А если завтра будет Cолнце?..

…ежесекундно через тело каждого человека на Земле проходит порядка 10 в 14 степени нейтрино, испущенных Солнцем...

            
         Иссиня-черное марево, в которое был погружен город на протяжении всего темного времени, постепенно разваливалось, расщеплялось на отдельные фрагментарные сгустки. Слабые потоки воздуха, внедряясь в загустевшее лоно черной непрозрачной взвеси, проникали вглубь, продырявливали и, прижимаясь к земле, пропадали. Мгла, плотно сгущенная темным безветрием, разделялась на гигантские объемные глыбы, которые с каждым порывом ветра, уменьшаясь, теряли свои очертания, превращаясь в серую дымку.   Ветер набирал силу, разбавлял густую темноту, привнося в нее распыленный в пространстве  искусственный свет. Свет, хотя и синтезированный, но все равно долгожданный. Отчетливыми потоками, проскальзывая в мрачном пространстве, соучаствуя ветру, свет устремлялся вглубь утомленного непосильным ожиданием  города. Наступало светлое время. Светлое не потому, что восходит неизвестное солнце, заполняя, изнуренный мглой окружающий мир, своим теплым естеством.  Нет, просто ярая жестокость всепроникающей тьмы, постепенно ослабевая, незначительно, но спадает, под неимоверным натиском ненатурального света, продуцируемого мощными фотонными автоматами. Наступало светлое время, в незначительной степени более безопасное, чем то другое, темное. Темное время –  просто называют его несмышленые дети, кромешная мгла – спешно покидая открытые пространства города, испуганно твердят старики, мрак доминирующего бытия  –  так именую это время я. У этой длительной поры много названий, не меняющих сути происходящего явления. Наступление темноты предвещает царствие хаоса, когда только приступ безумства может заставить человека покинуть свое убежище. Трезвомыслящие чувствуют приближение этой поры,  прячутся, наглухо закрывая тяжелые двери, опуская железные ставни. Так определяют люди другое время, противопоставляя его светлому. Хотя все условно в нашем мире…
         
                *****

        Я приподнялся с кровати и отпил из металлической чашки желтой отстоянной воды. Твердая крупица абсорбента осталась у меня на языке. Послышался скрип зубов, силящихся перемолоть ее. Дочь еще спала. Я прикрыл ее ватным одеялом и поцеловал в теплый  лоб – у нас есть еще время, пусть поспит, силы ей пригодятся. Сегодня нам предстоит тяжелый путь. Вчера комендатурой было объявлено о внеплановых дезинфекционных мероприятиях. «Зараза! Зараза вновь прет из земных недр» – как всегда грубо и громко, поражая не столько смыслом произносимых слов, сколько интонацией,  вещал неназванный представитель комендатуры из динамика –  «наше дело остановить ее!» Я вышел в коридор. Недружелюбно встретивший меня холодный воздух, наполненный мерцающим светом люминесцентных  ламп, заставил меня вернуться в комнату, и накинуть на себя плащ. Пусто и тихо. Неуютно, тревожно тихо. Как будто люди в спешке покинули дома, забыв сказать друг другу что-то определенно важное. Люди ушли. Но их не материализованные мысли так и остались незримо витать в мутной взвеси прогорклого воздуха. Но так было на самом деле. Большинство, педантично выполнив предписанное указание, оставили жилища задолго до назначенного времени. 
        Многие жильцы действительно уже оставили свои индивидуальные сектора. На полу коридора валялось множество бытового мусора: обрывки  газет, одноразовые предметы гигиены, лоскуты ткани, картонные коробки, какие-то металлические предметы. В утреннем беспокойстве люди могли оставить что угодно. Я протиснулся между объемных тюков, лежащих у одной из запертых дверей и зашел в заднюю комнату. В спешке выполнил все необходимые профилактические процедуры и, захватив со стола информационный лист, я вернулся в коридор. Соседняя дверь со скрежетом отворилась, и на пороге показался Конторщик. Он опасливо огляделся и, посмотрев мимо меня красным, воспаленным глазом, небрежно поздоровался: 
- Слава Создателю, - тихо проговорил он, - хоть кто-то еще остался. Ты знаешь, – обратился он ко мне, – каждый раз сообщения о зачистках застают меня за каким-нибудь важным, не требующим отлагательства, делом, и  я…  Не успевая собраться, покидаю убежище последним. Чувствую нарастающее внутреннее напряжение, тороплюсь, молча проклинаю коменданта и иже с ним, но ухожу...  Каждый раз я ухожу. Все бросаю, но ухожу, потому что боюсь. Жутко боюсь! Не в силах совладать с этим, пронизывающим меня, животным страхом. Как скальпель он начинает медленно полосовать меня, заставляя отходить. Уходить. Но… Ты знаешь, когда-нибудь…когда-нибудь я останусь… Да, я останусь здесь в пустом убежище, я останусь… Возможно, навсегда. 
 -  Лучше поторопись, – нетерпеливо перебил его я,  - и мы выйдем вместе, – быстро сказал я ему и вернулся к себе.
Дочка проснулась. 
 -  Доброе утро, солнышко. Как спала?
-  Папа… - грустно сказала она, увидев смятый информационный лист в моей руке, - мы опять уезжаем.
- Да, солнышко, нам придется уехать. Собирай вещи, одевайся и… будь умницей, малышка.
      Вчера, упорно отгоняя липкий назойливый сон,  я перебирал в голове места возможного укрытия. Как назло эвакуационные билеты подошли к концу, и вся альтернативность выбора свелась к двум возможным вариантам. Хотя ни то ни другое, в лучшее время, нас никогда бы не устроило. С каждым днем становится все тяжелее… Если бы ни дочь, я, наверное, давно смирился с обстоятельствами и ушел в однократный экспедиционный  корпус, прекратив тщетное сопротивление. Она – единственное, что держало меня в этом мире после смерти ее Матери.

                *****

        Дочь отстранилась от меня и тихо сказала:
 -     Ты знаешь, вчера Альфред снова обижал меня.
Я не слушал ребенка, подходило темное время, и нужно было спешить. Я прижал ее голову к своей груди, поцеловал в теплый затылок и продолжил путь.
-   Он опять обзывал меня человечиной и плевался своими вонючими  пузырями. Он и про тебя плохо говорил. Пап, а пап ты меня слышишь?
-   Слышу Машенька, слышу. Я обязательно разберусь с усатым, и накажу его.
-   А еще, он говорил, что помнит нашу маму.
-  Что он говорил про маму? – я на самом деле проучу этого членистоногого мудака, – подумал я.
-  Я не помню, он плохо говорил.
       Я спешил. Вернее мы спешили. Я чувствовал, что мы не успеваем. Наверное, потеряли много времени на ярусной переправе. Идальго, старый паромщик опять был чертовски пьян и перепутал переходные тросы. Так, некстати сегодня мы оказались на заброшенном заводе. Именно сегодня, когда так дорога каждая минута. Когда-нибудь Идальго без зазрения атрофированной совести отправит всех нас в клокочущую преисподнюю, – думал я, ускоряя шаг. Мы свернули с проспекта и двинулись по переулку, вдоль высокого обветшалого деревянного забора. Многочисленные бреши, пробитые временем, давали возможность заглянуть за символическую ограду. Там располагался торфяной склад. Он почти не охранялся и каждый нуждающийся мог беспрепятственно получить толику необходимого топлива. У ворот склада горела пара прожекторов, скупо освещая небольшой участок земли, усыпанный деформированными металлическими ящиками. Стайка мелких бесов, повизгивая, копошились в сточной канаве у забора. Одна из досок в заборе скрипнула и отодвинулась в сторону – худой старик, с ног до головы, затянутый в черный полиэтилен пролез через забор. Он искоса посмотрел на нас, и осторожно вытащил сумку, доверху наполненную торфом. Один из бесов заверещал, старик обернулся и увидел стаю. Эти существа, не представляющие особой опасности в светлое время, с наступлением мрака становились дерзкими и, не соизмеримо своим размерам, сильными. Будто мгла трансформировала их примитивные организмы, превращая из безобидных созданий, в адские гипертрофированные существа. В темное время от них можно ожидать чего угодно.  Старик рывком взвалил сумку на плечи и, не отрывая обезумевшего глаза от прыгающих бесов, волоча высохший атавистический придаток, поспешил к дому. Лицо его скукожилось, обнажив едкий страх, перемешанный с закоренелым страданием. Он добрался до подвального хода, быстро открыл люк и провалился внутрь. Он уже дома – подумал я. Спасен, дергается сейчас где-то в глубине зловонного тупика, безуспешно пытаясь унять судорожный припадок. А мы… Неожиданно страх посетил и меня. Знаете, как это бывает. Он наваливается, появляясь, казалось бы, оттуда, откуда ты его и не ждешь. Предстает перед тобой во всей полноте и предъявляет безоговорочный ультиматум. Уже не скрыться от него, не спрятаться. Внезапно осознаешь реальную опасность, пропитываешься ее насквозь, словно табачным дымом с трудом вдыхая ставший колючим и жестким воздух. Я не стесняюсь своего страха. Я живой человек,  мне свойственно это первородное чувство. Единственно, что беспокоит меня, так это дочь. Она не должна испугаться. Это мое правило. Я с трудом успокоился и спросил дочь о чем-то отвлеченном, добром, как мне показалось. Она сумбурно ответила  - позднее время она уже засыпала. Мы миновали пятый квартал, и вышли на Северную площадь. Почему-то мне подумалось, что здесь, на площади, существенно меньше вероятность встретить тварей. Возможно, я ошибусь, не приняв во внимание позднее время. Я мысленно попросил Создателя о помощи.
       Площадь оказалась  пуста. Ни обязательных военных патрулей, ни групп животворящих старьевщиков, которые предпочитали оканчивать работу на Северной площади, никого. Лишь холодный ветер, завладев площадью, устанавливал здесь свои порядки. Ветер поднимал в высь клубы пыли, обрывки газет, играл с ними и выкидывал обратно. Мы прошли вдоль длинного кирпичного павильона, и, обогнув его, вышли непосредственно на площадь. Пустые глазницы разбитого киоска, расположенного в центральном круге, устремили на нас пустой невидящий взгляд. Там внутри, в данное  тревожное время, мог скрываться кто угодно. Нечто, обливаясь своими собственными соками, могло терпеливо ждать чужой ошибки. Роковой ошибки предопределенной свыше. Единственный освещенный участок на всей площади находился на противоположной стороне, у старого трамвайного депо. Неизвестные жгли костры, пытаясь создать иллюзию безопасности. Я часто слышал тривиальную гипотезу, что твари бояться природного огня. Я в это не верил. Они хитры, огнем их не напугать. Твари…. – подумал я. Бесконечная история сосуществования.
     Мы быстро пересекли пугающее открытое пространство, и спустились в метро. Нужно было действовать. Времени оставалось все меньше.
-  Пап, а ты принесешь мне веселую столетнюю  игру, – спросила дочь, потирая уставший глаз.
-  Машенька не сейчас. Я принесу тебе игру, обязательно.
-  Ты давно обещаешь, и не приносишь. Ты обманщик. Слышишь ты обманщик, говоришь, говоришь и не делаешь. 
    Мы спустились по заваленной гниющим органическим хламом лестнице, прошли по короткому переходу и оказались на платформе. Пустое помещение, слабо освещаемое вспышками неоновых ламп, то там, то здесь наполнялось визжанием вездесущих бесов. Где-то в далекой глубине тоннеля глухим гудением напоминала о своем существовании насосная  установка. Беспрестанный шум автомата,  вплетенный в общий облик метро, периодически нарушался грохотом промышленных подъемников. Мы замешкались – я ошибочно зашел не в тот тоннель. Мелкий бес, блеснув лоснящейся кожей, выпрыгнул из темноты, подбежал ко мне и вцепился в ногу. Я схватил его за гребень, дернул и бросил на пол.  Переломил хребет, наступив на тонкую шею, и быстро направился обратно на платформу. Их  много, где-то по близости целая стая, иначе бы он никогда не напал на человека. 
-     Мне страшно, – прошептала дочь. Она заплакала и обхватила меня за шею.
-     Машенька не плачь, все хорошо. Ну, что ты.
Я оказался прав. Хоть иногда ты принимаешь верные решения – сказал я самому себе. Пройдя по тоннелю метров сто, мы встали перед массивной железобетонной дверью. Я нажал на кнопку. Спустя мгновение за дверью кто-то откликнулся.
-  Назови имя и пароль, – проговорил бездушный металлический голос сквозь переговорное устройство.
Я назвал свое имя и пароль.
-   У нас имеется только одно свободное место, –  беспристрастно продолжил голос.
-  Я оставлю дочь. Больше ничего не надо.
Через секунду дверь отворилась.
-     Входите.
-   Машенька, мне придется ненадолго оставить тебя в убежище, не плачь. Я скоро вернусь, не бойся, здесь добрые люди. Все будет хорошо.
-   Проходите быстрее, – сердито сказал неизвестный, одетый в военную форму.
-  Папа! – закричала дочка, - не оставляй меня.
Я чуть толкнул ее вперед, и дверь захлопнулась. Она в безопасности –  облегченно подумал я. Все-таки мы успели. Я услышал за спиной характерный многоголосый вой и кинулся прочь из метро. Проклятые бесы, со стаей никому не справится. Но главное сделано – дочь в безопасности.
           Ветер усилился. Разнородная мусорная масса, поднятая в воздух, беспомощно кружилась в вихре неопределенного танца. Ветер играл с ней, находя в этом нескрываемый интерес. Поднимал вверх, небрежно опускал вниз, хаотично кружил, бросал, вновь поднимал. Измывался над беззащитной, почившей, казалось бы, навсегда сгинувшей материей. Злорадно и нагло, предвкушая жестокое просветление, неизбежно последующее стоит только ему уйти, давал робкую надежду. Наполнял безжизненную массу трепещущей энергией, будоражил полуразложившиеся останки, внедряя в разнородное лоно зачатки ложной веры. В последний раз устремлял ввысь, нарочито высоко, кидал вниз и навсегда улетал прочь. Навсегда исчезал из скоротечного бытия подаренного им эфемерного счастья. Я поднял воротник и застегнул верхнюю пуговицу пальто – заметно похолодало.
-  Человек! Остановись и подними руки! – услышал я за спиной.
На поверхности мне попался одинокий пехотинец, устало исследующий отведенный ему участок. Он направил на меня мобильный идентификатор и громко спросил имя. Испугавшись друг друга, мы инстинктивно отпрянули в противоположные стороны. Я в очередной раз за последнее время ответил. Он приподнял защитное забрало и недоверчиво улыбнулся:
 -  Что-то ты не похож на заблудившегося туриста. Что тут делаешь в такое время?
Я не стал описывать ему весь сегодняшний путь, а просто сказал:
 –  Отводил дочь в убежище. В метро, здесь на площади.
–  А сам ты, почему не укрылся?
Неожиданно сильнейший взрыв потряс нас обоих. Скорее всего, по ошибке сработало автоматическое взрывное устройство, заложенное на тварей.  Меня взрывной волной отбросило к стене здания, а пехотинец, неестественно подогнув ногу, навзничь упал рядом. На меня посыпалась штукатурка, осколки разбитого стекла, на ногу упал металлический карниз. Голова загудела, пронзенная резкой болью, меня вырвало, и я потерял сознание…
      Жуткий непередаваемый запах. Чье-то близкое присутствие. Нечто хватает меня за полу пальто и мощно тянет вниз. Оно чрезвычайно сильно. Крепко обхватывает мое тело, сжав ноги плотным кольцом, обдает меня своим терпким и жгучим дыханием. Темнота не дает возможности разглядеть неизвестное существо, но в одном я уверен - это не человек. Тварь – мелькнуло у меня в голове. В смутном свете одинокого прожектора, я вижу вперенный в меня безумный взгляд. Воистину уродливое создание. Просто отвратительно изнутри, своим естеством, априори. Оно ползет по мне, цепляясь за пальто грязными заскорузлыми ногтями. Я вижу его лицо, покрытое кровоточащими язвами, фурункулами, какими-то причудливыми метастазами. Оно открывает рот, и начинает булькать невнятными, соскальзывающими в зловонную утробу звуками.  Воем, скрежетом зубов, животными стонами, хрипами. Заливает меня с ног до головы полифонией отвратительных стонов и рычаний. Как оно мерзко. Изливается на меня бесконечно безостановочно стонами, всхлипами, криками. Может просьбами. Может мольбами. Пытается выразиться своими глазами, нечеловеческим, но сознательным взглядом. Что оно хочет от меня? Что!!!
    Я очнулся от собственного крика. Это был сон. Такими тварей я запомнил из детства. Хотя на самом деле с реальностью те красочные образы из азбуки жизни имели мало общего. Не знаю, сколько пролежал в беспамятстве. Дрожь постепенно стихала. Дыхание стало замедляться. Я поднялся с земли и подошел к военному. Пехотинец не подавал признаков жизни. Я нагнулся к нему - пульс отсутствовал. Перевернул его на спину и отдернулся. Развороченный живот не оставлял никаких сомнений – он безвозвратно мертв.
 -   Волей Создателя свершилось… – тихо сказал я надлежащую фразу.
За последнее время я стал произносить ее слишком часто. Мысленно помолился за душу  воина, отдышавшись, двинулся по улице. Главное, дочь в безопасности. Это самое важное – традиционно успокоил я себя. Несколько отрешенный от реальности, оглушенный я побрел по изъеденной сточными водами узкой периферийной улице. Кажется, она носила когда-то странное, лишенное смысла название. Ролетанская, или может быть да, да, Пролетарская.  Я шел по пустынной дороге и тягостно размышлял, заполняя голову пустыми догадками. Может, название произошло от слова «пролет», но тогда она именовалась бы по-другому. Пролетарская – бессмысленно, как и все то необъяснимое далекое прошлое. Иррационально, пугающе странно. Но люди жили. Непонятное, нелогичное, неправдивое - состоящее из одних только не прошлое. Спустя какое-то время, возможно, уже моя собственная дочь, повзрослев, искренне скажет: «не было такого прошлого». Того прошлого, где был я. А если и  было то чужое, нереальное, невозможное. То есть, тождественно осознает мои сегодняшние мысли, адресовав их непосредственно моему сегодняшнему времени. Не было прошлого. Ничего не было. Ни-че-го…
          Окна домов, в большинстве своем наглухо заколоченные широкими почерневшими досками, были однообразно темны. Лишь в редких оконных проемах смутно мерцали робкие огни. Ни души. Надо быть  самоубийцей, чтобы в такое время оказаться вне убежища. В одиночестве, без надлежащего вооружения и защиты. Таков в данный момент был я. Я понимал – нет смысла просить укрытия – никто и никогда не пустит незнакомца в близкую зону. Безопасность превыше достатка. Превыше любви. Превыше всего. Жить значит бороться. Единственная надежда на спасение - укрыться в городской больнице. Этот пароль я знал. Нужно было спешить. Я свернул с улицы и оказался в сквере у здания Генетического института. Тощие кривые ветки частоколом преграждали путь. Черные иссохшие руки плотных кустарников тянулись куда-то вверх, как будто там могло быть лучше. Как будто там, в черной непроглядной выси, возможно, существовать иначе. Пришлось обогнуть сквер и по узкой тропинке выйти к зданию института. Слабый отсвет полной луны от стальных щитов помог мне разглядеть темнеющее здание. Величественный дворец  науки сегодня производил мрачное впечатление. Стар, изломан и забыт. Зыбко прозябая в забвении, почти канул в лету, оставив от былого величия лишь нереальное видение. Призрак утопающего прошлого. Я перевел взгляд на памятник вождю. По-прежнему непоколебимо стоит, хотя многие мечтают давно его снести. Говорят, памяти диктатору не место в новом мире. Помилуйте, о чем вы?  Какой новый мир? Тот же, но раскрашенный еще более неприглядными и желчными красками боли и скорби. Новый лишь только потому, что стал более жесток, мстителен и равнодушен.   
         Вождь народа, минуло, кажется, немного времени, как его не стало.  Я застал его при жизни. Сегодня конечно, его авторитет низложен, а память о нем по большей части стерта. Новое поколение не знает его. Не зная, олицетворяет с абсолютным злом, которого просто не существует. Безоглядно ругая, ставит его на отрицательный полюс, наподобие непререкаемого догматического символа. А когда-то он был велик. Я искренне верил ему, и не только я один. Многие уверенно шли за ним, непоколебимо надеясь на лучшее.  Неизвестный мне скульптор изваял его в полном рассвете политического могущества. Молодого, сильного, мудрого, истинно нужного каждому в отдельности.
        Он грозно возвышается на гранитном постаменте, чуть откинувшись назад, опершись на мощный бугристый  хвост. Пронизывающий взгляд устремлен куда-то  вдаль. Охвачен тяжелыми мыслями о судьбе народа. Полон грандиозных планов. Он  взволнован. Жаберные щели широко открыты, огромный глаз слегка прищурен. Атавистический придаток показывается из-за  плеча, подсказывая  хозяину что-то в скрытый слуховой приемник. Да, он был велик. После его безвременной смерти все пошло прахом. Хаос захватил мир, повергая людей в перманентно растущее уныние; отчаяние - каждый знает это по себе. Мы рождены неизбежно отчаявшимися.
        Вдалеке взметнулась сигнальная ракета и послышалась яростная стрельба. Рядом санитары. Я кинулся на звук, с трудом пробираясь сквозь громоздкие древесные завалы. Ударился головой о ствол, упал, судорожно поднялся и внедрился в саму гущу.  Нагромождения поваленных деревьев здесь особенно часты. Их небрежно спиливают, но оставляют. Тупые предписания. Перелез через очередной завал, дернулся, зацепился о длинный сук и порвал брюки. Нога заныла, почувствовался смутный запах крови. Пытаясь пройти по широкому стволу, оступился, проваливаясь вниз. Рядом, в густых кустах послышался сдавленный вой. Я метнулся вверх, с трудом выбрался из затягивающих внутрь недр,  перепрыгнул через груду веток, упал, с трудом поднялся. Упал, вновь поднялся, нога стала неметь. Наверное, задел нерв. С невероятным трудом пробрался через последние преграды и побежал на звук автоматных выстрелов. К тому времени как я встретился с патрулем, стрельба прекратилась. Я поднял вверх окровавленные руки и назвал свое броское имя. После идентификации помог погрузить последнее бездыханное тело в карету и взобрался внутрь. Карета тронулась.
  -   Тебе повезло, вне укрытия в такое время. Рисковый, - обратился ко мне один из санитаров.
Он умелым движением отрезал от тела холодную конечность - решил перекусить, не дожидаясь необходимой обработки. Я никогда так не делал. Товарищи укоризненно посмотрели на него, но он продолжил трапезу. 
-   Это все пустые выдумки, – проговорил он, сглатывая большой кусок. Кровь стекла по его нижней губе и тонкой струйкой скатилась по широкой скуле. Капли упали вниз и отметились на грязном камуфляжном костюме темным пятном.
-   Лично я сразу вижу, здорово ли тело. Я даже по запаху могу безошибочно отличить здоровое тело от больного. Я жив – вот неопровержимое подтверждение моих слов. 
 -  Ты - идиот! Когда-нибудь подцепишь заразу и сдохнешь, – подал голос второй пехотинец. – Если ты думаешь, что твой чертов советчик, лучший из всех и не  может ошибиться, то ты не прав. Я знал одного малого, который во всем без исключения полагался на свой придаток. И он плохо кончил. Так плохо, что  даже старьевщики смогли выручить за его останки сущие гроши, потому как от него, кроме мозолистого клапана, по существу ничего не осталось. Ничего!
-     Или станешь одним из них, грязной, облезлой, паршивой тварью, – добавил третий. - Хочешь стать одним из них? 
Он снял защитный панцирь и обратился ко мне:
 –  Слушай гражданин, мне кажется я прав, не стоит жрать этих нелюдей без должной обработки.
-   Я согласен, не стоит. Разное говорят, но я думаю не стоит пренебрегать проверенными методами. А у вас сегодня большой улов, – констатировал я.
 -   Поймали целую группу, правда, повозиться с ними пришлось изрядно.
Мы ехали в холодной карете с зашторенными окнами.  Где-то далеко свирепо завывали сирены, и слышалась плотная пулеметная стрельба. 
-  На днях генеральный комендант подписал приказ о проведении крупномасштабных профилактических мероприятий – поэтому сегодня так неспокойно, – сказал санитар, заканчивая трапезу. -  Зачищаем город.
Он рукавом вытер с губ оставшуюся кровь и лег на распростертое тело твари:
  -   Выловим выродков, – будет спокойнее. 
           Я придвинулся ближе, рассматривая одну из умерщвленных тварей. Это была женская особь. Упругая приподнятая грудь указывала на ее молодой возраст. Прямой длинный нос, тонкие губы, длинные волнистые волосы, ниспадающие на белое лицо. Все-таки как они не похожи на нас. Неопровержимо твари, роковая генетическая ошибка природы, но почему-то в этот момент мне стало жаль их. Я пристальней всмотрелся в ее застывшее лицо и на минуту представил, что они в принципе такие же создания, как и мы. Вероятно, любят и ненавидят, только по-своему, по животному, иначе. Возможно ли это? Невероятно уродливы, да, антиподы нашего вида, противоестественны своей аморальной сущностью. Но могут чувствовать…мне, кажется, могут… Я отогнал от себя провокационные мысли и, устроившись поудобнее, задремал. Санитары предложили убежище в их лагере. Так что спасение было налицо.               
          Мне приснился дальний родственник  говорливый старик Дожан. Он сидел на своем любимом деревянном стуле в душной котельной и рассказывал о прошлой жизни. Не о своей, нет. Сам лично он это время не застал. Но воспоминания о былом передались ему от предков по наследству, как нечто ценное и дорогое. Он собирал нас вокруг себя и, раскуривая кальян с хмельной травой, подолгу рассказывал небылицы прошлого. Опоенные необычайными картинами,  странными персонажами и явлениями мы затаенно слушали старика и редко перебивали глупыми вопросами. Он сам так говорил, называя нас кривыми глупышами. Он искренне удивлялся, когда мы просили его описать, к примеру, кинотеатр или маникюрный кабинет. Нехотя он прерывал повествование и описывал то или иное интересующее нас место. Недоумевал, как будто речь шла об обыденных, повседневных вещах. Улыбался, кряхтел, пренебрежительно рассматривая наши удивленные лица.  Мультикомплекс, гипермаркет, интернет, кондоминиум – мы слышали незнакомые, странно слепленные слова и улыбались.  Мы в большинстве своем конечно не верили ему. Часто переглядывались и, незаметно крутя придатком у виска, передавали друг другу свои искренние сомнения. Но старик обладал настолько умелым свойством увлекать слушателей, что внимали мы его сказкам доверчиво и благоговейно.      
        Сегодня он приснился мне нарочито красивым, благородным, хотя в действительности не мог похвастаться ни тем, ни другим. Оседлав крепкое городское животное, он двинулся в неизвестном мне направлении. Обернулся, поторопил криком, махнув при этом рукой – следуй за мной. Поначалу я действительно следовал за ним, находясь на почтительном удалении, но в какой-то момент, сбавив набранный темп, пораженный открывшимся мне видом, потерял его. Он бесстрастно скрылся в очередном переулке и пропал, попросту позабыв о моем присутствии. Я остался один посреди безграничного городского пространства, окруженный мифическими магазинами, соляриями, парикмахерскими и, сверкающими на солнце гладкими поверхностями зеркальных стен, библиотеками. Подавленный их неописуемым совершенством и колоссальными размерами я стоял и плакал, заклиная вернуть меня обратно в свое время. Молил Создателя и плакал. Смотрел по сторонам, крутил затуманенной головой, не веря глазу своему, и плакал. Рыдал, как никогда в жизни. Молил сквозь стекающие слезы лишь об одном. О своем месте в своем времени. Каждому свое –  думал я, обильно промокая солеными каплями свои одежды. Каждому свое - молил я. Каждому свое…      

         Сегодня был первый день наступившего темного времени. Каждый год, предчувствуя наступления черной эпохи, тешишь себя надеждой, что на этот раз будет легче. Начинаешь готовиться заранее, запасаешь продукты, утепляешь жилище, изменяешься сам, подстраивая организм под новые условия. Конечно, будет трудно, но мы готовы. На этот раз я уверен в этом. Мы ничего не забыли, все предусмотрели. Мы справимся. Мы обязательно справимся, все переживут черное время. Все без исключения. Сегодня я думал также. Непоколебимо верил, не позволяя себе думать иначе. По-другому быть не может.
      Я с трудом отворил железную дверь и, взяв дочь за руку, вышел наружу. Глаза смутились и отказались помогать нам. Надо время чтобы привыкнуть видеть темноту – всегда говорил я дочери в этот день, когда мы впервые ступали на внешнюю землю. Но сегодня почему-то я не сказал ей этого. Наверное, пришло и ее время повзрослеть. Она лишь крепче сжала мою руку и, осторожно ощупывая ледяную землю, последовала за мной. 
Темнота окутала нас осязаемой пустотой, и мы растворились в ней. Надавила на плечи и взгромоздилась на нас. Нагло, бесцеремонно, осознавая свою вездесущую безнаказанность. Темнота давно правила нашим миром, как своей собственной вотчиной. И мы принимали это как должное.   
          Дочь прижалась ко мне и тихо спросила. Она произнесла это так, как несмышленые дети произносят непонятные и пугающие слова, касающиеся вечных даже для взрослых, вопросов жизни и смерти.
 -    Папа, – спросила она, с искренней надеждой на то, что я не смогу ответить на ее вопрос.  – Папа, – повторила она, -  а если завтра будет солнце?..