Сказка о ночном выпасе

     Жила-была девочка…
     Словами «жила-была» должна начинаться каждая сказка. Но девочка… Но девочка действительно жила и действительно была очень долго.
     А сначала жили-были мама и папа. Они еще не знали о том, что они мама и папа, а просто жили. От этой их простой жизни родилась девочка, и тогда они очень удивились и поняли, что она — мама, а он — папа.
     Мама стирала, убирала, готовила. А что же еще?.. Папа? Папа ходил на работу, а за это ему давали специальные бумажки, клейменые. Возьмешь такую бумажку, сходишь к другим людям, у которых есть хлеб, фрукты и другое-прочее, протянешь ее им — и можно поесть. Потому что человек должен есть.
     Человек много еще чего должен. Это все знают. А вот то, о чем не все догадываются — простая штука — думать. Но девочкин папа откуда-то об этом знал. Он ничего не мог для нее сделать, как ни один человек не может ничего сделать для другого, но решил быть ей примером.
     И стал он…
     Впрочем, что это мы все «девочка» да «девочка»… Мама с папой давным-давно дали ей имя, потому что человек без имени… их слишком много. И вот посидел я посидел, подумал, стараясь догадаться, как же ее зовут? А — Катя! А как же еще…
     И стал он Катю воспитывать примером: подумает — что-нибудь скажет ей, еще подумает —еще скажет. Но никогда — наоборот. И стала Катя примерной девочкой, примерно такой, как папа. Папа забеспокоился и говорит:
     — Милая моя Катя, не один я жил-был-думал на белом свете. А другие люди из тех, кто думал, свои думки-выдумки положили на бумагу да на музыку. Я все это тебе принес. Только как прочитаешь, надо понять, а как послушаешь — услышать. Вот тебе музыка — слушай любую. А вот тебе бумаги, книжки называются. Сначала — «Колобок», а потом — «Мцыри».
     Сидит Катя, читает…
     — Милый папочка, — говорит, — я прочитала.
     — Расскажи, моя хорошая.
     И рассказала Катя папочке «Мцыри» буква за буквой, строчка за строчкой, просто, как репку… Удивился папа Кате, а еще удивился тому, как он ее хорошо воспитал примером. И отдал он ей все-все другие книжки, какие в этом мире огромном были.
     Так они и жили-поживали. В таком великом счастии, какое только потом заметно.
     Выросла девочка Катя. И стала маленькая Катя большой. И вот ходит она по этому миру огромных людей, смотрит — удивляется. Огромные-то огромные, а больше папы нет никого.
     Человек, когда вырастает, очень хочет еще одного папу найти. Или маму. Потому что какой бы ни был папа большой, а мир еще больше. Думает, думает Катя, каждую минутку думает, но не может обнять весь мир. И такая у нее дума появится, и другая. А самая главная все равно та же: «Человек, один, много может, но все равно — мало, а двое могут все».
     Ищет Катя, ищет. То одного другого папу найдет, то другого другого. А такого, что-бы с ним все… Такого никак…
     А время, хоть и старое и еле-еле ножки переставляет, но идет себе да идет. Проходит много-премного годков и еще один годочек, распоследний. Совсем устала Катя. Вышла в степь, кричит:
     — Где моя папа? Где моя папа?
     Смотрит — а он с коня упал. Лежит в чебреце, как обломок кентавра, и на нее смотрит левым ухом. Подошла она.
     — Это ты? — спрашивает.
     Он правым ухом на нее посмотрел-посмотрел, подумал-подумал — она, и сказал:
— Это я.
     И вот идут они ночью беззвездной по степи, ушли от племени своего трамвайного. Идут — ищут настоящее свое племя — кентавровое. Ходят-ходят — нет его нигде, кентаврового. Положила тогда Катя руку на плечо его, на плечо настоящего другого папы, и говорит:
     — Не могу я пока кентавром быть, и ты не можешь. Буду я с этой минуты поэтом, может, так получится.
     А он ей отвечает:
     — Тогда и я буду. Куда ты — туда и я.
     Так и ходят с тех пор рядом. Она пропоет — он замирает, он пропоет — она умирает. Совсем уже почти замерли-умерли. Немножко даже кентаврами стали.
     Люди, как натолкнутся на них, пугаются, думают — смерть. И я наталкивался, сидел рядышком. Мед-пиво пил. По усам текло — в рот не попало. Сидел и думал: а ведь это не последний выпас, все еще будет. И будет так, как быть должно… с кентаврами.
     А что же иначе?