами старики.

3. СЫНОЧЕК ФИЛЮШКА.
     Аринушка узнала, что обоз ярославский возвратился  из далекого Сарая и,  держа путь на Ярославль, остановился на ночлег и отдых в Ростове. Отпросившись у игуменьи Евфросинии в Успенский собор к лику Спаса Нерукотворного,  Аринушка легким шагом мерила дорогу, что шла по берегу озера Неро. Будто ангел летел рядом, путь показался ей недолгим и спорым.
    На заднем княжеском дворе сани ярославского обоза  развернулись полукругом. От уставших коней валил пар, возницы  привязывали к лошадиным мордам торбы с остатками овса, пахло лошадиным потом и конским навозом.
  Аринушка обошла ярославский обоз, ища глазами отрока, которого ещё весной встретила с Царевичем Ордынским, но того не было видно.  Возле крытых  лохматым мехом саней стоял огромного роста человек, в боярской шубе с пушистым воротником. Он отдавал короткие приказы, окружавшим его людям. Недобро глянув  на Аринушку, он, запахнув поплотнее шубу, направился к княжескому терему. Она попятилась, освобождая путь боярину,  почувствовав холод каменной ограды, к которой прижалась спиной.
     «Как же так, я оробела и не спросила этого боярина, где же тот отрок?… Где сыночек мой?…»
     Всё лето и осень, и вот уже начало зимы, Аринушка не переставала думать о том отроке, что увидела с татарчонком Петром. А сейчас  впервые назвала его сыночком,  и  тоска охватила сердце монахини,  тревога за  него, родного….
    Аринушка решительно направилась к  ближним саням, возле которых хлопотал человек, лицо которого показалось ей добрым.
- Добрый человек, скажи мне, ради Христа, все ли вы назад воротились, или кто на  чужбине остался?
- А тебе, мать, почто это знать? – Горшеня с любопытством глядел на монахиню.
- Филюшку ищу….- Аринушка назвала имя сына, понимая, что не то делает. Если и встретит сейчас  того молодца, то ведь  и имя – то  у него, чай, другое и знать – то он её не знает. Что за блажь такая на неё напала!
- Филюшку? – к удивлению Аринушки, Горшеня подтвердил то имя,  - Он, матушка, отстал от обоза в степи,  перед самой Рязанью. Куда сгинул не известно. Ввечеру видели его, у костра сидел, сбитень хлебал, а поутру пропал.
- Филюшка? – Аринушка с надеждой повторила имя сына, боясь, что  ослышалась, или человек, стоящий перед ней, что – то  не понял,  - Как же так!
- А кто же его знает! Мало ли в степи русского народа сгинуло! Вот и Филюшка твой тоже, видать, сгинул… А кто он будет тебе, матушка?
- Сыночек он мне, ….
    Аринушка почувствовала, как теплая влага из глаз катится по её иссохшему лицу. Сгорбившись, повернула она стопы свои на  заснеженную дорогу, что вела вдоль берега Неро в Княгинин монастырь.
    Аринушка   не заметила, что  прижавшийся к теплому боку Филюшкиной лошади, татарчонок Петр – Царевич Ордынский с жалостью и печалью смотрит ей вслед. А печалиться было отчего, нынче он узнал, что дружок его,  Филюшка, сгинул в походе без следа. 

4. ВЕЩИЙ СОН ЯРОСЛАВА.
     Ярослав Ярославич, младший брат Александра,  на свадебном пиру был не случайным гостем,  и не смирение перед братом старшим привело его  в Суздаль и не  жажда веселия.  С тех пор, как  в 1252 году в сечи под Переславлем утратил он свою молодую жену, что не захотела в обозе оставаться с деточками малолетними, а,  надев кольчужку и шлем – шишак встала плечом к плечу с мужем своим в ряды ратоборцев.           В ночь после сражения, позвав с собою верного отрока Григория, стал князь Ярослав обходить поле сражения, ища жену свою. Но широка была жатва смерти, взором не окинешь, и не хватило им ночи, а наутро получили приказ отступать.  С тех пор  стало сниться ему то поле сечи, где сгинула его Лада. 
      Вот и в канун свадьбы Александровой приснился сон Ярославу, будто идет он по полю ратному, звон мечей и лязг железный стоит в ушах, но  воины лежат мертвы, а полюшко взором не объять.  Вдруг видит Ярослав, что поднимается  воин в короткой кольчужке, и снимает с головы шлем – шишак, а  по плечам  воина волосы кудрями золотыми рассыпались. Глянул тот воин на Ярослава, а и не воин это, а Лада его  долгожданная. Смотрит на него, Ярослава, руки к нему протягивает и говорит до боли знакомым  голосом:
- Не печалуйся боле о Ладе своей, пришло время выбрать тебе невесту среди живых.   Так я велю тебе.
      И стала удаляться  Лада туманом утренним, а потом и совсем из глаз истаяла. А на её месте уже другая  женщина. Смотрит глазами строгими, и манит к себе. Проснулся Ярослав, глянул, рассвет уже зачался. А сон из головы не идет,  и дева та строгая, непорочная,  в глазах стоит.
    Когда приехал гонец от брата Александра на свадебную «кашу» звать, засобирался в Суздаль без обиняков.
- Не там ли моя судьба  хоронится, - подумал тогда князь, и с советником своим отроком Григорием  про тот сон  долго  глаголили, гадали, что ж такое  привиделось
Григорий порешил так:
- Дает тебе, княже,  твоя жена боговенчанная благословение на новое венчание. Боле не жди её и не тоскуй, а найди  невесту себе по  нраву.
- Григорий, Григорий,  она показала мне невесту мою будущую, а где её искать, не сказала.
- А ты, княже, дома засиделся. Вот на свадьбе у брата старшего и присмотрись к девицам красным. Со всей Руси – матушки невесты соберутся.
Двинулся из Твери Ярослав налегке с малой дружиной и без обоза. Долго быть на свадебном пиру не собирался, но невест со всей Руси захотелось посмотреть. И вот пир уже к концу пошел,  а та, которую  во сне увидел, не появлялась. Так и ушел из Владимира  Ярослав, князь Тверской,  ни с чем.
 

5. ВОЗВРАЩЕНИЕ ОБОЗА.
    Борзый гонец примчался по заснеженной дороге от дозора и,  стуча в ворота Ярославля – города прокричал весть радостную:
- Обоз наш  из Сарая возвращается! Встречайте, люди добрые! Встречайте, вскорости тут будут!
Ярославль возликовал!  Народ высыпал  на улицы. В домах затопились печи, запахло свежевыпеченными хлебами,  крупичатыми кашами, мясом, на угольях жареным.
 Мара, накинув шубенку, сунув ноги в валенки, выбежала из дома и полетела к городским воротам, туда, куда сходились все ярославцы, встречать своих родимых. Мара  извелась, поджидая Филюшку из похода.  Соседи передали ей, что однажды по осени, будто бы  появился он на княжьем дворе. Так торопился, что к ней не заглянул, и вновь утек с другими такими же быстроходами. Передал только  привет сердечный  да  горсть изюма – гостинец Сарайский. Одно слово – княжий слуга!
     С широкого деревянного моста, что был перекинут через Медвежий овраг, повозки сразу  проезжали  в высокие  дубовые  ворота.  Каждые сани встречали счастливыми выкриками.
    Мара радовалась любому  прибывшему, а сердце постанывало: когда же Филюшка покажется?
     Но вот проскользнули в ворота последние сани и,  колоколец – шаркунец  зазвонил печально, обозначая  конец обоза.
   Мара взяла лошадку под уздцы, оглядываясь по сторонам: никак проглядела  Филюшку….
     Впереди  шел Горшеня в обнимку с  молодой женой, успевая за своей лошадкой.
Мара догнала счастливых супругов:
- Горшеня, Филюшка где?
Горшеня остановился, снял с плеча руку жены. Откашлялся:
- Мара, тут такое дело…. Пропал твой Филюшка в пути…
- Отстал от обоза? Да? – дрогнул голос женщины.
- Не отстал, Мара, нет. Тут такое дело…. Вечером был у костра, с нами  сбитень пил, а утром  исчез. Никто не ведает, куда.
- Как же так, Горшеня…
- Ты иди домой, Мара, иди. Лошадка притомилась, распряги животину, поставь в стойло. Потом покумекаем…
Мара  отстала от Горшени на два шага. Лошаденка Филюшки догнала её, и,  качая головой, будто что – то зная о своем хозяине, ткнулась  мягкими губами в плечо Маре.
- Ну, пойдем домой,  Трудяга.
Мара подхватив под уздцы лошадку зашагала в сторону Чудского конца. Радость её померкла.
    Во дворе  своего дома Мара распрягла лошадь, и загнала в  конюшню, до потолка забитую  летошним сеном.
     Подошла к саням, сняла остатки соломы, приподняла  рогожку. Молодая женщина, свернувшись клубочком, и дрожа всем телом,  смотрела на Мару глазами,  полными страданий, страха и голода.
- Ты кто? – с удивлением  спросила Мара и слабая надежда, что она узнает что – нибудь о Филюшке, появилась в душе.
- Я Финка…
- Финка? Как зовут тебя?
    Молодая женщина  забыла,  как зовут её, с тех пор, как попала в татарский плен. И теперь не сразу вспомнила своё имя:
- Анастасия…, - прошептала и не поверила сама, так незнакомо  прозвучало её христианское  имя.
- Ой, да что же это я! Давай, девонька, вставай, пошли в баню. Я же Филюшку ждала, сыночка названного. А где он, ты, должно, знаешь… Знаешь ведь? – с надеждой спрашивала, торопясь услышать добрую правду.
- Не знаю…
- Не знаешь? – опустила руки Мара, и вновь встрепенулась, - Что же, вставай, пошли…. Да ты сможешь ли идти? - увидев кровь, запекшуюся на  соломе, охнула Мара.
- Никак, полоняное тело…., - не то спрашивала, не то утверждала Мара, - Ах,  ты, страдалица….
  И,  принимая Анастасию на руки, она прижала её к своей груди, и в обнимку, повела к протопленной бане.

     Ксения  приготовилась к неприятной встрече со своим боярином  Якимом. Она уже поняла, что ночным гостем был он, но всё ещё не хотелось верить. Ночной тать заслуживал сурового наказания, но слугу, верой и правдой служившего ещё мужу её, а потом ей, как казнить?
     Яким поднялся на высокое крыльцо княжеского терема, не спеша,  отряхнул снег с валяных сапог, распахнув широко двери, внес своё тучное тело в теплые сени.  От шубы, распахнутой настежь,  шел дух мужского пота и железа….
    «Как тогда….» - подумалось княгине. Она  подошла к Якиму широким шагом, рванула воротник шубы, обнаживший шрам на подбородке, шее. Замахнувшись, ударила тяжелой вдовьей рукой. Якимка даже не охнул. Он молча перехватил её руку, замахнувшуюся ещё раз,  и завернул Ксении за спину. Поймал вторую руку и отправил туда же.
- Ты! Тать… Тать, ушкуйник, мерзавец! – Вырываясь, с гневом бросала в лицо боярину обвинительные слова.
Якимка наступал на Ксению, крепко держа одной рукой её руки, а другой,  обхватив её за плечи, и крепко прижимая к себе, вел в ближний угол.
Ксения почувствовала,  спиной стену, к которой прижал её Яким. Перед глазами нарастало вражье лицо.  Боярин  смачно чмокнул Ксению в губы, потом приложился к одной щеке и к другой.  Только после этого он выпустил её руки и,  с насмешкой глядя в лицо княгине,  проговорил:
- Здрава будь, моя княгиня. Вернулся я из Сарая, - с кряхтением вновь навалился  на неё всем своим телом, обхватил  стан, и четко выговаривая каждое словечко, приказал, - Прикажи взбить пуховики. Соскучился я. Нынче  ночью приду.
- Да я тебя…, - вырываясь из  цепких объятий, пригрозила,  было,  Ксения.
- Цыц! Молчи, али  позора не боишься!?
   Ксения опустилась на скамью, удивленно глядя на Якима: ненависть к  здоровому мужику, презрение к себе, слабой женщине,  и что-то ещё противное её воле испытывала она. И вот в  этом «что-то» она не хотела себе признаваться.   
    


6. ОЖИДАНИЕ МИЛОСТИ.
     Феодора прильнула к маленькому меховому свертку, из которого доносилось ровное дыхание и сладкое сопение: сын, княжич, сёнгун – наследник. Имя ему будет Темучин. Темучин – князь!  В его жилах золотая кровь – руда: от Великого  Чингиза, и Великого Батыя, и Сартака, и Константина Мудрого, и  Василько Красивого, и Глеба Отважного, смешанная с кровями самых красивых женщин от Онона до Волги – Итили.
     Гонцы мчатся день и ночь к стенам Кайфына, чтобы оповестить князя Глеба о  счастливом событии: сын родился, княжич, сёнгун – наследник! 
    Феодора решительно засобиралась в Ростов, чтобы упросить свекровь  окрестить маленького сёнгуна в том храме, где крестили его отца, князя Глеба, и дать ему второе  христианское имя.
    Феодора встала станом на  подступах к Ростову у  Семибратовской заставы и приготовилась ждать разрешения от деверя, князя Бориса, на въезд в город.  Феодора понимала, что князь Борис не посмеет  самолично распорядиться, а пошлет за матушкой в монастырь.  Да, видимо,  долго ждать придется. А та, пестуя ненависть, может и не позволить ей вступить  на землю Ростова. На  землю, где был рожден князь  души её, где был он взращен, где набирался мужества и мудрости, где краса его, и сила богатырская,  и ум ранний питались плодами той земли, благодатным  воздухом Ростова и древними  водами его озера. И сейчас она, Феодора, внучка Великого Батыя,  смиренно просит  ступить ногой на эту священную для неё землю.
- Сагыну – тоска не скребись в сердце! Сагыну – тоска, покинь мою печень! – шепчет Феодра, сидя на пороге  своей юрты, подвернув пятки под ягодицы так, как делают это все женщины степи.
На крыльце   деревянной избы  стоит русинка в наброшенном на плечи  тулупе и что – то  говорит слуге  княгини, кивая в сторону  походной юрты.  Она хозяйка здешних мест, а сын её,  Якимушка,  повел послов Феодоры к князю Борису. 
- Что нужно  этой женщине?  - спрашивает Феодра.
- Хозяйка избы говорит, что ты, госпожа, верно, замерзла. Она хочет, чтобы ты прошла в дом. Она говорит, что чадо твоё, твой сёнгун,  может застудиться.
 «Как смеет она жалеть меня!» - гнев заливает разум  Феодоры: почему  женщина при виде  княгини Белозерья не падает на колени, но круглое лицо её выражает доброту и участие.
- Жить в русских домах, все равно, что в могиле – нет света, нет  воздуха. Юрта – лучшее жилище.
Женщине передают отказ княгини.
- Ну, потчевать можно, неволивать грех..  Спаси вас Господь!
Женщина,  выпрямив спину,  удалилась. «Много гордости в сердцах русичей, - думает Феодора, - всяк себе господин. Чингисхана на них нет. Он умел из разных племен, из разных иргенов,  составить одну,  великую силу. Он не позволял  даже знатным  родичам быть гордыми. Все, над кем простиралась длань моего прадеда,  не смели  мечтать о  собственной воле. Потому имя татар стало великим и грозным именем,  и ему покорился весь мир…. Однако, как долго нет посла! Если не разрешит свекровь  въехать в Ростов, придется повернуть обратно.  Не силой же брать город!»

    Игуменья ростовского княгинина монастыря Евфросиния ходила по своей келье в зад и вперед, меряя шагами истоптанную серединную  половицу. Не гнев, и даже не гордость  уже отошедшая вон,  терзали душу бывшей княгини, но упрямое нежелание  дать согласие на встречу с Феодорой – Алголь.  Как простить внучку Батыя? Где найти слова для нежеланной невестки? Как смирить сердце матери, приказа которой ослушался её сын?
    Князь Борис робко следил за шагом матери, боясь нарушить её мысли и вызвать поток гнева. Наконец, откашлявшись, он начал:
- Матушка, гонец княгини Феодоры ждет твоего позволения войти. Он должен  передать на словах важную весть.
- Татарин?
- Нет, один из слуг Глеба.
Неожиданно для Бориса, мать согласно кивнула головой:
- Вели войти гонцу.
Молодой посол, сняв соболью шапку, переступил порог, нашел взглядом красный угол с иконостасом, широко перекрестился и с достоинством   положил поклон на три стороны.
- Матушка Игуменья, моя госпожа Феодора, жена Глебова, княгиня Белозерская  шлет тебе низкий поклон и просит тебя принять её с наследником князя,  твоим внуком. А стоит она станом у Семибратовского дозора и,  далее идти робеет без твоего на то указа.
- Почто прибыла твоя госпожа к стенам Ростова? Что за докука привела её к нам?
- Княгиня Феодора хочет воздать молитву Господу в храме, где крестили её мужа – Глеба Васильковича и просить Господа о его здравии и скором возвращении из дальнего похода. А ещё  княгиня Феодора просит тебя, принять на руки её дитя, свершить над ним обряд крещения и дать ему христианское имя.
- А как сейчас она прозывает своего сына?
- Темучин.
- Темучин!? – фыркнула игуменья.
- Темучин, матушка, - смиренно повторился посол.
- Пусть решает князь Борис, а моей воли на то …. не будет.
- Княгиня Феодора  шлет тебе, игуменья Евфросиния,   вот этот сайгат, что хитростью добыла она у хана Ногая и просит тебя передать  его в тот храм, где  крестили твоего сына  Глеба Васильковича. 
    Посол вынул из-за пазухи парчовый сверток и протянул игуменье. Евфросиния колебалась, не зная, как поступить ей.  Посол прошел к столу и положил на него сверток. Потом низко поклонился, достав рукой до пола,  и выпятился из дверей просторной кельи.
    Игуменья Евфросиния не сразу подошла к столу, но женское любопытство оказалось выше гордости.  Раскрыв парчовую  пелену, она увидела золоченый фиал на высокой резной ножке, по краю которой были  вырезаны слова: « Пресвятой Богородице от   Василько князя Ростовского в честь крещения сына Глеба».
Дрожащей рукой взяла в руки священную чашу, прижалась губами. Как давно это было! Четверть века прошло… Будто привет пришел от Василька, мужа любимого. Перед глазами поплыли воспоминания светлые, любовь их беззаветная, клятвы верности и…  война жестокая, убийственная!
-     Вели задержать посла, - сквозь светлые слезы проговорила смирившаяся игуменья.

7. СУПРОТИВ ВОЛИ!
   
  Слуги видели скрытый гнев княгини Ксении, ступали   тихохонько – половичка не скрипнет, дверь не хлопнет! Боязно….
   А она  прокручивала в уме всё, что произошло с ней за последнее время: сватовство князя Федора к дочери, предательство  Мавруши,  стремительный бег в Сарай, действо на праздничном майдане, умело разыгранное  ханшой, нелицеприятный разговор с Александром Невским, и  её возвращение в Ярославль под охраной татарской рати.  Да ещё возвращение Якима. Как  легко сломил он её  упорство! Всё эти события  вызывали ощущение надвигающейся грозы, заслоняющей мраком  всё видимое пространство, и укрытия от той черной тучи не было.
И всё же княгиня пыталась сопротивляться мрачным предчувствиям.
   Когда свадебный поезд повез Вассу,   из Ярославля во Владимир,  Ксения сказалась больной и сопровождать невесту Александра отказалась.  Она не кривила душой, ещё по дороге из Сарая она впервые ощутила сильную усталость, головную боль и слабость,  хотя, старалась себя успокоить, что этот недуг  возник от пережитого в столице страха и волнений и должен вскорости пройти.
   Мария,  трепеща и стесняясь,  попыталась упросить  матушку, чтобы та отпустила её на свадьбу Великого князя, во Владимир, но,  взглянув в строгое лицо Ксении, осеклась на полуслове,  и больше не заговаривала о том.
«Слава Богу, не пришлось объясняться с дочерью» - удовлетворенно думала Ксения. Но покоя хватило не надолго.
    Маврушка,  предательница льстивая,  дождалась  во дворе, бросилась в ноги, поднимая снежную пыль, обхватила руками валенки княгинины, и заголосила:
- Матушка, государыня наша, княгиня великодушная наша, смени гнев на милость. Виновата я перед тобой, ох, как виновата! А дочку мою почто казнишь? Почто до службы не допускаешь! Чем жить будем?! По миру пойдем, коли,  жалованья лишишь! Прости меня глупую, у тебя тож доченька растет,  княгинюшка распрекрасная!  Пожалей мою Лукию, как  своё дитя жалеешь!
- Да встань ты,  Маврушка! Казнить  смертью тебя мало за то, что сотворила!
- Казни за то, что  соврала татарину и прикрыла тебя тогда, сказав, что нету тебя в городе.  И хоть он грозился смерти меня предать и дочь мою изнасильничать, а я на своем стояла!
- А почто перстень государев татарскому слуге сдала?! – всердцах пнула Маврушку валяным сапогом в грудь.
- Да промеж двух огней металась!  И казни! Казни  рабыню свою окаянную!– соглашалась  Маврушка на всё, - только Лукию мою на службу возьми.
- Пусть завтра придет в девичью палату. Найду ей службу, а ты боле на глаза не показывайся!
- Благодарствую и на том, добрая госпожа….
 Мавруша поднялась с колен, отряхнула снег с шубейки, посторонилась, пропуская гордую княгиню, прищурилась вслед:
-   Нужда придет,  и  за Маврушкой гонца пошлешь.  Чует моё сердце, что  я еще пригожуся тебе, спесивая княгиня!
 
     Ближе к Рождеству прибыл в Ярославль сам Великий князь Александр Ярославич с молодой женой, с сыновьями Дмитрием и Андреяном и к великому неудовольствию хозяйки города, привез с собою князя Федора Можайского.
    То-то,  было  переполоха! С ними в Ярославль пришли веселые хлопоты, игры и гулянья. Даже небо распогодилось и открыло    зимнее,  светлое солнышко. На высоком берегу Волги раскатали крутую и длинную горку. Сани с нарядными девушками и  удалыми парнями летели,   аж до самой середины реки под визг, гогот и дружный смех молодежи. 
     Княжичу Андреяну любо красоваться  на виду у людей. Он выделывал  удалые выкрутасы, чтобы обратить на себя внимание, и крутился возле  Марии.
     Марьюшка не отходила от Василисы, с лица которой не сходила блаженная улыбка:
- Счастливая ты, Васса, и красивая  в украшениях, что  Александр тебе от Сарая привез.
- Марьюшка, ты тоже будешь счастливая, вот увидишь. Князь Федор не даром здесь…..  Вот митрополит Кирилл придет в Ярославль, и тогда матушка твоя не посмеет отказать сватам.  Ты заметила, как смотрит на тебя Федор?! Очей с тебя  не спускает, исстрадался весь, глядя, как Андреян возле тебя увивается.
- Андреян постылый зря времечко  тратит. Пустое всё. А вот матушка  из Сарая возвратилась, будто кто подменил,  гневлива, подозрительна….  Не даст она благословения нам с Федором.  Не даст, - сокрушалась Мария.
-   Чаю,  Великой Княгине не откажет…. – незнакомо твердым голосом проговорила  Васса и повела спесиво бровью. 
        Мария удивленно, по – новому посмотрела на подругу.  А у той взгляд строгий, губы поджаты, стан гордо выпрямился,   и впрямь  Великая княгиня. Как повелит, так и будет!
- Ты, Марьюшка, не того боишься. Ты Андреяна опасайся, у него  баскак Сары-ходжа невесту увез. Как бы он тебя не умыкнул. 
- Чур меня! Почто  пугаешь! Не люб он мне!
- На второй день нашей  свадьбы Андреян хвастал, что свататься к тебе  будет,  и Ярославль за тобой возьмет! Федору досадить  хочет. Да что побелела – то?!
- Ах! Худо мне, побегу  в дом.

     Ксения металась  по палате, сжимала голову руками, гнев утишая.
-    Хлебом – солью встречай молодых, да икону припаси для благословения! – стоит в ушах приказ Великого князя. Как быть? Как ещё противиться? Скрипнула боковая дверь. Держась за косяк, едва преодолела порог свекровь, Марина Ольговна, медленно ступая,  подошла к оконцу, опустилась на лавку, где только что сидел Александр.
- Ксенюшка, смири гнев свой, утиши сердце гордое, пора пришла внучке моей род наш,  Константинов,  продолжить. А как же иначе, Ксенюшка. Таков порядок, Богом данный. Разве супротив Господа пойдешь? – свекровь ослабевшей рукой поймала  руку Ксении.
- Устарела ты, матушка Марина Ольговна, не разумеешь, что речь идет не о продолжении рода, а о том, чтобы землю Ярославскую, Константиново наследство, передать в руки Смоленским князьям, - ответила Ксения,  высвобождая руку свою из ладони свекрови,  -  Федор- то, как   его черед наследовать вотчину придет,  Смоленском наш Ярославль накроет, как бугай яловку , и прервется род Великих Ярославских князей и исчезнет княжество с лица земли.  Вестимо, вотчина Смоленская ему роднее!  Чужой он нам! Чужой! Пришлый!
- Любят они друг друга. Благослови, мать,  ребенка своего на долгое счастье.
- Все нынче супротив воли моей  встали! Пусть бы женился, да увозил Марию в Можайск, как другие князья делают! Так нет!  Ярославль ему подавай! И Александр,  и Борис Ростовский,  хлопочут, чтобы Федор получил Ярославль в вено!
- Воля твоя, Ксенюшка, а я своё слово сказала….

    Но противостоять Великому князю княгиня Ксения не смогла. Свадьба Ярославской княжны Марии и Можайского князя Федора не была широкой. Невеста плакала, сидя за свадебным столом, испуганно поглядывая на матушку.
- Не поплачет за столом, так поплачет за столбом, - оправдывала  невесту Кокушка, - хорошо, что на свадьбе слезы льет моя голубушка. Все слезы выплачет, и жизнь медком потечет.
- А жених – то вальящетый,  - восхищались ярославцы, разглядывая князя Федора, - видный, статный и родовитый. Всем взял!

8. НОВЫЙ АМАНАТ  .
    Кублай не мог забыть неурочья и обиды, которую нанес ему  подлый Зосимка. Притворился  несчастным, сиротой, бедным, а сам полпуда  золота на себе носил. Шельмец! Проныра!  Отступник! Негодящий! 
   За доброту Кублаеву этот недовертыш отплатил   полсотней палок  по спине. Кублай пытался, было, откупиться от  турхаудов эльтебера Ильхама, да не вышло. С тех пор, как прошлись татарские палки по его спине,  что-то нехорошее  приключилось с ним.   Стал одолевать его кашель, грудь раздирающий,  будто  хворь поселилась внутри его  могучего тела.
     Была у Кублая одна мечта  всей жизни : добыть себе княгиню Марию, что  ныне слывет игуменьей Евфросинией в славном городе Ростове. За ради той мечты он  изменил князю Борису, и предался в руки стольника Батыева Елдеги.  Хотел денег много скопить, чин  заслужить и  почетным гостем в Ростов заявиться. А  там, глядишь, и  любовь княгини – вдовы  добыл бы.   
      Только  оказалась княгиня Мария Михайловна крепка на слово, данное мужу, князю Василько и не захотела жить на миру, а ушла в монастырь.
      И ведь была у него возможность увезти её от стен Ростова в широкую степь, в многоликий Сарай, а не смог.   Из монастыря выманил, и рядом с собой посадил,  и речи её слушал,  и  красотой любовался.   А  робости  преодолеть не смог. Проклятая слабость  душу иссушила, руки связала, язык к нёбу приклеила. Выпустил любовь свою из рук, как птицу: лети с Богом восвояси.
    Думал всё, что жизнь впереди долгая, ещё настанет  время любить и всё получит он, Кублай, сполна! А жизнь, похоже, пролетела.
Вот потому – то, когда услыхал на столичном  базааре, что Ярославский обоз прибыл в Сарай, захотелось с земляками повидаться,  о  княгине,  свет, Марии Михайловне, хоть словечко услышать.   
   Встреча с ярославским отроком Филюшкой всколыхнула память. Что-то хорошо знакомое было в его облике, но,  судя по возрасту, он не должен был ему известен. Вот ведь докука какая! И тот ножичек заветный, что держал в руках отрок, тоже знаком. Знаки красовались  на  рукоятке из белого металла с чернью. В узоре царствовал цветок о шести лепестках, в венке из стеблей с листьями, а в центре его с одной стороны – коник, а с другой – черный ужик, и  знакомы были те знаки  с детства, когда ещё его Кручиной кликали.
  Ломать голову над  загадкой не пришлось. Он хорошо помнил, кому принадлежал тот ножичек – другу Труфану.
   Кручина – Кублай  был свидетелем того,  как  мартовским утром тридцать восьмого года сгинула в прорубе казна княжеская. Тогда шел через озеро Неро тяжелый обоз с  ценностями Ростовских князей, чтобы укрыться от орды Батыевой, наступавшей на город. А с одним возом, груженым сундуком с золотом да серебром ушел под воду казначей княжеский Долмат, а с ним сгинул и сын – младенец.       Тогда обоз не стал долго задерживаться у  мрачного места, а двинулся дальше, ведь татары уже входили в город. Но успел Кручина при общей суете и спешке отстать от обоза  на несколько шагов и заметил то место, где поглотило озеро Неро драгоценный воз.  На самом краю заснеженного берега стояла береза о двух стволах. На одном из стволов и нацарапал Кручина  глубокую стрелу, что показывала острием вниз. А внизу, под березой высился  странный валун. Всё кругом было занесено снегом, а тот камень был голым, теплым,   и блестел синим цветом.
  А потом, когда схлынули татарове с ростовской земли, он водил на то место тех, немногих тайных людишек, что были с ним в походе.  И люди те, подтвердив место заветное, покидали белый свет от руки Кручины. Так ушли из жизни все, кроме двоих последних обозничков: отрока Труфана, сына Епифании, да ещё Бродьки – гудошника.   
    Молодого гридня, Труфана,  служившего княгине Марии Михайловне, Кручина заманил на озеро. Там и расправился с ним, а Епифании потом сказал, что наскочили они с Труфаном на нечаянный татарский разъезд.  Епифания тогда словно рассудка лишилась. День и ночь ревела в голос, а потом  к бражке пристрастилась. А когда Мария Михайловна поставила монастырь, то забрала к себе Епифанию под присмотр,  ради милости.
Оставался ещё  один свидетель -  Бродька, но тот вдруг исчез из города, будто провалился сквозь землю! 
Однажды Кручина возвратился на берег Неро, где оставил  убитого гридня,  а ни трупия его, ни березы той, ни синего камня не нашел.  Будто сгинуло всё вместе с  Труфаном. Берег озера зарос ивняком и чертополохом,  и найти то заветное место не представлялось возможным.
Вот тогда Кручина обрадовался тому, что не  сгубил Бродьку.  Только искать единственного свидетеля княжеского клада пришлось долго. 
Нашел Бродьку в степи, как раз, когда кривой нож  степного  бродяги Ката, чуть не перерезал тому горло.  Узнал его не сразу в монашеском изодранном подряснике, обмотанном  ветхим поясом, издыхающим от вражьей пытки, с именем  инока Зосимы. Принял к себе гостем, обогрел, накормил, думал, придет время, и укажет Бродька – Зосима место заветное, где  княжеская казна укрыта.  А вышло иное.
И теперь этот пес,  Зосима, благодаря Золотому поясу, что добыл нивесть где,  возвысился над многими знатными людьми в Сарае и над ним, его благодетелем, Кублаем – Кручиной. И рассчитался по подлому: пятьдесят палок по спине.
Что после этого  должно сделать с пьяницей, распутником и подлецом Зосимкой?  Смерти достоин  и всё тут.  Пусть только в руки попадет!
Так рассуждал Кублай, вспоминая свою жизнь,  несправедливо его наказавшую и лишившую его последней надежды отыскать сокровища ростовских князей.
      Надежда найти старый клад вспыхнула, когда он, сидя гостем в шатре боярина Якима, выспрашивал у него , что за человек такой Филюшка.
Яким рассказал, что пришел тот еще мальцом откуда – т о из под Ростова  и поселился на чудском конце в семье известного в Ярославле Чудина. Зовет себя Филюшкой Чудиновым.  А слывет большим пронырой и докой на всякие  хитрые  поделки. Ножичек свой из руки не выпускает. Добро бы умел им  обороняться или биться с врагом, а то всё чего – то ковыряет им, режет и  строгает.
    Всё, что услышал Кублай от Якима, сопоставил со своими делами и решил, что этот, Филюшка, знает что-то о  бывшем дружке Труфане, коли его ножичек носит за поясом. Надо брать этого молодца немедля, пока не скрылся он где-нибудь в русских пределах. Потому – то, догнав Ярославский обоз  вблизи Рязанской земли, рассчитавшись с боярином Якимом за  похищенное добро, Кублай _ Кручина  притаился в темноте ночи, и,  дождавшись, когда  Филюшка отойдет от костра и станет невидимым для своих спутников, зажал ему рот и,  стиснув горло, оттащил в сторону. Туда, где ждали его оседланные кони.   



9. МАЛЕНЬКАЯ АЙГУСТА.
      Волончун не мог преодолеть тоски по  Дануте, покинувшей его в этом мире. Как только отыграли свадьбы Александра с Вассой и Федора с Марией, он отпросился у Великого князя назад, в Литву. Больше его здесь, в русском Залесье,  ничто не держало. Там, в Литве оставался его двоюродный брат, с которым он делил свои мечты, строил свои планы на будущее. Для Волончуна Викунт оставался единственно близким человеком на этой земле. 
    Преодолев  дальний путь на  запад, к старой пасеке, Волончун узнал, что Викунта больше нет в живых. Жена его, Буча, оказалась не только  неверной,  но и вероломной женщиной. Конюх Гедеминек, к которому Буча воспылала страстью, подло   убил Викунта, забрал его жену,  и отправился на службу к  Миндовгу, уверяясь в мысли, что он, Гедеминек,  является  сыном литовского князя.
    Обо всем этом  Волончун узнал от старого пасечника, который  не захотел уходить с пасеки и жил здесь  с маленькой Айгустой.
    Девочке пошел уже десятый год, но выглядела она старше своего возраста. Одиночество сделало её дикаркой. Она хорошо разбиралась в травах, любила  животный мир леса, окружавшего пасеку, и умела заговаривать болезни и исполнять обряды, необходимые для   обращения к Перкунасу. Она была свидетелем расправы  молодого конюха с её отцом Викунтом, и это наложило отпечаток на её  душу.
   Айгуста убежала в лес,  и не появлялась на пасеке,  пока Гедеминек оставался в их доме. Как только убийца отца, оседлав лошадей, и прихватив Бучу, ушел со двора, она впервые показалась на дворе своего деда.  Старый пасечник боялся за внучку: одному Перкунасу известно,  что на уме у этого жестокого человека, мог  Гидеминек  возвратиться и сотворить большую беду.  Поэтому, когда Волончун предложил старику забрать  Айгусту с собой, тот согласился. Теперь оставалось уговорить девочку покинуть   двор родного, но опасного  жилища.
       -      Айгуста, чадо моё, хочешь ли пойти со мной? Я был другом и братом твоего батюшки, Викунта.  Обещаю,  что  буду тебе вместо отца. И никакому Гедеминеку или кому – либо ещё не дам тебя в обиду.
-     Я ждала тебя, Витас, я так ждала тебя! Этот пёс, Гедеминек, убил моего отца, и забрал с собой мою мать. Когда вырасту, я буду мстить ему! Ты сильный и добрый, я пойду с тобой.
Путь Волончуна теперь лежал на Каунас, во дворец князя Миндовга.
 
10.КРЕСТИНЫ КНЯЖИЧА ДЕМЬЯНА ГЛЕБОВИЧА.
     Ночь провела Феодора  в ожидании посла, отправленного к непримиримой свекрови. Задремав у очага, согревающего юрту, в едва различимом свете раннего зимнего утра  внучка Батыя чутким ухом уловила топот копыт. Она прислушалась, топот приближался. Это могло быть её посольство, возвращавшееся  с ответом, а мог и кто-то другой, враждебный, способный унизить и даже лишить жизни.
    Феодора  метнулась к ребенку, закутанному в меха.  Её могут убить, как внучку Батыя, и она готова держать ответ за кровь, пролитую её бабаем, но ребенок – сын князя русича,  неподсуден. Он её щит. Она услышала отдаленные голоса, короткие команды, фырканье лошадей и  уже совсем близко упругий скрип снега под ногами подходившего человека. Полог юрты приподнялся, пропуская клубы  морозного пара, и порог переступил человек в русском тулупе:
-     Боярин Громило, послан к тебе, княгиня Белозерская, князем Борисом, - боярин поклонился, и продолжил, - Князь Борис Василькович и его матушка игуменья  Евфросиния….
    В эту минуту сердце Феодоры застучало часто, часто, и кровь отлила от лица.  Жена Глеба Васильковича почувствовала, как колени её  дрожат и ноги вот, вот откажутся держать её.
- … просят тебя княгиню Белозерскую, продолжил торжественно Громило, -  оказать  честь княжескому дому принять приглашение  князей Ростовских. 
           От этих слов покой  опустился на душу княгини Феодоры, силы возвратились к ней.
- Я принимаю приглашение ростовского князя Бориса Васильковича и его матушки.
     Феодора сделала легкий поклон и пригласила гостя к теплому очагу.

Крестили княжича в церкви Рождества Богородицы. Через открытые Золотые Врата был виден фиал, принесенный Феодорой в дар  церкви.  Он  сиял в глубине алтаря,  и все присутствующие время от времени обращали взоры свои на  вновь обретенную реликвию.       
     Епископ Игнатий взял на руки  маленькое голое тельце княжича, бормоча слова крестильного обряда, а у Феодоры  замерло сердце.  В не отапливаемой церкви было холодно, иней покрывал стены,  и отдельные его  льдинки вспыхивали  в свете горящих свечей радужным  блеском.
    Феодора  видела, что  в купель добавили горячей воды,  и пар поднялся вверх, и услышала она слова епископа:
-     Нарекаю тебя, чадо Христово, именем Домиан.
    Епископ Игнатий тонкими пальцами  зажал ребенку крохотный носик, и опустил его в купель. Через мгновение Домиан разразился громким плачем и был передан на руки его бабушки и преемницы игуменьи Евфросинии. Она  поспешно завернула  ребенка в пелены, в меха, и прижалась к его  личику  губами. Феодора впервые за многие месяцы улыбнулась: всё же смогла растопить сердце строгой игуменьи, непримиримой княгини. Глеб будет доволен, когда узнает обо всем. Толь бы возвратился, Господи! Феодора истово перекрестилась, обратив лицо к Спасителю.

 
11. РОЖДЕНИЕ КНЯЗЯ ДАНИИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА.
     Летописец пишет: «В лето 6769 /т.е.1261 года/,  родись Олександру сын и нарекоша имя ему Даниил». Это народился будущий собиратель Русской земли, Московский князь Даниил Александрович.
    Александр давно не был так счастлив. Ребенок родился на редкость крупным, здоровым, а главное,  мать его, Василиса, была переполнена любовью к Александру и их общему сыну.    Она желала, чтобы её ребенок не знал сиротства,  и  окружила своих мужчин, маленького и большого,  женской  заботой, вниманием, привлекая во дворец    ведунов, лекарей да  знахарей.  Василиса, пытаясь  оградить мужа   от излишних  забот, не жаловала  сыновей его  от первого брака,  Дмитрия и Андреяна.
    Правда,  Дмитрий Александрович был далече, сидел в Новгороде. Забот ему хватало.   После битвы Александра с рыцарями на Чудском озере в апреле 1242 года был заключен мир с немцами, условия которого  неукоснительно исполнялись обеими сторонами. Но после 1253 года немецкие рыцари, ободренные удачной войной с  литовскими племенными князьками, начали нарушать договор и время от времени появлялись под Псковом и жгли его посад. Летописец говорит, что  и их самих «псковичи много бише». Но осада Пскова тянулась бы ещё долго, если бы на выручку ему не пришли  полки новгородцев во главе с Дмитрием. Увидав силу новгородскую, немцы испугались, сняли осаду и ушли.
     Сын Александра Невского не мог удовольствоваться освобождением Пскова, а приказал воинству своему идти «пустошить»  Ливонию.  «Пошли они за Нарову и положили пусту немецкую  волость».
     Псковичи присоединились к Новгородцам и тоже пошли в Ливонию и  много зла там наделали.
      Тогда немцы послали во Псков и Новгород своё посольство просить мира на всей воле Новгородской и Псковской. Так что  Дмитрий Александрович,  защищая Новгород,  да и Псков тоже, давненько не виделся с отцом.
    А вот Андреян всё время  крутился  возле отца. Он первым докладывал Александру обо всем, что видел и слышал, и даже то, что,   по мнению Вассы, не надо бы сообщать человеку, сердце которого бьется с перебоями. А она это точно знала.
    Потому – то придумывала для Андреяна разные поводы, чтобы отстранить беспокойного младшего пасынка от отца.
    Андреян заметил это и затаил злобу на мачеху.

12.  ИМЯ ТВОЁ, КАК РАЗЛИТОЕ МИРО.
      Осенью княгиня Мария Ярославская родила  мужу Федору первую  дочку, сделав мать свою, княгиню Ксению,  бабушкой.
- Ишь, рыжекудрая какая! – ворчала Ксения, глядя на внучку.
      На руки брала редко, будто брезговала ребенком, рожденным от не любимого зятя. Да и то, мыслилось, что родит Мария сына, вот и будет законный наследник роду Константинову, тогда быть ей, Ксении, правительницей при внуке, а «молодые», уж как хотят, могут в Можайск идти, а могут и при Ярославском столе нахлебничать, только не при власти.  А тут девку сотворили!
     Федору по делам княжения подолгу приходилось покидать Ярославль. Дела Можайские призывали.
     Тогда Мария усаживалась у окна, чтобы не пропустить возвращения мужа. Из высокого косящатого оконца  девичьей  светлицы  был виден дальний поворот дороги,  и княгинюшка до боли в глазах  смотрела на него с надеждой и ожиданием.
    Кокушка,  жалеючи  «ягодиночку» свою, как – то рассказала  князю Федору,  что без него тоскует Мария, свет, Васильевна и не отходит от оконца до темноты, не чуя, как замерзают ноженьки, холодеют  рученьки.
     В один из приездов Федор привез жене шкуру большого белого медведя. Бросил на пол в девичьей светлице:
- Норвежские купцы доставили. Это тебе, Марьюшка, чтобы ноженьки не простывали. А вот это тебе для души, чтобы скука не одолела, когда я в отъезде буду. 
     Федор протянул жене  огромный фолиант, завернутый в парчовую пелену.  Это был перевод ветхой Библии только что появившийся в русской земле. И замечателен он был тем, что  в него впервые была включена «Книга притчей Соломоновых»:
-    Вот, душа моя, тебе будет интересно прочесть мудрость сию.
      Теперь Мария подолгу сидела над раскрытой книгой, водя пальцем по строкам и шевеля губами, она познавала земную  премудрость великого пророка.
- «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина», - медленно почти по слогам разбирает Мария  Болгарский перевод Библии, - Ласки твои  лучше вина. Конечно, лучше, - соглашается Мария, и  читает дальше:
- «От благовония мастей твоих имя твоё, как разлитое миро. Поэтому девицы любят тебя». Девицы любят тебя…, - повторяет Мария слова волнующие, - Девицы любят тебя… - до неё вдруг доходит смысл прочитанного, - девицы любят тебя?
Мария закрывает глаза, и вызывает в памяти Федора и шепчет страстно, благоговейно:
- Ах, как красив ты, возлюбленный мой! Как широки твои плечи!  Как сильны твои руки!  Как золотисты твои кудри!  Ах, девицы любят тебя!
    Ревность терзает её сердце. Ну, почему так часто он удаляется от дома? Любит ли он её так, как она его! Вот снова собирается в свой Можайск! Слезы навертываются на глаза
   Когда по крутой скрипучей лестнице в светлицу поднялась  старая Кокушка, с кружкой парного козьего молока, она увидела  что её воспитанница сидит с закрытыми глазами и что – то шепчет над раскрытой книгой.
- -  Ой, Марьюшка, здорова ли ты? – взглумилась старая нянька.
- -   Тебе чего надо, Кокушка?- не слушая её, спрашивает Мария 
-                -   Митрополит Кирилл ноне у нас.
- -   Ты видела митрополита Кирилла и мне ничего не сказала? – Марьюшка открывает сомкнутые веки.
- -   Я, родимая, как увидела его в сенях, как на колени бухнулась,  как зачала земное метание  творити, а головы поднять не смею и чую, владыка мимо меня идет, и будто, легкой поволокой Дух Святый на меня опустился.
Мария сорвалась с места:
- Побегу!
- Так уже опоздала, голубка. Они с княгиней, с матушкой твоей, да с князем Федором  о чем – то поглаголили, да и отъехал владыка.
- Подожди, так князь в палатах?
- Князь в палатах с дружиной своей  затворился и о чем – то договариваются. А боярин Яким, давеча, выскочил от княгини, да чего – то  несуразно лается, да на коня прыг, да и поскакал в город.
- А что князь?
- Да что закружилась: князь да князь! Бери – ка пяльцы, да присядь у оконца – то косящатого. Придет князь к своей княгинюшке. А ты ему: накось, княже, глянь на узорочье. Тебе, мол, государь, доспешное  ожерельице вышиваю, золотым шитьем, мол, покрываю.  А то все глаза  изломала над книжкой сидя….
- А он что скажет? – ждет ответа желанного Мария.
- А он?… А он скажет, и люблю ж я тебя, свет мой, Марьюшка, и ценю я твоё стараньице.  …. Ну и ещё кой чего скажет…. Ты бы вот лучше молочка козьего выпила, пока ещё теплое.
- Нет, Кокушка, не хочу я молока!
- Пей, голубка, пей. В старину – то все хвори молоком лечили, особливо козьим. Господь дал людям скотинку эту здоровья для.
- А я здорова, мамка, - Мария боялась даже себе признаться, что после родов слабость не оставляла её. Она знала, что потеряла много крови, но ведь выжила, значит,  будет жить и любить, и радоваться возле мужа.
-   Конечно, здорова, - Кокушка будто оправдывается, - Кто же обратное речет? Ясно, что здорова.  Только молочка – то выпей. Будешь бела да румяна. Мужики – то, будь он хоть смерд, хоть князь, а жен любят здоровых, дебелых, веселых. Пей, голубушка, пей молоко.
      Услышав про  дебелых, здоровых да веселых женах, коих любят мужи русские, Мария вспылила:
- Ты, что, нянька, прогневить  меня хочешь?
     Кокушку трудно  вывести  из благодушного состояния:
- Ну, вылитый отец.  Я и ему, князю – то Василью,  говорила:         « пей, мол,  князюшка, молоко», а он так же, как ты: «не хочу, да не хочу! Козой пахнет».  Вот и ушел к пращурам не ко времени.
Марьюшка, что-то прикидывая в уме, спрашивает няньку:
- Кокушка, батюшка долго болел? Ты не помнишь?
- Как не помнить! Твой – то батюшка в тридцать восьмом  с Батыем сражаться на Сить ходил..….
- Ты что-то путаешь, Кокушка. Все говорили, что он с матушкой своей,  Мариной Ольговной, в лесах хоронился.
- И…, голубка, надо было так говорить. А то неровен час, Батый – то и ему голову снести мог.  Нет, Марьюшка, твой  батюшка в числе пятнадцати князей тоже был на Сити. Только, когда татарове окружили наше воинство и напали на стан Ярославского князя Всеволода, ярославцы  бой тот приняли и сражались храбро. А батюшку твоего  татарин ударил мечом и тот,  не чуя себя, свергнулся  с коня.  Пролежал так в сугробе долго.  Бой уже стих,  и татарове схлынули, а он всё лежал без памяти в сугробе.  Потом когда митрополит Кирилл возвращался из Биармии, узнав про сечу, поспешил туда, на это  место. Вот и подобрал  раненых, увечных и батюшку твоего. А ему тогда едва  десятый годок минуло….
- Простыл,  что ли батюшка в сугробе том?…..
- Вот и сама догадалась. С того времени хворь к нему привязалась.
Да и то сказать, работа княжья суровая.  В город вернулись, а на улицах трупиё, в церквях трупиё, в домах, что уцелели, трупиё. Кругом следы лютой смерти.
       Кокушка вытирает кончиком платка набежавшие слезы.
- А князь – то Василий, отрок пречистый, и говорит: я, говорит, пришел господствовать над развалинами и трупами не для того, чтобы слезы проливать. Ну,  стали немедленно мертвых погребать, чтобы отвратить заразу и скрыть столь ужасные  для живых предметы.  Скорбь великая сошла на землю Ярославскую. Сколько людей тогда разума лишились от горя и страха! Сколько юродивых по земле нашей пошло!
- За что же Бог у них разум отнял? – пытает няньку княгинюшка.
- А пожалел, чтобы страху не ведали, горя не чуяли. Ну, вот, голубушка.
- Значит, батюшка мой, князь Василий, сел на престол, когда ему только десять лет исполнилось?
- На престол! А где он престол – то? Из пепла да руин лепили город. Еще бы здоровым быть! Ноне – то что не княжить! Ноне жить можно. Да особливо твоему  Федору. Пришел на всё готовенькое. Ярославль в приданое за тобой взял! Старики не припомнят, чтобы за невестой кто-то ещё такое вено получил!
- И ты, Кокушка, туда же! – голос Марии задрожал от гнева, - Князь Федор старается для города, всем угождает, милостыню раздает, церковь задумал строить. Почему же он чужой в моей родной вотчине? Он муж мне, господин, а я его богом избранная жена!
- И…. Голубка моя. Не журися! Не болей за мужа – то своего.  У князя Федора дружина,  пусть дружина за него и болеет.  А ты, свет мой, своё здоровье береги.  Батюшке – то твоему всего и было годков – то два на десять, да ещё один.  Совсем молодым преставился!
От последних Кокушкиных слов стало   зябко:
- Ну, давай молоко.
Мария поднесла кружку к губам и с  отвращением начала пить, цедя теплое молоко сквозь стиснутые зубы.

13. ХАНБАЛЫК – ГОРОД ХАНА.
     Хубилай - Великий хан Великой Монголии полюбил Китай.  Поэтому он перенес свою столицу из Каракорума в Пекин, дав ему другое название _ Ханбалык, что означало – «Город хана».
    Китайские мандарины, окружавшие хана Хубилая, были мастерами лести,  и, женив Великого монгола на  китайской принцессе, дали жизнь новой китайской династии Юань. Маленькая принцесса была четвертой  женой Хубилая и называлась императрицей, поэтому и Хубилая стали называть императором Ши-цзу и «Сыном Неба».
     После того, как хан Хубилай поселился в Ханбалыке, он стал почитаемым в Китае монархом, а сам, будучи, человеком любознательным, поощрял посещения его ставки иностранцами.
    В это-то время в Китай заспешили, обгоняя друг друга, миссионеры, различных религий.
    Каждый из них хотел обратить  завоевателя мира в собственную веру.  И если бы кому – нибудь из них это удалось, такая религия, несомненно, стала бы всемогущей и восторжествовала бы над всеми прочими.
    Из Рима ко двору хана  Хубилая прибыли папские легаты. Были здесь и христиане несторианской веры, здесь же находились и мусульмане, и буддисты.
Но монголы не были слишком религиозным народом,  и хан Хубилай не спешил  принимать какую – нибудь новую религию.
     Непоколебимость его едва не ослабла, когда ко двору прибыли два путешественника из далекой Венеции. Это были Никколо и Маттео Поло,  европейские купцы. Они были тепло приняты ханом Хубилаем и рассказали ему о Европе, о христианстве и  папе Римском.      
       Хубилай проявил большой интерес к рассказам купцов,  христианство показалось ему привлекательным. Он обещал подумать. Хан приказал заготовить ярлык к папе, чтобы  отправить его вместе с надежной оказией, когда такая  возможность  появится. В своем послании Хубилай  просил прислать к нему сто ученых мужей «умных, в семи искусствах сведущих» и способных объяснить христианскую веру. Закончил письмо так:  «Ваш посланник передаст вам наше пожелание, чтобы  ваша страна в подтверждение своей верности  Великой  империи, поклялась в вечном повиновении. Мы одобряем смирение и почтительную покорность».

     Но новому императору династии Юань  было гораздо важнее присоединить к своей империи  землю Тонкин, поэтому военные действия занимали его больше.
    В результате кровопролитных боёв  Тонкин был присоединен к империи Юань. Довольный  Хубилай пожелал  встретиться с военачальниками своей армии и наградить их  за  победу над непокорным городом.
      Среди тех, кто был награжден золотым поясом богатура,  был и Глеб Василькович, князь Белозерский.
   Получить золотой пояс  из рук самого хана Хубилая, было наивысшей наградой и большой честью. Русский полк, руководимый Глебом Васильковичем,  ликовал и по-русски отмечал  это замечательное событие, наслаждаясь рисовой водкой.
      В это самое время  гонец из далекого Белозерья разыскал князя, чтобы сообщить ему о том, что у него родился сын.
    Князь Глеб, пользуясь  добрым к себе отношением, упал к ногам хана и высказал просьбу свою о возвращении на родину.
    К изумлению князя, хан  отнесся к его словам без гнева. Он был согласен с тем, что часть русского полка можно отпустить восвояси с условием, что они возьмут с собою венецианских купцов, братьев Поло, Никколо и Маттео, направлявшихся в Европу к папскому престолу, и будут им охраной до ставки хана Берге. О судьбе другой части полка,  оставшегося в Китае,   император позаботится сам. Эти  могучие воины составили  императорскую гвардию.   Чтобы они ни в чем не терпели нужды,  император издал  приказ, по которому было выделено 300 цин, т.е.1800 га. земель к северу от Ханбалыка, большое количество белых быков для вспашки земли, пленные рабы и зерно для посева.
   А чтобы  русские воины не заскучали,   для них был создан «Дом удовольствия». Незабываемые прелести местных девушек должны были вытеснить из памяти гвардейцев хана  далекую родину и большеглазых  русских красавиц.
       Итак, путь Белозерского князя Глеба лежал из Китая  в родные  русские земли.  Налегке преодолеть такие просторы можно было за  двести дней и ночей, а с караваном, несущим восточные  трофеи,  более года.

14.МЕЧЕНАЯ СТРЕЛА.
     Петр – Царевич Ордынский  тосковал по  утраченному другу. И в тоске своей он всё чаще уходил  из города дальше и дальше.  Однажды, оказавшись на противоположной стороне  озера Неро,  он забрел в такое удивительное место, что самому сделалось любопытно и жутко.
     На полянке он увидел заросли мелкого кустарника, что растут на  пожарищах.    Острым кривым мечом Петр срубил несколько толстых стеблей и увидел старые следы широкого  кострища и обгоревшие человеческие кости и немного в стороне  череп с остатками белых волос, опаленных огнем.
Петр опустился на колени, вглядываясь в  странную находку:
- -   Ы – ы – ы – ы, ….- затянул он  бессловесную песню, которая помогала ему думать.
     Думал он долго: представил себе муки того человека с седыми волосами, который погиб в костре. И не мог найти объяснение, почему это произошло,  и кто мог его лишить жизни таким страшным способом.
     Петр взял в руки череп,  и ему показалось, что череп внимательно смотрит на него своими пустыми глазницами. Но страха не было, наоборот, Петру захотелось говорить,  и он начал свой несвязный рассказ о том, как он прибыл в страну русичей, как доверился их крепкому Богу, как встретил на берегу озера двух апостолов, как остался совсем один.       Рассказал, как утратил своего здешнего друга Филюшку, на которого возлагал большие надежды:
- -   Понимаешь, человек один – плохо.  Деньга нет, земля нет, анды – друга нет.  Апостолы приказали строить церковь. Понимаешь? Уйти не могу  совсем, слово дал.
    Петр бережно положил череп на груду костей, опрокинулся в траву рядом с кострищем, заложил руки за голову и взглянул в синее бездонное небо. Где – то  там,  в глубине этого Океана,   пребывают  его мать и отец. Может,  сейчас они   видят его,  и желают ему добра, а он не видит их,  но чувствует,  как шлют они ему  сердечный родительский привет. Глубина притягивает его и, ему кажется, что он  летит в эту беспредельную   бездну, утратив под собой земную опору,  и страх охватывает его.   
    Петр отводит глаза от глубокого неба  и шарит взглядом по развесистым веткам, могучих деревьев, которые хитро сплетаются в чудовищные  объятья. В одном месте что-то  показалось ему странным. Петр приподнялся на локтях: в разветвлении старой березы ясно виднелось оперение стрелы.
    Петр вскочил на ноги: что за могжиза  !  Откуда здесь стрела взялась? Он подобрался  к дереву сквозь колючий кустарник, не спуская глаз с находки. Под самой березой виднелся небольшой холмик земли, заросший травой.  Петр обеими ногами взобрался на холмик, но до ближайших ветвей было высоко. Размотав веревку, коей был охвачен его пояс, Петр соорудил аркан и набросил на  толстый сук. Подтянувшись, забрался наверх, в самую гущу  зеленой кроны.  Удобно примостился на широкой развилке, внимательно рассматривая  стрелу, торчащую из разреза дерева. Он размотал почерневшую лыковую завязку и увидел, что наконечник стрелы уткнулся в наплыв коры и чтобы его вытащить,  надо ещё потрудиться. Петр  выдернул из - за пояса нож, кора поддавалась легко и вскоре деревянное древко старой стрелы легло на ладонь  юноше. Стрела могла быть пригодной к стрельбе, потому что наконечник её сохранился хорошо, и на нем можно было  видеть какие – то знаки. Присмотревшись,  Петр различил коника с длинным хвостом. Петр перевернул наконечник другой стороной : по ней ползла, извиваясь, змейка. Стрела меченая. Не холопская.
    Петр снял с плеча лук, пристроил стрелу и натянул тетиву, целясь в землю. Неясные звуки со стороны озера заставили его насторожиться и прислушаться.  Петр затаился, внимательно оглядывая полоску берега.

15. БИЕНИЕ СЕРДЦА И  ТОПОТ КОПЫТ.
   Великолепная  Чичек, жена Менгу, брата Батыя и Берге, прибыла  в ставку Ногая от  предгорий Кавказа, где её муж возглавил одно крыло армии, воевавшей с ханом Хулагу.
       Молодой хан Менгу так любил свою Чичек, что позволял ей всё, что она пожелает. Чичек сообщила мужу радостную весть, что она понесла,  и скоро у них родится третий ребенок,  и тут же отпросилась в гости   к брату Ногаю, что  кочевал в  долине Днепра.  Маленькая Чичек была уверена, что не получит отказа, она знала, что в те дни   в качестве сайгата    Менгу достались  юные кавказские пленницы, и теперь он  был занят важными делами. 
    Чичек появилась в ставке брата с сыновьями Телебугой и Тохтой, и была принята, как  желанная гостья. Ногай, пресытившись в очередной раз новыми ласками царицы Евфросинии, откочевал от неё, оставив жену озадаченной. Он скрывал то обстоятельство, что надумал жениться на дочери хана Дуденя, одного из Чингизидов. Поэтому помощь умной,  молодой, и по-сестрински преданной  Чичек,   ему была нужна. 
    Будущий тесть Ногая, хан Дудень,  сумел сколотить  довольно значительную по численности орду, чем и гордился. Ногаю никогда бы не помешала военная помощь доброго  соратника, потому что он намеревался  вторгнуться на Балканы, в Болгарию и, завоевав эту страну, которая находилась под протекторатом Византии, выйти к границам Венгрии с Юга. 
    Венгрия, с её прекрасным климатом, с  плодовитыми виноградниками и лучшими в Европейском мире винами и скакунами,  манила Ногая с тех пор, как он побывал там ещё при Батые, в первом походе. Но силой победить Ласло Куна, сына короля Белы Четвертого и маленькой половчанки Эржебет, Ногай не мог. Нужна была военная хитрость. 
    Когда Чичек увидела дочку  Дуденя, она ахнула! Маленькое существо, не имевшее признаков пола, с по-детски  сопливым  носом и  слюнявым ртом, только условно можно было назвать женщиной. 
-    Братец Ногай, зачем тебе такая невеста!? Этот птенец  не принесет тебе   наслаждения.
- За спиной этого птенчика  орда её отца Дюденя. Наслаждение боем, когда льется кровь,  когда рубленые раны заставляют стонать и выть врага,  едва ли не сладостнее, чем ласки желанной женщины.
- Братец Ногай, - Чичек нежно погладила ладонь Ногая, - мне жаль, что ты не познал такой женщины, у ног которой  ты стал  бы последним рабом  и был бы счастлив. 
- Нет, Чичек,  не было такой женщины у меня.  Слава Аллаху!
- Ты сменил веру? – оживилась Чичек.
- Веру надо менять,  как  стоптанный ичиг. Она должна служить мне, а не я ей. Иди, Чичек, и приготовь мою невесту к брачной ночи. А я займусь твоими сыновьями и попытаюсь сделать из них настоящих богатуров!
      Ногай не хотел продолжать разговор с сестрой ни о смены веры, ни о женщине, у ног которой он мог бы быть рабом. Была ли такая женщина в его жизни? Он скрыл от сестры, что была такая недоступная, не захотевшая доставить ему удовольствия. Она защищала своё лоно, как разъяренная тигрица, отбивалась от него и царапалась,  глаза её синего цвета вспыхивали ненавистью и светились зелеными кошачьими искрами. И такую он хотел её.  Конечно, он мог бы принудить её силой. Слуги всегда были готовы придти на помощь, но он испытал ужас от того, что  эта женщина сделает его рабом. Нет, Чичек,  есть кое-что поважнее, чем рабство у ног  прекрасной женщины! Отдавая эту женщину в дар Дюденю, военному буюруку, командовавшему карательными отрядами – чамбулами,  он знал, что приговорил её к мучительной смерти, зато с ней ушел  страх оказаться рабом страсти.  Отряд конников, барабаня копытами о землю,  унес её  на Север, и можно было успокоиться, но…..  нельзя спутать биение сердца с топотом  копыт  бегущей лошади!
С тех пор вечная сагыну – тоска,  по недостижимому счастью не оставляла  Ногая.


6.  СРЕДСТВА ДОСТИЖЕНИЯ ГАРМОНИИ.
      Хан Хубилай, или как его теперь называли,  император, был почти  счастлив, купаясь в роскоши и неге, если бы не досадное обстоятельство, которое тревожило его всё больше и больше.
    Слуги доложили, что его гарем, состоявший из тысячи женщин,  вдруг  заскучал. Жены императора  впали в депрессию. Они отказывались от пищи, не жаждали питья, не смеялись,  и  любимые всеми, театрализованные представления не могли вызвать ни у одной из них  даже слабой улыбки.   
     Мудрецы давали разные советы простодушному Хубилаю, которые не приносили  желанного результата.
      Тогда император посетовал  начальнику русской гвардии, на ужасную болезнь, охватившую его гарем.  Главный гвардеец откликнулся с готовностью избавить гарем от  такой докуки. 
    Только одну ночь провели русские гвардейцы на  женской половине  императорского гарема. На другой день Хубилаю доложили, что жены его повеселели,  и странная болезнь отступила от  стен императорского дворца.  Император остался доволен своими гвардейцами, оказавшими ему неоценимую услугу.
     Но теперь Хубилай стал замечать, что его молодая жена, маленькая китайская императрица, не испытывает удовольствия от любовных игр с мужем, даже тогда, когда результатом их становится достижение  Великого предела. Извергая семя,  хан Хубилай  не мог удержаться от сильных восклицаний, глубоких охов и  необузданного, дикого хохота. Маленькая же императрица стонов восторга не исторгала.
    Китайские мудрецы с  огромной серьезностью относились к вопросам достижения гармонии. По их понятиям, когда мужское и женское начала, сливаются воедино, достигая Великого предела, оргазма, происходит краткий взрыв, подобный изначальному единству Вселенной.
   Когда у мужчин слабеет мужская сила, то существует много средств, чтобы вернуть себе прежнюю форму: икра, устрицы, мелко истолченный клык носорога, бычья кровь, верблюжье молоко, надо только верить в их целительную силу.
    Существуют еще чудодейственные растения, такие как женьшень. Сам корень женьшеня очень похож на человека. Имеет плотное тело, а отростки его напоминают человеческие  руки, ноги, и даже мужской член. Растение это очень редкое и вес каждого корешка имеет десятикратную цену золота.   
     Еще пробуждает вожделение спаржа. Она равно действует как на мужчину, так и на женщину.
   Чтобы достигнуть оргазма существуют много способов. Но чтобы достигнуть Гармонии,  надо очень стараться. И император старался. 
    Он позволил надрезать своё орудие  страсти и в ранки вживить маленькие золотые шарики. После того, как ранки зажили, ствол его сделался неровным, словно длинная еловая шишка.
     Мудрецы утверждали, что против такого оружия не сможет устоять ни одна женщина. Император, переживший боль и долгое терпение,  предвкушал победу над равнодушием маленькой императрицы.

17. БИТВА У «ЖЕЛЕЗНЫХ ВОРОТ».
    Царица Евфросиния родила Ногаю сына. Его назвали ханом Джеке. Ханский  титул  малолетнему наследнику Ногая присвоен был с рождения. Ведь в жилах маленького хана Джеке текла не только кровь Великого Чингисхана, но и   императора Михаила Палеолога!  Джеке был высокорослым, тучным, как мать и очень смышленым мальчиком.
    Ногай не очень – то доверял  своей жене, царице Евфросинии, но сына признал своим, потому,  что высокородство мальчика  давало ему надежду на дальнейшую самостоятельность и независимость от Сарайских ханов.
     И это было  возможным, потому как в 1261 году греческий император Михаил Палеолог к общему удовольствию русичей и хана Ногая, отвоевал Царьград у крестоносцев, захвативших  столицу православия в 1204 году. Теперь же император  изгнал латинян из Греции, и  восстановил древнюю Монархию.
     Иметь тестем такого сильного правителя, как греческий император и не  попытаться создать собственное государство, такую возможность Ногай упустить не мог!
     Но на Кавказе шла война против хана Хулагу. И Ногай пока не мог ослушаться Берге. Он  послал на Кавказ свои тысячи с тайным приказом, демонстрировать силу, но  в открытый бой не вступать, и вовремя откатываться назад.
    Война эта тянулась уже второй год с переменным успехом. Морозная зима 1262 года сковала  даже такую бурную реку, как Терек.  Хулагуиды наступали. Хан Хулагу с собственной гвардией  подошел к Дербенту,  «Железным воротам» и,  одержал несколько побед над войсками Берге.
     Тогда  Берге пришлось лично возглавить военные действия.  Он двинулся со своими турхаудами, во главе большой армии, в которой подавляющее большинство составляли  кыпчаки, булгары, финно-угры и башкиры. Левый фланг  этой армии возглавил его брат, отважный Менгу.
     Решительный бой между Чингизидами произошел на реке Терек.    Хан Хулагу и его  приближенные,  вынужденные отступать, были оттеснены   на лед Терека.  Лед,   растопленный горячей кровью разрубленных тел, расступился,  и Хулагу оказался  в ледяной воде. Врагу мусульманства едва удалось спастись. Воины хана Берге погнали хулагуидов за  Дербент и ещё дальше,  добивая покрывшихся ледяной коркой воинов, отставших  от  своего хана.
    Это сражение 1262 года вошло в историю как сражение у «Железных ворот», т.е. у знаменитого Дербентского прохода.
    Хан Берке объезжая поле битвы,  был горд. Перед ним громоздились горы трупов побежденного врага. Обратившись в сторону Мекки, Берге проговорил:
-   Пусть Всемогущий Аллах накажет Хулагу! Он монголов натравил на монголов! Если бы мы соблюдали мир и согласие, мы бы завоевали весь мир, как приказывал нам, своим потомкам,  Великий Чингисхан!
    Эльтебер Ильхам выскажет похвалу  своему зятю:
- Ты отомстил Хулагу за надругательство в Багдаде над священным Кораном и хадисами, за убийство невинных мусульман, за пролитие рек крови и совершение неописуемых варварств, за весь оскорбленный мир ислама. Ты лучший воин Аллаха! Я награждаю тебя Золотым поясом, поясом самого Алмуша, героя Великого Булгара.
     Руки старца дрожали от ветхости, но взгляд его выражал радость и гордость.
 Можно было бы считать, что война закончилась победой хана Берге, но  знамя борьбы с ханом Золотой Ордой  подхватил сын Хулагу  - Абака хан. Чтобы уничтожить  Абаку хана нужны были деньги. И эльтебер Ильхам собрал своих единоверцев мусульман, чтобы обсудить этот вопрос. Среди советников  эльтебера был и  Зосима, считавшийся  знатоком  Ростовской и Ярославской земель.
    Зосима  жил при дворе эльтебера на всем  довольстве, не имея ни в чем нужды, но ему хотелось иметь свои деньги: серебро и золото, чтобы обеспечить себе долгую жизнь до глубокой старости. Ведь человек не вечен, и может уже скоро не будет в живых  старого и  доброго эльтебера Ильхама, милостью которого он жил сейчас, поэтому следовало торопиться.
   Однажды, выйдя на базаар в окружении слуг, Зосима прошел мимо палатки   Фадлана. Фадлан, казалось, не помнил обиды, которую нанес ему  Зосима. Он улыбался, прикладывал руку к груди и пригласил Зосиму войти под прохладный навес его палатки.
Зосима, поколебавшись минуту, зашел.
- Уважаемый Зосима, - начал Фадлан, -  только человек высокого ума может достичь такой милости, какой окружен ты.  Аллах, Слава ему, знает, кому придти на помощь.
- Говори прямо, Фадлан, чего хочешь, - Зосима в душе чувствовал вину перед старым мудрым человеком, получившим наказание в результате его, Зосимкиного, неуёмного ёрничества.
- Уважаемый Зосима, счастливейший из смертных, смею ли я, скромный  ревнитель Корана, прямо сказать тебе,  то, что  хочу.
- Да говори, уж! – снисходительно  кивнул Зосима.
- Добрейший Зосима, я не вправе потребовать от тебя возмещение урона. Нет, нет,  и нет. Но я уплатил  турхаудам эльтебера пятьдесят золотых монет, за то, чтобы  их палки не опустились на мою спину. 
- Пятьдесят золотых!? – задохнулся Зосимка.
- Пятьдесят золотых, - подтвердил Фадлан.
- Что ты хочешь от меня? У меня нет ни серебра, ни золота, только милость эльтебера Ильхама.
- Да продлит Аллах его дни, - подхватил слова Зосимки Фадлан, - Я  не прошу тебя возместить мой урон, я просто хочу дать тебе совет,  от которого ты сможешь получить много золота и серебра,  да ещё дать  мне возможность,  вернуть назад свои кровные деньги.
- Я слушаю тебя, Фадлан, говори, - Зосимка явно был заинтересован.
И Фадлан поведал Зосиме, что в короткий срок  большая военная сила двинется в Северные пределы за данью 
- Попроси эльтебера Ильхама включить в этот отряд несколько  мусульманских купцов. Моих родичей и друзей. Мы заранее отдадим хану столько денег, сколько он желает собрать с Русских земель, а мы потом вернем всё себе с лихвой. И тебя, Зосима, возьмем к себе в  пай. Ты получишь столько же, сколько каждый из нас и ещё больше за особую услугу.
     И вот теперь, на большом совете,  Зосима сидел  на удобном пуфике напротив эльтебера и ждал момента, когда можно будет вступить в общий разговор с предложением Фадлана.
     Приказ хана был кратким: добыть денег, для выплаты жалованья военачальникам. Из Ростово – Суздальской земли пригнать  людей мужеска пола, не имевших возможности откупиться деньгами,  для пополнения поредевших сотен армии Берге. Собрать натуральную дань зерном, медом,  воском, мехами. Те плательщики, кои не имеют возможности уплатить дань, должны быть проданы в рабство на рынках Кафы в Крыму. Но самое главное, сделать это всё надо в короткие сроки, в течение одного летнего месяца.
    Жесткость  приказа ставила сборщиков дани в  трудные условия, поэтому  эльтебер Ильхам  и пригласил своих советников,  чтобы услышать совет, как исполнить волю  повелителя, не понеся  большого урона.
    Решено было  послать несколько чамбулов во главе с даругами. Даруги несли ответственность за полный сбор дани.  Им  в помощь придавался баскак с военным отрядом для защиты от нападения плательщиков дани.  У каждого даруги было несколько илчи , что по-русски означает посол, и несколько  писцов – битигчи. Поэтому все грамотные люди были на особом учете.  Так же шли  с отрядом переписчиков тамгачи – таможенники, и тырнакчи – весовщики с весами и разновесами.  Включались в такие отряды шусунчи – интенданты, отвечающие за снабжение отряда,  юл арачи - смотрители дорог, и куперчи – строители мостов. А также кимэчи - лодочники, ямчи – почтальоны и аучи – охотники, для добычи дичи в пути и на  привалах.  Оставалось только  решить вопрос, где взять столько  грамотных людей.
      Зосима тихо сидел, поджав ноги по – мусульмански,  и молча слушал  умудренных опытом  советников  правителя. Они припомнили,  каким бунтом   встретили татарских переписчиков в Новгороде, как не допустили татар в Ярославль, и поход их закончился большим уроном для  желающих собрать дань с населения. Когда все высказались,  и  в зале наступила  тишина, Зосима  откашлялся и попросил его выслушать.
- О, светлейший и мудрейший повелитель, я осмелюсь предложить тебе  совет правоверных мусульман, которые жаждут  отдать свои жизни за жизнь своего повелителя.
- Говори, Зосима, - приказал эльтебер.
- О, мой господин, мусульманские купцы из Египта и Персии, из Бухары и Ургенча шлют тебе сердечный привет и желают долгих лет жизни. Слава Аллаху. Они,  зная,  как ты, мудрейший эльтебер Ильхам и наш  Великий хан Баракэ, встали на защиту мусульманского мира от  неверных хулагуидов, желают придти на помощь и предлагают  вперед отдать столько денег в казну хана, сколько можно собрать с населения Руси.
- Когда они смогут отдать эти деньги? – заинтересовался Ильхам.
- Когда прикажет Великий хан или его  духовный отец эльтебер Ильхам, - Зосима покорно склонил голову.
- А что хотят правоверные мусульманские купцы за такую услугу? - прищурился Ильхам.
- Они хотят собирать дань с русичей самолично. Просят только ярлык, дающий право на это.
- Зосима, я доволен тобой, я услышал добрый совет. Поистине, правоверные мусульмане хотят победы над неверными язычниками.  Я полагаю, что ты хочешь возглавить этот поход на Русь? – угадал мысли Зосимы  эльтебер Ильхам.
- Если будет такова воля моего повелителя, я готов. Я знаю  в Ростове и в Ярославле  каждый дом, каждого  человека.
- Что ж. Пусть так и будет. Да поможет вам Аллах, - воздел руки к небу  эльтебер.


18. МЕСТЬ ТРУФАНА.
    Два пеших человека  подошли к  краю озера. Тот,  что шел впереди, был высокий и худой, и на шее его Петр разглядел волосяную веревку, какими обычно связывались рабы  в Орде. Второй  плотный, в белом тюрбане, какие носят мусульмане, держал конец той веревки, намотанный на локоть, а в другой руке нож.  Голосов их Петр не различал, только видел, что эти двое что-то ищут на берегу.  Потому что они несколько раз прошлись по одному и тому же месту, озираясь по сторонам.
Потом Петр услышал:
- Вот он, синий камень, -  Петру не верилось, что он услышал голос  Филюшки, и он напряг слух. 
- Вот черт! Дьявольщина какая –то! - чертыхнулся  второй, - Я сколько раз тут проходил, и ничего не видел, а ты враз  нашел тот камень.
      Петр увидел, как тот, что был обвязан веревкой, наклонился и стал расчищать землю руками.  Петр с высоты дерева разглядел  макушку камня густого синего цвета. Человек, лица которого не было видно,  продолжал очищать камень,  и   чем  дольше он это делал, тем больше и выше   тот камень   вырастал из земли.
-
- Теперь полезай в воду супротив этого места. Ты ныряй, а я тебя за веревку тянуть буду.
- Веревка на шее – задушишь, - глухо проговорил голосом Филюшки второй пришелец, и Петр  уже точно узнал друга.
- А тебе чего бояться – то, всё равно не жилец! Давай, ныряй! – мусульманин толкнул  своего раба в спину.
- Подожди, я сейчас  укажу тебе  одно интересное  место. Ослабь немного веревку, и пойдем со мной, - человек с веревкой на шее развернулся в сторону березы, на которой сидел Петр и это,  несомненно,  был его друг, Филюшка.
К ужасу Петра, Филюшка и его хозяин двинулись по направлению к дереву, на котором он спрятался
-     Иди сюда, Кручина, я покажу тебе могилу твоего друга Труфана. 
Филюшка подошел к подножию  березы, на которой сидел Петр и встал против холмика.
- Тут мы с Голубом схоронили отрока, которого ты  убил. Помнишь, аль забыл?
- Всё сходится! – радостно удивился Кручина, - давай в воду! И Кручина так дернул за веревку, что Филюшка схватился за горло и, обреченно понурив голову, пошел в озеро. Сделав несколько шагов, погрузился с головой в воду.
- У… Иблис! Истинно  иблис! – проворчал Петр,  с ненавистью глядя в след Кручине.
     Перед глазами  Петра маячила широкая спина  мусульманина в белом тюрбане. Петр закрыл один глаз, натянул тетиву, прицелился и отпустил упругую жилу. Стрела запела, будто давно жаждала работы, и с лету вонзилась между лопатками широкой спины. Человек,   получив толчок,  вскрикнул и упал лицом вниз.   Тюрбан его, наполовину размотавшись,  прокатился по траве, и застыл, зацепившись за  сухой стебель.   
- Якши!  – вскричал Петр,  и,  кубарем свалился с дерева.
В ту же минуту из озера вынырнула голова  Филюшки:
- Есть! – крикнул он, - есть сундук. Я видел.
Он подплыл к берегу, удивленно глядя то на Петра, то на человека, лежащего вниз лицом с торчащей в спине стрелой.
- Филюшка! Дус!  Иди сюда! Смотри, я убил твоего  врага. Амба!
Филюшка,  медленно ступая по  илистому дну, вышел на берег, всматриваясь в  распростертое на траве тело.
- Зачем ты его так… Джубга… Человек всё – таки….
- Он тебя веревьём связал, «не жилец», сказал, в руке нож держал….  Я стрела хороший нашел там, на дереве, высоко. Хороший стрела, точно в цель угодил. Моя твоя выручал.
Петр наклонился к убитому и выдернул окровавленную стрелу из раны:
- Филюшка, гляди сюда, - показал на знаки окровавленного наконечника стрелы.
  Человек застонал. Филюшка склонился к раненому,  перевернул на спину, нашарил рукой конец тюрбана, свернул клубком и подложил под голову человеку.
- Лежи спокойно! Сейчас коней пригоним, отвезу тебя в город, там знахари есть, ведуны, поправишься…. Ты только подожди немного, Кручина…
    Кручина приоткрыл глаза, перед его лицом покачивалась стрела, которую Петр перекладывал из руки в руку, понимая, что натворил что-то не то. Взгляд Кручины заострился, он разглядел знаки наконечника стрелы:
- Труфана стрела…  достал меня здесь….  Я тогда приказал ему стеречь это место….  Рьяно службу исполняет…, а?
    Кручина нашел глазами Филюшку, и, чувствуя, что силы уходят, заторопился выговориться. От слабости  язык его не поспевал за мыслью,  и редкие слова  едва  были различимы. Но Филюшка  чутко прислушивался и понял, что хотел сказать его бывший враг Кручина:
-  Филя, ты вот что,…  ты скачи в город,…   разыщи княгиню Марию Михайловну. Нынче она игуменьей служит  в монастыре…. Скажи ей, что,  мол, Кручина,…  её  казначей бывший, челом бьет,  и просит,  простить ему грехи явные и тайный грех тоже….. Иди,…умираю я,… пусть простит меня княгиня, а то худо мне уходить  без её прощения… 
- Да ты чего, Кручина, сейчас я коней…, - Филюшка попытался приподнять  Кручину. Тот застонал и,  закатив глаза, впал в забытьё.
- Я пойду, я знаю, где игуменья Евфросиния обитает! Я быстро! Я - гонец – стрела! – перебил друга татарчонок.
    Петр вложил два пальца в рот и разразился долгим, заливистым свистом. Из  лесной чащи, перелетая через кустарник, летел маленький лохматый коник, а за ним такая же кобылица, с низкой холкой. Петр вцепился в  гриву коника и в мгновение ока оказался на его спине:
-  Я быстро! -  услышал Филюшка голос друга где – то уже за поворотом озера.

19. БЕЙЛУН – ЛЮБИМАЯ ЖЕНА НОГАЯ.
- Как имя твоё, девочка? – обратилась к ребенку  Чичек, ласково заглядывая в её глаза.
- Меня зовут Бейлун, моя госпожа, - смущаясь  видом  роскошной женщины,  ответила невеста Ногая.
- Ты знаешь, что твой отец привез тебя в ставку великого Ногая, чтобы сделать тебя его женой?
- Да, я буду любимой женой моего господина, потому что я самая молодая из всех женщин, с которыми  великий Ногай делит ложе, - повторила Бейлун  слова, услышанные ею от взрослых.
Чичек  долгим взглядом ответила на откровенное признание девочки. 
- Что у тебя в руках, Бейлун? – Чичек увидела, что девочка раздевает куклу.
- Это мой брат. Он будет беречь меня от  дурных замыслов злых людей,  и от коварного Шайтана, и от страшных болезней, и от ранней  смерти. Так сказала мне моя мать, когда провожала сюда и дала мне его.
- Тогда не снимай с него зеленые одежды никогда. Зеленый цвет – священный цвет, он имеет свойство оберегать своих  хозяев. Мама не говорила тебе, Бейлун, как надо вести себя в  брачном шатре господина?
- Мама сказала, чтобы я не возражала своему господину и была послушной.
- Бейлун, ты так мала и хрупка, ты можешь испытать очень сильную боль.
- Мама сказала, что я должна терпеть.
- Ответь мне, женские крови подступали к тебе?
- Нет, но я видела их  у моих сестер, - спокойно ответила Бейлун.
- Бедная девочка, я  тебя научу,  что надо сделать, чтобы ты не ушла раньше времени к праотцам. Слушай меня внимательно, Бейлун. Это очень важно, - Чичек подняла вверх указательный палец, с длинным,  блеснувшим золотом  ногтем…..

20. ПРОСЬБА КРУЧИНЫ.
   Привратница Княгинина монастыря  не понимала сбивчивой речи Петра, который от  волнения и спешки перешел на татарский язык, а потом,  подыскивая русские слова,  помогал себе  жестами и громкими восклицаниями.
    Аринушка, стоя у оконца монашеской кельи,  рассеянно слушала сетования игуменьи Евфросинии о том, что казна монастырская пуста,  а на зиму припасы  закупить надобно, зима долгая с овчинку покажется, коли  голод нагрянет. Оскудела земля Ростовская от набегов татарских банд, да от поборов, да от  походов в Орду князя Бориса, с подношениями хану,  ханшам да большим чиновникам и малым.  Где уж там улестить  того Змея – Горыныча, что ныне в земле Ордынской гнездо свил. Того и гляди, что сами  голодной смертью погибать начнем, а его головы проклятые все  насытить надобно.
     Аринушка услышала, будто,  перебранку у ворот,  и пошла посмотреть, что там приключилось. Широко расставив руки монашка – привратница  загораживала вход какому – то человеку, который рвался в пределы  женского монастыря, при этом громко что-то выкрикивая резким, гортанным  голосом. Аринушка ясно услышала слова: «амба!» и «айда!», и  поспешила  на выручку  привратнице.  А когда подошла поближе, узнала   знакомого человека. То был Петр – Царевич Ордынский.
- Почто пожаловал, Петре, в женский монастырь. Путь человекам мужеска пола сюда заказан. Аль не знаешь?
- Там, на озере, …  там, человек  мало, мало помер, зови  княгиню , хочет  один слово сказать и тогда совсем амба!
- Человек умирает?
- Умирает, ой, умирает! Борзо княгиня нужен.
- Что за человек?.. Как зовут его?
- Плохой человек. Тьфу,…. совсем  плохой. Зовут Кручина.
- Кручина!? Отколь тут он взялся? Он же в Орде служит…. Ладно.  Стой здесь. В монастырь тебе нельзя. Я сейчас вернусь.
     Для Петра, разгоряченного  скачкой,  минуты ожидания показались долгими. Наконец, в отворенную калитку он увидел две фигуры в черных одеждах, направляющихся в его сторону. Аринушка вела игуменью Евфросинию.
Вид игуменьи был так величав, что Петр не смог устоять на месте: он упал на колени:
- Твой раб Петр просит тебя, айда на  озеро, там человек совсем умре,… Желает тебе два слова глаголить и умре.
Игуменья молчала, рассматривая татарского юношу.
- И Филюшка просит и Кручина просит…, - для убедительности добавил Петр.
- Какой Филюшка? - всплеснула руками  Аринушка.
- Мой анда, мой дуслы, мой друг…, - гордо выпятив грудь проговорил Петр.
- Где Филюшка?, - перебивая Петра, напрягаясь всем существом, шепотом  спросила Аринушка.
- Там, - показал рукой на берег озера Петр.
- Исповедаться хочет мой казначей Кручина? – перебила их разговор игуменья.
- Исповедаться хочет ….
- Хоть он враг мне, но не могу отказать в исповеди умирающему. Веди меня.
- Зачем веди… Садись на лошадку, борзо бежать будем. Успевать надо. Айда! Айда!
   Петр подсадил игуменью на лошадку, сам вскочил на коника.  Толкнув мягкими ичигами скотинку в бок, поскакал к озеру, увлекая за собой, лохматую лошадку, которая несла на себе дорогую ношу. Аринушка долго смотрела им вслед, потом, поплотнее завязав за спиной крестом черный монашеский плат,  заспешила вслед удаляющимся  наездникам: «Хоть пешком, а дойду до сыночка моего!»
   В то  же самое время монахиня Епифания растворила оконце келии, чтобы рассмотреть всё, что происходит на монастырском дворе. Она увидела отъезжающую игуменью в сопровождении молодого татарина и сплюнула, будто срам узрела. Поднесла ко рту ковш с брагой, что хранила под  лежанкой, выпила жадно, и заспешила к воротам, посудачить с привратницей и разузнать, куда это  наставница  их удалилась с молодым  наездником.



21. О ЧЕМ МЕЧТАЛОСЬ….
     Караван, которым предводительствовал Зосима, имел своё войско, состоявшее из  нескольких сотен вооруженных баскаков.   Каждая сотня знала своё направление и свою задачу: защищать  переписчиков и сборщиков дани.
       Бесерменские сборщики дани, уплатив наперед ясак в казну хана, получили право  собрать с населения добра в несколько раз больше уплаченного ими. Такое  предприятие сулило  большие доходы родственникам, друзьям и хорошим знакомым  Фадлана ибн Ахмета.
     В караване, ведомым Зосимой, шли в основном купцы с Ближнего Востока, но были  среди них  халдейские жидовины, и кипчакские бродники.  Это сборище предприимчивых людей жаждало большой  наживы и строило планы легкого отъема  денег, мехов, зерна и рабов. 
    Зосима чувствовал себя большим господином. Вот и пришли к нему почет и известность,  и  какая – никакая власть. Степь, которую он истоптал вдоль и поперек своими ногами в ватаге калик  перехожих, сейчас не казалась уже бесконечной и опасной.
        До холма с высоким крестом добрались за два поприща. Спешились. Не говоря никому ни слова, Зосима подошел  к подножию, склонил голову.    Порыв  острого жалостливого чувства толкал  его броситься на колени, и,  обняв могильный холмик,  прижаться щекой к  мягкой траве, вдохнуть медвяный запах мелких, белых и розовых  цветочков, и вызвать из памяти далекое ростовское детство, матушку, и сестричку Радушку, что покоится здесь, в глубине этого холма. 
      Зосима присел на корточки, но упасть на колени, ему не давала спесь баскака. Он теперь большой человек, с высоким чином, одним словом – чиновник.  Цветочки кое – где облетели, и на кистях  висели зеленые,  начинающие коричневеть граненые  зерна.  Зосима вспомнил, как вместе со Стариком собирали они эти зернышки и бросали в рот, и радовались «хлебушку». Потом было то, что и вспомнить было  страшно, как он обманул Старика и тем предал его в руки  Кирши. Как едва уцелел под ножом  головореза Ката и  как съёрничал над Кублаем и Фадланом.   
    «Иисусе Христе, милостивый! Прости меня, грешного! Прости окаянного!», но Иисус, преданный им, исчез из сердца давно, а Магомет не  поселился в душе грешника.
      Зосимка машинально ощипывал граненые зерна, взращенные на могиле  самоотверженной женщины, его сестры, Рады, и ссыпал в карман нарядного кафтана.  Он с завистью думал, что память о Радушке  живет в сердцах  многих  русичей, переживших татарский плен, и ещё долго будет напоминать людям  песнями о ней  на широких степных просторах и, слушая те песни, люди будут лить светлые слезы и вспоминать прошедшее лихолетье:
 
Степь да степь кругом!
Путь далек лежит!
В той степи глухой
Замерзал ямчи….

    А что вспомнят  люди о нем, отступнике Зосиме? Да и вспомнят ли? Так сидел  этот  сумасбродный человек, с  рождения одаренный  Богом, но разметавший  свою душу  по разным  сторонам, гоняясь за счастьем.   
      Перед глазами прошла Верлиока, греза далекая, и юная Анастасия, ускользнувшая, как рыбка – семга, из порушенной сети. Недостижимое, недоступное  счастье.
     Зато есть почтение и поклонение, есть кафтан нарядный и ичиги юфтевые,  и конь борзый,  и Заремка постылая,  и  много вокруг народа, готового пасть ничком перед его  гневом.  Об этом ли мечталось - грезилось? «Об этом, об этом», -  ловит себя на крамольной мысли Зосимка, - «Вот и получай, чего хотел….». 
 



22.  ТРИЗНА В ЛИТОВСКОМ ЗАМКЕ.
     Когда Волончун прибыл ко двору Литовского князя Миндовга, чтобы  просить его о  правосудии и наказании Гедеминека,  промышляющего  у литовского трона, то  попал на  тризну. Миндовг хоронил  свою жену, которая умерла молодой и оставила после себя двух крошечных девочек.
    
   На тризну прибыли сын Миндовга,  инок Воишелк,  племянник  князь Гердень, князь Даниил Галицкий, его брат Василько, князь  Волынский и сестра  покойницы, Леда,  со своим мужем,  литовским князем Довмонтом.
   Гедеминек, служивший у Миндовга главным конюхом,  исподлобья   посматривал   на Волончуна, опасаясь его мести, исподволь всё делал так, чтобы  не состоялся разговор с Миндовгом .   
    Леда убивалась по сестре, горе  её было неизбывным, а печаль искренней. Доброта и участие сквозили во всем облике Леды и,  мужчины не сводили с неё глаз, сойдясь на том, что  жена Довмонта  самая красивая во всем Литовском княжестве.
   Воишелк,  несмотря на монашескую одежду, в кою он был облачен соответственно сану своему, вслух выражал  восхищение родственницей, отчего она смущалась и сильнее прижималась к  мужу своему, князю Довмонту, ища защиты от  вожделенных взглядов и  грубых слов.
   Жестокие и вольные нравы двора литовского князя, заставляли робкие души трепетать. Ещё не забыты были зверства  Воишелка, когда  он  расправлялся с невинными людьми, и если на дню убить ему представлялось меньше трех человек, то день для него считался пустым.
    Миндовг, казалось, был печален, но,  глядя на  сестру своей жены, забывался и  пытался оказать ей внимание.
   Всё это тревожило юную жену князя Довмонда, но горе её по умершей сестре было искренним, и она старалась не замечать жадных  взглядов мужчин. 
    А Волончун, примечая зрелым умом всё, что происходит в мрачном  замке Миндовга, не отпускал от себя Айгусту ни на шаг.


23.ПОКАЯНИЕ КРУЧИНЫ _ КУБЛАЯ.
Игуменья наклонилась к  раненному человеку, позвала тихонько:
- Кручина….
Кручина открыл глаза, губы его дрогнули,  лицо осветила болезненная улыбка:
- Пришла…. Благодарение Богу….  Ясным светом душу мою осветила…Прости, Мария Михайловна, за измену твоему сыну, тебе никогда не изменил бы…. 
Кручина ослабевшей рукой  нашарил руку женщины, прижал к губам:
- Прости…. Отца твоего, князя Михаила, смерти предал….
Она высвободила свою руку из его слабых  пальцев, попыталась подняться:
- Не гневайся …. Хотел облегчить  смерть ему…. Не со зла, а от жалости…. Прости мне мой грех.
- Бог простит, - сказала жестко, непримиримо.
- -  Простить на хочешь…
- -   Ты не только сына моего и отца предал,  ты и Бога предал!
- -    Бог един, его нельзя предать. По другой дороге я пошел, но всё – равно к Богу….  Это не грех… А ещё прости, что всю жизнь любил тебя. Думал, оттерпимся и мы людьми будем, ан,  нет. Всего показал Бог, а главного не дал. Да ты не гнушайся моими словами, - прохрипел, заметив, что женщина отвернулась, нахмурив брови, - вот и мой черед пришел, слышу, как идут за мною,  земля подо мною кружит и  уцепиться не за что…. Помоги….
    Только сейчас игуменья вспомнила, что должна кротко принять  исповедь умирающего человека. Она перекрестила его, троеперстным знамением и, боясь перепутать  слова отходной молитвы, зашептала, то, что пришло на ум в тот миг:
- Единая,  Чистая и Непорочная Дево, Бога без семени рождашая, моли о спасении души раба Божьего  Кучины…
….. чистая и непорочная…, - прошептал он,  едва  шевеля губами, - чистая и непорочная… и возле меня, грешника….  Это ли не счастье…
-   В покоище Твоем, Господи, идеже вси святии упокоеваются, упокой и душу раба Твоего, яко един еси  Человеколюбец…- Евфросиния не желала слышать слова признания от  презиремого ею человека, но исполняла свой христианский долг
     Глаза Кручины остановились, глядя перед собой долгим, вечным взглядом, в котором уже не было жизни.  Филюшка встал на колени, и двумя пальцами опустил веки его на невидящие зрачки.
- Спи спокойно, хан Кублай, пусть твоя душа  найдет покой на том свете.
- Хан Кублай?! – игуменья удивленно уставилась на Филюшку.
    Она всегда помнила  обложенный врагами Ростов, и   своё посольство к загадочному хану Кублаю, который потребовал от неё  разделить с ним ложе за снятие осады с родного города. Вспомнила, как оскорбилась  его  предложением, и приготовилась к смерти. И вдруг голосом знакомым, но не узнанным,  хан Кублай приказал отправить её назад, за стены Ростова. Осаду снял и ушел. Долго она вспоминала, кому принадлежал тот голос. Не могла и помыслить, что это был голос её казначея, предателя и перебежчика Кручины.
А теперь  вот он,  Кручина, презираемый, ненавистный, виновный и он же Кублай, спаситель города и  людей его! 
- Как же так, Господи!
   Филюшка и Петр копали могилу под большой березой, рядом с могилой Труфана. Они время от времени тихо переговаривались, выбирая  землю из ямы, и головы их   то поднимались над землей, то пропадали вновь.
   А она на краткий миг почувствовала себя не строгой игуменьей, с монашеской душой, но молодой княгиней Ростовской. И всё же не было жалости к человеку, который трупиём лежал у ног её.   Была только  легкая грусть об уходящем на её глазах времени. Всё уходит безостановочно, безвозвратно…. Уходят люди, исчезают милые глазу предметы, ветшают  одежды, и появляются другие вещи, иные  краски, незнакомое окружение, ясно видимые  приметы нового времени. Уже не  её времени. Ах, как жаль. И слезиночка выкатилась, чтобы  подсолить эту лёгкую грусть.

24. АРИНУШКИНО СЧАСТЬЕ.
-   Матушка, - услышала Евфросиния  уставший голос, прерываемый   одышкой от долгой ходьбы, - матушка! Вот я вас и настигла.
Аринушка  стояла на берегу озера, оглядываясь по сторонам, будто ища кого – то. Разглядев,  лежащего перед игуменьей труп Кручины, всплеснула руками:
- Отошед уже?!
- Отошел…, - перекрестилась  игуменья.
- Царство Небесное….
- Помнишь ли, как мы с тобой у  хана  Кублая в шатре были? Где – то здесь, не далече….
- Как не помнить, - почти шепотом, тихо, проговорила Аринушка.
- Вот ….. перед тобою  он… хан Кублай….
- Хан Кублай?  Ах, да как же это!?
- Вот так, Аринушка…. Бегал, бегал по чужим странам, а помирать Господь привел на родную землю. Упокоился….
    Аринушка встала на колени перед умершим,  вгляделась в его черты, отогнала  комарика, тонко пищавшего в воздухе:
- Кублай, значит…. Пощадил тогда нас, и тебя пощадил, и город пощадил. Простила ли ты долги ему? – с надеждой спросила Аринушка.
- Сказала, Бог простит.
- Эх, …. сколько уже в монастыре живешь- молишься, а монахиней так и не стала. Княжескую гордость из себя выдавить не можешь… Ну, да ладно…Бог тебе судья…. А Филюшка – то где с татарчонком этим…?
- Вон там, у большой березы  могилу роют.
Аринушка оглянулась. Голов  могильщиков не было видно. Глубокое жилище  приготовили они для несчастного Кручины – Кублая.
Аринушка подошла к краю могилы, позвала:
- Филюшка, сыночек….
Филюшка поднял голову, на краю могильного  прямоугольника на него смотрела женщина. Она протягивала к нему руки,  и по напряженному лицу её пробегала тень.  Что-то далекое, долгожданное и хорошо  знакомое вдруг нахлынуло на его душу.
- Сыночек  мой, родненький…..
- Он ловко выпрыгнул из ямы, отряхнул руки от приставшей земли, пристально глядя на женщину,  от которой исходило тепло и давно забытая ласка…
- Ты моя мать?
- Сыночек мой…. Больше никуда не отпущу….
Аринушка повисла на шее Филюшки, не веря своему счастью.

25. БОЛЬ ДУШИ.
     В бане Маре открылись колотые раны на теле полонянки, и ожоги от черных головешек. Мара, прикусив губу, чтобы не расплакаться, обмывала  раны  чуть тепленькой водицей. Когда Анастасия вскрикивала от боли, сердце Мары сжималось и проваливалось глубоко под ложечку. Переодев  девушку в широкую полотняную рубаху, что припасла для Филюшки, Мара присыпала раны травяным порошком, ожоги смазала мазью. Обняв за спину, повела в дом. 
- Ложись на печку, болезная,  на  теплые каменья. Прогреешься, боль отпустит, - Мара подсадила Анастасию на широкую лежанку, - сейчас покормлю тебя горяченьким. Бог даст, отойдешь.
Анастасия забилась в угол и затихла.
   Как быть теперь с этой больной душой? Как  излечить её от  страха и злой  памяти?      Велесу надо бы жертву принести, чтобы хоть на время  лишил памяти полонянку, дал забвение от страшных мучений, да услышит ли Скотий Бог её молитвы? Как свергнулся с высоты, так и лежит там, в подземелье, чурбан чурбаном. И  поставить нового идола некому. На Филюшку надежда была, да, видимо,  зря надеялась. Пропал  сыночек названный, сгинул среди чужой степи….  Что же будет с городом и людьми его, когда Бога нет и печаловаться за них некому.
     Полонянка поправлялась не споро, всё спала, утонув в овчинах, а когда  бодрствовала, то с печи не слезала, разве что на двор выйдет к отхожему месту, держась за стенки, и спешно обратно в дом, пугливо озираясь.
     Мара подсаживала её на печь и она затихала там, забившись в угол,  молча уставившись в потолок, невидящими, синими глазами. 
     Ах, коли бы щепотку соли, чтобы подсолить  еду!   Ела бы девчонка побольше, и здоровье  пришло бы, но соли в городе не было, а та, что на торжище выставлялась, ни на что выменять было нельзя. Слуги   боярина Якима соль отдавали только на деньги. А где их взять!
     Прежде -  то городское вече  на реку Солоницу отправляло  артель мужичков, соль варить. Наварят соли, на всю зиму хватало всему городу, а нынче боярин Яким те варницы к рукам прибрал.  Никого не допускает до варки соли, варит  своей артелью  и продает на торжище только на деньги. Пробовали мужички – вечники к нему подступиться, так он им кукиш в нос сунул. Земля, говорит, не ваша, а княжеская,  по  ярлыку ханскому  получена, а вы, говорит, теперь никто.  И вече ваше – ничто. Вот так нынче жизнь – то поворачивается. И приходится хлебать всё несолоно.  Да взрослые – то  ещё мирятся, а деточек жалко:  болеют, головки  большие, а ножки тоненькие да кривенькие,  и кожа вся золотушной коростой покрывается – соли нутро требует.

26.   ТЫ ПРИШЕЛ!
     Заскрипели, запели ступени крутой лестницы, в  светлицу к княгинюшке ведущие. Мария прислушалась: Его шаги! Под его могутным  телом так стонут, плачут ступенечки, али поют от радости? Бросилась к двери, утопая ногами в белой медвежьей шерсти.  Широко распахнулась дверь и на пороге Он.
- Ты пришел? Ты пришел! Ты пришел…. – Мария повисла на шее мужа, - От тебя пахнет свежестью, медом и травами и ещё железом… В кузнях был?
- И в кузнях тоже был…
- Чермный мой! О! Как сильны твои руки, как широки твои плечи, как красив ты, возлюбленный мой….
- А что княгиня моя без меня поделывает? – разнимая руки Марии, и целуя её ладони, спрашивает Федор.
- Тебя жду.
- А книгу, что привез тебе, читаешь?  Любо ли тебе?
- Ещё бы не любо… Там всё про тебя….
- Про меня? – делает удивленное лицо Федор.
- А вот послушай: «Скажи мне ты, кого любит душа моя, где бываешь ты? Где отдыхаешь в полдень?  К чему мне быть скиталицей  возле стад товарищей твоих?»
    Федор смутился. Почему она  эти слова выделила, неужели ревнует его к делам, к походам в Можайск?
- Прости, душа моя, что заставляю ждать. Не было бы подо мной великого княжества Ярославского,  да и Можайского, сидел бы я у твоих ног и ничего другого мне не надобно. Только Бог сподобил меня родиться князем.
- Что ты, что ты глаголешь!  А коли,  не был бы ты князем, разве отдали бы  меня тебе в жены?  Да мне и помыслить страшно, что  кто-то другой оказался бы вдруг рядом со мной!  Вот здесь. Где всё живо тобой!
     Федор  обнял за плечи  жену. Вот уже и дочка у них народилась, а Мария,  словно ребенок малый: наивна, доверчива, искренна. О такой женщине мечтал всю жизнь.  Он целует её  страстно, прижимая к себе, будто боясь потерять.
- Ласки твои лучше вина, ты прекрасен, возлюбленный мой.  Только береги себя. Врагов хоронися.  Кокушка сказывала, будто Яким  сегодня выбежал из покоев матушкиных зело  злой. Берегись его.
- Ничего. Спесивый  высоко мостится, да низко садится, - успокоил жену, Федор, но он давно чувствовал неприязнь к себе  большого боярина.
- И всё же, попусту не гневи его. Посмотри – ка сюда, - Мария взяла в руки вышивание, - Нянька вот велела показать тебе, какой я тут тебе подарочек вышиваю. На кольчугу тебе  доспешное ожерельице. Серебром да золотом по алому бархату.
- Оле! Какие птицы невиданные! Райские? – Федор делает удивленные глаза и почти неподдельный восторг выражает весь его вид.
- Райские.  Вот только у одной птички ножки разные, - повинилась Мария, -  Одна короче, другая длинее. Так получилось…
- Экая малость, душа моя.  Если бы ты не сказала, я бы и не заметил, нет… , -  убеждает её Федор.
- Вот посмотри, птички целуются, они любят друг друга, да не крепче, чем я тебя, желанный мой!  Господин мой! Супруг мой! Хочу  истомиться и умереть в твоих объятиях….
- Господь с тобой, зачем же умереть – то, ты мне ещё наследника обещала подарить мужеска пола.
- Подарю. К Рождеству Христову…
- Истину ли глаголешь, лада моя?
- Истину, истину, любимый мой. Только, если не мужеска пола, а девочка вновь будет, разлюбишь?
- Да что за слезы, княгинюшка? Никогда я тебя не разлюблю. Никогда мы с тобой не расстанемся, если только вдруг сам не погибну. Ты лучше скажи мне, как получилось, что  солеварни на Солонице у Якима во владении оказались?
- А…. это матушка ему в дар поднесла…
- За какие заслуги?
- Боярин Яким у матушки первый советник. Без него она уже ни суды не судит, ни ряды не рядит. За службу, знать…
- Да уж, хорош служака. Я с гостями заморскими договариваюсь о торговлишке, а он купцов шпанских   в город не пускает. Поперек мне во всем стоит.
- Избегай его, Федор, ему у нас в городе никто не смеет перечить.
- Да уж худо овцам, коли волк в пастухах.  А за меня не кручинься. Ты себя береги и наследника будущего его – то уж никто не посмеет назвать изгоем пришлым.
- От тебя он унаследует знатность рода Мономаховичей, а от меня вотчину Ярославскую… Господи! Только б не было войны…. Федор, а почто нынче  владыка Кирилл приходил?
- Да слухи ходят, что,  будто собирается сила большая нынче в Сарае, на Русь походом идут.
- Войной?
- Да что побелела – то… Нет, не война, но переписчики ханские с баскаками пожалуют.
Мария  почувствовала, как часто, часто застучало сердце и сжалось от боли. И ноги не держат. Она подошла к  одру и,  не успев прилечь на него, медленно стала сползать на пол.
- Да что ж ты напугалась – то так, душа моя, - Федор подхватил Марию на руки, -. Кокушка! – закричал, боясь за жизнь любимой.
Кокушка влетела в светлицу, будто  стояла за дверью, бросилась к воспитаннице:
- Голубка моя, ждала, ждала мужа – то, а вон что…- Кокущка с укором глянула на Федора.
- Ты вот что! Ты пошли – ка за балием ! Борзо! – не выдерживает Федор неповоротливости старухи.
- Бегу, бегу! – стушевалась Кокушка, - Лукия! Княгиня
- в немочи! … Зови балия! Борзо!
-

27. ИСЛАМСКАЯ МЕЧЕТЬ И РУССКИЙ ХРАМ.
       После гибели Кит – Буги – нойона, когда – то несокрушимая монгольская армия Хулагу,  терпела один за другим поражения от египетских мамлюков.
    Сам хан Хулагу после этих событий  сильно заскучал, предался печали и вскоре умер. Это произошло в 1264 году. Трон его занял сын, Абака хан, который хотя и пытался воевать с Берке ханом, но также терпел одно поражение за другим.
     Египетский султан Бейбарс - Бандукдар, бывший   половец,  заслонил  от смерти  мусульманское население  Сирии и Египта.  Поэтому хан Берке, довольный своим союзником, предложил  Бейбарсу вечную дружбу и побратимство. В ответ на это Бейбарс  направил в Сарай – Берге большое посольство с драгоценными подарками и  просьбой построить в Крыму, где была родина Бейбарса, исламскую мечеть.  Ответ Берге был положительным. Да и как отказать   брату по вере, когда православные церкви уже свободно строились на землях Золотой Орды.
   В 1261 году  в Сарае  было открыто подворье  православного епископа и выстроена церковь, в которой  русские люди, пришед в Сарай по делам, могли бы  поклониться своему Богу. Проданные в рабство,  православные христиане находили  здесь утешение  для измученной души. Посещали русский храм и  татары, принявшие христианство.  Епископ Сарайский Феогност был в чести у хана, и являлся  как бы представителем  всех русских людей при дворе хана.
   
 

28. НАСЛЕДСТВО КРУЧИНЫ,
Когда земляной холмик был насыпан над  могилой Кручины -  Кублая, и сказаны краткие слова, полагающиеся в таком случае, Филюшка углубился в лес, коротко сказав только :
- Ждите.
Аринушка не могла налюбоваться на сыночка – какой дельный, немногословный, а  красотой и  ростом весь в отца, Долмата.
     Филюшка недолго отсутствовал, он пригнал на берег  озера стреноженных коней, с навьюченным добром и двух скакунов под седлами. На одном из них к седлу была привязана мотыжка.
- Благословение Мары, - погладил рукой деревянную рукоятку Филюшка, - не даёт мне пропасть….
   Аринушка и Евфросиния переглянулись.
- Игуменья Евфросиния, прости мне мою смелость, но я  должен сказать тебе, что Кручина или как его звали в Орде – хан Кублай много говорил о  тебе. Рассказывал, какая ты чермная да ладная, как желал бы он  взять тебя в жены….
    При этих словах княгиня дернулась,  и губы её  гневно сжались.
- ….  понимал он, что не пара тебе, но, уходя из Сарая,  с собою забрал  казну свою. Будто чуял, что  навсегда уходит.  Эти деньги я чаю, тебе теперь принадлежат.
- Я не нуждаюсь в милости этого  человека.
- Не то глаголешь, матушка, - бросилась  в ноги бывшей княгине Аринушка, - вспомни, что  нужда во всем в монастыре. Век – то говеть не будешь…. А и сестер пожалей. За что же на них бессрочный  пост возлагаешь?  Возьмем  деньги Кручины! Вечный покой ему! – перекрестилась Аринушка, - Возьмем, Филюшка. Нужны они нынче монастырским сестрам, ох, как нужны!  От милостыни грех отказываться. Милостыню кротко  принимать надобно…. А за раба Божьего Кручину, молиться будем…
- Ну, Бог с тобой, Аринушка, делай, как знаешь…. – смирилась игуменья,  и в последний раз глянув на могилку, перекрестилась и пошла вдоль кромки  озерного берега по направлению к городу.
- ….. Мы с Петром проводим  вас до монастыря, - крикнул в след ей Филюшка, и,  взяв под уздцы коня, развернул его в ту сторону,  куда направилась  Евфросиния, -   Вон уже сумерки наступают, поспешать надобно.
- Матушка, - обратился Филюшка к  Аринушке,  называя её так по монашескому сану, - садись в седло, так быстрее доберемся.
Аринушка подумала, поднимаясь в седло:
- Матушкой назвал сыночек, счастье – то какое!
-
 
Петр, оседлавший своего коника, пытался приравнять его ход к ходу скакуна, на котором восседал Филюшка. Удавалось плохо: коник, то отставал от скакуна, то пускался галопом, наконец,  Петр остановился и крикнул Филюшке:
- Ты можешь подождать?
- Чего ты хочешь?
- Мне нужен деньга, а монашка не хочет деньга. Почему ты им отдал, а мне не дал? Как я храм построю, как слово своё выполню? А?
- Подожди, Петр, не спеши, я теперь знаю, где тебе деньги добыть. Будут у тебя деньги,  и построишь ты  храм в честь Петра и Павла,  и в честь Голуба,  и всех святых угодников…
- Ты правда глаголешь, не врешь?
- Правду, Петр, верь мне.
    Процессия, сопровождающая игуменью,  приблизилась к стенам монастыря и направилась к его закрытым воротам.
   Заслышав конский топот, из ворот выглянула  привратница, следом за ней любопытная и хмельная  инокиня Епифания.
-    Зри – ка, зри, - толкнула Епифания в бок привратницу, - утекла с одним отроком, прибыла с двумя. А нам, сиротам,   запрещает и одним глазком за ворота смотреть.
    Филюшка принял игуменью на вытянутые руки. Поставил бережно на землю. Неспешно подошел к татарской лошадке, снял с неё Аринушку:
- Петр, сними вьюки с  лошади Кручины. Отнеси к вратам. Вот и  всё, что осталось от хана Кублая. Ох, что-то душно мне! Чаю, гроза будет, - Филюшка рванул рубашку на груди, старая панагия с Божьей матерью и предвечным младенцем, блеснула желтым блеском на груди его.
    Епифания впилась взглядом в медную иконку,  и  крадучись ступая, приблизилась к Филюшке:
-   Отколь взял эту панагию? Говори,  тать окаянный! Сама на шею сыну своему повесила оберег священный!  Говори, где  Труфан мой! Говори, душегубец! – Епифания вцепилась в плечи Филюшки и трясла его изо всех сил. Слезы текли по щекам полупьяной женщины, с пеной изо рта вырывались  ругательства.
- Ты, почто вцепилась в сыночка моего! Он не виновен ни в чем! – Аринушка пыталась оттащить Епифанию от Филюшки.  На шум сбежались сестры монастырские, не понимая,  что происходит. И в этот миг на  дороге показался дозорный отряд  всадников.
     Дружинники князя Бориса  приказали Филюшке сесть на его коня   и следовать за ними на княжеский двор. Там князь Борис со боярами учинят дознание и рассудят честным судом, виноват  ли молодец в  душегубстве, или это всё пустой наговор полупьяной бабы, монахиней которую назвать, ни у кого язык не поворачивался. 
       Петр, Царевич Ордынский  последовал за дозором,  надеясь, что князь  выслушает Филюшку и  поверит в его невиновность.
Аринушка металась,  ломая руки:
- Не мог мой сын погубить человека. Не мог! Госпожа моя, мы с тобой сестры во Христе, - упала в ноги игуменье Аринушка, - прошу заступа перед судом строгим. Встань защитой моему Филюшке! Не успела я его  обрести, как вновь потеряла!
- Не ломай руки – то, разберется Борис там в городе. Не зверь, чаю, - успокаивала  подругу Евфросиния. 


29. ЛЮБОВЬ МАЛЫШКИ БЕЙЛУН.
     Ногай полюбил свою новую жену с первой ночи. 
     Детским тонким голоском Бейлун  деловито заявила  мужу, что оросит его  стебель своими устами и  доставит ему  удовольствие так, как научила её госпожа Чичек,  и так будет долго, долго, пока промеж её ног не  появятся женские крови и не окрасят  её бедра красным цветом. Тогда она примет  его стебель в своё лоно и  родит ему  сыновей. Ведь она молодая, а значит должна быть самой любимой среди его жен.
    Ногай мог бы и засмеяться на эти слова, но  он был так важен, что никогда не смеялся. Он встал с кошмы, распахнул свой дел – халат, и приказал:
- Айда, Бейлуз.
      Ногай был тронут её  младенческой смелостью, а ощущения, которые он испытал, были так свежи и необычны, что придали ему силы для дальнейших интриг. Чичек  оказалась достойной наставницей его младшей жены. Теперь надо было сделать её союзницей в своих политических планах.
   Хан Берге  в основном владел землями Поволжья, Прикаспийскими степями  и Восточной Русью.  Ногай же являлся почти независимым  владельцем Северо – Западного Причерноморья.  И ему нужна была, как воздух,  вся Западная Русь, ведь он  планировал вторгнуться в Венгрию с двух сторон:  со стороны Болгарии и со стороны Галиции.
    Но  Галиция, управляемая  Даниилом Галицким,  всё же была под властью Ордынского хана Берге. И именно Берге мешал Батыю в осуществлении плана продвижения на Запад.
    Вот, если бы Чичек уговорила своего мужа,  хана Менгу,  вступить в союз с ним, Ногаем, тогда они смогли бы устранить Берге,  поделить Улус Джучи по-братски и завоевать еще много других земель, что лежат на Западе. Ведь приказ Чингисхана никто не отменял!
    Эти мысли Ногай высказал своей сестре, Великолепной Чичек. Чичек была единоутробной сестрой Ногая, и достаточно умной,  чтобы безоглядно  согласиться с братом. Она сказала, что передаст мужу, всё, что услышала в ставке Ногая, и вместе они подумают над его предложением.
    Тогда хитрый Ногай сообщил Чичек, что её маленькие сыновья, Телебуга и Тохта,  останутся у него, пока  Менгу не пришлет свой ответ.  Чичек поняла, что её детей Ногай взял в аманаты .   Такого вероломства от брата Чичек не ожидала. Отбывая на Кавказ в  ставку Менгу, она уже знала, что скажет мужу. 

30.СУД НАД ФИЛЮШКОЙ.
     Порей не раз ходил с князем Борисом в Орду и видел,  как  ничтожен человек перед сильной ханской властью,  на которую трудятся  тысячи  слуг: баскаки, тиуны, дознаватели,  каратели,  палачи и множество других чиновников помельче и покрупнее. 
   Филюшка, попав в руки Порею, испытал на себе жестокость княжеского слуги,  непременно желающего  вести дело так, как это делается в столице. Порей старался вовсю. Он не хотел установить истину, но хотел посеять страх в душе человека, попавшего в твердые объятья  княжеской власти.   Филюшку перво – наперво избили  дюжие молодцы под  дружный смех и улюлюканье. Потом только дав затянуться  ранам, и поблекнуть  синякам,  вывели на суд.
      Суд в судебной палате князя Бориса Васильковича, внимательно слушал Филюшку.  Диво дивное  вершилось на глазах строгих судей: нашелся сын  Аринушки, про которого думали, что сгинул  он мальцом, вместе с батюшкой, Долматом, княжьим казначеем.   А Филюшка, едва шевеля распухшими от побоев губами, рассказывал, как  он, и Голуб,  были свидетелями убийства  юного отрока Труфана молодым бородатым мужиком, который впоследствии оказался казначеем  Кручиной.  Рассказал Филюшка, что  вместе с Голубом они захоронили труп Туфана  в земле под большой березой, а стрелу его  привязали в расщелине  дерева, чтобы заметить место.   
     Ещё рассказал Филюшка, как  вернулся  в эти места пленником Кручины, а стрелу ,  прикрепленную к старой березе, случайно нашел  Петр – Царевич Ордынский и поразил этой стрелой бывшего казначея.
       -   Почто вернулся Кручина в эти места? Что ему тут надо было? – строго спросил князь Борис.
        Этого вопроса больше всего боялся Филюшка.  Ему не хотелось  рассказывать о той легенде, что поведал ему Кручина. Сам он уже поверил в то, что золото  есть на дне озера, но оно должно пойти на богоугодное дело, на постройку храма в честь святых  апостолов. И вернуться должно в княжескую казну только через руки Петра – Царевича Ордынского. 
     Выручила Аринушка:
-    Господин мой, да вернулся Кручина на старое место, где смертный грех совершил, тать окаянный.  Душа его была не спокойна, прощения просила. Спроси матушку свою, она долги ему отпускала перед смертью. А Филюшка мой ни в чем не виновен!
-    Мать  Епифания! Оберег, что на груди у подневольного, узнаешь?
-     Узнаю! Я сама на грудь моему Труфану повесила панагию эту! Воры! Тати окаянные! Убили сыночка, и  ограбили! Отдай оберег! – заголосила Епифания.
Филюшка снял оберег, протянул Епифании. Она выхватила иконку из рук Филюшки и накинула себе на шею.
-    Господин мой, как же мог мой сыночек убить Труфана, он же тогда совсем малец был, - опять попыталась защитить  сына Аринушка, -   Он родился за одно  лето до Батыевой рати! А твой сыночек погиб после Батыевой рати  через три или   четыре  лета! Подумай сама! – повернулась Аринушка к Епифании, -  Да мой сын сам пострадал от этого  душегубца Кручины. Тот под Рязанью из обоза  Ярославского его похитил. Расскажи, Филюшка, расскажи…
-   Почто ты ему нужен был? – строго спросил князь Борис.
-   Должно, хотел продать меня на рынке в Кафе. В Орде это обычное дело, - соврал Филюшка и смутился.
-    А как ты покончил с  Кручиной? –  обратился князь Борис к  Петру.
-    Собаке собачья смерть! Вот эта стрела  отвязал от дерева, натянул тетиву. Дзе! Дзе! Атас! Кундыру!  Кручина егылырга.  Амба!
Епифания вырвала из рук Петра стрелу и начала рассматривать:
- Наша, родовая стрела! Вон  наконечник меченый: с одной стороны коник, с другой должна быть змейка. Вот она, змейка, - монашка нежно  погладила наконечник сухонькими пальчиками.
- Почто убил человека без княжьего суда? – нахмурился Борис.
- Кручина  сказал,  не моя стрелял,  Труфан стрелял, - подтвердил Петр.
- Труфан! Сыночек! Отомстил убийце! – лицо Епифании искривила злая улыбка.
- -    Значит, суд над убийцей сама судьба  совершила. Идите все с Богом, - закончил  это странное дело князь Борис.
Аринушка была счастлива:
-      Спаси Господь тебя, княже, за справедливый суд и доброту твою. Филюшка, чадо моё,  дом боярский ждет тебя. Там и слуги наши живы. Пойдем,  провожу в дом, где ты родился, раны твои обмою…
-    Матушка, благодарствую, только я должен в Ярославль пойти. Там осталась моя названная мать Мара. Она меня благословила на дорогу дальнюю, и ждет моего возвращения. Негоже  родных забывать. Да и служба княжонке нашей Марии Васильевне тоже ждет…
-    Верно говоришь, сыночек, негоже, родных забывать и службу… Только чай, пока ты по чужим землям  скитался, к твоей госпоже другой гридень приставлен. Её нынче Можайская дружина оберегает.
-    Это как же так?…- удивился Филюшка,  и сердце его сжалось, чуя неладное.
-     А ты и не знаешь, что ль? Так твоя госпожа Мария Васильевна теперь мужняя жена. За Федором Можайским  нынче она, и слышала я, будто и дочку ему родила.
-    Вот оно что….- Филюшка знал, что рано или поздно это случится, но не  думал, что так больно будет это услышать.  Аринушка почувствовала  боль в голосе сына, тяжело вздохнула:
-    Делай так, как сердце тебе подсказывает и совесть. Только возвращайся поскорее. Я ждать буду тебя. Прощай.
Аринушка повернулась к Епифании:
-   Пойдем  под кров монастырский, сестра Епифания. Скорбеть о твоем сыночке вместе будем и Богу молиться за невинно убиенного. 
Филюшке, освобожденному из-под стражи, подвели его коня, и приказали  покинуть обширный княжий двор, но  гридень заупрямился:
- Мотыжку, что была пристегнута к седлу, отдайте.
- Иди, иди, подобру - поздорову! Мотыжку ему! – прикрикнул  Порей.
- Айда, … - потянул за рукав Филюшку Петр.
- Да не могу я уйти без благословения Мары. Не могу! Эта мотыжка меня выручала в дальнем походе, жизнь мою оберегала, пусть вернут её мне, - упрямился Филюшка.
- Заговоренная, что ль? – вытаращил глаза страж.
- Поведали тебе, какой мотыжка….- вскинулся Петр, - не хорошо брать чужой  эйбер.   Невозвращение оружия, утерянного в походе или в бою, карается смертью. Уразумел?! Так гласит Яса Чингисхана! Уразумел?! У – у – у – у …. Карак! – зарычал Петр на стражника.
-   Эй, Порей. Что за грай тут подняли? -   Услышали спорщики голос  старого воеводы Торопа. Он,  медленно шаркая больными ногами, обутыми в валяные сапоги, спускался с  крутой лестницы княжьего  дворца.
- Да,…   на, на, -   подавись, …- Порей выбросил из сторожки Филюшкину мотыжку, и укрылся  за дверью.
     Теперь путь  друзей лежал на противоположный берег озера к тому месту, от которого они отъехали несколько дней назад.

31. РЫЖЕКУДРЫЙ БОГАТУР,
      Чичек  тряслась на спине  венгерского скакуна, не боясь выкинуть из своего чрева ребенка, ведь она родилась в степи, и обладала сильной натурой и крепким здоровьем. Она  думала о том, что войны и лишения сопровождают  татарскую орду вот уже более полувека.  В войнах рождаются люди, погибают их отцы, едва дожив до совершеннолетия.  Юные матери переходят из  кибитки убитого мужа в кибитку его брата, где вновь родятся дети. Едва научившись ходить, дети  уже владеют боевым оружием и вновь встают в ряды воинов, чтобы погибнуть,  едва зачав наследника. И так бесконечная вереница смертей и рождений,  и надо всем этим властвует Яса – закон о создании могучего военного образования, где все до единого, включая и Великого хана,  служат Великому  господину, по имени  Великая Орда. Человек в сравнении с  великим государством – ничто.  Сколько веков этот господин по имени Государство  будет царствовать над  народами и землями Восточной Европы? Кто знает….
     Поистине мудр и деятелен  был Чингисхан, прародитель Великолепной Чичек.
Пленный китаец Или - чут- сай, который зорко следит за соблюдением законов Ясы, как-то рассказал ей, старую легенду о начале рода Чингисхана.
    «Сокровенное сказание» монгольских народов гласит: прародительница  татар Алан – Гоа, что значит Серая Лань, однажды сидела у очага в своей юрте. Запах жареного барашка поднимался высоко вверх, и уходил через тоно – дымовое отверстие. Когда прекрасная Алан – Гоа подняла вверх голову, она увидела, что на неё смотрит юноша. Он поймал удивленный взгляд женщины,  и спрыгнул в низ, оказавшись на одной кошме с прекрасной Алан – Гоа. Был он высок ростом с рыжей головой и вьющимися волосами, а глаза его сияли синим блеском. 
      Каждую ночь этот светловолосый юноша приходил  к Алан – Гоа через тоно, и рассказывал о той благодатной земле, где была родина его предков, и показывал рукой в сторону Заката Солнца. А когда начинал загораться рассвет, юноша уходил, словно желтый пес.
     Прекрасная Алан – Гоа родила от него трех сыновей, один из которых был назван Бодончаром.  Однажды, когда начинает желтеть воздух, Бурте –Чино – Желтый пес ушел и больше не вернулся.
    В девятом поколении от Бодончара родился Чингисхан. Когда он вырос, то  возглавил могучую армию  «людей длинной воли», записал Ясу – Главный закон всех татаро-монголов, и указал им  путь на Заход Солнца, чтобы найти ту землю, из которой вышел  его прародитель, Бурте – Чино – «Желтый Пес».
    Орда Чингисхана, вооруженная Ясой и китайской  военной техникой, не зная препятствий,  шла через пустыни и оазисы, через высокие горы и широкие реки,  по направлению его указующей руки. Сагыну – тоска по неизведанной земле гнала его всё дальше и дальше на Заход Солнца.
    Так  они достигли  реки Итиль. К этому времени Чингисхан отправился в «Страну предков»,  но,  умирая, приказал своим потомкам идти ещё дальше,  до края мира,  и найти ту  землю, из которой вышел их предок «Желтый пес». 
    Где же лежит та земля, в которой живут рыжекудрые люди с голубыми глазами?
    Чичек задумалась. Это было давно,  когда «замятня» гуляла по Кипчакской степи и никто утром не знал, доживет ли  до вечера. Тогда Менгу отправил её в безопасное место, в пределы Кавказа, в город, названный в честь военачальника Баку - нойона.
   Когда её караван выходил из Северных ворот Сарая – Бату, она услышала  русскую речь, а когда выглянула из палантина, высившегося на спине белого верблюда, то её внимание привлек  юноша   с золотыми волосами и   голубыми глазами, как воды реки  Онон. Она тогда подумала, что таким, должно быть, был сам Чингисхан. Она уже забыла из какого города прибыл тот караван, но того златокудрого богатура с белой кожей и румянцем во всю щеку, она не забыла.

32. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДУШИ.

     Мара   выманивала Настю с русской печи, куда  несчастная забилась и не хотела слезать.  Иногда Маре казалось, что девушка не слышит, и добрая женщина  тихим, вкрадчивым голосом звала её, будто дикого котенка. Если Мара забиралась на печь, Настя отодвигалась вглубь лежанки и тряслась всем телом.
     Тогда Мара  решилась обратиться к Велесу. Она проникла в подземелье, поставила перед свергнутым  идолом курицу, забитую  утром, зажгла плошку с жиром и опустилась на колени:
-    Батюшка Велес, силой своею помоги  невинной душе вернуться  в истерзанное тело. Окажи милость   дочери твоей, носительнице плоти твоей, рабе твоей Анастасии, излечи душу её, верни покой в истерзанное тело.
   В ту ночь Настя спала покойно, дышала ровно и даже улыбалась во сне.
А поутру слезла с печи и впервые села за стол. Мара хлопотала возле девушки, и сама, плохо ещё веря чуду, улыбалась доброй улыбкой.
- Волховать можешь? – в то утро  спросила Анастасию Мара.
- Не знаю. Бывает такое, что хочется обратиться к кому – то далекому, сильному, единственному на Свете. И когда я в мыслях призываю Его, то чую Его присутствие. Будто Он вот тут,  рядом. Невидимый, но явный. И о чем прошу Его, то и сбывается.  Ты мне веришь?
- Конечно…. Ты ведь чудинка…..  Я тебя словам особенным научу. Хочешь?   
- Хочу…. Мара, а может, ты моя мать? Я знаю только, что моя мать жила в Ярославле. Именем Верлиока.
- Верлиока? То-то чую, что ты напоминаешь мне кого – то. Настя, я знала твою мать.  Она была рабыней княгини Марины Ольговны.  Только ты молчи об этом. Дочь рабыни должна быть рабыней у госпожи матери своей. Заберут тебя в терем княжеский под  строгий глаз княгини Ксении. А там вольна не будешь. Княгиня Ксения может продать или подарить свою рабыню.
- Кому?
- Да кому захочет. Последнее время всё  своего боярина Якима  ублажает. Спесь его алчную. А к нему попадешь, горя не избудешь!

-
- 33. ВОЗВРАЩЕНИЕ КНЯЗЯ ГЛЕБА.
-
      В Ростов прилетела радостная весть: возвращается князь Глеб из далекого похода. На подступах к Ростову, облюбовали широкое поле, где  под стягами и бунчуками  выстроился китайский полк Глеба Васильковича.  Воины, закаленные в боях с далеким противником, предвкушали великую радость: близка  была родина и недалека встреча с близкими.  Сияли  их шелковые рубахи,  и щиты, обитые листами  меди, и посеребренные латы на коленях и локтях,  и шишаки с конскими хвостами на самой макушке. 
     Князь Борис самолично вышел навстречу  Глебу, чтобы оказать ему честь. Кони братьев поравнялись, и они обнялись, тесно сжимая  друг друга. Но особое ликование вызвало появление рядом с Борисом жены Глеба Васильковича, Феодоры. Полк Глеба вскричал:
- -   Ур-ря! Ур-ря! Ур-ря! 
    Глеб встретился взглядом с женой. Как тосковал он по ней в дальнем походе! Перехватил повод её коня, развернул навстречу священному для него Ростову,  да радости не выдал,  зная, что други его  так же тоскуют  по родной земле и женам своим:
- -    Гайда! Гайда!…. – диким, гортанным голосом вскричал, подражая  монгольским военачальникам.
- -    Гайда! Гайда!  - подхватили воины,  и русская орда застучала   тысячами конских  копыт по  родной ростовской земле!
  В сопровождении отряда обасурманившихся дружинников, Глеб въехал в город. Люди сбегались встречать младшего князя с радостью. И с удивлением  рассматривали  яркие шелковые  одежды, прически воинов с косичками, а главное,  огромные бандуки,  разящие  не стрелами, но огнем.
- -   Пли! – звонким голосом закричал Глеб, и тысяча огоньков вырвалась из  бамбуковых трубок и  с оглушительным  треском, взвилась в небо. То-то было веселого страху и бурной радости!
А с матушкой Глеб встретился в тот же день на пиру, который дал  Борис,  в честь приезда дорогого гостя. Евфросиния величаво вплыла в палату, Глеб как стоял, так и рухнул к ногам матери:
- -    Матушка! прости блудного сына своего! – вгляделся в склоненное лицо матери и,  заметив на виске её серебристый седой волосок,  смахнул набежавшую слезу.
- -   Ах, сыне, сыне, Глебушка! Услышал Господь мои молитвы, привел тебя под родительский кров, - она гладила его по выбритому темечку, и чуждая косица на затылке сына больше не возмущала её. Она уже смирилась с тем, что дети  должны жить по-своему. Что тут ещё скажешь!
Феодора тихой тенью  подошла и опустилась на колени перед свекровью. Внучка Батыя склонила свою голову перед русской матерью, будто прося прощения за деда своего, принесшего войну и смерть на землю, ставшую родной для его потомков. 

33. СУНДУК С ЗОЛОТОМ.
- Филюшка стоял на коленях перед кострищем, где  чернели обгоревшие человеческие кости, омытые дождями,  и  череп с  остатками седых волос. Филюшка погладил рукой гладкую, белую кость, закрыл глаза, представил Голуба. Древняя молитва, коей выучился когда – то  у волхва, выплывала из глубины памяти, складываясь в слова. Перед Филюшкой   вырастал большой, добрый человек, в белой рубахе, подпоясанной веревьём. Он улыбался и  протягивал  к нему руки:
- -   Пришел, Филя, на старое пепелище? Вот и хорошо, малой.  Не забыл, моей науки? Не забыл, чую.
- -    Хочу  добыть казну, что в озере схоронена, - прошептал Филюшка, - дашь ли благословение?
- -    Доброе дело замыслил, чадо. Благословляю, тебя, малой, и друга твоего,  Петра, тоже.
- -   Спасибо, Голуб.
- Филюшка открыл глаза, перед ним стоял Петр, и, затаив дыхание, смотрел на друга.
- -     Филюшка, ты камлать можешь, да? Ты шаман, да? Белый шаман.
- -      Чего придумываешь!
- -   Я сам видел,  монда беркем дэ йок …. Йок!  Видел, как белый человек, с тобой говорил, такой белый, как тогда во сне ко мне приходил. Только не слышал, что он сказал тебе. Не слышал….
- -    Он сказал, что всё у нас с тобой должно получиться! – Филюшка обнял друга за плечи, -  Пойдем, Петр.
-
-      Озеро Неро цепко держало свою добычу, и, казалось,  не хотело отпускать  чудесный сундук, что таил в своих недрах множество золотых и серебряных монет.
- Филюшка и Петр выбились из сил. Они, упираясь ногами в землю,  изо всех сил стегали лошадей, впряженных в  хитрую  повязку, концы которой были накрепко привязаны к  скобам сундука. Сначала оторвалась одна скоба сундука, потом вторая, а  тяжеленный груз едва сдвинулся с места. Пришлось нырять под  днище тяжелого ящика и протаскивать вервь, чтобы закрепить её на крышке.
- Петр никак не хотел входить в воду.
- Ярамый!   Вода холодный, вода чистый. Ярамый!
- Я знаю, что  Яса запрещает  входить в воду и пачкать её своим телом, но ты же в бане моешься, ты чистый. Петр, мне помочь надо. Я один не справлюсь, - пояснил Филюшка.
- Ярамый! – тряс головой Петр.
Филюшка снова нырнул в воду. Петр затаил дыхание и  напряженно ждал. Филюшка не показывался из воды.
-   Филюшка!  Атас! Иди сюда!
-
В ответ на отчаянный вопль татарского отрока над спокойной гладью озера повисла пугающая  тишина.
- Ах, я  сын пестрой козы! Филюшка каюк!– стукнул себя в грудь Петр, и бросился в воду.
Он ушел с головой в мутное месиво озерного дна, и руками  вдруг уперся в чье – то тело, которое тут же рванулось вверх, увлекая за собой Петра.
На поверхности озера, отфыркиваясь и  визжа от  радости, друзья обнялись.
- Э, … э,…  Петр, отпусти,  утопишь меня.
- Не отпущу,  а то утону сам.
- Ах, я забыл, что ты плавать не умеешь! Держись за плечо. За плечо! – закричал отчаянно Филюшка, - Вот так, теперь к берегу.
    К счастью Филюшки, сундук лежал недалеко от берега,  и искатели сокровищ  добрались до того места, где можно было встать ногами и не зачерпнуть ртом воды:
- Вставай на ноги…. Тут мелко…, - Филюшка тащил за собой веревку, которую протащил под дном сундука.
- Йок, …. Твоя мелко, ты большой, а Петр маленький – моя не мелко.
Наконец, друзья выползли на берег, и упали на траву.
- Вервь держишь?…., - испугался Царевич Ордынский, вспомнив, зачем они ныряли, рискуя жизнью.
- Держу, Петр, держу, теперь должны мы его, окаянного,  вытащить. Только надо лошадушек попросить  по – хорошему!
- Э…. - удивился Петр, - как попросить?  Нагайкой?
- На ушко пошепчу, они постараются, - Филюшка, первый раз улыбнулся за последнее, трудное для него, время.
     В этот раз груз поддался и лошади, упираясь в землю копытами,  напряглись, и вытянули огромный кованый сундук, покрытый зелеными водорослями и черным илом.   
Филюшка принес из землянки топор с потемневшим топорищем, стал сбивать огромный, заржавленный  замок. Кованое железо не  поддавалось, но гвозди, что держали засов  и ушки, под ударами топора, рассыпались   желтой ржавчиной. Филюшка подцепил край засова и оторвал от разбухшего дерева, сочившегося водой. Петр толкнул крышку сундука, она поднялась вверх, и…. Приятели застыли, пораженные  блеском  золотых и серебряных монет. Петр запустил руки в чрево сундука, набрал охапку монет и, держа высоко над головой, высыпал их обратно. Монетки ударяясь одна о другую, звенели мелодичным звоном. Опять и опять Петр вызывал этот звук:
- Слышишь, Филя, вот так  звучит татарская женщина! Её ещё не видно, но звук, который издают золотые монетки на её ботте , на браслетах рук и ног, на груди, уже летит впереди  неё и будто, предупреждает, что вот, вот покажется красавица, и заставляет трепетать сердце любого  богатура.
- Ты любил женщину? – удивился Филюшка.
- Я любил только мою госпожу Энже. Ни одна женщина в среднем мире не сравнится с ней. Звуки её золотых украшений заставляют трепетать каждое сердце.  А ты любил женщину?
- А я люблю  княгиню Марию Васильевну, но она,   замуж вышла за Федора Можайского.
- Пойдем в Ярославль и под покровом ночи умыкнем твою княгиню.  Мы  с тобой анды. А анды, как одна душа.
- Нет,  Петр, я останусь здесь, на озере, в землянке, где мы с Голубом жили. Там, в Ярославле, я никому не нужен….  А ты  иди к князю Борису и проси у него харатею на покупку земли, да никому не говори о том, что мы клад нашли , - Филя ткнул пальцем на сундук, -  Каждый кожаный мешок  наполняй деньгами, так чтобы никто не видел, сколько в нем денег,  а то начнут дознание чинить и силой  отберут всё. Уразумел?
- Э, - э, - э, моя уразумел, - кивнул Петр, насыпая в кожаный мешок, турсук, первые горсти золота и с жалостью глядя на своего друга, у которого  невесту взял другой богатур.
- -  Сейчас  в княжеских хоромах пир горой. Самое время к князю Борису с торгом подступить. А сначала,  поговори с князем Глебом, по-своему, по-татарски,  он тебе поможет, - продолжал наставлять Филя своего друга, -  Все говорят, что князь Глеб добротой, весь в деда, князя Константина Всеволодовича Мудрого.

35. СМЕРТЬ МИНДОВГА,
     В ту зиму  пришли послы Псковские к Миндовгу   с просьбой дать им  воеводу, против «рыцарей божьих», вновь нарушивших покой торгового города. Миндовг  поручил это сложное дело Довмонту и отправил его в Псков.
      Леда со слезами на глазах простилась с мужем и осталась в  замке Миндовга, согревая своей добротой двух крошечных племянниц – сирот.  В ту же ночь Миндовг с племянником  Герденем явился в спальню к Леде и силой поял её на глазхах у слуг.     Ни слезы женщины, ни увещевания, ни угрозы не помогли. Поутру перед собравшимися обитателями замка Миндовг объявил Леду своей женой и матерью его дочерям, что Гердень, его племянник,  и подтвердил срамно осклабившись.
       Замок Миндовга от черного траура перешел к веселью: кровавые охоты  на зверей и людей сменялись хмельными пирами и насилием.   Крестьяне прятались в лесах,  опасаясь за свою жизнь, прятали  детей, чтобы не отдать их в жертву  блуду. 
    Господа и слуги спешили  отличиться перед суровым Миндовгом, кто жестокостью, а кто  извращением плотского ремесла.  Однажды Волончун заметил взгляд, каким Гедеминек смотрел на юную Айгусту и поспешил покинуть замок Миндовга.
    И сделал это вовремя. Внезапно в замок возвратился Довмонд.  Он прорвался в спальню короля через кордоны стражи и заколол Миндвга и Леду, не желая слушать оправдательные стоны бывшей жены. Племянник же Миндовга, Гердень,  сумел ускользнуть от  мстительного меча Довмонта.

36. КНЯЖЕСКИЙ ПИР.

       Пир в теремах у князя Бориса шел уже вторую неделю. На просторном дворе, широкие столы  уставлялись «кашами», дичью,  жареной рыбой, пареными овощами. Особо ценились заморские сладости, что привез  с собою  князь Глеб: азиатские щербеты, да халвы, да урюк, да кишмиш, что слаще меду  дикого.
     Тут же, на дворе,  жарились на вертелах огромные говяжьи туши. Готовые пласты говядины,  духмяные, сочные,   срезались острым  скобелем, и тут же подавались на стол.
Весь Ростов от мала до велика праздновал возвращение любимого  князя.
    Озабоченный Джубга – Даир – Петр появился на княжьем дворе с двумя мешочками монет в обеих руках. 
- Пресветлый князь Борис Василькович, и ты, добрейший, князь Глеб, и  княгиня Мария Ярославна,  да княгиня Феодора , всем вам мой  земной  поклон, - Петр, деловито устроив кожаные мешочки на земле,  поклонился низко,  чиркнув кончиками пальцев по дворовой траве.
 - А ещё низкий поклон всем вам, люди добрые, - еще раз поклонился Петр, -  Князь Борис, я пришел,  просить тебя выделить мне двух твоих  слуг, как договорились. Пусть они  считают деньги, которые я буду выкладывать на  меже, и роют канавку.
Князь Борис поморщился:
- Мы с тобой, так договорились, что в межу ты кладешь девять монет серебреных, а рядом одну золотую. Сколько денег выложишь,  столько земли я тебе отделю.
- Вот моя деньга, - потряс мешочками Петр.
Борис, увидел  небольшие мешочки  с деньгами, успокоился:
- Вот это?! – вопросил с усмешкой, - невелик кусок землицы  у тебя будет. Как думаешь,  брате, дать ли землицы татарину? – обернулся к Глебу Борис.
Глеб с интересом следил за разговором  брата с татарским царевичем.
- Князь Глеб, знающие люди почитают тебя как мудрого и доброго  правителя, заступись за меня, помоги землю купить ради святых апостолов, - проговорил Петр на татарском языке, падая на колени перед Глебом.
- Не тебя ли я видел среди турхаудов царицы Энже? - спросил Глеб тоже по-татарски.
- Я служил ей с тех пор, как смог поднять меч над головой. А потом прельстился речами митрополита Кирилла о русском Боге и пришел сюда, чтобы служить ему.
- Твой отец Даир Кайдагул? – вступила в разговор Феодора, -   Я помню твоего отца.  Он был отважным воином и погиб в бою. Князь, надо помочь Джубге Даиру.- замолвила она  словечко  за Петра.
- Хорошо, Джубга – Даир, - Глеб развернулся к брату, - Братец Борис, на  богоугодное дело просит человек землю. Надо бы уважить.  Пусть и у него будет праздник. Да и земли он немного возьмет  на тех условиях, что ты ему приказал. А я тебе из своей казны золотишка добавлю, да кусок  бархата Бухарского твоей Марии Ярославне поднесу.
- Правду ли  глаголешь, братец? – добродушно засмеялся Борис.
- Истинно говорю. Дай указ своим слугам, пусть идут с татарином.  Один деньги в казну пусть собирает и записывает каждую монетку, а другой пусть канавку по черте  роет.
- Позвать мне Алексашку Григорьева, - приказал князь Борис.

- Только, княже, пусть  на телятине харатею  напишут, на каких условиях мы с тобой договорились, чтобы ты попятного не дал, - попросил Петр, опустив глаза и боясь  выказать свою радость.
- Дам тебе харатею, дам. Санька, пиши  ярлык.
Когда указ был подписан и запечатан княжеской печатью, Петр  договорившись со слугами об оплате их труда, степенно вышел со  двора. И тут же  прыгнув в седло, стрелой помчался на противоположный берег Неро, где ждал его Филюшка.
 

37.  КОБЕЛЬ В СТАЕ СУК!
Любимый Цветок, так называл свою маленькую китаянку  хан Хубилай. Всё в её внешности  привлекало взгляд сурового человека, но её крохотные  ножки, облаченные в цветные гетры, закрывающие её ступню до кончиков пальцев, вызывали такое сильное возбуждение плоти, что он робел прикоснуться к ним рукой.
Любимый Цветок была  молода и прекрасна, но холодна, как ваза из целого куска нефрита.
Когда раны его ствола от вживленных под кожу золотых шариков, зарубцевались, Хубилай  приказал приготовить Любимый Цветок к  любовному  полю сражения.
Советник хана  пришел в покои  императрицы, чтобы объявить ей о милости, которую сегодня ночью её супруг окажет ей. Это известие не вызвало восторга у маленькой женщины, происходящей из императорского дома. Кочевник – монгол, назвавший её своей женой,  плохо  знал  этикет китайского императорского дома, не изучал трактатов китайских мудрецов, был далек от  истинной веры,  а уж о тонкостях  искусства любви  не имел никакого представления.
    Слуги поставили ванну, наполненную ароматной водой к краю  ложа, на котором возлежала  императрица. Лучшие китайские  искусницы начали  колдовать над её телом. Мягкие, округлые  формы  Любимого Цветка погрузили в соляной раствор, сдобренный   пряностями и нектарами. Когда теплая вода сморила женщину, её  обмякшее тело уложили на ложе, и подвергли  растиранию ароматной  жидкостью. Затем  приказано было подать хризантемный чай для освежения дыхания,  персики и гранаты для  подкрепления духа, а  изысканные пирожные для  удовольствия.  Наконец принесли веточки благоухающего  цветущего жасмина  и украсили ими  комнату.
     Счастливый Хубилай появился  в час первой ночной стражи,  в сопровождении евнухов и советника в делах Достижения Гармонии.   
     Советник вкрадчиво отдал распоряжение евнухам, и ноги  Любимого Цветка , украшенные  цветными гетрами, взвились вверх, привязанные к  верхней бамбуковой  планке  палантина.
- Но,  мой охотник  за ланью, мне не приятна такая поза, - резко выкрикнула Любимый Цветок.
- Я твой раб и повинуюсь всем твоим желаниям, и постараюсь не причинить неудобства моей дорогой хозяйке  и её ароматному  и тонкому телу. Обещаю быть нежным, как трепетание ароматных лепестков  твоего жасмина.  Ты только взгляни, какое орудие приготовил я, чтобы биться  им на поле нашего сражения! -  говоря это, Хубилай  грубо бросился в атаку на цветочное лоно.
- Проклятье! Ты разве кобель  в стае сук? Ты делаешь мне больно! – крик был искренний, гнев не поддельный.
    Хубилай с сожалением взглянул на свой опустившийся ствол: золотые шарики не помогли. Он накинул  кимоно и бросился бежать в свою часть дворца. Свита его едва поспевала за ним.   Истошный крик императрицы стоял в ушах:
      «Кобель в стае сук!»   Хубилай повторил это несколько раз, и в его сознании вдруг появилась мысль, которая показалась ему  привлекательной: нарастить свой ствол  возбужденной плотью императорского кобеля.
    Тут же  несчастное животное было изловлено и приведено к  императору. Для возбуждения  плоти кобеля, пригнали пустующую сучку.  Когда  у кобеля, взволнованного острым   запахом  сучьего сока, разбухла  нижняя плоть и увеличиласьб в  превосходных размерах, Хубилай потер от  восхищения руки.  Советник принял это за сигнал и  взмахнул острым ножом. Кобель дико завизжал, крутясь на месте, а сучка поджав хвост, пустилась  наутек.
   Собачий  член разрезали вдоль на несколько частей и искусно прикрепили к  члену его хозяина, обмотав свежей жилой. Чего не придумает воображение дикого мужчины, когда   оно не обуздано никакими нормами морали!
      В  таких заботах проходила личная жизнь Хубилая.  Держава его разрослась  ещё больше за счет завоеванных земель  Китая, Манчжурии и Кореи. На этих землях господствовали монгольские феодалы.
        До 1368 года хан Хубилай и его потомки властвовали  на юго-востоке Азии.
     В результате завоевательных войн тринадцатого и четырнадцатого веков Монголия потеряла значительную часть населения, оторвавшегося от родины и  растворившегося среди других народов, а к  четырнадцатому веку от Великой Монголии остались только воспоминания летописцев.

38. ЗАГОВОРЕННЫЕ ДЕНЬГИ.
    Поутру верные слуги князя Бориса, Алексашка Григорьев да  Порей стучали в  двери дома, где проживал Петр – Царевич Ордынский:
- Открывай, Петро, по твою душу явились!   
    Петр выбежал из темных сеней на крыльцо, перекрестился:
- Здравы будьте, други, я спешно соберусь, вот только турсук возьму, и другой тож.
- Эй,  Петро, а вправду,  люди глаголят, будто эти кошели тебе апостолы вручили? – поинтересовался Порей.
- Правда, други, - схитрил  Петр.
- Что-то маловато они тебе  отсыпали, - проворчал Алексашка Григорьев, на ощупь проверяя  турсуки, - пожалуй, до полудня обернемся с таким мелким  делом.
      Петр повел княжьих слуг на  место, что облюбовал  для  воздвижения храма, прикидывая в голове, что землица нужна под само строительство, под погост для упокоения останков бренных, и для хозяйственных  нужд.
- Вот тут начнем, - Петр указал  посохом на  место и прочертил первую черту.  Открыл  турсук и вынул несколько серебреных монет. Бережно уложил их вдоль черты, а десятую монетку, золотую, вынул из другого мешка и торжественно положил рядышком.  Алексашка тут же подобрал монеты и приказал Порею:
- Копай канавку.
- Э, … Алексашка, ты запиши деньга, - потребовал Пётр, - я зрети буду.
- Запишу, запишу, - обиделся Алексашка Григорьев и  развернул свиток из  бересты:
- Тут нацарапаю девять палочек да одну десятую, потом всё посчитаем. Разумеешь?
- Разумеешь…, - согласился Петр, неторопливо перебирая    пятерней в мешке звонкие монеты.
     Он  явно тянул время, не торопясь, доставал по одной деньге и так же неторопливо укладывал их на черту. Склонив голову к плечу, он еще рассматривал серебреный рисунок на земле, потом доставал золотую монетку и не торопясь,   укладывал её рядом с серебром.
- Этак мы до вечера не  закончим! – Порей, нетерпеливо вертел черенком лопаты.
- Зачем торопиться,  йок, не надо….- улыбался Петр.
В турсуках ещё звенели монеты, когда  наступила пора обеда и дневного сна.  Петр отправил княжьих слуг по домам, а сам, прихватив наполовину опустошенные  кошели, отправился к Филюшке на противоположный берег озера.
Друзья наполнили мешки по горлышко, и остались довольны своей хитростью.
    После обеда Алексашка Григорьев и Порей явились на  место. По всей длине  широкой канавки  сияли серебром и золотом монеты, а  турсуки стояли на земле, так, будто до них никто не дотрагивался, но были полны денег.
- Давай, Алексашка ставь палочки, - приказал Петр, указывая на  деньги, - а я  счет вести буду, чтобы  князя Бориса  не обмануть.
- У Алексашки Григорьева, увидевшего полные  мешки,  язык,  прирос к нёбу, он не мог произнести ни одного слова, а Порей  что-то ворчал себе под нос, косясь на маленького татарина.      К вечеру была выкопана канавка  в несколько сот аршин, а деньги в турсуке ещё не кончились. Княжьи слуги с недоверием поглядывали на  кожаные мешки: может, и вправду,  деньги заговоренные!
               Три дня   выкладывал  Петр деньги из мешка.   Три дня Порей копал  канавку по периметру  того места, где должно стоять храму Петра и Павла, получилось ополье   в несколько сот аршин.
        Три дня привозил Алексашка на княжий двор серебро и золото.  Ни много, ни мало, а три воза денег   выручил  князь от продажи землицы Петру под святой храм.
    Князь Борис, обеспокоенный рассказом Алексашки, что мешки  татарина не пустеют, а невиданным способом вновь наполняются деньгами, прихватив с собою владыку Игнатия,  поспешил посмотреть тот участок земли.  Оглядывая  стороны просторного  прямоугольника, князь сошелся со слугами во мнении: изрядно велик кусок  отхватил хитрый  татарин.
- Мешки не гораздые у Петра были? – удрученно спросил Борис, ещё не веря  в то, что  глазами обманулся.
- Истинно,  глаголешь, княже, невелики были, - подтвердил владыка Игнатий.
- Отколь столько денег взялось?
- Ужели,  и впрямь святые апостолы помогают?…., - почесал затылок Игнатий.
    Как бы то ни было, но  земля перешла в руки Царевича Ордынского по харатее, с печатью самого князя Бориса. Впоследствии наследники князя не раз  будут предъявлять претензии наследникам Петра и даже попробуют изгнать их с купленной земли, но харатея та хранилась в  схроне, и на свет  извлекалась по особой нужде, подтверждая законность  приобретения Царевичем Ордынским участка земли в центре Ростова.

39. ДВОЕВЛАСТИЕ.
      С высокого крыльца   княжеского терема далеко видны окрестности Ярославля.  Там, за рекой Которослью,  простер сень свою  золоченый крест  Туговой горы, а под горою спят – почивают герои русские, ярославские, что заступом встали перед врагом в далеком 1257 году, в такие же жаркие дни, что  ныне стоят.
     Княгиня Ксения, оперевшись на перильца крыльца, вглядывается в ту заречную  даль, и будто  слышит  железный  звон жаркой сечи.  Дорого заплатил тогда Ярославль за свою свободу: почти всё население мужеска пола полегло на той горе, или было пленено отступавшими татарами.  И сам князь Константин жизнь отдал за «други своя», за неё, княгиню Ксению, да за любимую племянницу, княжонку  Марьюшку.
     Княгиня тяжело вздыхает, и  спускается с крыльца.  Потучнела княгиня за последнее время, округлилась формами, не ловко ступая, дошла до  высокого стульца с подлокотниками, уселась  с охами.
- Ох, томление ярилово! Зной донимает! Тук, - позвала ключника, -  сказывай, что в городе слышно.
Тук, молодой княгинин ключник  всегда под рукой.
- Нынче на торгу, государыня, пришлось  дружину малую выставить.  Хлебную подводу по зернышку разнесли бы, абы не вои.  Народ оголодал, а до нового урожая далече, зерно вмиг сторговали.
- Деньги с продаж, куда дел? – строжит ключника княгиня.
- Как куда? В тот последний бочонок, что с резной крышкой….
- Сколь теперь там сталось? – перебивает княгиня ключника.
- Два перста до верху.
- Врешь! Вчера говорил два перста!
- Да что ты княгиня, матушка, - Тук виновато моргает глазами, - вчерася было два перста с ноготком, а нынче  без ноготка.
- Дьяк счел?
- А как же, государыня…
- Число записал? – не отстает княгиня.
- А то,  как же, матушка…
- Соль от боярина Якима  привезли?
- Соль – то? Привезли корчагу…
     Ксения  задумывается. С тех пор, как прибыл  боярин Яким из Орды,  совсем  скоромность потерял. По ночам повадился к ней в опочивальню, не хоронясь, не стесняясь.  Пробовала шугнуть со всей строгостью, так  осклабился  по сатанински и пригрозил, что  опозорит на  торгу. Пришлось  улаживать тот  разлад, а и то, где ссоры да розни, там свары да козни.  А этот блудник в счет примирения соляные земли по реке Солонице запросил. Теми землями спокон веку  всем миром пользовались, а ныне  там Яким  свои солеварни поставил.
       Народишко погудел, погудел, да и смирился. Да кто горожан – то  слушать нынче будет?  Сами князья эти земли у Сарайского хана выкупают за «выход», а выход тот больших денег стоит.   
- Что на торгу ещё слышно?
- Не знаю, как и молвить.
- Что суть, то и говори, не томи попусту….
- Вести – то плохие. В городу и в посаде  ропта восстаёт.  После зимы голодной  бессолица настала, люди болеют, чада малые так и вовсе коростой покрылись.  Глаголят, что  волю большую Яким и его  слуги взяли. Да вон и сам он тут как тут!
- Ступай, Тук, ступай, - княгиня поспешно прогнала ключника, увидев в открытую калитку, что боярин Яким борзо стремит, и слуги за ним не поспевают.
- Ну, что,  государыня княгиня,  я тебе толковал! –  от самых ворот заголосил боярин, прерываясь  тяжелым дыханием.
- Что, Яким Корнилыч, взыскуешь? Что за беспроторица у тебя?
- Не у меня, а у тебя в дому, матушка….Зять – то твой! Князь Федор, чего учинил!  Привезли мои люди с Солоницы соль в Ярославль….
- Тук сказывал, - попыталась прервать Якима княгиня, чтобы дать ему  отойти от гнева.
- Тебе, матушка, как положено,    отсыпали корчагу целую.  А мою толику малую повезли на торжище. Так твой зятёк на людишек моих напустился, да и отобрал всё! Холопов моих в выю с торга вытолкали, а уж,  каких слов зазорных  обо мне, твоём думском боярине, народ наслушался! С таким князем  боярам один позор да оскудение! Явился с самого края Суждальской земли и ова, тебе, престол ярославский!
- В твоей зависти, Яким Корнилыч, проку нет.
- Ты, Ксения,  зело мудра.  Другому мужу не уступишь в уставленьи княжьих дел, а тут, будто  не хочешь видеть, как молодой князь всё с торговыми  да с посадскими водится. А знатностью вроде как брезгует!
- Я ужо спрошу с него строго…
- Пришлых людишек  сколь к нам прибилося! За своим князем в Ярославль устремились…. На новях селятся…. Уже и за Которослью, вона,  избы ставят!  Сам не здешний и другим проходной двор устроил!
- Какой урон от сего…. Полно, полно…, - пытается урезонить Якима княгиня.
- Да не велит с них никаких пошлин брать! Пусть, мол, пообживутся, к земле пообвыкнут…
- Не серчай, Якимушка, заманивает к нам князь Федор древодельцев да зодчих, а на неделе из Костромы изуграфа привез – иконостас в церкви Пречистой Богородицы писать…
- Николай Муха  никак вернулся?
- Другого  богомаза привез Федор,  а о Николае слышно, что он на Севера подался, где –то у Белоозера  обитает.
- Отколь ведаешь?
- Глеб Василькович когда проездом  был, сказывал. А Федор Ростиславич  богоугодными делами  занимается. Деньги отложил, чтобы  людишек из татарского плена выкупить. Мы с тобой ведь  так и не выручили своих. 
- Ишь, честь какую мизинным – то  людишкам оказывает. Диву даюсь на тебя, княгиня…. Неучто невдомек, что   и пленных – то из татарского плена выкупить норовит Федор, чтобы  верных людишек под собой иметь.  Власть твою он к рукам прибирает! –  брызгая слюной в лицо Ксении, прохрипел   Яким.
Ксения утерлась платком, оттолкнувшись от тесно приблизившегося,  Якима.

- Переври покраше, Яким.
- А с Ганзой почто договаривается?  Велел хлеб везти в Ярославль да соль шпанскую. Цену на наши товары собьют, чем казну полнить будешь? А казны нет, так какая ты княгиня?  Ярлык ханский чем оплатишь в другорядь. Власть на Руси ныне дорого стоит!
- Что прикажешь делать- то? - как будто смирившись, спрашивает княгиня.
- Отправить от себя Федора надо. Вон из Ярославля!
- Что – то ты недоброе удумал боярин, - сказала так, и поймала себя на мысли, что и она была бы рада отъезду зятя навсегда из города.
Яким не успел ответить Ксении, как ворота широко отворились, и на княжеский двор въехал князь Федор в сопровождении малой дружины. Спешившись у коновязи, подошел широко ступая по земле.
- Здравствуй, матушка княгиня! И ты здоров будь, боярин, - поклонился Федор, - А скажи – ка мне боярин. Почем у тебя нынче осьмушка ржи?
- Полугривна будет, - чуя неладное,  неуверенно пробормотал Яким.
- Да, не полугривна, Яким Корнилыч, а гривна! А щепотка соли почем?
- По деньгам, - огрызнулся Яким.
- Ты почто народ обираешь? Али гнева Божьего не боишься?
- Дешевле рыба только на чужом блюде…, - смудрил боярин.
- А мы всё в сторону Сарая киваем: татары, мол, житья не дают. А у нас свои татары, а, Яким Корнилыч?
- Князь Федор, ты,  что это с порога боярина порочишь? – вступилась за Якима Ксения.
- Чести мало правителям, коли народ совсем оскудел! Хлебушко не уродился, а без соли люди и вовсе коростой покрылись! А твой боярин солеварнями завладел и никому не дает соль добывать. Щепотка соли в Ярославле дороже соболя! А теперь скажи, Яким Корнилыч, сколько соли привез на торжище!
- Вятко  на Солоницу ходил, потому сам не ведаю, - затряс головой Яким.
- А в казну, матушка, сколько соли они отсыпали? – продолжал допрос князь Федор.
- Тук сказывал,  корчагу,  – ответствовала Ксения.
- А на продажу слуги Якима свезли три. От продаж соли,  как я знаю, содержатся княжеские оружники? – продолжал Федор, -  Кто тебе, матушка, за скудное жалованье служить будет?
- Матушка, государыня, - грохнулся на колени Яким, -  не могу знать. Вятко, зимогор льстивый,  меня самого, видать, в издержки ввел!
- Экий, ты, брат, немилостивый. Почто же на своего слугу хулу возводишь? – не выдержал старый дядька Федора, Дормак.
- Федор  с  презрением глядел на Якима:
- Твой Вятко успел корчагу соли продать, с него деньги спрашивай, а остальное, забрал мой мытарь в казну княжескую. Да малую толику соли в монастырь отправил отцу Прохору. Святые отцы – схимники за нас Богу молятся, а с начала зимы несолоно хлебают.
Сердце Якима так и зашлось от  обиды, да от потери  дохода:
- Бравши – то рука не устанет! Из чужой калиты не жаль и милостыню подать!  Чудны дела твои, Господи! – запричитал Яким, - Того и гляди, по миру пойдешь…
Дядька Дормак возмутился:
-   Ты Господа – то, Яким Корнилыч, не поминай всуе, все знают, что ты здесь всех богаче, а  лютее да злоедливее нет никого на земле нашей.

- Где это ты увидел здесь землю вашу? Ваша земля в худом Можайске, а здесь наша, исконная, Ярославская! Мой пращур  зажигал здесь огонь жертвенный  Перуну и Волосу задолго то того, как сюда пришел Ярослав Владимирович, князь Новгородский, что убил тут священного  Медведя.  И животу нас пусть пришлые не учат!
- Не гоже у меня на дворе брань затевать. Уймитесь, бояре, - Ксения захотела прекратить неприятный разговор.

- А знает ли молодой князь порядки Ярославские?! – не унимался Яким, - Местную старину – пошлину?  Да со своими советниками захочет ли знать, - набросился боярин  вновь на дядьку Дормака,  - Из вражды к чужому  порядку, всё делает не по  нашему, а грамоты  пересуживает!

Не известно чем бы закончилась словесеная перепалка двух больших бояр, но  послышался частый стук конских копыт и на княжий двор ворвался  скорый гонец. Спешившись, он подбежал к княгине Ксении, отвесил поклон и затараторил, всё ещё не отойдя от быстрого бега  коня:
- Матушка, княгиня,  Борис Василькович, князь Ростовский шлет тебе поклон и  весть  не радостную..
- Господи! Что приключилося в Ростове?
- Да не только в Ростове, матушка. Численники – бесермены пришли на нашу землю. Вскорости у вас будут.
- Не пускать, - взвилась Ксения.
- Да не то глаголешь, матушка! – князь Федор, положил руку на рукоятку меча, -  не с  войной идут  ханские послы, а с миром. Принять надобно. Таков закон.
- Татар принять? Басурманов? – от гнева лицо Ксении побагровело, -  никогда!

40. В СЕТЯХ  НОГАЯ.
   Мара пришла с торга веселая: нынче удалось соли добыть. Молодой князь Федор  вытолкал  в выю слуг боярина Якима из  торговых рядов, соль,  которой они торговали, отнял и приказал продать всю корчагу люду  городскому не за деньги, а за шкурки.  Вот и славно.
- Посолю кашу, и дичину тож, ты, Настасья, и поешь поболе. Слезай с печи, а не то, подсоблю….
- Я сама могу, - осторожно  двигаясь, спустила ноги с лежанки, Анастасия, -  Спаси, Господь, тебя, Мара за сердце доброе.
- После благодарить будешь. А теперь вот поешь, да пойдем мы с тобой на волю. Я тебе травку,   здоровье дарующую,  покажу.  Макушка лета уже, пора о зелье на зиму думать, хоронячка ты моя.
Анастасия  в этот раз  хорошо поела, задумчивость её прошла, она даже улыбнулась Маре, одними кончиками губ.
- Настенька, ты бы рассказала мне, про себя. Я хоть и чужой тебе человек, но зла не причиню.
- Ах, Мара, я жизнь свою  в тумане вижу. Вроде бы жила когда – то на воле среди добрых людей, а будто и не со мной то было. Налетели татарове на нашу заставу у реки Ижоры, забросили меня на круп лошадиный, и унесли в степи  жаркие, безводные, полынные. Потом на базаре  продали знатному татарину.
- Это он тебя так изнасильничал?
- Нет, Мара, тот был добрым человеком, спаси его Господь!
- За врага молишь Господа?
- А не враг он мне…. Ешимут ….А дальше что было? Когда  Ешимут ушел в степь искать друга своего Тегичага, налетели слуги Ногая на наш  шатер. Я спряталась под ворох шкур собачьих, но они отыскали меня и вытащили на свет. Привели в шатер к Ногаю,… - голос Анастасии дрогнул, от стыда покраснело лицо, она отвернулась к крохотному оконцу.
- Тяжко поминать такое, тогда молчи, чадушко, - Мара погладила её руку, - Пойдем в луга, там развеешься.
- Нет, я должна кому – то рассказать об этом. Послушай, Мара. Ногай долго смотрел на меня своим  тяжелым взглядом, а я смотрела на него. Мне было  страшно: потому что он склабился широко раскрытым ртом, похожим на две створки волчьего капкана.  Зубы его, отточенные острием книзу, были покрыты серым налетом пищи и источали отвратительную вонь. Ногай  расстегнул полу  дела и приказал знаками, чтобы я взяла губами его ствол: «Айда, Финка!».
- Ах, срамник окаянный! – Мара была искренне  возмущена.
- Я качала головой, отказываясь творить такое. Он ударил меня плеткой со стальными наконечниками. Я закрыла лицо руками, и по ним потекла кровь, и боль стала невыносимой. «Эшшек баласы!» - выругался он,   налетел на меня,  и толкнул на пол юрты. Я упала, тогда он стал пинать меня, а когда я ослабла, сел мне на грудь,  и пытался ножом разжать мне зубы.  И визжал, визжал, и от него пахло чесноком, бараньим  жиром и ещё чем-то отвратительным. Меня стошнило на мягкий ковер,  и я едва не подавилась своей блевотиной.  Тогда он вскочил на ноги, и что – то закричал в открывшийся полог юрты. Прибежали слуги и выволокли меня за ноги. За порогом юрты множество рук подхватили меня. Они раздирали мне ноги, выкручивали руки и визжали, визжали. Я пыталась вырываться, но это было невозможно. Их было так много. Только один раз я увидела сквозь беснующуюся толпу Ногая. С порога своей юрты, он отдавал короткие приказы. Потом от боли я потеряла разум. Я не знала, день или ночь, тепло или холодно, светло или темно. Меня растерзанную, полуживую, ощущающую только смертельную боль, опять уносил конь, к  крупу которого я была привязана жесткими волосяными веревками. Потом меня скидывали с крупа коня, и начинались пытки. Я ощущала только боль во всем теле, и сопротивлялась как могла, а когда не могла, тогда меня прижигали головешками от костра и тело моё вздрагивало и волны боли пробегали по моему чреву и это доставляло удовольствие моим мучителям.  Однажды я взмолилась: «Мама, мамочка, где же ты!? Спаси!»  И увидела,  будто женщина с моим лицом спустилась ко мне с высоты и сказала: «потерпи немного, помощь уже идет» и исчезла. И я впала в забытьё. А потом я очнулась, когда добрый человек говорил какие – то слова, и  я почувствовала, что на меня сыплется пахучее сено, и члены мои наполняются теплом. 
- Настя, что стало с тем человеком?
- Не знаю. Только помню, что ещё долго меня трясло на кочках, потом сани остановились,   и через несколько мгновений, тот человек принес мне плошку с горячим питьем и приказал пить.
- То был Филюшка, сыночек мой названный.
- Филюшка? Может быть…. Я начала жадно пить горячее питьё, и тут услышала борьбу, стон, и потом всё стихло. Утром, когда рассвело, сани вновь тронулись, но кто-то другой  шел за санями, потому что больше ко мне никто не подходил и питья не давал. 
     Солнце пошло на закат, когда Мара вышла к краю  широкого луга, крикнув Анастасии, чтобы она поспевала за ней.  Пучки трав, связанных  крепкими стеблями, Мара несла в подоле фартука.  Присев на высоком волжском берегу, Мара разложила  собранную  траву рядами и оглянулась, ища глазами Анастасию. Девушка уходила от солнышка, а оно,  догоняя,  пронизывало  её  розовыми  лучами, отчего волосы Анастасии  казались легкими и золотистыми, а вкруг  стройного девичьего  стана  колыхался  лучезарный овал света.   Под настойчивым ветром платье облегало тело, и явно угадывались  высокие груди и слегка округлый живот и  широкие бедра.
- Такую красоту и  так бесчеловечно загубить, - прошептала Мара,  вспоминая рассказ  Анастасии о её горькой судьбе.
И в этот миг она услышала тревожный звон. Набатом  ударялся железный язык о край  огромного колокола.
- Настя, - поднялась на ноги Мара, - бежим скорее! Что-то страшное  прилучилось! - 
Анастасия  изменилась в лице. Страх сковал её члены:
- Нет, Мара. Я не пойду, я боюсь. Я лучше здесь спрячусь. Вон до того лесочка добегу и укроюсь там в чащобе.
- Да что же ты всего боишься. Тогда пойдем домой. Я тебя провожу.
Мара обняла Анастасию за плечи:
- Пойдем, ворона ты моя пуганая.
Мара   довела Анастасию до задней  калитки, что выходила на задворки, втолкнула в неё девушку, и поспешила на торжище. 

41.РОСТОВСКИЕ ВЕСТИ.
Под  звон колокола Яким выбежал из ворот  княжьего двора, узнать, что там такое прилучилося и почему на колокольне Спасского монастыря   звонарь без разума колотит и колотит в набат.  Быстрым шагом, на какой способно его тучное тело, Яким направился к воротам  монастыря.  Путь ему преградил здоровенный детина:
- Постой, боярин. До тебя дело есть.
- Кто ты таков? – строго спросил Яким.
-         Из Ростова Великого я. От бояр тамошних. Кличут Пореем. Послали к тебе сказать, что поднялась Ростовская земля на поганых. Вложил Господь ярость в сердца христианам и призывает избавиться от лютого томления басурманского.
-         Ты что! Что ты мелешь - то? Давай глаголь по порядку. Что там в Ростове - то? Неужто,  и впрямь услышал Господь наши молитвы? Ну…!
- Пришли на землю Ростовскую численники дань собирать. Только не татары,  а откупщики - бесермены   да бродники . Число пишут и тут же разбой чинят. Ну,  и забили наши  ростовцы в колокол. По всем концам валил народ на вече. И постановило  вече выгнать из Ростова басурман, великую пагубу людем творящих. А тут гонцы еще прибыли из Володимира и Суждаля, тамо тако чают  побить окаянных и  выгнать восвояси.  Меня к тебе отрядили, и велели сказать, что б поднимал людей земли Ярославской, и всей скупью, за един раз во всех городах выступить, а кто будет заступ за окаянных держать, того бить нещадно.
Не зная,  что и подумать, и как быть ему, поддержать восставший  люд или сторонкой отсидеться, Яким широко перекрестился:
-    Видевши же человеколюбец Бог, послуша моленья матерня, избавил люди своя от великия беды...
Порей, перебил бормотания Якима:
-    А численники к вам направляются и вот, вот  прибудут. А я тут разговор слышал дерзкий и знаю,  кто  откупщиком идет в Ярославль  от цезаря татарского Кутулубая.
Имя Кутулубая Якимка хорошо запомнил  с того раза, как ходил в Орду  с данью Ярославской,  и ничего хорошего оно ему не сулило. Какой жесткости на этот раз ждать от ханского казначея? Но,  не подавая виду, что испугался, спросил ровным голосом:
- Кто же  идет к нам откупщиком?
- Некто Зосима.
Якиму явно не понраву пришлось известие Порея:
-     Зосимка объявился - христопродавец? – гневно вскричал Яким.
Порей понял, что в точку попал:
- Хвалился, что вступил в прелесть ложного пророка Махмеда.
Яким, соблюдая солидность, отмахнулся:
- Пустой человек, празднословец.
- Так – то оно так, но ведь хвалился, что семь шкур дани с Ярославских сдерет,  а с тебя - немеряно.
-     Истинно говоришь?  - насторожился Яким.
- Могу крест поцеловать.
Яким почесал затылок, сдвинув шапку на лоб:
-    Так. Значит, с татарскими численниками в Ярославль Зосимка возвратился. Куда, как высоко взлетел, пёс басурманский.  Тебя,  как кличут - то?
-    Так, Пореем... , - удивился детина забывчивости  боярина.
-    Слышь, Порей, ты вот что... ты один тут или с ватагой? – перешел на шепот Яким.
-   С ватагой, боярин.
-    Так вот. Бери своих зимогоров22, сиречь  -  другов своих, и   скупью кричите на торжище и на концах Ярославских, что, мол, люди земли Ростовской и других городов Суждальской земли избили басурман и изгнаши их всех из городов. Пора настала, мол, и нам подниматься.    Поднимать народ надо.
-    А как не поверят? Ваши- то, ярославские, я, чаю, всего боятся с таким грозным воеводою, как ты.
-    А имеется, мол, грамота от самого Великого князя Александра Ярославича. Что, мол, в той грамотке прописано, всех неверных по всей Руси бить. Герою Невскому разве не поверят?
- Полагаю, ты мне предлагаешь, боярин, послужить у тебя? – желая извлечь пользу, прищурил один глаз Порей.
- Да,  послужи-ка, любезный…
-        Уразумел. А как насчет жалованья, боярин? Чем за службу наградишь?
 -      Сочтемся. В обиде не останешься. Ты только вот что... , отступника Зосимку из города не выпусти.
-     Воля твоя, боярин, коли грех на себя берешь, то мы что, мы не выпустим, - сказавши так, Порей провел ребром ладони по горлу,  и засмеялся дурным смехом, - А мне где ни жить, не миновать служить..
Порей вложил средние пальцы обеих рук в рот, зажал язык и разразился таким посвистом, что у Якима заложило уши:
- Господи! Аки тати25 Новгородские. Ушкуйники26 повольные...  - проворчал, махнув рукой на нового слугу., - Ладно, Зосимка, посмотрим, кто кого. Здесь не Сарай – Берге, а Ярославль…. Однако,  если   басурмане по дань идут, то  надобно  поспешить да припрятать понадежнее своё добро.
Ответный свист прозвучал откуда – то из-за речного обрыва.  Порей прыжками поспешил к реке, а Яким, минуя торжище,  куда сходился весь ярославский люд, заторопился в свою усадьбу, чтобы понадежнее припрятать то добро, что было скоплено годами службы на ярославских князей.   

42.  МАЛЕНЬКИ ГРОБИК.
- Э, - э, - э,  перед глазами бездонное небо, под ногами теплая земля.  Я пестую своё чадо, - тихо поёт степную песнь Феодора, княгиня Белозерская, и гладит, гладит дитя по головушке, -  Я вскармливала тебя влагой своих грудей и баюкала на своих коленях! Зачем в дальнюю дорогу  собрался, зачем покинул жильё матери своей….. Мой Темучин, мой Демьян, мой сыне, мой ул!
Глеб стоит на коленях перед женой, заглядывая в глаза, уговаривает:
- Феодора, душа моя, пора.  Вставай, пойдем, проводим в последний путь нашего первенца. Малой там,  на небе с ангелочками будет резвиться, золотыми яблочками играть, на нас каждый миг смотреть,  радоваться. А спать захочет, у Христа за пазухой калачиком свернется и  уснет безмятежно… Пойдем. 
- Разве он не умер? Не покинул мать свою и отца?
- Не печалуйся, любовь моя, душа его христианская  на небо воспарила, в чертоги  Божии, там будет пребывать вечно и нас дожидаться. А мы ещё родим наследника, здорового, веселого, разумного….
    Заунывное пение  и  аромат  дымящего ладана,  и горение свечей, и темночерные углы храма,  как же  не похоже всё на светлую степь, где она родилась, на широкий простор на острые  запахи жизни. Любовь к человеку чужих кровей привела её в эти суровые края.     Злая любовь! Злая!  Она смеётся над людьми, что её исповедуют,  мучает их,  забрасывает в чужие,  далекие земли, убивает и торжествует над рабами своими.  И тут  всплывает голос волховки Ильмары:
- Ты должна заплатить человеческой жертвой….
- Так вот о какой жертве говорила Ильмара….
     Маленький гробик с телом княжича Демьяна оставят в холодном храме, в Успенском приделе. Этот малыш  откроет  череду  княжеских захоронений в Спасо-Преображенском соборе  далекого северного Белозерска.
 

43. БРОДЬКА -  ГУДОШНИК И СКОМОРОХ!
 
    Со стороны южных ворот,  с мерными ударами  колотушек о дно барабанов, двигалась вереница всадников с бунчуками, будто приготовленными к бою. Кони, защищенные латами, несли на себе всадников, облеченных в кольчуги и кирасы, блестевшие на солнце выпуклыми нагрудниками. В руках они держали изогнутые татарские луки, а на бедре каждого висели ножны с кривым бухарским мечом. Поодаль двигался обоз с женщинами, детьми,  с фуражом и съестными припасами.
Впереди всех красовался, подбоченившись,  наездник в красном кафтане, в зеленых юфтевых сапожках на каблучке, в собольей шапке с бархатной тульей.   Вся эта вереница направлялась прямо на торжище Ярославля. 
    Люди молча рассматривали ханских посланников, ещё не представляя  той бездны горя, которую несли с собой  эти «мирные сборщики налогов».
- Завтра поутру быть всем  в городе, сидеть по домам и ждать переписчиков, кои  будут  исчислять десятую часть каждого  имения, а ясак свозить  на  таможенный двор. Сопротивление законной ханской власти будет караться смертью. Кирдык! Сегодня до  темна вот на это место  принести  оружие, которое  имеется в домах каждого жителя Ярославля. У кого ханские слуги найдут  меч или лук или копье,  тот примет казнь. Кирдык!
       Каждый десятый муж, должен собраться в путь и иметь полное снаряжение. В Сарай – Берге его поставят в сотню, дабы он  пополнил  ряды  военной орды. Если в доме нет десятка мужей, возьмем девятого, нет девятого, возьмем восьмого, седьмого…. , так  будет, если в доме нет десятого.  Женщины, живущие без мужа должны пойти в Орду и  служить хану.  Из коней отбираются каждый десятый: десятый конь из каурых, десятый конь из белых, десятый конь из сивых….

    По толпе ярославцев пробежала ропта.   Человек в красном кафтане поднял голову, рассматривая  людей, желая угадать, кто открыл рот. Толпа молча попятилась.
- А кто будет роптать, - краснокафтанный буюрук поднял вверх плетку со свинцовыми  наконечниками, - на правёж поставлю. Уразумели?
   Толпа вновь загудела.
- Аль не ясно что? – буюрук концом плетки приподнял за подбородок  близь стоявшего  мужичка.
- У нас князь Федор есть, и княгиня Ксения, пусть они нам урок дают…, испокон веку  через голову не  прыгают, через сноп не молотят…  - робко проговорил Горшеня.
    В этот миг толпа расступилась,  и князь Федор подъехал к  татарскому начальнику.   
- Милости просим на княжий двор, господин хороший. В баньке попаримся, брашна откушаем,  медку выпьем, а там и о деле поговорим. Скажи мне,  как звать – величать тебя прикажешь? – князь Федор прижал руку к груди, и поклонился.
- Хан Зосима.
- Бродька он, я сразу узнала…., - пьяная Мавруша  едва стоя на ногах, показывала пальцем на буюрука, - гудошник  и скоморох князя Василия…., - она громко икнула, и засмеялась, разводя руками, будто хотела сплясать что-то озорное.
     Зосимка  растерялся, вся спесь с него слетела мгновенно и он не знал, как  ему быть далее.
- Пойдем, господин, пойдем, - выручил неудачливого хана князь Федор, и,  взяв под уздцы коня Зосимы, развернулся в сторону княжеского терема.


44. ПОД ЗАЩИТУ ВЕЛЕСА.


Мара не шла домой, летела.
- Настя,  Настя,  в городе беда. Полно татаровей. Велено всем по домам сидеть, наутро перепишут всех и десятину возьмут. А  жен, что  мужей не имеют, заберут в полон.
- Мара!  Страшно мне,  Мара! Спрячь меня! – Анастасия заметалась по горнице, - убегу! В лесах укроюсь! В руки татарам не дамся!
    Мара  будто не слышала испуганную девушку. Она   положила в корзинку связку  лука, мешочек проса,  кулечек муки. В отдельную торбу  сложила полотна, теплые вязаные вещи, меховые  одежды для себя и Насти, будто  боялась, что придется долго скитаться, укрываясь от  злых ханских слуг.   Долго стояла над  пеструхой – кормилицей. Потом открыла широко дверь стойла и выгнала хворостиной  любимое животное во тьму городской улицы.
- Пошла! Пошла!, - она хлестала  коровьи бока, и толкала  кормилицу вон  от дома. Коровка смотрела на Мару ничего не понимающим глубоким коровьим  взглядом.
- Пошла! – со слезами в голосе  прикрикнула Мара. Пеструха, получив очередной удар  хлестким прутом, побежала по улице в сторону леса, протяжно и жалостливо мыча.
- Ну вот, а теперь и мы отправимся. Пошли, Настя.
        Мара навьючила на спину Насте тюк с  шелепетьём, дала в руки  короб с припасами, сама впряглась в  лямки торбы, и,   поклонившись низко  углам  избы, выстроенной ещё Чудином,  переступила порог родного дома. 
    Путь их лежал недалече, сперва в подземелье к Волосу, чтобы воздать ему жертву, а потом в глубину леса, где не раз  ярославцы спасались от врага.


45. ЛЮБОВЬ ПО - ТАТАРСКИ.
       Зосима  сидел по правую руку от  князя Федора и подбоченясь, озирал  знатных гостей, собравшихся ради него, Зосимы, бывшего гудочника и скомороха, бывшего  инока Спасского монастыря, а ныне баскака, облеченного ханской властью. Усаживаясь рядом с князем, Зосима громко позвал с собой Фадлана:
- Мой лучший друг – Фадлан, персидский купец. Пусть рядом сидит!
- Помним, помним купца Фадлана, - приложил руку к груди боярин Фрол, - милости просим.
Фадлан осматривал собравшихся людей, будто выискивая  знакомые лица:
-   Мир вечен, слава Аллаху! А мы смертны.  Скольких добрых мужей уже нет в живых с тех пор, как я в последний раз был в вашем славном городе. Светлая память князю Василию ибн Всеволодовичу, и князю Константину, брату его. Добрых  людей не грех вспомнить  добрым словом.  А тебя, боярин Фрол помню совсем юным витязем, но уже тогда  пылавшим отвагой.
     Пир в  палатах князя Федора и Марии затянулся заполночь.  Молодая княгиня встала из-за стола, дав понять, что уже поздно, и удалилась в свои покои. За ней потянулись боярыни и боярышни. Фадлан прищурясь,  прикидывал цену, кою можно было бы выручить на невольничьем рынке в Кафе за  каждую из них.
    В мужском обществе  хмель  развязал язык Зосимы, он громко смеялся, рассказывая  о женщинах, что любили его. Выходило, что  познал он только любовь рабскую, принудительную, и оттого  грязно блудливую. 
    Слушая    излияния  баскака, хвастливо повествующего о любви запретной, мужеложной, стольник Матюха  чарку Зосимы  приметил, чтобы после пира выбросить в костер. Не дай, Бог, не осквернить бы  ею уста  боголюбивых христиан.
     А знатный гость,    не замечая смущения  слушателей,  без стыда рассказывал, как могут любить татарские жёны, как ловко  языком своим  орудуют, чтобы  доставить  удовольствие мужам, любви жаждущим, как поворачиваются любой стороной  тела, чтобы преуспеть в блудном ремесле.
Тут старый Дормак, заботясь о  христианской нравственности своего подопечного, князя Федора,  не выдержал:
- Не пора ли  на перины пуховые, чай устали с дороги, гости дорогие…., - и  тайно  сплюнул по стол.   
-     Пьяного Зосиму уложили в постель, поставив на подоконник его опочивальни жбан с квасом. Он растянулся во весь свой небольшой рост , и довольный  закрыл глаза: это ли не счастье, спать в княжеском дворце, на княжьем одре, осыпаемый  почетом и  уважением. Да о такой жизни, он, Зосимка, ещё недавно и мечтать – то не смел…. Вот только не хватает  любви настоящей, не подневольной.  Ах, Анастасия! Если бы знать, где ты сейчас обитаешь!

46. МЕРСКОЕ ОЗЕРО.
    Ночью князь Федор отрядил  гонца скорого к Василию «Квашне»   с известием об отряде численников, направлявшихся  в Кострому. 
   Князя Василия  разбудил встревоженный слуга:
- Поднимайся, княже, беда. Татары идут на нас, - Такого напуганного  Пашку Рябого, Василий «Квашня» ещё не видывал, - от Федора Ярославского  гонец прибыл.
- Когда ждать супостатов?
- Глаголет, что к ночи, али к завтрашнему утру будут у наших ворот.
- Ну что ж,  Пашка, давай клич, собирайте  вече городское. Пришел наш черед выставить  воинство противу безбожных агарян. Поканаемся  с татарами, что надумали  воевать нас и грабить!
Василий «Квашня» с Пашкой Рябым, да с приближенными дружинниками  срочно выехали в Заречье,   что бы  наметить  место будущего боя. О том, чтобы покориться численникам и дать им переписать население,  Василий не  помышлял. На землях исконно русских не  хозяйничать  чужестранцам!

       Старой луговой дорогой в ярославскую сторону прошли  верхом две версты. Приложив руку козырьком к глазам, князь осмотрел  округу. На этом болотистом низменном месте  ярославская дорога, упиралась  в маленькое озерцо, именуемое Мерским, потому как в стародавние времена обитали  здесь люди из племени меря.   На берегу озерца раскинулась древняя дубрава.
- Дружину свою выведем сюда, - показал рукой  Василий, - и в дубраве встанем засадой. 
      Пашка согласился с князем, дубовая роща на берегу озерца была хорошим укрытием для секретного отряда. 
- Прадед мой князь Андрей Боголюбский возил с собой  чудотворную икону Пресвятыя Богородицы Владимирския, когда хождаше на брани.  Тако и нам следует, - голос Василия звучал торжественно и вид его был серьезен, если не сказать – грозен.
 С вечера  заняли  оборону в дубовой роще на берегу Мерского озера. Настрой у костромских мужей  был самый  боевой. Глядя на князя – богатыря,  жаждали сечи. Поднимало боевой дух  то, что с ними была  чудотворная икона Божьей Матери, что  явилась князю Василию в лесу на высоком дереве.    Украшенная золотым окладом, усыпанным драгоценным каменьем, Богородица Федоровская   и впрямь была  чудом, данным людям  костромским,  как заступ, как  опора в минуты тяжкие.

     Поутру большой отряд,   во главе с Фадланом,  вышел из Ярославля  через северные ворота  Арсенальной башни, переправился на левый берег Волги,  и  двинулся по луговой дороге  на Кострому. Шли  бесерменские численники не с пустыми руками.  Вели табуны отобранных в попутных селах коней, и  русичей - рабов, связанных волосяными веревками. На  телегах везли отобранное добро и  съестные припасы.  Долгая дорога не казалась Фадлану  скучной. Душу грело сознание того, что дань, отобранная у русских  людишек, обернется несметными богатствами для него,  персидского купца.
     Судьба его хранила. В то время, как Багдад  погиб под мечами воинов Хулагу, и  правитель Мустасим Габбас  свел счеты с жизнью, и все сородичи его были преданы смерти, он , Фадлан, давно покинувший свои родные места и задержавшийся  в Джучиевом  улусе, остался не только жив, но и разбогател, слава Аллаху!
      Когда отряд Фадлана дошел до небольшого озерца, он приказал спешиться, разбить лагерь на ночлег. А поутру двинуться дальше. Вечерняя  тишина русской летней ночи вызывала мысли о вечности этого мира. Звезды были совсем близко. Правда,  они были не такими большими и яркими, как   в родной Персии, но такими же вечными.
      Лагерь уснул, и только  стражники перекликались, навевая покой и безмятежность. Свернувшись калачиком, уснула и  девочка – рабыня. Фадлан  подумал, что скоро первые крови появятся у  рабыни,  лицо своё она скроет под черным хиджабом, а ночью будет снимать с себя одежды и открываться только ему, мудрому и богатому Фадлану. Ничего, что он уже стар, зато опытен, и,  слава Аллаху, всё ещё жаждет любви женщин. 
    Фадлан было задремал, но услышал какой – то странный звук, похожий на всплеск воды. Он прислушался. Тихо.  Веки Фадлана сладко  смежались, когда вновь услышал он странный всплеск, прислушиваясь, обнаружил, что стражники больше не перекликаются. Это показалось ему странным. Он осторожно выполз из шатра и,  припав к  полотняной стене  походного  жилища, постарался слиться с ней. В светлеющем воздухе летней русской ночи,  Фадлан увидел  движение  людей, одетых в броню, которые  бесшумно двигались, подобно ночным теням. Он увидел  занесенный над чьей – то головой нож и слабый стон:
- Засада, - подумал бесермен, падая на землю. Он спешно  вполз в шатер, толкнул рабыню. Она тут же открыла очи, будто и не спала. Фадлан прижал палец к губам, приказывая молчать, и махнув рукой, позвал за собой.  Друг за другом они выползли из шатра,  и бесшумно скрылись в зарослях бурьяна, взяв направление в глубину таежного костромского леса.   Огромные листья дикого лопуха сомкнулись над их головой. И тут забил походный колокол, застучали днища барабанов, и громогласный крик:
- - Дружина моя! За мной! – огласил  окрестности.

Сотни лошадиных подков застучали по  сырой земле и кони костромской дружины, поднимая вверх  столбы водяной пыли, ринулись вброд через   обмелевшее озерцо на лагерь врага.

47. ИСХОД ИЗ ЯРОСЛАВЛЯ.
     Зосима  почувствовал себя большим хозяином. Он приказал построить  крытый двор с амбарами, куда свозили добро, собранное с ярославцев,   сводили коней, отобранных у плательщиков ясака.  Тут же их клеймили каленым тавром, записывали в  свиток  и отправляли   на пастбище в чисто поле под присмотр  пастухов.
    Для пущего удовольствия приказал  открыть ворота Ярославского Спасского монастыря и въехал на двор, подбоченясь и крутясь на  борзом  скакуне. Черными тенями разбежались монахи по  закоулкам. Один только  келарь метался, не зная, где укрыться от  дерзкого всадника.
- Эй, монах, - громко позвал Зосимка, и ударив коня пятками под бока, подскочил к келарю.
Узнав в нем давнего обидчика, засмеялся нехорошим смехом:
- Что, борода, робеешь?! Истинно робеешь! – смеялся, наступая на келаря  грудью коня и тесня его к  монастырской стене, - узнал меня, а?!
- Признал…. Монах Зосима ты…
Старик привратник выглянул из каменной  строжки, и ахнул: монах, что пролетел когда – то мимо него на бесе, объявился вновь, да уже  на коне черной масти! Вот бесовская порода! Старик мелко закрестился, сплевывая под ноги, и увидев, что  конь  фыркает,  смотрит на него большим круглым глазом и  готовится к прыжку,  привратник бросился обратно в сторожку, запирая за собой засов  тяжелой двери, и слыша вслед  раскат  громового смеха отступника Зосимы.
- Да не монах, бабай ты этакой, а баскак Зосима….. Я не ровня тебе, уразумел?
- Уразумел, господин…
- То-то же! Я здесь  самый главный! Я -  ваша правда, я -  ваш суд!
    

    Более всего  Зосиме нравилось суд судить над  людьми, приходящими к нему с жалобами на  произвол сборщиков. Он ликовал, когда видел, как трепетно прислушиваются к его  чиновничьим словесам, чувствовал,  как замирает сердце жалобщика, лелеющего надежду на его, Зосимкин правый суд. Судить по справедливости он не хотел, тешил душеньку  людской безысходностью:
- Ничто! Народ на то и народ, чтобы  лихо хлебать. Куда денутся!  Переживут! Зато бояться будут!
    На дворе  гостевого дома поставили навес, под который от каждой избы сводили  десятого мужа - новобранца для  пополнения татарской военной орды и жен, ярославских вдов, потерявших своих мужей на Туговой горе.  Плач стоял непрерывный.
   Зосиме доложили, что  в Ярославле   появились покинутые  избы, где до  пришествия численников жили люди, а нынче опустели.  Жители, не надеясь ни на  справедливость бесерменскую, ни на защиту княжескую, ни на суд главного баскака, бегут из Ярославля в леса. Это следовало пресечь, но как?! Для начала приказал сжечь опустевшие избы. И заполыхали концы Ярославля, поползло  горьким дымом лихо  окаянное.
    Выйдя на берег Которосли поздним вечером, Зосима присел у костра, что развели пастухи – конюхи.  Недалече от этого места в далекой юности, устраивали игрища  молодые ярославцы с  князем Василием. Здесь он, бывший ещё Бродькой,   встретил Верлиоку, первую, мучительную страсть. Он играл для неё на свирели, вторил словам её песни, надеялся на  любовь. Да так и  не дождался.  Потом, как чудо, её повторение, там , в Биармии, на берегу Финского залива, Анастасия. Доверчивая, жалостливая, и,    вновь недоступная. Только крик её в памяти остался:
- Зосима! Спаси – и – и!
     Куда там! Спаси! От татар нет спасения, разве только что самому служить их  жестокому делу! А    сейчас никакой  любви он больше не ждет. Всё куплено и продано.
    Зосима вглядывается в  лепестки пламени, и воспоминания наваливаются на него, будто к  свету зовут, назад в юность безмятежную. Сердце бередят! Он поднялся  с поваленного дерева и зашагал в  сторону Волги, на крутой берег её, на ветряной простор огромной реки. 
Была бы Анастасия рядом, провозгласил бы её  на народе дочерью князя Василия и взял бы в жены.  Вот тебе и Бродька – гудочник и скоморох! На княжеской дочке женился бы, с князьями Ярославскими породнился бы!  И никто бы не посмел перечить ханскому баскаку! 



47. ПОД СЕНЬЮ ВЕЛЕСА.
Не один день и не одну ночь  провели женщины в дремучем лесу,  прислушиваясь к  звукам, идущим со стороны города.   Анастасия, обхватив колени руками, спиной прижалась к огромному дубу, она долго молчала, будто  гуляла по закоулкам своей памяти. 
- Ах, Настя, будто вечность прошла, как мы укрылись тут.  Хоть бы одним глазком на дом свой посмотреть, на Пеструху – кормилицу, -  тоскует  Мара.
В сумерках летнего вечера на  потускневшем небе  едва различимо   блеснула маленькая звездочка.  Потом ещё и ёщё.
- Нет,  Мара!   Легче в гроб лечь, чем в руках татар оказаться, передергивает плечами Анастасия.
- Если всё время бояться,  беды не одолеешь, Настя. Заступа нет нам, и ждать его не от кого. Только и остается, что Велесу – батюшке кланяться.  Так он, бедолага,  сам в земле догнивает. Чудин хотел нового идола поставить, да не успел. Надеялась, что  Филюшка сладит нового Бога, и он  сгинул. А  православный Бог нам не  защитник. Святые старцы, что в монастыре живут, те за татар  молятся. И как им не молиться, когда   от хана получили  милость высокую: ни один татарин не тронет церковников  под страхом лютой смерти.  Вот и выходит, что церковь наша себе  облегчение  добыла, а мы, народ русский, сами по себе маемся.
- Знать бы, как  врага одолеть, своей жизни не пощадила бы, - стиснув зубы, проговорила Анастасия.
- Так ты всего боишься, какой из тебя воин. А   способ с врагом разделаться есть. Нужно одолень – траву добыть и крепкий заговор прочитать против врага….
- Поведай,  Мара.
- Что ты, что ты, Настя! Человек тот должен прежде кровь свою пролить   от врага. ….               
Мара поправила  сухую траву, на которой сидела, закуталась по самые плечи вязаным платком:
-    Зябко что – то. Туман наплывает…
- -  Мара! – услышала она шепот Анастасии, - Мара! Разве не пролила я крови от врагов своих? Пусти меня в ночь темную. Хочу одолень – траву  сыскать. С той травкой любое лихо одолеем.
- Мара долго молчала, потом,  обдумав слова  девушки,  решилась: 
- - Бог с тобой, Настя, иди, да смотри, будь  чутка, осторожна! А я за тебя Велесу молиться буду!


48. ВСТРЕЧА НА ОБРЫВЕ.
   Луну закрыло темное облако. На волжском косогоре, куда поднялась Настя,  сильный ветер едва не сшиб  её с ног, затрепетал подолом  сарафана, растрепал  длинные волосы, срывая с головы тугую повязку.  Увертываясь от свежих порывов, завязала концы   передника,  полного травы.  Вдруг  пронеслось какое – то бормотание. Настя припала к земле, прислушалась:
- -   Гул идет. Земля стонет. Тысяча. Еще тысяча. Рыскают по Святой Руси! Тьма.  Тьма татарская. Великий Волос  ! Не дай  попасть в плен к злому татарину! Сохрани мою душу! Укрепи моё сердце на всяк день! Поутру росой умоюсь, пеленой оботрусь, тебе поклонюсь.
    Зосима, стоявший в тени большой березы заметил женщину, но не выдал себя. Он решил проследить за ней, может она одна из тех, что прячутся от численников, и выведет его на людской  схрон. Но когда женщина упала на землю и начала вести   речь с кем-то невидимым, Зосима не на шутку испугался:
 -   Что за кудесы? Никак волховка5, - прошептал про себя и  выскочил на край обрыва:
.    -    Обавница6! Ведунья7! – закричал так, чтобы напугать  женщину.
    Настя вздрогнула, но страх не сразу овладел ею. Она чувствовала невидимую силу, поддерживающую её:
- Враг - сатана! Отшатнись от меня  на сто верст - на тысячу! На мне крест Господень... На том кресте написаны Лука и Марк8,  и Леонтий9 - мученик! За Христа мучаются, за нас Богу молятся!
     Зосима  был непреклонен:
- Стой, ведунья! Только что Волосу поклонялась, а теперь о Христе глаголешь. Иди сюда!
Настя увидела перед собой человека в татарских одеждах и поняла, что попалась в руки  одного из тех злодеев, от которых она хоронилась.  Анастасия бросилась к краю обрыва, чтобы  прыгнуть в воду.  Но не тут – то было! Зосима цепко ухватил её  за  тонкое запястье:
-    Стой!
     Полная луна, освободившись от  тени, выкатилась и  повисла над  кручей. Настя, испытывая страх, пыталась вырваться из вражьих рук:
- Пусти!
Голос женщины показался Зосиме знакомым. И не просто знакомым, но родным,  желанным, долгожданным: 
- Это ты? Анастасия!? - в ту же минуту  изумление сменилось радостью, -   Вот,  где я тебя обрёл, велелейная10 моя!
    Настя не сразу поняла, что произошло. Она во все глаза смотрела на  вражьего мужика, и потихоньку разум возвращался к ней. 
-       Зосима?..    Как же ты здесь  объявился? Почто   рыскаешь,  аки  дикий зверь?
  _       Ах, Анастасия, любая моя! Всё поведаю, всё,    Лада моя, скажи, где, в чьем доме  искать тебя.
-          В доме Чудина, у его вдовы, Мары.
      И тут  Зосима вспомнил, что он  важный чиновник, баскак, а она, ещё не знает, какое счастье привалило ему, а значит, и ей!
 -       А замыслил я добыть тебя, - с важностью в голосе  соврал Зосима, -  Давно замыслил, лепая моя!
 -       Что ж не добыл меня, когда я в плену  погибала? Была я хороша да красна, пока у  Пелгуя , как   у отца  родного  жила, а коль стала полоняным телом, так волен был надо мною Бог, да любой татарин.
-       Да кабы знать, распрекрасная моя, где тебя  татарове держат! Боем бы взял!
 -       А ноне почто я тебе?
 --      Хочу тебя поставити среди великих людей.  Огражу тебя нянюшками, матушками, красивыми девушками. Сам над тобой день и ночь сидеть буду, в очи глядеть, каждый шаг надзирать, каждый след охранять. Хочу супротив тебя служити, как верный слуга супротив своего господина.
Настя  на  миг задумалась:
- Это ты - то верный слуга?  Чай, не один грех в душе носишь…. Монахом был,  и  обет иноческий нарушил.
- Ну, был, был. А что монашеская жизнь - ни сытно, ни голодно, ни хмельно, ни тверёзо, - Зосима  оправдывал себя, в душе понимая неправоту свою, - .  Почто хулишь устами сахарными? Лучше присвой да примолвь меня. Приголубь, отрада моя! Сколько я испытал, за тобой по свету гоняясь!
- Почто же так! Мало ли  красных девиц на свете!
- Нет, Анастасия, только ты мне  нужна! Княжеская дочь.
- Отколь взял такое?
- А я, Анастасия, про тебя всё знаю. Хочешь ли, поведаю, как мать твоя, Верлиока, согрешила с князем Ярославским, Василием?! А? Я свидетелем был.  Ты княжеская дочка. А я поклялся, что добуду тебя, но прежде сам стану не беднее князя! Ведь я, Анастасия, в Орде почто был?   Я дани у хана  откупил. Разумеешь? Мне теперь позволено самовольно брать с каждого двора, с каждого дыма сколь захочу. Вот он ярлык - то с ханской печатью.
Зосима вытащил из-за пазухи свиток с  печатью на шнурке, с гордостью протянул Анастасии:
- Видала?
Анастасия во все глаза смотрела на Зосиму: вроде бы он, и не он, совсем. А Зосима с нежностью  свернул свиток и бережно, с   благоговением поместил его за пазуху.
   -    Серебром платил аль кунами13? – в голосе  Анастасии послышалась легкая насмешка, но Зосима не понял.
- Не пытай, Анастасия,  Плата моя дороже серебра, пуще злата.
- А сестру свою, Раду, не встретил в Орде?
Зосима засунул руку в шитый шелком карман и вытащил из него  полотняный мешочек, перевязанный  суровой тесемкой:
- Вот, Анастасия, всё, что осталось от сестры моей, Радушки, - Зосима вскрыл мешочек и высыпал на руку граненые коричневые зернышки, - Гляди, все зрелые.
- Что сиё есть?
- Это хлебушек такой, вырос на могилке Радушки. Бери! Старик со мною был один, - Зосима, крепко сжал веки глаз, чтобы не расплакаться, - хотел  посеять здесь, на родине у неё.  Чтобы по всей Руси цвела гречиха, духом цветочным наполняла  поля, и хлебушек людям давала, от моей Радушки…
- Как ты назвал хлебушек, Зосима?
- Греческим хлебом его зовут. Гречка, значит. А за Раду мстить буду!  Пришло времечко! Власть теперь не княжья! Вот теперь,  где все они у меня, - Зосима с остервенением сжал кулак, - Ужо, по утру  буду у  большого боярина Якима со сборщиками, с переписчиками. Повертится  боярин  передо мной, как на сковороду посаженный.
- За него чай,  княгиня Ксения вступится. Не боишься?
- Я, Анастасия, нынче никого не боюсь. Я нынче слуга татарскому царю - хану Берге, а не русским князьям! Со мной нынче  не пропадешь. Нет. Я, Анастасия, насмотрелся в Орде на наших русских князей. Это они в своих уделах грозные, перед холопьями, да смердами, а там, в столице  у Великого хана,  в ногах валяются, каждого взгляда боятся, каждого шороха опасаются. Головушку - то ниже плеч несут. Они, Анастасия, там ничто. Прах... Они, собаки, меж собою свару заводят, наушничают, друг на друга, брат на брата хулу14 возводят, что б милость ханскую  получить. Сейчас ведь стол князю даётся не по старшинству или благородству, а сколь добра за ярлык князь отвалить сумеет. Да сколь подлости сотворить своим сородичам может. А татары – то  потешаются. И то. Пока князья русские меж собой дерутся, Русь не страшна Орде. Вот так, лада моя. Баскаки15 Русью правят - сборщики дани, а не князья русские, -  Зосима наклонился к уху Анастасии и прошептал, будто открывая великую тайну, -  Там в Орде на одних доносах  казну сколотить можно.
-    Господи, да ты никак кощунник, Зосима!
-     А чего их жалеть - то. Рюриковичей. Тьфу!
-      Креста на тебе нет! – Анастасия всплеснула руками.
-       А почто мне теперь крест. Мне теперь крест не надобен, расходился Зосима, -  Я, Анастасия, веру пророка Махмеда принял. Посмотри, каков кафтан на мне. Багряный. А сапоги - сафьяну зеленого. Меня все за боярина принимают. Да я, пожалуй, поважнее ярославского боярина  Якима буду.
-     Чем хвалишься?  Службой татарскою! Мытарством16 да лихоимством! Клеветой да лестью! Да верой басурманскою. Тьфу, на тебя!
- Анастасия!  Хоть ты меня хулишь и бесчестишь, и соромишь, а я не могу на тебя ни злобы, ни досады держати. Люба ты мне!
Зосима обхватил Настю руками,  прижал всю к себе, горячо дыша зашептал:
-  Хочу тя поять!
-     Ишь, чего захотел! – волна гнева и отвращения к человеку, враз ставшему чужим, окатила её душу.
-     Ах, ты! Где, где твой чистой красный луг? А в нем сладка трава! - осклабился Зосима, -  Спустил бы я свой добрый конь в твой чистой красный луг...
- Ах, ты студословец! Запечной таракан! Свиные брови! Убери руки, скоморох, а не то - худо будет!
   Снова «Скоморох»!   Как пристало это прозвище к нему, важному чиновнику! Да когда же все поймут, что он больше не шутит и не скоморошничает! Что не смешить людей появился он в Ярославле, а страху напустить и  важность свою утвердить!
-     Слышал я, Анастасия, что твоя мать, Верлиока,  волхованием добрых молодцов в скотов оборачивала...  А ты  молишься  скотьему Богу Волосу,  чему сегодня я сам свидетель был.  Может,  и ты ведаешь, как  конем или быком оборотить, хоть кого ...
-      А тебя вот хряком могу, - пригрозила Анастасия.
-       На то травы собирала, что бы зелье вредное варить?
- Ты - то чего встревожился? В жилище не приглашаю, поить не собираюсь...
Зосима, увидев, что   лицо  женщины вдруг вспыхнуло  неприязнью, попытался  обнять Настю.
-    Убери длани17 - то! – замахнулась Анастасия, - А я тебе вот что поведаю: зря  люди напраслину  возводят, будто мы мужей в скотов оборачиваем. Для кого веселье питиё есть, над тем Волос сам потешается. Глянь на хмельных: у кого медвежья морда, у кого свиное рыло, а у кого рога бычьи торчат... А у тебя…, вон..., хвост...
-     Где?! – не на шутку испугался Зосима.
- А оборонись, оборонись, - усмехнулась Анастасия.
 Зосима завертелся на месте, захлопал себя по бокам, пытаясь разглядеть сзади хвост. А Анастасия нырнула под сень деревьев и исчезла из глаз  Зосимы.
- Ой, напугала!.. Ну, постой, доберусь я и до тебя! – хмельной гнев обуял  душу Зосимки, -   Я с вас, с Ярославских, по семь шкур сдеру! Заплатите мне дань подушную, и подворную, и подводную,  и тамгу18,  и оброк, и осьминную,  и какую захочу... У кого коня нет - сына заберу, у кого сына нет - жену возьму. Заплатите  дань и спите спокойно.
Удрученный нечаянной встречей уходил Зосима с волжского косогора:
-   Своего похухнания19 никому не прощу! А Ярославским и подавно.
Хмель  выходил из  головушки, и вместе с ним  рассеивалось,  лихое бахвальство, будто волжский туман теплым утром.  Зосима  почувствовал себя  обойденным и обиженным, как это бывало когда – то в далекие  прошлые времена.  Тяжелы показались ему ноги,  обутые в тесные сапоги, и  красный кафтан не радовал. Сокрушаясь о  потерянной мечте, он не чуял, что в спину ему   направлен недобрый разбойничий  взгляд  Порея:
 -   У... нечестивец окаянный! Погоди ужо! Попадешься мне в руки, заставлю рылом хрен копать! – пригрозил  едва слышно тот.
-




49. ЗАСТУПНИЦА ЧУДОТВОРНАЯ.

     Застучали дробно чепраки под  ладонями  татарских воев. Лагерь  численников быстро пришел в движение. Вот уже сшиблись две силы: бесерменская и христианская, сверкая мечами,  и  оглашая берега Мерского озерца  звериным рычанием, отчаянными криками и стонами.
      Живая масса врагов, оценив обстановку,  наступала на костромское воинство и теснило его к  берегу озерца. Вот уже кровью окрасились его,   доныне спокойные воды. На мелководье крючились не досмерти порубленные люди,  всплывали обрубки человечьих тел.  Костромской князь,  истово нахлестывал своего тяжеловоза, который крутился под  богатырской рукой Василия «Квашни».
- Где Царица Небесная?! -  закричал так, что  кусты к земле приклонилися.
     С опушки  леса, грянул хор клириков,  и вверх взметнулась  икона Божьей Матери. Первые яркие лучи  утреннего солнца внезапно вспыхнули  на её окладе и свет, несущий спасение, разлился над  кровавыми водами озера.
    Сияние ослепило глаза  первой татарской сотне. Закрывая лицо руками, и испытывая суеверный страх,  татары повернули коней вспять:
- Яктылык! Яктылык!  – и  конники, призванные защищать  обоз и   чиновников, владевших грамотой и числом,  понеслись по луговой дороге, бросив всё во власть  догоняющих  костромских дружинников.
    В панике обозники укрывались под телегами, уползали в густые заросли придорожных кустов, а над полем брани неслось:   
- Яктылык изге! Яктылык изге!
Долго гнала недруга  по ярославской луговой дороге   костромская дружина. Немногим из татарских  конников и бесерменских  купцов – численников  удалось спастись.
Так закончилась битва дружины Василия «Квашни» с ворогом  в 1262 году на Мерском озере. С той поры Мерское озеро стали называть Святым.  Пройдет немногое время,  и  благодарные Костромичи поставят  на месте битвы памятный столп. В углублении того столпа  будет пребывать копия Федоровской Чудотворной иконы Божьей Матери,  охранительницы  славного Костромы – града.  А ещё позднее на том месте устроят часовню, где икона будет храниться в особом киоте. 

50. КАК ТОГДА.
Зосима  повелел  показать, где стоит дом  Мары, жены Чудина.  Он спешился у крылечка в три ступеньки,  постучал в дверь. Никто не откликнулся. Толкнул ногой дверь, в сопровождении слуги прошел в избу. Пусто.
- Что, господин, прикажешь подпалить  дом? – услужливо спросил слуга.
- Нет. Оставь меня тут.
     Зосима тяжело присел на лавку,  и опустил свою буйную головушку на сложенные руки. Что-то не сходилось в его  жизни так, как он замыслил. Вот уже и Анастасию нашел,  и властью владеет, и добра столько собрано, что не на одну жизнь хватит, а покоя душа не знает. Честь и  хвала не радуют.
       Зосима поднялся,  вышел через заднее крыльцо в чисто поле.  Двое татар бегали  за пестрой коровой у самого края поля.. Животное мычало надсадно,  но  в руки не давалось.   Зосима увидел, как один из    татар, видимо, устав гоняться за упрямой  коровой, стащил с плеча кривой лук и  начал прилаживать  стрелу. 
-    Эй, - крикнул Зосима, - это моя скотина. Гоните её сюда.
     Татары недовольно  понурились, но ослушаться побоялись. Корова побежала  знакомой дорогой, мыча и вытягивая шею, и видно было, как по коровьим ногам течет молоко из переполненного вымени.
     Зосима посторонился и пропустил корову во двор. Она послушно прошла в открытую дверь  сарая и умолкла. «Домой вернулась», - подумал Зосима и ему сделалось нехорошо от того, что он явился виновником разорения  дома. «И не одного….» , - кто-то  невидимый подсказал ему, - «И чем ты лучше поганого ворога?» Спросил тот же голос.
- «Ничем!» - вслух ответил  Зосима, и широко зашагал к ближнему перелеску. 
     Дух березового леса и грибницы напомнил ему  то время, когда он  душу лечил в лесах Финского побережья.  Когда пропадал подолгу  в тайге и выходил из неё каждый раз обновленным с  желанием жить и творить добро.  Зосимка  пригнулся и увидел крепкий красноголовый грибок, потом ещё,  и ещё,  и совсем крохотный. -   
  -    Вот подарочек земля – матушка поднесла, - подумал он, и,  собрав грибы в ладони, отправился назад к дому, который покинула Анастасия.
        Пройдя через двор, присел на крыльце, и как когда – то там, на берегу Финского залива, расставил грибочки  на деревянной ступенечке: сперва большой, потом поменьше, потом ещё меньше, потом маленький, а уж после него совсем крошечый. Будто семейка в гости идет. Улыбнулся и , пройдя через избу, вышел на улицу,  крепко закрыв за собой дверь.

51. КНЯЖНА АНАСТАСИЯ.
     В дом боярина Якима  нагрянули численники и устроили переполох. Они велели выстроиться на дворе всем домочадцам. Переписали  и отобрали каждого десятого. Бабий вой перекрывал все другие звуки.  Численники с переписчиками ходили по всем  палатам и  закуткам. Описали  все амбары и ледники. Пересчитали  всё добро, что  числилось за боярином на день переписи. 
    Зосима сам пожаловал, когда численники засели в  трапезной за  дубовые столы, чтобы высчитать десятую часть того добра.
     Яким, без шапки, с непокрытой головой, подошел бочком к  баскаку и робко спросил:
- Когда столы накрывать прикажешь, господин Зосима? Откушать надобно, потом легче  счет вести.
- Ты лучше ответь мне, кто в Ярославле  главнее: княгиня Ксения или князь Федор? Что-то не пойму, - Зосима важно уселся на стулец с мягкими подлокотниками.
- Конечно, княгиня Ксения, господин Зосима. Она законная правительница земли нашей. За дочкой власть взяла. А дочь её, Мария Васильевна, единственная наследница в роду Ярославских Константиновичей.
- Единственная, говоришь?
- Вот те крест святой! – перекрестился Якимка.
- Вот ты и врешь, боярин Яким. У Василия князя ещё одна дочка есть, да постарше  Марии Васильевны будет. Значит и власть должна быть в её руках.
- Ты,  мой господин, не путаешь ли чего? – изумился Яким.
- Нет, боярин, ничего я не путаю. Верлиоку помнишь? Так  родила она от Василия дочку, крестила её христианским именем, нарекла Анастасией. И живет эта княжна нынче в Ярославле. Больше того, Яким Корнилыч, хочу я сватов к ней заслать, а тебе приказываю  быть старшим среди них.
     Якимка  был ошарашен, оглушен свалившимся на него известием и то, как всё разворачивается в  княжеском роду ярославских князей. А Зосимка – то,  умудрил,  сообразил быстро, как  ему  власть добыть! Вот проныра! Не чета ему, большому боярину. Он, Яким, хоть всю жизнь провел в палатах княжеских, а до такого додуматься не смог!

                52. ПРАВЁЖ.
      Чамбул, который возглавлял Зосима,  рассыпался по городу и  делал своё черное дело,  обсчитывая, обвешивая и  всеми способами обманывая  ярославцев. Когда  в доме не оказывалось серебра на уплату дани, забирали всё имущество: меха, добытые  охотой, полотна, вытканные женскими руками, горшки, сработанные  горшечниками для горожан.  А совсем неимущих ставили на правёж, не считаясь ни с возрастом, ни с  хворями.  С тринадцатого века и до отмены крепостного права,  позорное  явление – правеж, прижилось на Руси,  и стало  законным способом  выколотить недоимку. До сегодняшнего времени   сборщики налогов имеют права неограниченные,  и по закону каждый плательщик налога обязан отдать то, на что  такой сборщик укажет своим   чамбульским пальцем. И только потом иди и судись, если у тебя останутся  деньги на  судебные издержки. И не  факт, что плательщик может выиграть дело. Адвокат  деньги возьмет за услуги, но гарантию, что защитит  клиента, не даст. Так что  правеж, принесенный в тринадцатом веке на копытах монгольских лошадей,  нашел благодатную почву в несчастной  Руси,  и процветает до сих пор. Правеж заменил собой право. С тринадцатого века и  до сего дня,  право – утерянная категория, и в сознании русского человека,  пожалуй, что, не восстановимая. 
     Зосима вышел на двор гостевой избы, потягиваясь после  хмельного сна. Он уставился на  строй мужичков, которых пригнали ещё с вечера:
-      Почто они тут? – строго спросил  слугу.
- Серебра не имут. На правеж  ставим, - слуга – бесермен  заискивающе заглядывает в глаза хозяину.
- Давайте, начинайте, - Зосима почесал грудь, зевнул, и опустился на  верхнюю ступеньку крыльца.
Слуга – бесермен махнул кому – то, и два шустрых татарина, подскочили, на ходу выхватывая ременные плетки из-за пояса.
- Говори, где серебро закопал, - подскочил  татарин к одному из мужичков.
- Вот те крест Христов, нету у меня серебра, - перекрестился мужичек и в тот же миг  получил плеткой по икрам ног от другого татарина.
- Ова! – от неожиданности  рявкнул мужичек и подпрыгнул на месте.
    Ошарашенно глядели  мужики на своего товарища, которого с двух сторон били татары по ногам ременными плетками. Вступиться за стоящего на правеже не решались, сзади выстроился ряд татарских воинов с оголенными мечами.
   Перепуганные Ярославские мужики переступали с ноги на ногу,  в ожидании своей участи. Оханье и крик   мужичка, которого наказывали,  звучали всё громче, всё надсаднее. Над забором поднялись головы мальчишек, прибежавших на крик. Они с любопытством наблюдали невиданную до селе в городе казнь.  Мальчишек сменили  ни весть откуда взявшиеся стрелки – лучники. Произошло это так мгновенно, что Зосима не успел и рта раскрыть, как засвистели стрелы,  и татарская охрана грянулась оземь. 
    Зосиму страх сковал по всем членам. Он, сидя на крыльце, не мог не только что подняться и убежать, но  даже пальцем шевельнуть.

53. ДОМА.
    Теперь Анастасия звала Мару домой. Одолень - траву они   добыли, заговор прочитали, значит должна  та сильная травка  своё дело сделать.
- Пойдем, Мара, я не боюсь тех татар, что в Ярославль прибыли. Я баскака их знаю.
- Господи! В  Орде что ли  его узнала?
- Нет, Мара, Я тебе всё расскажу по дороге, а сейчас пойдем!
К дому Чудина женщины подошли со стороны леса. Мара услышала  мычание коровы:
- Пеструха, родная! – она бросилась в хлев, радостно  смеясь.

Анастасия подошла к крылечку. На его ступенях по росту выстроились грибы,  будто семейка грибная в гости к ней идет!
- Зосима тешится, - подумала Анастасия, и почуяла, что хочет его видеть.
Не радостной была их встреча на волжской круче, но сейчас она поняла, что  этот человек ей близок. Она все-таки жалела его, а может,  любила?
-
53. ВОССТАНИЕ 1262 ГОДА.
    В княжеские ворота ломился Порей, стуча кулаками и пятками в дубовые перекладины. Княгиня Ксения выплыла на крыльцо, прислушиваясь к шуму за воротами:
- Впустите человека.
Яким, следовавший за хозяйкой, прищурился, вглядываясь в  Порея, будто не узнавая ростовского посланца.
- Твой что ли человек, боярин? – полюбопытствовала Ксения.
- Да кто ж его знает…., - пробурчал Яким, отворачиваясь от Порея.
- Матушка, княгиня, в городу,  и в посадах народ бунтует! – упал в ноги  Княгине Порей
- -        Что там творится, сказывай холоп, - в голосе Ксении неподдельная тревога.
-
- -        Бесермены емлют дани безбожно, матушка, - протянул руки к княгине Порей, -  Пагубу людем творяхут.  А ярославские мужики в кучи сбиваются!  Колья вострят!  Откупщиков бьют! Те прячутся по   бурелому, на задворках да в  лугах.


     С последними словами вдруг ударил колокол, загудела земля топотом большого количества ног,  послышались отрывочные крики: «Так его, окаянного! На кол его, на кол!» В ворота княжьего двора, сметая на ходу стражу,  ввалилась разгоряченная толпа  ярославского люда.
На крыльцо выбежала Кокушка, за ней Лукия, за Лукией сенные девушки.
- Убили! Убили, окаянные! – поднимая панику, завопили женские голоса.
Из открытой двери  терема вышла Мария, обхватив голову  ладонями.
-     Откупщиков в городе бьют! – завизжал чей- то голос.
Разрезая толпу  грудью быстрого коня, на двор влетел Федор с малой дружиной, подскочил к высокому крыльцу, спешился:
- Нянька, уведи  княгиню в палаты. Дети где? – подхватил Марию на руки.,
- - Матвей! Забери княгиню!
- Не уйду. Не оставлю тебя одного!  Княже! Федор, - Мария вцепилась в рубашку князя.
     Матвей приняв на руки Марию, скрылся в дверях терема. И только крик её был ещё слышен:
-    Федор! Пустите меня! Федор!
   Федор  медленно спускался с крыльца, рассматривая взволнованную толпу, в   центре которой он увидел связанных татар, и  среди них почему – то молодого Бугу, сына поселенца татарской слободы Ахмыла. Лицо его, как и многих других татар было в крови:
- Князь Федор, княгиня Ксения, -  Усыня, сдерживая  гнев, обратился к  князьям, - защиты требуем!
- Где защита князя от злодеев!? –  визгом подхватил Турай, в это лето пришедший в Ярославль из Можайска..
- Почто численников допустили в город!? Ежели бы жив был князь Константин, он бы не дал числа вражьей силе, а сам бы призвал  народ ярославский биться с погаными, не щадя живота своего, - под скулами Усыни ходили желваки.
-        Почто ты, Федор Ростиславич, сманил нас с Можайских земель,  сулил землю вольную, защиту надежную. Али я не истину реку? – Турай наступал на князя, позабыв страх.
- Уходить от такого князя надо. Всей слободой снимемся только нас и видели, - Усыня засучил рукава и встал, подбоченясь.
- Уходить! Уходить! – подхватили горожане.
- Да некуда идти вам от числа ханского, -  негромко, но внятно произнес Дормак, -  у хана руки долги.
- А к морю Студеному подадимся. Татары туда не сунутся. Куда как зябко покажется!
Федор, крутил головой,  присматривая, кого бы послать в монастырь, увидев сбегающего с крыльца Матюху, подозвал:
- Спеши в Спасский монастырь за отцом Прохором.

-  Люди земли Ярославской, хотите войны с ханом или мира? – вопросил, оттягивая время до прихода игумена.
- Не хотим мира постыдного... – кто – то  настойчиво добивался  боя.
-        Не  хотим мира постыдного! – понеслось над толпой.
- Не хотим выю гнуть под татарина! – Турай  сжимал кулаки, а за спиной его Порей  громко шептал:
-   Он князь, пусть дружину собирает.
-    Истинно, истинно,   ты - князь, ты защита народу и земле, почему не соберешь       дружину, не  бросишь кличь под свои стяги лучшим Ярославским мужам? Мы все поднимемся.
Федор чувствовал правду в словах ярославских мужиков, но  он знал, что не всё разрешается боем,  и помнил уроки Туговой битвы:
-   Люди земли Ярославской! Вон она - Тугова гора, где лежат лучшие воины города вместе с князем Константином. Шести лет не прошло с той жестокой сечи, жены и матери  еще слез не осушили.   В живых остались лишь те, кто по болотам да лесам от битвы прятались. Ужели забыли?
И тут Ксения  решила подлить масла в огонь:
- Князья Ярославские испокон славу вечную в боях добывали себе и городу. Бог не оставляет той земли, где князья великодушно умирают за святую веру, за свой народ, да за землю, что поручил им Господь.
- -   Княгиня Ксения умереть нам предлагает, - Федор решительно взглянул на толпу.
Порей,  из-за спины Турая прохрипел:
- Умрем за правое дело!
- Умрем за правое дело – повторил упрямо Турай.
- Вот что я вам скажу : в наше время не хитро умереть, и людей погубить, не хитро. Хитро выстоять!
И тут Порей толкнул Турая:
-     Где Горшеня? Давай его сюда.
Турай, привстав на цыпочки,  поискал глазами Горшеню, протиснулся к нему и вытолкнул вперед:
 -  Вот Горшеня. Чего сотворил он суть такого, чтоб принять пытки лютые. Говори Горшеня,
-   Так - то оно так, - Горшеня не сразу понял, что от него хотят. .
- Скидывай рубаху, покажи, - прохрипел Порей, не разжимая губ.
Горшеня скинул рубаху и повернулся спиной к Федору и Ксении. Спина и ноги до самых пят  были исполосована сизыми рубцами.
-    Расскажи, как над женой надругались, - не унимался Порей.
  -     Оно, может, истинно так, - начал  Горшеня и осекся,  вспомнив  картину надругательства.
     Усыня поднял вверх дубинку:
-     Не мириться с окаянными, а бить их до смерти, чтоб забыли дорогу в Ярославский край.
-    Бить неверных! – подхватил Порей
-    Смерть неверным, - заверещал Турай и замахнулся на связанного веревьем Бугу, стоявшего рядом . Толпа грозно загудела. Взметнулись вверх  колья.
- Стойте! Окаянные! – Лукия  сбежав с крыльца, кричала и  ругалась, протискиваясь  сквозь  тесную  толпу  к связанным татарам, - Буга! Что сделал он такого, что связали, как буйного?
Выхватив жердину из рук  рядом стоявшего  мужика, Лукия перехватила её поперёк двумя руками, и,  налегая всем своим пышным телом, попыталась оттеснить людей от связанных  татар.
- Это ли враги ваши!? Это наши, ярославские татары! Не дам убить до смерти! Буга! Любый мой! – Лукия бросилась на шею Буге.
- Чего это с девкой? – опешил Порей.
- Чего! Чего! Разума от страха лишилась, - хихикнул Турай.
- Разума девку лишили, окаянные! – громко закричал Порей, подогревая народ.
- Ах ты,  пес, ты сам - то дурману объелся! Не видишь, кого повязали!  Это тебе переписчики? Это Буга  православный из татарской слободы, - размазывая слезы по щекам, Лукия развязывала Бугу, время от времени, прижимаясь к его смуглой щеке своим ярким румянцем.
- Ведь ты православный, Буга. Скажи им.  Скажи.
Буга поняв, что смертная опасность, нависшая над ним и другими татарами, такими же , как он, миновала, осмелел. Повернувшись к Порею, он покрутил пальцем у виска:
- Надо твой голова дыра вертеть, мозга лить. Буга церковь ходил, крест целовал.  Буга русский Бог  жертву давал, Буга русский  девка Лукия  жена брать хочет.
Лукия счастливо повисла на груди Буги.
- Ну и басурманин! Какую девицу приглядел! – проворчал Турай.
Яким подал знак Порею,          и тот выскользнул за ворота княжьего терема.  А Лукия  почувствовала, что сейчас свершилось  нечто значительное в её жизни, может быть,  счастье опустилось на её долю.
- Али я не так уродилась, как другие, что мне счастья нет? Пойдем, Буга, веди меня в свой дом.
В обнимку Лукия и Буга пошли по двору к воротам,  и уже никто не мог посягнуть на их счастье,  остановить или сказать что – нибудь обидное. Люди понимали, что в этот миг  Бог повернулся к ним лицом и  захотел примирить  и посеять мир и покой на земле ярославщины.
Возможно,  что так бы и разошлись  по своим домам  бунтовщики, но в это самое время за воротами послышались крики:
- Ой, батюшки! За что же его так!?
Люди, наступая на ноги друг другу, повернули к выходу со двора, но тут передние расступились и князь Федор и княгиня Ксения увидели чье-то обезглавленное тело, которое мужики, с яростными рожами, волокли по земле. А за ним,   прихрамывая,  шел человек, с исполосованными ногами и нес, воткнутую на кол, голову.  Федор,   не веря своим глазам, гневно закричал:
-  Кто!?…  Кто посмел без суда человека живота лишить?
Мужик с избитыми  ногами зло сплюнул:
       -      Какой это человек! То Зосимка отступник.
-      Это он, собака, творяше  христианам великую досаду, - указывая пальцем на обезглавленное тело, проверещал Турай.
Усыня поддержал Турая:
-    Этот Зосима - кресту и святым церквям поругание!
-      Вы преступили Устав Ярослава Мудрого, почто подняли руку на человека, да ещё ханского слугу? – вопрошал Федор.
-       Так, …  то – нелюди, - из-за спины Усыни, прохроипел Порей..
-        Неверные! – подхватил Усыня.
В толпе закричали, подбирая ругательства, но самое сильное из всех  было: бесермены!
-    Да, бесермены!, - согласился Федор, - но все мы адамово племя.  Устав Ярослава Мудрого гласит: с неверными не про что брань сотворяти, но со всеми в мире быть. Кто посмел нарушить?
И тут из толпы истошно закричал Порей, меняя голос на бабий визг:
- Князь Федор – татарам потатчик! Бить окаянных до смерти!
И толпа, подчиняясь истошному  воплю, провозгласила:
- Смерть! Смерть!
     Не известно, что бы могло произойти на княжьем дворе, если бы не появился игумен Прохор. Заменив старого игумена Игнатия в Ярославском Спасском монастыре, он  слыл, несмотря на свою молодость мудрым, справедливым и добрейшим служителем Божьим.
Стремительное его появление должно было смутить  взбунтовавшихся людей, и в толпе зашептались:
- ….владыка, владыка…
 А игумен Прохор, будто поняв по  всевышнему наущению, кто  мутит разум людской, обратился к Порею:
-     Невежда ты и неразумен!  Кто это из  вас таким судьей был, что святому Давиду уподобился? Но тот страхом Божиим судил, видел Духом святым и по правде ответ свой давал. Вы же, как можете вы на смерть осуждать, если сами страстей преисполнены? И по правде не судите? Иной по вражде это делает, другой желая той горестной прибыли, третий по недостатку ума!
И тут, испугавшись Божьего гнева, Горшеня открыл рот:
-      А сказывали, что сам Александр Невский велел по всей Руси татар бити.
Федор, услыхав эти слова, возмутился:
-     Лжешь, лукавый холоп. Не было такой грамоты!
 Тут Турай решил вступиться за  слова, которые и сам слышал:
-      Схоронена тоя грамота от людей, упрятана далече. Князь да бояре творяхут себе легко, а бедным зло…в купе84 с бесерменами.
Прохор поднял руки над толпой, будто пытаясь обнять разум  людской в одном жесте:
- Так говорил Господь: Я ставлю князей, ибо они священны и я управляю ими. Воистину так. А почто нож вложили в руце85 свои? О! Безумие злое! О, маловерие! Насколько мы зла преисполнены и в том не раскаемся! Не рассеял ли нас Бог по лицу своей земли? Не взяты ли города наши? Не пали ли наши сильные князья от острия меча? Не отведены ли в плен чада наши? Не запустели ли святые Божии церкви? Не томимся ли мы каждый день от безбожных и нечистых язычников? Всё это нам за то, что мы не  храним правил святых отец наших! Придите же со мной на покаяние и вместе умолим мы Бога, ибо я знаю: если  покаемся мы, будем помилованы! Покайтесь!
И в тот самый миг громогласно прокричал Дормак:
-      Отче! Князь Федор! Княгиня Ксения! У горы Карабихи рать чужая встала. Должно быть, татары!
По толпе пробежали возгласы:
-     Татары!  Кутулубай! Кутулубай! Татары!
Забили колокола, запричитали женщины:
-      Сила несметная!  Господи!  Христос милосердный! Смилуйся над нами, грешными.  Не отдай в лихо некрещеному татарину!
Дормак, видя, что его слова подействовали на   людей сильнее, чем  проповедь игумена Прохора, приговаривал, подталкивая людей к воротам:
-      Расходитесь по домам.
Люди в панике разбежались, стремясь скорее достичь родного дома.   И только  безглавое тело Зосимки осталось лежать посреди княжьего двора в разорванных одеждах. Из кармана кафтана свешивалась тесемка от  полотняного мешочка, что  ночью показывал  Зосима Анастасии.
    Никто из убегавших, не заметил, как Анастасия, пробиралась против течения толпы, сторонкой, прижималась к забору, припадая к земле. Она ахнула, увидев тело Зосимы, узнав его красный кафтан, опустилась на колени перед безглавым телом, рассеянно смотрела на то, что осталось от искателя счастья. Увидела тесемочку, свисавшую из шитого шелком кармана, потянула за неё. Полотняный мешочек с горстью неведомых зернышек оказался у неё на ладони. « Вот и не посеял, Зосимушка гречиху ту  с могилки сестры своей Радушки», - она рассеянно оглядывалась по сторонам, не веря тому, что произошло.  Под забором лежала круглая  голова с рыжими кудреватыми  волосами, слипшимися от крови. Анастасия подползла  к  голове Зосимы, уверенная, что в суматохе её никто не видит,   прикрыла голову передником, подхватила с земли, и  неверным шагом двинулась с княжьего двора вслед за последними разбегающимися в панике людьми.  Она направилась к крутому обрыву, где совсем недавно  состоялась  долгожданная да неурочная встреча с Зосимой.
     Боярин Яким   зорко наблюдал за незнакомой   женщиной, он в миг понял,  о ком толдычил ему  Зосимка. Экивоком указал Порею на женщину, тот  всмотрелся в лицо Анастасии, чтобы запомнить её черты.
    Смерть ханского посла в Ярославле означала злую казнь  для  князя и для всего  народа Ярославского.  Федор не на шутку был испуган всем, что произошло. А  отряд, что стоял  у Карабихи, видимо, прибыл, чтобы исполнить    Ясу.  Как бы там ни было, надо с достоинством  закончить свою жизнь, если на то  Воля Божья наступила:

-     Матушка, княгиня! Прикажи готовить дары ханским гостям, - стараясь  быть  спокойнее, попросил Федор Ксению, и встал перед ней на колени, - Благослови меня со дружиною. Поедем  на встречу – мира просить.
- Ох! Князь! Не добыть тебе славу вечную. Не бывать сове соколом, - как по щеке ударила княгиня, -  басурманов своих сам встречай.
     Она  повернулась к зятю спиной, и,  подняв высоко голову, удалилась.
Федор, понял, что за  всё, что сегодня приключилось в городе, ответ  придется держать  ему одному:
-   Господи! Мы люди твои, имя твоё призываем, смилуйся над кротостью, и надменные мысли гордых смири, да не опустеет земля, Тобою нам данная, - и не найдя поддержки у Ксении, он обратился к Прохору, -  Отче! Отче!
- Встань, князь, благослови тебя Святая Троица, и святой  Леонтий, да укрепят тебя и пошлют тебе дар Святого Духа, что бы быть тебе твердым в вере, и мужественным в страданиях, и помогут тебе в час сей одолеть мудростью врагов своих.    Ступай с миром.

54. ПЛАЧЬ ПО  УБИТОМУ.
Анастасия  качала отрубленную голову Зосимы, закутанную в шелепетьё. Она прижимала её к своей груди, рассматривала пристально, целовала в губы. Ей казалось, что это не она сидит вот тут над Волжской кручей, а  сама Русь – матушка, изнасилованная, растоптанная, ограбленная, осмеянная, обруганная, злым ворогом  поверженная,  плачет  о судьбе своей.  Анастасия  шептала слова, которые ни от кого не слышала, но она знала, что такие глаголы есть на свете,  и им надлежало звучать:
 -      Ладо мой, лепый86 ,  кудрявый. Приклони головушку в мои колени. Кто оплачет тебя, неприкаянный мой, кто в последний путь проводит! Вольно же было соколу летать по поднебесью, тяжко свергнуться. Эка! Умыслил, крамольная головушка, с властью тягаться! Да кто ж тебе позволит такое? Власть надежно прибрана, дорога к ней кровью полита, костьми устелена, казной присыпана.
                Родимый мой, как же ты вздумал,   меня, рабу низкую,  в ногайской степи полумертвую подобранную, поставити среди больших людей, на высокое место,  на боярское.
                «Присвой и примолвь меня»- просил ты…., а я – то посмеялася. Ты прости меня, Зосимушка, что не промолвила я тебе слова ласкового. На нощи, на утренней заре, и на вечерней, пусть идут мои слова во все щели земные, во все омуты глухие, пусть услышит их Зосимушка – мил – друг! Не вернуть ретива сердца на место. Место обихоженное, Божьей милостью положенное!
 Анастасия роет ямку поглубже, руками  песочек выгребает, платом головным дно выстилает:
- Спи, ладно мой, не бойся ни писку, ни визгу, ни собачьего лая. Свете Тихий и ты, Святая Богородица, схороните суженого моего на широком поле, в чистом раздолье. Спать ему,  не болеть и не страдать, - припадает к земле, прислушивается, -  Чу! Скачут поганые! А я, Зосимушка, им не дамся. Вдругорядь в полон не возьмут. Не увидят боле полоняного тела моего. Жди меня, княже мой, жди в своей законной вотчине под дерновым одеяльцем. В срок явлюся…
      Анастасия  с нежностью  пригладила маленький холмик, и взгляд её  сделался  отрешенным, опустевшим, будто душа  ушла вслед за  Зосимой в недра земли, в  пещеры её  каменные, в  пустоты  ледяные. 
   Рука опустилась в карман  передника, чуткие пальцы нащупали  граненые,  жесткие зернышки. Анастасия изринула полотняный мешочек из недр передника, высыпала на ладонь крупу, пропуская через пальцы, посыпала ими холмик:
- Вот тебе  привет , Зосимушка, от  Рады.  Вот и встретились две  души.
  Два недобрых мужских голоса заставили Анастасию очнуться:

- Грузный, сатана! – пыхтя,  проговорил маленький и щуплый Турай.
- Жил собакой и околел псом, - Порею не по нраву была работа, которую заставил исполнить боярин Яким.
- Вот это трупиё мы и бросим псам на снедение, -  отталкивая от края обрыва безголовый труп,  прокряхтел Турай, -  Знатно попируют  нынче собаки.
     Труп Зосимы сползал  с кручи на дно оврага, нехотя переворачиваясь с живота на спину и  вновь на живот.  Анастасия,  увидела, что на мертвом  Зосиме уже не было ни сапог юфтевых, ни багряного кафтана,  даже исподняя рубаха была  утрачена.
«Вот тебе и ценности мира сего, за которыми ты погнался, Зосимушка. Нет ничего. Прах…..» - подумала Анастасия с сожалением и поднялась во весь рост, чтобы,   не скрываясь,  покинуть печальное место.
Её нагнал Порей:
- Ова! Вот ты где! А тебя боярин Яким взыскался!
- Ему,  какая нужда?
- Приказал баню протопить и тебя позвать.
- Чего придумал!?
- Занемог боярин дюже….
- Зосиму он наказал   порешить?
- Чего зря  языком метешь!? В толпе не разберешь, кто  первый руку поднял! Давай, пошла! – Порей ухватил Анастасию за плечо и повел, толкая впереди себя.

55. ПОСЛЕДНИЙ НАКАЗ АЛЕКСАНДРА,
      Ратники,  стоявшие  у Карабихи,    облаченные в татарские  военные доспехи, оказались дружиной Александра Невского.  Великий князь двигался от Владимира – стольного града через Переяславль, через  Рязань  в Орду, но  сделал  крюк, чтобы встретиться с Федором – князем Можайским и Ярославским. Когда князь Федор понял, что на подступах к городу стоит не татарская рать, как сообщил ему Дормак, а  дружина Великого князя Александра, радости не было предела.  С князем Александром шли походом в Орду   его сыновья – Дмитрий Новгородский и Андрей Переяславский.
     В Ярославль Александр и Федор въехали стремя в стремя. Александр сетовал, что по всей Руси поднялись бунты народные против численников и переписчиков, везде  бесерменских  сборщиков податей гонят в шею. 
- Думаю, у тебя, Федор, спокойно? -  спросил Александр,  с надеждой.
- Да нет, батюшка, Александр Ярославич, и у нас  неспокойно. Абы не сказать ещё хужей, - потупился Федор.
- Что так? – нахмурился Александр.
    Федор повинился  Александру  в грехах  невольных. Каялся, что не смог удержать народ ярославский и люди побили  посланников ханских до смерти.   
    Александр знал, что  бунты прокатились по всем городам Суздальской Руси, русские люди не желали подчиняться  татарским порядкам.  А в Ярославле хуже того,  убили  посла ханского – баскака Зосиму.  За  злым убийством  посла ханского  должна последовать кара смертная князьям и народу. Следовало  идти в Орду,  объясняться с ханом,  и молить его о прощении  грехов. Мысль эта приурочливая  и сон,  и еду отбила. Но была ещё одна  мыслишка, которая перекрывала  всё на свете.  А ведь дани – то бесермены собрали столько, что и помыслить нельзя было!  Прорва несметная!  Вот,  что значит, взять число! Вот,  что значит, записать каждого.  Правда, зато  и   попали сучьи дети, переписчики,  под горячую руку русскому мужику. Получалось, что  цена за  ясак отдана хану бесерменскими деньгами, а вся дань  на Русской земле осталась! Кто  в проигрыше? А? Не хан Берге и  не князь Александр, а  бесерменские купцы!  В этом есть какая – то хитрость!
     Пока смутно, нечетко, сумеречно  вырисовывалась в уме  Александра схема надзора над  русским народом и его имуществом! Ещё неясным  образом представлялась  лестница чиновников своих, русских, стоящих снизу доверху на ступеньках его  княжества! Как прозрение, как  Божье откровение пришло!   Так надо строить власть! Чингисхановским порядком! Не рядом с народом, а над народишком!
      Федор с поклоном  проводил  Александра в палаты. Расторопные слуги уже и столы накрыли. Только не слышно ни свирелей, ни гуслей яропчатых, будто  последним этот пир  был для Александра, как  вроде бы, поминальным.
       Александр встал из-за стола:
- Пойдем, Федор, потолкуем малость, - видно, что гнетет Великого князя дума   тяжкая.
Вышли, прикрыв за собой дверцы  решетчаты, из кованого железа сработанные.  В  небольшой палате Александр осмотрелся:
-  Ну, князь, указывай, где присесть мне.
- Вот сюда, господин, в красный угол. Эй, Матвей, - позвал слугу, -  постели сюда барсову шкуру.
Александр поморщился:
-   Погоди, Федор, отправь слугу своего, поговорить надо. Ночь коротка. Утром  выступаем в Орду. Камень на сердце вельми велик.
Федор всматривается в лицо  великого князя, тревожные мысли пробегают в уме:
- А не послать ли за балием, аль за травницей? 
-     Нет, Федор, не надобно. Нет таких трав и способов, чтобы боль мою утишить. Горестно видеть слабость земли  своей, уныние князей и народа.  И  бунты, бунты по всей земле. А усмирить их, силы нет. Было времечко,  когда – то в Нове – городе    судилище  устроил при всем народе. Родного сына не пощадил, что к крамоле прилепился!   Тогда Василий наслушался  советников своих младоумных! Да мне, отцу своему: татарский, мол, угодник! Выходило, Федор, что я насильник народу своему. Каково, Федор! А!? Вот за то, что не уразумел сынок правды, я его в железах  в Кострому и отправил. А брату своему, Костромскому князю Василию Ярославичу  отписал, что бы не смел  крамольнику ослабу давать. Пусть посидит, да думу подумает. И  боярам его велел головы рубить за слабоумие, да за то, что бы народ не мутили, да под ятаганы татарские не подставляли.
 А ныне, слышь,  бояре  сказку сочинили, будто я, Великий князь Александр, самолично грамоту отписал - чинить численникам сопротивление и бить их нещадно.
- Слышал я про ту байку….. , -  подтвердил Федор.
- В алчности своей не разумеют,  что от татар лучше откупиться, чем воевать с ними.
- Да народ – то, чай, посадские мутят!  - желая смягчить гнев великого князя, отвел от бояр вину Федор.
-   Посадские!? – взревел Александр, -   А посадским повелю носы да уши обрезать
При этих жестоких словах Федор перекрестился,  взывая к Богу.  Александр вскинулся на него:
- Что, княже, открещиваешься? Все добрыми хотят быть. Может,  и ты скажешь, что князь Александр - душитель  своего народа? Пока жив, властной рукой своей буду гнуть непокорных под Ордынскую власть. Нет у нас другого выхода нынче.
Александр  ударил кулаком по могучей столешнице, и откинулся к стене, рванув ворот рубахи:
-     Вели водицы студеной принести, - губы его, побелевшие,  кривились, руки дрожали..
- Матвей! – испугался Федор, - Матвей.
Матвей  приоткрыл дверь:
-    Чего прикажешь, княже?
-     Водицы принеси из  святого источника. Быстро!
-      Я борзо! Я мухой слетаю! 
Александр, передохнув, продолжил речь:
- Твой прадед Смоленский князь Давид Ростиславич казнил злых, как подобает казнить князьям. Господь вложил в княжьи руки наши не только милость княжескую, но и меч карающий.
Вновь открылась дверь,  и в притворе показался огромного размера деревянный ковш, расписанный цветными узорами:
- Вот, господин мой,  ключевая водица, студеная, - поклонился Матвей, - испей из святого родника, сам Ярослав Мудрый той водой жажду утолял.
- Бог даст, полегчает, - подтвердил Федор, - Ступай, Матвей.
- Благодарствую, Федор Ростиславич, - Александр принял ендову  с родниковой водой, с жадностью припал к широкому краю, -  Правитель, будь он хоть самый добрый,  должен иметь силы искоренить зло на своей земле. А где закон, Федор, там многие обиды. Вот и брат мой, Андрей,  тоже  обижен, стола владимирского лишен. И  братец Ярослав  носа не кажет, а всё на Псковский престол покушается, хочет Тверь и Псков совокупить. Да и от детей  радости нет. Как в Орду идти, когда в  своём доме  замятня того и гляди, начнется.
-       Тебя хан уже  в Орду призывает? – спросил Федор, плохо скрывая страх перед ханом.
  - Да, нет, Федор,   хочу упредить гнев Великого хана. Ах, как жалею я, что так внезапно умер Сартак! Прост душой и бесхитростен был, Царство ему Небесное! – перекрестился  Александр, - А  Берге умен,  хитер и коварства никому не прощает. Но  мурза Ногай  еще хитрее. Льстивый, изворотливый, сатана. Свою орду имеет, кочует у Азовского моря и в низовьях Днепра. Не дай Бог, меж двух таких жерновов оказаться. А поспешать надо, Федор, за братние да сыновние грехи, за дерзость боярскую дорогой ценой платать придётся. Дорогой ценой. Вот Амрагана с собой пойти упросил. Дай Бог ему здоровья. Большого ума человек. Случись, коли Господь меня  призовет, вам  будет у кого совета просить.
Федор дрогнул сердцем:
-      Господь с тобой, Александр Ярославич, живи сто лет.
-       Сто, не сто, а пожить надо бы. Я тебя, Федор Ростиславич, просить хочу об одном деле.
-     Большую честь окажешь.
-      Добро. Давно я к тебе присматриваюсь. Человек ты молодой, ученый, и к делу способный. Дивлюсь я, как худую  заставу Можайск ты борзо в город  учредил. Братья  твои старшие бросили тебе его, как кость голую. А ова!  Церкви поставил и мастеров гораздых привлек, торговлишку завел.  С заморскими гостями по ихнему  толмачишь .
-     Спасибо, Александр Ярославич, на добром слове, только моей заслуги большой нет в том. Всё делал, как у нас в Смоленске отцами - дедами заведено. Смоленск - город торговый, торговля - суть богатой казны. Прежде  войной добро добывали, а ныне золото спорит с мечом. Вот только тут, в Ярославле, княгиня Ксения со боярами своими не хотят широких связей. Живут своим мирком и довольны.
Александр усмехнулся:
-     Никак на тещу жалуешься?  Ты гордись, что вошел в семью героев и святых мучеников. Дед жены твоей князь Всеволод погиб в сече  при Сити вместе с братом родным  Ростовским князем Василько, замученным Батыем. А дядя твоей Марии  князь Константин поднял стяги  против татарской рати и погиб с воями своими на Туговой  горе, защищая город. А было это за три года до твоей свадьбы с Марией. Память - то жива. Ксения, когда речь зашла о замужестве  Марии,  дюже хотела, чтоб зять её был достоин такой семьи.
-       Всё это я слышал не единожды. Только времена сейчас другие. Нельзя в каждом татарине врага видеть. Я голову склоняю перед памятью героев, но готов договариваться с иноземной властью, чтоб не заходили к нам грабительские рати, хочу , чтоб город  жил торговлей да ремеслом. Пусть лучше Ярославль будет  новым городом «мизинных людей» , чем старобоярским. Сейчас не советы бояр нужны, нужна казна богатая,  только за деньги можно купить мир и передышку дать людям.
- Мудро глаголешь, Федор. От твоих слов в груди полегчало.
Но  тут из – за решетчатой дверцы послышался  густой  голос Дмитрия Александровича:
- Переяславль всегда был вотчиной  старшего сына. Испокон веку.
Ему возражал  молодой голос Андрея:
-       А ныне, как государь повелит, так и будет!
Дмитрий не унимался:
-     Отец сказывал - Переяславль за старшим! Моим столом будет!
Андрей зловредно возражал:
-       Если за старшим, значит, Василию отойдет.
Дмитрий присвистнул:
-         Наш Василий нынче, как бычок на веревочке. Ничего ему не отойдет. Вот и выходит, что я старший по возрасту! Уразумел?
-       А ныне хан ярлык на княжение дает, - упрямился Андрей, - как еще он на твои подношения посмотрит!
Слышно было, как Дмитрий стукнул кулаком по столу:
- Татарский прихвостень!
- Послышалась возня, борьба, и  клубок разгоряченных тел ввалился в  палату, где сидели Александр с Федором. За ними  бояре, Амраган и его сын Айдар.
Амраган прихлопывал в ладоши, видно было, что его смешила возня русских князей и спор  их о наследственном престоле:
- Бохо ! Бохо! Сильны богатуры! Давай, Андрей, давай, княжич!  Дави брата! Пока русские меж собой дерутся, хан может спать спокойно.
Стыд полоснул по сердцу Александра:
- Цыц, вы! Федор, разними их, а то покалечат друг друга!
Федор  бросился разнимать сыновей Александра,  слуги Ярославские навалились на спорщиков.
- И-э-эх! Вы! – с горечью  качал головой Александр, -   Вот как! Готовы казнить друг друга. Удалитесь, и не сокрушайте души моей!
Андрей увернулся от рук  разнимающих  гридней:
-      Я докажу! Докажу! А то! Старший брат!
Амраган прищурил и без того узкие глаза:
- Честолюбив, Андрей - богатур. Великий хан полюбит тебя. Даст тебе ярлык на Великое княжение и рать военную. Будешь свою гордость тешить, друзей жаловать, врагов казнить, непокорных гнуть под Алтын - Орда.  Ты хорошо усвоил  - воля сильного,  есть закон для слабых.
   В палате повисла тишина. Все поняли намек мудрого татарина.
- Однако, хорош мед у князя Федора, - Амраган прошел в трапезную, за ним потянулись бояре, за боярами Дмитрий и последним, опустив  плечи, князь Андрей Александрович..

Лицо Александра выражало досаду:
-     Одного отца - матери дети, а ладу нет промеж ними. Отец жив, а они столы делят. Кормовые считают. Ох, мы, русские! Что ж мы так себя не любим? Не жалуем. Друг на друга крамолу возводим! Слышь, опять бранятся.
Из трапезной вновь послышался голос Андрея, который никак не хотел уступать старшему брату:
-     Да я тебя выживу из Переяславля, как зайца из куста!
Александр с досады махнул широкой ладонью:
-       Я хочу просить тебя, Федор...
-        Я слуга твой, Великий князь!
-        Не о службе речь, о помощи.
-         А куда ты глазом кинешь, туда  и моя головушка повернет.
-       Я,  Федор Ростиславич,  в Орду еду, там  всякое может случиться, так ты, Федор,  присмотри за сыном моим молодшим за Данилкой. Княгиня моя, Васса,  совсем юная, каково им будет без меня, ума не приложу. Старшие - то  сыновья, что  от княгини Александры,  Царство ей небесное, сам видишь, промеж собой поладить не могут. А про Данилу и вовсе не вспомнят, как наследство делить начнут. Как с тобой оно в  Смоленске было. Отписал я Вассе удел малый,  Москву, что на Кучковом поле, городишко деревянный со скупыми угодьями. Чай, не позарятся братья на сиротское наследство. А то ведь двухлетний ребенок и защитить себя не может. Прошу, будь ему опорой. Помоги,  при случае,  в междоусобицах. Да на ум наставь, как нужда в добром совете случится. Отец, мол, пуще глаза завещал хранить мир на Руси, наказывал давать отдых земле и народу.
Федор только сейчас понял,  почему Александр сделал крюк в дороге и завернул к нему. Что болен был Великий князь, от того  смурен, дошло до сознания ярославского князя позже:
-      Воля твоя, Александр  Ярославич, рад быть полезным тебе и твоей семье. А за Данила постою, на том крест целую.
-   Благодарствую за добрый ответ, - поклонился Александр, прижимая руку к груди, - За отцом Прохором  послал?
      Федор отворил дверь, крикнул:
-  Матвей!   Что отец Прохор?
Из – за двери Матвей доложил:
- Святой отец будет вскорости. Да, вон, слышь, вроде, как и подъехал.
     Александр Ярославич с сыновьями, с Амраганом и с дружиною на рассвете выехали  в путь – дорогу дальнюю, получив благословение  от молодого  игумена Ярославского Спасского монастыря Прохора :
-    Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твоё, Благоверному Великому князю нашему Александру Ярославичу помогая побеждать врагов и сохраняя силою креста Твоего святую церковь Твою. Здоров ли, княже Александр?
-     Отче святый! Твоими молитвами и из Володимира вышел здоров,  и сюда добрался здоров, -  кланяясь глубоко, ответствовал князь, -   Позволь поцеловать крест святой. Прохор приложил серебреный крест к губам Александра.
-      Прости, отче, что в ночь глубокую  встречи запросил. Нужда в твоем совете великая. Ныне поиде к цареви Берге, дабы отмолить люди русския от беды, что б упредить нашествие рати татарской на земли наши.  Святый Владыка! Сверши труд свой и приготовь меня к пути дальнему.
- О! Княже наш славный! Идешь ты на великое заступничество отечества нашего, дабы добродетелями своими облегчить жестокую судьбу Руси, пусть не оставит тебя Воинство небесное в твоих трудах.   И тебя, Амраган, благословляю на подвиг во имя Русской земли, в коей пришелся ты по делу.
- Большую честь оказывает мне, отче, - поклонился Амранан, -   Русский Бог - крепкий Бог.


    Как только  стук сапог,  уходящего в поход Александра и людей его,  стих, из боковой дверцы вышла Ксения в накинутом на плечи  теплом плате, прикрывавшем исподнюю рубаху. За ней, вытягивая шею, вышел Яким. Ксения поморщилась от  кислого  хмельного  духа:
-      Открой оконце, Яким, пусти воздух свежий. А то татарским духом смердит! Пир устроил! Кому? Татарскому баскаку!
-      Твой зять не делит с большими боярами утехи свои. А татары как раз по нему. Я, тут было, с ним на охоту  собрался, так  Дормак говорит: не велено брать с собой. Вы, говорит, особую утеху творите, где вам угодно, а мы, говорит, по - своему веселье понимаем. Обособляется князь.
-      Поди - ка ты, Яким, к себе. Скоро к заутрене благовестить будут. А мы еще и не ложились ...
-       Что ж гонишь меня, Ксения, али я не годен больше моей княгине?  Али советы молодого князя разумнее моих?
-        Тебе что, Яким, богоугодные дела  Федора покоя не дают? Аль красота его да удаль молодецкая?  Чермный …И грамоту дюже разумеет князь и языки знает. Толмача не надо.
-      Скоро станется, что не только толмача, а тебя самою не надо будет.
-       Ты ври,  да себя помни! Не удерживаю тебя боле,  – в гневе развернулась на пятках и прошла, вскинув голову к себе в опочивальню.
-       Ничто. Вот  Великий князь отбудет и нам делом заняться не грех. Без меня теперь  тебе  не обойтись, княгинюшка!

56. ПОСЛЕДНИЙ ПОДВИГ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО.
 
    Война на Кавказе с Абакой ханом, сыном Хулагу,  требовала всё больших средств и  живой силы. Хан Берге  ждал  новобранцев  из Суздальской земли, чтобы  пополнить ряды редевшего в боях войска , а с востока, из центральной Монголии  ждал своей доли серебра, которую  Великий император был обязан выдавать потомкам Чингисхана из общей казны. 
     Первой пришла  плохая весть из Суздальской земли:  поднялся народ и,  сотворив бунт, не желает платить дань бесерменам, и  отдавать своих мужей в войско хана.   
Это разгневало  хана Берге.   Грозный правитель не пожелал видеть  пред собой  князя Александра, объяснений  его слышать не захотел, и смертная казнь уже нависла над  головой Великого героя Невского. Шатер князя  на окраине   Сарая днем и ночью   караулили  ханские  турхауды, сменяясь дважды в сутки. Выходить за пределы  куреня не разрешалось никому из русских.
     Вторая  плохая весть пришла к Берге с Востока. Хан Хубилай, продолжая вести военные действия на юге Азиатского континента, и выйдя к пределам Японии,  нуждался в средствах, потому он  отказывал  своему двоюродному брату Берге, законному Чингизиду, в  его доле серебра.  Говоря современным языком, отказал  в ежегодном, обязательном  трансферте, нарушая порядок, заведенный ещё Чингисханом. Такую несправедливость, оскорблявшую персону  хана, трудно было  снести.   
    Хан Берге  вновь собрал  малый  курултай, и на этот раз  пригласил на него   правителей всех улусов, входящих в состав Золотой Орды. Было приказано  явиться и Александру Невскому.
     Видя гнев хана Берге,   ни нойоны – знатные родичи, ни  бесстрашные  военачальники, не решались давать советы, и  молча ждали мудрых слов кого – то из присутствующих, позволивших бы  разрядить обстановку в  широком зале  ханского дворца.
    Хан Берге   обвел  совет тяжелым взглядом, останавливаясь на каждом из присутствующих.  Отважные в боях воины и ловкие  льстецы опускали глаза, не зная, что ответить хану на вопрос: «Как поступить с ханом Хубилаем?».
    Когда очередь дошла до Александра, он, призвав в душе Бога - Христа, слегка откашлялся, дал знать, что будет говорить. Пробежал  легкий шепот, облегченный вздох,  и всё стихло.
-     Великий хан Берге, повелитель  Золотой орды и   многих улусов, ты много лет исполнял волю Чингисхана и свято чтил законы Ясы.   Ты  кровный Чингизид, проявляя мужество и не склоняясь перед врагом,    твердо шел вслед своего отца, хана Джучи, рядом со  старшим братом,  ханом Батыем. Кто, как не ты выполнял все заветы своего солнце подобного предка Чингисхана, кому, как не тебе должны принадлежать несметные   сокровища,  которыми владеет Золотая и Белая и Синяя Орда.  Но сегодня тебе отказано  в части   сайгата, который был собран с завоеванных земель и по закону Ясы должен быть поделен  честно.
-    Истину говорит князь…., - прошелестело в широкой палате.
-    Я не имею  права давать советы моему господину, я всего – навсего  только улусник Великого хана Берге….., - перевел дух Александр.
- Продолжай, я слушаю тебя, - произнес Берге.
- Но если хану будет угодно слышать мой совет, то скажу, что на Руси говорят: нет худа,  без добра.  Отказ Хубилаем выплаты тебе законной доли сайгата  дает право Улусу Джучи  не  посылать в Ханбалык дань, собранную в твоих  землях.
-    Хубилай  может повернуть свою орду против улуса Джучи, - тихо проговорил эльтебер Ильхам, и видно было, что  иссохшее лицо его выражает тревогу.
- Хан Хубилай не сможет воевать на два фронта. Судя по тому, что он отказал нам в серебре, дела его не  блестящи и требуют больших затрат, - поддержал Александра  Или – чут – сай.
- Надо довести до сведения Хубилая, что численники не смогли собрать дань с Суздальской земли,   что народ восстал и закрома  пусты.  Именно сегодня  пришло время заявить  Великому хану, что  улус Джучи отложился от его власти, - настаивал на своем Александр.
     Быть  независимым от центральной власти – об этом  всегда мечтал Берге, но главным было то, что не он произнес эти крамольные слова, а русский князь Александр!
     Хитер князь, будто чутьем слышит мысли хана!
Берге приказал остаться Александру после курултая. 
- Александр! Тебя казнить следовало  злой смертью, но такие советники  нужны  любому правителю. Проси милости. 
- Не за себя, за «люди своя»  просить буду! – Александр упал на колени, и опустил лоб в  ворс  ковра.
- Говори, Александре.
- Спаси тебя Аллах, великий хан. Первая моя просьба  такая: не посылай на Русь боле бесерменов, не  возмущай народ.   Не покорится народ  чужакам, не отдаст добро. Ты позволь, великий хан,   русским князьям собирать  ясак с русского народа, а мы тебе всё в целости доставим.   Польза будет обоюдная.
- Какова вторая просьба?
- Вторая просьба потруднее будет, но  только не гневайся.  Чтобы кормить войско хана, нужен хлебушек. 
- Нужен, - согласился хан.
- А хлебушек взрастить надобно. Землю – матушку возделать, приласкать. Труд тяжел. Не легче ратного.  Мужи русские,  коли на рать уйдут, поля  зарастут , чем живы будем? Хочу, Великий хан,  отмолить  людей  русских от беды той. Не бери  хлеборобов в  войско! Нужда тебе станет, князья  со  дружинами супротив ворога управятся.  Куда укажешь, туда и пойдем.
- Правду говорит князь. Хлеб нужен. Хлеборобов надо на земле оставить и  оберегать, -  вставил своё слово мудрый  Или – чут – сай.
   
- Пусть ярлык запишут. С сего времени  сбор дани поручить  русским князьям, русских  хлеборобов с земли в войско не брать ….   
 

  Почти год провел Александр Невский в ставке хана Берге. Год тревожный, переменчивый,  покрытый  темными  интригами  ханских слуг, папских легатов  и  собственной родни. 
И только   осенью 1263 года  Александр, отмолив у хана русскую землю  от воинской повинности и от  ханских сборщиков дани,  возвратился на Русь.  В Городце под Нижним Новгородом, он изъявил желание постричься в монахи, чуя свою кончину и сознавая суетность   мира сего. 14 ноября  пресеклась его жизнь, истощив силы душевные и телесные.
Митрополиту  Кириллу сообщили о кончине Александра, когда тот был во Владимире.
- Солнце отечества закатилось, - воскликнул святитель,  и  слезы оросили его  лицо.  Никто не понял сей речи,  и недоуменно смотрели на владыку.
- Не стало Александра! – глотая слезы,  проговорил Кирилл.
- Погибаем! Погибаем! Погибаем! – это слово  передавалось из уст в уста,  и скорбь объяла  весь город.
«Тело великого князя уже везли в столицу: несмотря на жестокий зимний холод, митрополит, князья, все жители Владимира шли навстречу ко гробу до Боголюбова….
Добрые россияне включили Невского в лик своих Ангелов  - хранителей…..
…. Имя ему  было присвоено не Великий, но Святой….Великими называют обыкновенно счастливых».  А он….
      Он был человеком, обуреваемым страстями, иногда злобой и жестокостью.  Умея  трезво оценить  человеческие качества, не гнушался  обществом  самых разных  людей,   мог склонить врага на свою сторону и  любил жизнь во всех её проявлениях.    Но   понимал  ли он, что,   восхищаясь  стройностью и безотказностью  государственной машины, созданной Чингисханом, и пригибая   выю  народа  под   ярмо врага,  он способствовал рабству  русичей до скончания веков….. и конца тому рабству не видно.                Государственная машина эта, созданная и заведенная гениальным монголом,  всё крутится и крутится, и крутится по сию пору,  и нет того магического заговора, чтобы  остановить её  гнетущую силу.   

«Тело  Александрово было погребено  23 ноября  1263 года во Владимире, в монастыре Рождества богоматери, где и покоилось до самого  восемнадцатого века, когда государь Петр 1 вздумал перенести /1723 г./ сии остатки бессмертного князя на берега Невы , как бы посвящая ему новую свою столицу и желая тем утвердить её знаменитое бытиё.»
 

        13 и 14 сентября 2003 года в Ярославль прибыли частицы мощей Святого Александра Невского, его сына Даниила и Святителя Николая Чудотворца. Множество верующего народа собралось в ярославском Федоровском кафедральном соборе. Со всей земли Ярославской съехались верующие и любители русской истории.  Они шли поклониться праху знаменитых людей отечества. Я наблюдала, как женщина с тонкими чертами лица, интеллигентно объясняла своим внукам, кто такой Александр Невский и видно было, что она хорошо училась в школе и прекрасно усвоила урок о Невской битве и Ледовом побоище.  А вот, кто такой Даниил Московский,  она путалась. То ли сын Александра, то ли внук.
       Мне очень хотелось вступить в этот разговор и рассказать, о том, что в Ярославском Федоровском храме, где были выставлены ковчежцы  с мощами великого полководца,  лежат мощи его Ярославских современников:  князя Василия,  князя Константина и  Федора Чермного. И что без этих людей не было бы истории того тринадцатого века. И может быть, судьба самого Александра Невского сложилась бы иначе. И была знаковость в том,  что сегодня знаменитые современники тринадцатого века вместе встретились под сводами ярославского храма.
       Была и  какая-то несправедливость в том, что люди шли на привезенноё чудо, не обращая внимая на своих чудотворцев, бросая походя равнодушные взгляды на ларцы с честными мощами замечательных ярославских князей: Василия, брата его  Константина, зятя Федора Чермного, сделавших немало для процветания и защиты своего города,  и рано ушедших с этой земли, положив жизни свои «за други своя», за свой народ, за нас с вами.
      Мне хотелось рассказать людям всё то, что я знаю о наших князьях, и попытаться передать своё трепетное отношение к их жизни. Но я хорошо понимала, что двор кафедрального собора, где я стояла в длиннющей очереди на поклонение, не место для лекции по истории края, и вообще тут «не моя епархия».       
       

    И тогда я представила себе, как уйдет последний посетитель из храма, закроются двери Федоровского кафедрального собора и Благоверные      останутся одни.  Никто не  сможет суетным любопытством помешать им обнять друг друга, похлопать по плечу, прижать к груди. Им  есть что вспомнить, есть над чем печаловаться.  Вечная Вам память, родные пращуры. Молите Бога  за нас!