Звезды, слезы и дым

Кира посмотрела в зеркало и заплакала. Потом взглянула на часы. И снова заплакала. Когда слезы потекли из глаз по третьему разу, она прикинула, что пора с этим что-то делать. Кира свернула себе сигарету и пошла курить. Курить и разговаривать с собственным отражением. Отражение смотрело на нее с неба и издевательски подмигивало.

Кира ревела уже два года подряд. Теперь она собралась выяснить, наконец, по какому поводу она увлажняет воздух в квартире.

Тогда, осенью, началась эта тупая безысходность, замешанная на любви. Она смотрела на него, он читал ей Бродского, и они вместе смеялись. Они сидели рядом, и всем вокруг казалось, что и просыпаются они рядом. А Кира вздыхала, плакала, материлась и училась жить без своей половинки. Ну и еще мечтала хоть раз почувствовать, как бы он, только он, мог обнять ее.

Тут у Киры замерзли ноги. Пусть и не длинные, зато обе разом. Она закрыла балкон, усмехнулась отражению и закуталась в одеяло.

Кира думала, что она нужна ему. Немного. Чуть-чуть. Раз в двести меньше, чем он ей. Поэтому она… Что, она? Она рассердилась в тот раз. Громко. И не думала, что он не простит. Он всегда и все ей прощал. Впрочем, черт бы с ним. Она легла в больницу, пропила антидепрессанты и уехала отдыхать. Там ее научили пить водку и доверять мужчине. Мужчина оказался робким и вялым, и к тому же нашел там другую бабу свою любовь. Ура!

Да, после отдыха появилась куча веселых историй… У Киры всегда была в закромах парочка историй для «рассказать». Истории были смешные. Про секс и алкоголь. Еще были лирические. Как водится, про любовь и про смерть. Набор туриста.

Кире опять приспичило покурить. Опять балкон и ее ехидное звездное отражение. Пусть.

В Кире всегда жила влюбленность. Обычно безответная. Она пару месяцев ревела в подушку, а потом выздоравливала. Дальнейший сценарий – до мелочей. Бывший объект звонил и предлагал… Чаще всего предлагали секс. Чаще всего Кира отказывалась. Несколько согласий ничего, кроме секса, собственно, и не принесли. Секс был не то, чтобы не очень, но как-то без огонька.

Вот Львенок – это да. Это было незабываемое. До сих пор у Киры в животе распускались маленькие лотосы, как он это называл, если она вспоминала вдруг. Эти руки, губы и голос… Само совершенство. Но когда он перестал звонить, она заметила только через две недели.

Было еще большое и светлое. С медовым взглядом и нахальной улыбкой. С букетами и проводами во Внуково.

Кира слизнула слезинку с губ и закрыла глаза. Подумала, что четырнадцатого будет год, а она будет пить белое в баре Тапы.

Она улыбнулась и пересчитала звезды. От первой и до шестой.

Это было их условием. Он считал звезды от первой до восьмой, а она – до шестой. Они договорились, что каждый вечер надо сосчитывать. А поскольку он считает до восьмой, а она – до шестой, то и думает он о ней чуть дольше, и любит чуть сильнее. Это уже не большое и светлое, а раннее и безупречно красивое. Раньше они созванивались – проверить бухгалтерию… Кира теперь часто оставляла звездочки несчитанными. А он?

Кира долго училась доверять и звонить первой. Теперь ей врали, а телефон молчал.

Как перебирают дети наивные свои сокровища - с восторгом, придыханием и прикидывая на что можно обменять это счастье, - так и она перебирала в памяти мужские взгляды, слова, драки, визитки, поцелуи, хамство, подарки, безразличие и слезы. Слезы в этом контексте были мужские. Выплаканные у нее на плече. Ну, или на груди, благо, грудь позволяла.

Звонки, хамство и подарки цепляли мало.

Взгляды… Кира думала, что понимает, чувствует значение этих взглядов. Но несколько явных обломов приучили ее к «нетрактовке» взглядов. И слов.

А вот слова ее недавно и зацепили. Слова заставили заткнуться тело, которое вопило и трепетало, как только его пальцы оказывались рядом. Слова заставили к этому конкретному мужчине прислушаться. Его слова привязали ее покрепче, чем некоторых клятвы, данные в церкви. И, проснувшись с ним, она впервые пожалела, что сдержалась, что не расплавилась, не сгорела, не растворилась. Не дала.

Она психовала и писала ему дурацкие сообщения. Звонила ему, а незнакомые ей люди подходили и спрашивали, что случилось – потому что у нее дрожали руки, и менялось лицо. Когда она слышала его голос, она старалась помедленнее дышать, чтобы успокоиться. Она начинала бледнеть и задыхаться.

Они встретились еще раз. Он был пьян. Безбожно. Он целовал ее руки и носил Киру на своих. Он вставал на колени и, казалось, восхищался в ней чем-то божественным, высшим, женским. Он ревновал ее к каждому столбу. И говорил, сука, опять говорил. Слова были другими. Но опять они пробирались в самую глубину Кириного сердца и там оставались, разрастаясь, как полипы, заставляя сердце нести ко всем клеткам не только кислород, но и его имя, запах, голос, глаза и улыбку.

Он позвал. Протянул руку. Она поверила и пошла с ним. Она знала, что он пьян. Она знала, что он забудет. Она знала, что она тоже будет пить. Чтобы не запомнить. И забудет.

Она не знала одного – что он уже сделал невозможное. Она полюбила снова, напропалую, наугад, навзрыд, наотмашь, навсегда.

Она не знала и не знает, чем закончится эта история про секс, любовь и алкоголь.

Она написала ему одну из тех пьяных smsок. Длинную и честную sms. Он перезвонил через неделю. Он не знал, но дал ей маленькое оправдание. Амнистировал ее слабость набирать его номер.

Она забыла то пьяное утро. Она помнит теперь только его руки, которые снова обнимали ее во сне так, как не обнимал ее ни один любовник. Ни один любимый. Он держал ее, не отпускал, не дозволял уйти. Он спал и ворчал на нее, проснувшуюся. Он спал и обнимал ее, не зная этого. Когда он проснулся, то, конечно, оттолкнул.

Теперь она плачет. Иногда. Постоянно.

Она не знает, кому отдает свои слезы-росинки. Она плачет по себе, по своим горестям и ошибкам, по своим мужчинам. Она плачет за себя и за своих подруг, за маму и за всех-всех-всех на свете. Она плачет уже два года. Она плачет сегодня в последний раз.