8. Курьер Гименея, или Тернии поздней дефлорации-2

Курьер Гименея (Тернии поздней дефлорации)

Из цикла «Свояк никакухи (Адепт нейтралитета)»

Окончание, начало: http://www.proza.ru/2009/04/24/774


3.
Филимон буксанул напротив крайнего левого окна швайнберговского особняка и лихо свистнул. В широком проеме немедленно возник неопознанный половой объект. Казалось, лицо его очень старательно пережевала лошадь, а потом вторично воспроизвела.

- Привет, крошка. – Низким, чужеватым голосом выдал Фили.
- Пвивет, Фивимон, - брызжа слюнкой прогунявила квазимо-дочка. – О, я так вада, сто ты наконец-то со мной загововив.
- Некогда мне с тобой лясы точить. Режь как на духу: че надо? Проходу не даешь? – а сам старался не смотреть на сочлененную готику.

- Хм, вюбви, - Эратия Швайнберг кокетливо вздернула левую основу шейного постамента. - Я тебя узе десять вет вюбвю, зестокий, - затворив зенки и скалясь, провякала судейская дочь.

- А… Давно б сказала. - Зевнул Филимон. - Ну, так чё? Давай что ль переспим?
- О-о-о! – исторгла она, выдавливая раму вместе со стеклом.
- Э-э-э, полегче, лапа. – Благоразумный адепт предпринял пятишаговую ретираду. - Не теперь же.

- А когда? - страстно бубнила дивность.
- Лучше завтра, - для приличия поразмышляв, предложил Филимон.

- Вадно! – простонала она. - Я спусю тебе спесиавную вестницу. Я два года ее вязава, – и с диким подобием томления закатила зрачки, которые только что виднелись на треть.

Филимон перекрестился:
- Ну-ну. Я что, по-твоему, дурак? Ты что меня, правда, за дурака держишь?
- Сто ты, сто ты? - испуганно вытаращилась дева. - Двя меня ты вутце Авена Девона.

- В самом деле? – Филимон скосился на оконные осколки. - Дома проверю. Короче, завтра жду тебя в... - Он назвал адрес. - Ровно в одиннадцать часов сорок пять минут. И чтобы ни на секунду не опоздала.

- Ува-ува, довогой. Я дазе ваньсе пвиду! - воодушевилась Эратия.
- Цыц ты! Сказано: в 11-45, и точка. Пока.
Распустёха извергла воздушный поцелуй, сравнимый с пудовой гирей. Филимон устоял...

***
В нанятых на сутки апартаментах Лиза накрывала постель. Филимон, сидя на подоконнике, угрюмо смолил сигарету за сигаретой. Лицо искрилось потным бисером. Парня пробирал озноб. Малый от природы выносливый, сейчас он пасовал. Предстоящее повергало в трепет даже его. Адепт нейтралитета знал, что это должен сделать только он. Физическая форма Мелье не внушала доверия и, тем более, уверенности, что нувориш справится с актом дефлорации 30-летней Эратии Швайнберг.
 
В 11-42 коридор сотряс чугунный переступ.

- Поцелуй меня, на всякий случай. - Упавшим голосом попросил самоотверженный человек. Лиза коснулась его лба холодными губами и благословила:
- Да пребудет удача с тобою.

Но в последние секунды малодушие смяло стойкость идущего на плаху.
- Я не смогу, я не выдержу. - Промямлил он, потея как скунс, и захныкал.
И тогда женщина железными пальцами пригвоздила мужчину к кровати:
- Фили, это нужно человечеству. Это твоя планида, в конце концов.
- Но у меня, же не встанет. Понимаешь? Не встанет! Я же лучше знаю. - Хныкал он, пятясь к балкону.

- Я предусмотрела это. - Со стоическим хладнокровием изрекла Лиза и извлекла из-под подушки загнутый огурец. - Вот.
- Ты все-таки настоящий друг, как преданная и большая лошадь. - С чувством молвил Филимон.
 
Раздался надрывный, злой, бесконечный звонок. Казалось, кто-то старается кнопкой продавить стену.
 
Лиза юркнула в чулан. Филимон взвел очи к лампе, постучал по лбу -  вместо дерева - и деревянной походкой потопал к входной двери. С усилием поднял сведенную руку и откинул задвижку...

***
Ему не выпадало счастья зреть Эратию целиком, ниже "бюста".
Увиденное повергало самые отважные и мрачные прогнозы.
Филимон превратился во влажный сталагмит.

То, что жаждало любви, попыталось прыгнуть и зависнуть на его шее. Из-за невольной филиной окаменелости смертоносный маневр вполне бы удался. Воспрепятствовала кривизна нижних отростков. Припозднившаяся девственница растянулась на пороге.
 
Затворив веки, Филимон поднял «рвототворную конструкцию» (такой  термин выродил его мозг) и с трудом препроводил на кровать. Участившееся сердцебиение сигнализировало об угрозе сердечного приступа.

- Быстрее… раздевайся. - Сглотнув сухость и отдирая верхние пуговицы на рубашке, он справился с удушьем.

Путаясь в сплетениях балахонов, "оно" кое-как разнагишалось. Стараясь не смотреть, Филимон спустил штаны.

- Я фсю зизнь мецтава посупать зивой цлен, - мыкнула она и опасно дергающейся рукой ухватила его гениталии. - А це эт он какой-то скукозенный?

- Убери... щупалы... - стиснув зубы, процедил Фили. - И не смей говорить. Ни единого слова. Или я за себя не... Или я уйду. Вникай, я сейчас тебя с головы до пупка накрою простыней. И ты будешь так лежать до конца. Это мое условие.

- А как зе цевоваться? - девственные губы раздулись в спасательный круг.
- После второго захода... И только через тряпку.
- Ну, вадно. Цево уз. - Вздохнула она, смирясь.

Филимон закутал ей верхотуру, отвернул лицо, обманно налег, скептически глянул себе под живот, нащупал под подушкой огурец, прицелился и мощным безжалостным тараном лишил Эратию, сами знаете, чего...

- А-яй! - вскрикнула она. - А тепевь потише. Так-так... Ах! С певвого ваза непвиятно. Но я пвивыкну, квянусь.
- Фуф, дело сделано. - Облегченно вздохнул Филимон.
- Как? Так быство? А поцему… так… сухо?
- Сто сухо? - спаясничал он.
- Ну, вить я цитала, долзно потець…

«Поди ж ты, начитанная стерва». - Прошипел Филимон, но озвучил так:
- Это ты с непривычки не почуяла. По второму заходу все будет нормалёк.
Трижды позвонили.

- Так! Тихо! Лежать и сопеть в тряпочку, а я провожу незваных гостей. И больше чтоб: ни звука. Иначе никогда меня не увидишь. Усекла?

Под простыней что-то колыхнулось, булькнуло и захлебнулось. Подхватив манатки и затворив дверь в спальню, он влетел в чулан.

Оттуда на смену выскочила Лиза. До неузнаваемости напомаженная и нарумяненная, она открыла входную дверь.

***
С безобразно зажмуренными гляделками и шаловливо протянутыми граблями господин Meлье водил пальцами, пока не наткнулся на живот нехилой девицы.
 
Свежий миллионер изумленно открыл глаза. Лиза была на полголовы выше Кламены, которая на столько же переросла бывшего киоскера. Это его дико смутило. А тут еще фэйс-палитра Лизы, в которой было мало общего с миленькими чертами соблазнительной псевдо-Эратии.

- Я, я... - заикаясь от волнения, зачастил старичок.
- Не нужно слов, - пресекла Лиза сильно измененным голосом. - Я сразу догадалась: вы и есть почтенный киоскер Мелье, столь уважаемый в семье моих хозяев. А я горничная господина Швайнберга. И в курсе всех дел Эратии. Она меня посвятила во все, да вот загвоздка: бедняжечка ужасно стеснительна. И поэтому поставила условие: я вам должна завязать глаза и только тогда подвести к кровати. Там вы и сольетесь. Еще одно условие невесты: соитие произойдет в полном безмолвии. Целоваться - через специальный флер. Позже, она наверняка будет менее скованной. И уж тогда вы обоюдно насладитесь по полной программе. Надеюсь, вам все ясно?

- Да... – жалобно протянул Мелье, из-за волнения не способный вслушаться в знакомую тональность и всмотреться в черты рослой поверенной любви.
- Так повторите условия.
 
Он потренировал память.
- Тогда пройдите вон туда. Один момент. - Она сноровисто наложила повязку и протолкнула жениха к телу желанной.

***
Путаясь в штанинах, Meлье не удержался и рухнул на скопление органов. Рученции Эратии среагировали, как парочка питонов, мертво сцепившиеся на шее старца. В страстном соитии обе убогости запыхтели шумней, чем сношающиеся кабаны.
Истерические хрюки… Несуразные чмоки через тряпку… И, с каж¬дой секундой все явственнее… угукание задыхающегося Мелье… На радость соседей, он вовремя закончил процесс.
Лиза успела нащелкать лишь пяток кадров.

Растелешенная в ходе акта Эратия скрючилась в обмороке то ли наслаждения, то ли совсем наоборот.

Лиза предусмотрительно набросила на женщину траченное молью одеяло, с трудом разомкнула ее пупырчатые пальцы, вынесла в прихожую полутруп Мелье, сняла с него повязку и облекла в кальсоны. Бедняге было так туго, - не до стыда. Мало что соображая, блуждающим взором окинул он «окрестности». Взгляд споткнулся о большой и скользкий огурец. Мелье не мог знать, что это и есть исторический инструмент дефлорации.
 
В его горле было суше, чем в печной трубе. Он нагнулся и подобрал зеленый бумеранг…

Давясь и легонько подталкивая, Лиза выдворила сексуального Мафусаила за дверь и скупо бросила напоследок:
- Ждите завтра записку.
 
Выждав минуту, она также покинула «съемную хату».
Филимон долго не мог унять хохота и слез. Эратия приняла восторги на свой счет.

- Всё? Довольна? – наконец, проговорил он.
- Цудо! Но втовой ваз он у тебя быв сто-то вявым, - прорычала женщина, срывая одеяло.
- Потому как без перерыва почти, - живо нашелся Фили. - В другие разы еще круче будет. – И триумфально объявил. - Поздравляю. Вы, мадемуазель, перестали быть девушкой!
 
Женщина смахнула подобие слез с подобия глаз.
- А теперь вот что. – Деловито продолжил Филимон. - Завтра запрешься в своей богадельне и три дня к ряду никакого допуска к телу... Кстати, ты знаешь мою фамилию?
- Откуда зе? Товько имя.

- Так. Имени тоже не надо. Если папаша будет домогать тебя вопросами, на все тверди одно: "Вюбвю Мевье." Тьфу ты, пропади пропадом... То бишь: «Люблю Мелье! Хочу жениться на Мелье». На третий день или там на четвертый папаша позовет тебя на смотрины. Смотри, для приличия поупирайся, а потом покажись. Если случится, ну там, скандал, уверяй, что  понесла от меня, то есть от Мелье, разумеется. Вот! Ну, а ежели возникнут всякие там неувязки, требуй комиссии медицинской. А когда поинтересуются, кто же устроил всю эту катавасию, тогда и брякни: Фивимон… Тьфу, пропасть, с тобою говорить разучишься.

- Но к цему все это? - удивилась Эратия, затягивая пару сшитых рюкзаков, ошибочно принимаемых за лифчик.
- Не твое дело. Не терплю глупых вопросов. - Скривился утомленный Филимон.
- Как пвиказес, довогой. Я твоя вецная Ева и Дзувьета! Ты тепевь от меня ни в зизнь не отвязесся.

- Ты когда-нибудь заткнешься!? - прорычал адепт. - Уматывай пер¬вая и помни, что я сказал. Усекла?
- Усеква. Цао, мой Аповвон! - последний комплимент оказался роковым: геркулесовский пинок выдворил задницу Эратии Швайнберг вместе с дверью…

Кое-как приляпав дверь к петлям, Филимон согнулся пополам, сиганул в уборную и, не прибегая к помощи двух пальцев, склонился над толчком...

4.
Двое суток господин Мелье барахтался на валерьянке. Припозднившаяся любовь молчала. Вне себя от тоски, ревности и сомнений, он бил лбом в стены, рвал бабочки и сикал на манжетки.
 
На третий день старче окончательно спекся. Сверло-мысль о любимой, вдруг отдавшейся и вновь недосягаемой, дырявила его и без того не образцовые мозги. В полдень третьего дня драма достигла кульминации. Мелье опрокинул стол, сорвал со стены портрет дедушки, утонувшего на "Титанике", вывалил из шифоньера свой мало-роскошный гардероб и принялся придирчиво наряжаться.

Если честно, он испытывал немалую робость перед великим и  неприступным гражданином Швайнбергом. Однако сила страсти сметала страхи…

Господин Мелье был застегнут, нафабрен и начищен, когда в дверь позвонили.
Внезапно.
Резко.
КАК ТОГДА…
ОНА!
ОНА?

Дыхание захолонуло. Сунув под язык сотую таблетку кардио-чего-то-там, он открыл дверь. Преображенная макияжем Лиза молча кивнула старому знакомцу и подала конверт.
Ноги миллионера подкосились...

С косяка сползя на пол, он прижал конверт к трепещущей груди. Заговорщицки подмигнув бедолаге, Лиза улетучилась.

С трудом очухавшись, старый ловелас вибрирующими пальцами разорвал конверт и после пятиминутных усилий разгладил письмо. Читалось по буковке в минуту. Медленный яд обливал травленное сердце.

«Любимый я глубако нистчасна. Я жертва виликой любови и чюдовещной жестокасти бисердешнова отца. Он затачил меня. Я заключоная в собст¬венам доме. Я погибаю. Но я хочу тибя. Я хочу быть тваей женой а естли ты пажилаишь то проста лиш любовнитцей, наложнитцей, верной сабакой. Приди и спаси миня мой рамео! Навеки твоя Эратия.
ПиС. У меня отче-видно затчатие от тибя мой первай и eдинcтвиннай»…

Дефицит знаков препинания в записке дочери образованного юриста не смутил. Да и что какая-то пунктуация перед сутью? Суть же била и пронзала.
 
В приливе тотальной страсти Мелье велел себе: "Вперед". Из квартиры его вымело под губной вариант арии тореадора.


***
…Двое суток господин Бруно фон Швайнберг пребывал в дурнейшем духорасположении. И вреднейшем, если не сказать - опасном.
 
Подумать только, Эратия объявила затворничество, голодовку и вопила о какой-то свадьбе, хотя ее косноязычие не позволило выяснить, кого с кем. Поначалу это даже как-то забавляло отца. Но потом стало злить: всякой свинине только и осталось бастовать, да права качать.
 
Раздражение усугублялось затянувшимся отсутствием привыч¬ного козла отпущения, точнее козлицы.

Конечно, по гамбургскому счету, судья был зол на себя. Просто привычно и однобоко спихивал всю вину на родимую кривобочку. Хотя именно ему всей его страшной, третьей, власти не хватило захомутать одного-единственного тихоню-дурачка.
 
Мужское поголовье города хорошо знало, что вот уже двенадцать лет дочь и папа Швайнберги с неизменным постоянством и неистребимым упорством  ставят ловушки на мужчин: одиноких и семейных, молодых и старых, спортивных и инвалидов. Эратия перепробовала все уловки, начиная с простейшего заманивания кавалеров через окошко. Папаша действовал куда изобретательней, к его услугам был мировой опыт юриспруденции. Он нанимал сводниц, шантажировал подозреваемых (в случае согласия на брак с его дочуркой, обещая поблажку), устраивал приватные встречи молодых с кучей «подлянок», лишь бы застукать «жениха» на нехорошем.
 
Судья методично организовывал посиделки в парках и на лужайках, буколики у дивной речки и в глухом лесу, круизы на яхте и в автомобиле, пасторали на уединенных виллах и в прочих интимных местечках.

Увы, ни разу ни один сильный представитель человечества не купился, не испугался, на поддался, не посягнул на девичью честь... Большая часть отделалась штрафами, а то и просто испугом. Лишь одному бедолаге удалось было инкриминировать попытку изнасилования с расстояния в шесть метров (свидающихся разделял ручей, который так и не был преодолен). Да и ту быстро опротестовали. Правда, потенциальным «посягателям» это стоило такой нервотрепки, что дурная слава вот уже долгие годы преследовала дом судьи. Мужское население старалось обходить зловещий особняк за квартал, а то и за два.
 
И тут те на Филимон, что случайно забрел на эту улочку в тот самый момент, когда Эратия любовалась солнышком через то самое роковое окошко!
Такого слона да на лисий капканчик?!
 
Иное дело – Мелье. Склочный и желчный сутяга о сексе и связанных с ним терниях забыл еще, когда крошка Эратия ходила на горшок. С таким могло и срастись. Еще, правда, вопрос: позарится ли на такого хмыря она?
Короче, мухомор стоил поганки, и наоборот…

*** 
Когда горничная доложила, что к нему пожаловал некий дряхлец, фон Швайнберг недовольно передернул губами и буркнул невнятицу.

Надо доложить, господин судья вообще не выносил гостей, и об этом прекрасно знал весь город.
Он яростно щелкнул пальцами и велел пустить…

Клопявый господинчик со шляпой в области паха поклонился грозному человеку. Грозный человек имел облик классической арийской бестии пятидесяти годов от роду, а в связи с ранней сединой - еще и белокурой.
 
Бруно фон Швайнберг был весьма моложав, подтянут, плюс на редкость круто скроен. Ввиду редкостной плюгавости шкета при шляпе, судейская ненависть к Эратии и прочим сопланетянам всклокотала.

- Какой задницей обязан? - учтиво окрикнул он суетливо мнущегося в дверях замызгу.
- Смею надеяться, моя фамилия вам прояснит всё, - заискивающе, но не без зачатка гордости и даже с предвкушением признания проблеял тот. - Я Жоффруа-Оноре Meлье, - и выжидательно обмяк.

- И ч-то? – холодно, с разбивкой проронил Швайнберг, начиная буреть. – После вашей аттестации я должен хлопать ушами по ягодицам?
- Нет, что вы? – обескураженный судейским лексиконом Мелье подавился - Но я ведь... Мелье. Тот самый…

- Ах, Мелье! - судья пришел в восторг, придавший ему сходство с Дракулой. – И что это такое Мелье? А? Может быть, спаржа, скрещенная с хреном, или архаичный гинекологический термин?

- Я думал, что... - очередная племенная неполноценность вконец растерялась, и это вогнало арийского демона  в душевную ярость. 
- Думать должны были ваши родители, прежде чем играть в любовь, - любезно осклабился чиновник, сжимая свекольные кулаки.

- Я, простите, совсем запутался. Такой салат в голове. - Беспомощно пролопотал Мелье и в силу рокового контраста побелел.
- А там разве попадается что-то другое? - измывался Швайнберг, обрушивая двухсуточные черные копи на счастливо подвернувшийся объект.

- Да. Но сперва выслушайте, - старик вдруг частенько затренькал. - Поверьте, я весьма почтительно отношусь к Вам лично и к вашей прелестной доченьке...
- Что-о-о?! - на губах доброго господина судьи кипела пена. – Глумиться?!
 
- Что вы, что вы? - струхнул Мелье. - Как можно-с. Ваше восхитительное дитя...
Потомок свирепых разрушителей Рима осуществил всего одно ко¬роткое, но резкое движение. У боксеров оно зовется «хук справа»...

***
Лишь третий водопадик вернул миллионера бытию.
- Ну как, охота шутить не отпала? - ласково поинтересовался великий юрист.
Открывшимся глазам Мелье предстала теряющаяся в высях пирамида. Ближнюю перспективу составила гестаповски широкая арка ног. Далекий верх венчали маленькая головка и перевернутый брюхатый графин, услужливо упокоенный на правом плече.

Вскарабкавшись на коленки, Мелье у подбородка вылепил ладонный шалашик:
- Я не могу вникнуть в причины вашего гнева, маркиз Бруно де… херр… фон… Швайнберг. - Лебезил он. - Я всего лишь хотел изъявить дань безграничного почитания и преклонения...

- Короче! - оборвал ариец, отставляя графин, и убрал руки за спину.
Будь что будет! - уяснив, чем чреваты в этом доме затяжки, решил Мелье:
- Я всего лишь хотел заручиться надеждой на ваше высокочтимое согласие узаконить брачные узы между мной и вашей дочерью Эратией, - протараторил он без запина.

- Ах ты, гнида галапагосская! - акцентируя каждый слог, судья брутально пёр на недомерка. - Молись же, гаденыш крапчатый, и зови свою маму, чтоб я засунул тебя туда, откуда она тебя выбз……
 
- Ай-ай... Не делайте этого! Вы убьете отца своего внука, - взвыл полнодурок, суча коленчатым юзом и прикрывая помертвелую личину.
- Как-как? - запнувшийся фон Швайнберг прищурил правый глаз.
- Да-да. Вот гляньте и убедись сами. - Трясущиеся персты протянули гневливому папаше записку от… (да-да, сомнений в авторе каракуль не было)… его дочурки.
Глаза ревнителя законности превратились в тлеющие чурки.

- Даже знаков препинания не проставила, гадёнка, - тихо сказал он, меняясь на глазах.
- Чародейка, - лукаво поправил Мелье, закатывая глазки.

- Когда успели-то? – голос судьи заметно мягчил, во взгляде замаячило сочувствие.
- Успели вот, - сконфуженно вздохнул Мелье, сдавливая плечами махонькую маковку: шаловливый пацан, да и только.

- Ну, вот что, парень! Если это хотя бы на процент правда, ты как миленький, женишься, и никакая комиссия тебя не спасет, - нервно растирая потные руки, посулил Швайнберг.
- Так я ж к тому всем существом своим и устремляюсь. И принудит меня не закон, а сердце. - Торжественно заверил романтик из киоска.

- И закон, - еще торжественней заверил Швайнберг. – Так! Ты вот что, ты сиди-ка тут, жди, - тычок пальцем в пол, - с места не сходи. И не вздумай попытаться утечь!
- Что вы, что вы? С трепетом и нетерпеньем жду милую мою горлицу.
- Смейся-смейся, голубок. – Без всякого уже юмора проскрежетал законник. – Потом-то вряд ли придется, - и выбежал из кабинета.

5.
Вернулся он вечность спустя. Сначала сам, потом втащил такое, что у Мелье отнялся язык.

- Что, горлицу узнаём по полету? - язвительно скривился Швайнберг. - Чародейка, мать ее домна?! Цыц! Извольте молчать! Теперь я и знать не желаю, ты ли хотел надо мной пошутить, над вами ли кто изгальнулся. Это уже неважно. Если ты ее трахнул и, тем более, если она понесла от… - колбасный палец ткнул киоскера в нос, - то ты у меня или на гильотину пойдешь или под венец. Выбор невелик, но tertium non datur*.
 
- Чего это? - леденея от кошмарной панорамы, выдавил Мелье.
- Того. Иль не признал? То ж ваша милая хваленая невеста Эратия. Надо же, такая… тьфу… а тоже ведь изловчилась. А ты не лунатик? Может, ничего не видел, когда ее... ею опохабился? - Защитник права не на шутку развеселился. – По мне б так лучше тины болотной нахрюкаться, чем на сию долину чистоты посягать.

- Так кто зе мне вуку пведвозив? - подало голосочек чадо, с сосредоточенностью верша эпопею по устранению носового фурункула.
Мелье качнуло: космос постигшего несчастья зиял во всей его непроглядности.

- Вот-вот. - Завизжал обреченный. - Она ждет другого. Не меня!
- Не-э-эт! - ухмыльнулся Швайнберг, досиня расплющивая в кулаке кисти жениха и невесты. - Слишком долго искал я эти половинки. Вы так удачно дополняете друг друга. Уз бовьно пвигозая павоцка. – Строгий юрист не отказал себе в удовольствии спародировать дочку.
 
- Папа, это не он. Ты вазве не видис? Тот быв моводой и здововый, а у этого и твахальник-то сто вет как стевся. - Ревела жертва поздней дефлорации, все еще не понимая, что клетка захлопнута.
- Я этот чирей в глаза не видел. – Мелье еще отбрыкивался, но скорее по инерции.

- Где мой Фивимон? Мой Фивимоса Мевье? – надрывно всхрюкнула Эратия.
- Кто? Филимон, Филимоша? Ты сказала: Филимон? Вот оно что! Но я-то не Филимон, - из последних сил заревел Мелье, пытаясь кусаться. - Я Жоффруа-Оноре…
- А меня не е... - ласково хихикнул папаша Швайнберг. - Будь ты хоть сам Жорж Помпиду.

- Так ты говоришь, его имя Филимон? - в отчаянии воззвал Мелье.
- Молчать! – судья присунул кровиночке кулак.
- Кто это такой? - брыкалась коварно соблазненная, в упор не признавая своего мужчину. - Я знать не знаю этого импотента. Папа, ну поцему ты пвинуздаес меня тевпеть обсество этого уводвивого павиана?

- Было б кому привередничать! - прорвало Мелье.
Судье довод понравился:
- Резонно! Сопло, заткни, – это уже дочке, - и отвечай, когда спрашивают. Кто такой, откуда взялся?
- Ну, Фивимон, Фивимон его звави, - вдруг успокоившись, созналась Эратия и, сунув в рот полпальца, стала скусывать коготок.

- Я подам в суд на этого подонка, - проскрипел Мелье.
- Я те подам. Сначала экспертизу по сперме учиним, а уж потом поглядим, что делать: тебя ли – в кандалы, Филимону ли - денежку презентовать.
Тут вошла гувернантка с пакетом для г-на судьи.

***
Фон Швайнберг недовольно поморщился, но вскрыл, из пакета выпорхнуло несколько фотоснимков. Господин Мелье во всей своей исподней неприглядности покрывал что-то не более эстетичное.

- Сомнений нет. – Спокойно констатировал судебный практик. - Вам обоим аналогов в природе не найти.
- Шантаж и фотомонтаж, - выдохнул Мелье. - Это ж ясно!

- Шантаж. - Согласился Швайнберг. - Шантаж, плюс изнасилование непорочной девочки с бзиком и особым цинизмом, плюс попытка опорочить имя ее отца. Да Филимону стоит выдать сводный приз. И этот будут приличные деньги…
Последнее слово странно возбудило Мелье.

- А деньги? А деньги? – он ухватился, как за соломинку. - Дорогой херр фон Швайнберг. - Старец совершил героическое усилие рухнуть на карачки. - Деньги! Я отвалю вам сто тысяч, двести... Миллион! Только избавьте от этого ужаса?
- Усопливься! А то статью за взятку присобачу. - Пообещал серьезный почти тесть. – Чего петушиться-то, коль невинен? Сделаем экспертизу. Она и установит, понесла ли эта... – папа брезгливо покосился на деточку, - это черт знает что... и от кого, – он перевел тот же взгляд на жениха.

- Не надо, - вдруг кротко попросил Мелье. Случившееся прокрутилось перед ним на всех стадиях, во всех подробностях, и он понял, что проиграл.
- Совсем другой разговор, - благодушно вздохнул Швайнберг. - И нечего тут истерику закатывать. Не хочешь с нею ложиться, так кто б настаивал?!. Я что, не мужик? Живите, сколь хотите поврозь, но в браке. Его голубчик мой, оформить придется.

Мелье механически кивал и думал, что лечь в постель ему не суждено не только с Эратией фон Швайнберг, но, пожалуй, и с греческой музой Эрато. Мужчина в нем умер в раз и на всегда.

- Ночуешь у нас. Чтоб без соблазнов… Ну, там типа смыться. Нам соблазнов не надо. Нам стабильность нужна. Чтоб до регистрации дожить. А уж там… – Энергично, но по-доброму рубил судья, блаженно потягивая светлое пивко. – Так что утром вас первыми и зарегистрируем, и обручим. Срочно и вне очереди. Для ускорения процесса использую служебное положение. Впервые, заметьте! Чего не сделаешь ради чадунюшки?

- Музики! Спвавивись! – подала голос Эратия и зашипела, зашипела. – Тогда вот есё сто. Товько чевез цевковь. Мое единственное усвовие!
- Какой позов! - Ватные ноги Мелье расползлись, дрепнув тело на палас.
- Комок дерьма. И как его на это хватило? Ума не приложу! - искренне недоумевал Швайнберг.

- Я не утеку, я миллионер, пустите меня, мне нужно одному побыть. - Ныл Мелье, разрывая душащий ворот.
- Как бы не так. От такого счастья и миллионы бросишь, и на край света нагишом ускачешь! - засмеялся Швайнберг, хватая сморчка за шиворот и транспортируя в спальню…

- А этот Филимон парень что надо... – довольный судья предался «потоку сознания». - Нет, это какое мужество надо иметь, чтоб оседлать и осеменить саму Химеру. Герой, что тут скажешь! - он оте¬чески чмокнул забывшегося Meлье в узенький лобешник…

***
Филимон открыл дверь и с тревожным ожиданием уставился на Лизу. В сущности, обоих страшило одно: не привлекли бы за мошенничество, шантаж, провока¬цию или как там еще...

- Ну и? – не выдержал он.
Лиза молча распахнула блузку, неверным жестом извлекла портмоне и, травя любимого ядерным букетом, рухнула ему на руки…

Наутро, обложившись купюрами, трио предавалось любви. Потом дальше считало деньги.  И снова предавалось… И пересчитывало по новой.

Приложив утюг к отекшему лицу, Лиза сказывала недолгую балладу:
- Накачали до ус…чки, до отвала. Чего я только не пила, чего не жрала... А Швайнберг целует меня и целует, а в перерывах орет: где этот славный сукин сын Филимон, почто сам не явился?! Я бы его лично расцеловал! А Мелье давится, но терпит, бледная поганка. А Эратия одно ревет: «Зацем Фивимон в меня не свив? А вместо него этот карвик Мевье?» Теперь, мол, я произведу нечто невероятное. "Успокойся. Невероятней вашей парочки природе уже не произвести", - добродушно хохочет папаша. Как ушла, не помню. Но везли на моторе, это точно.

- Точно! И спьяну оралом, небось, расплачивалась. - Съязвил Фили.
- Фи! Какой же ты неисправимый, Фи. Меня везли на личной машине судьи Бруно фон Швайнберга.

- Так ты еще и зоофилка. - Разрезвился Филимон.
- Почему?

- С горою свиней кувыркалась. Швайн, швайн, хрю, хрю… бе-е-е… рг…
- Отблагодарил! - восхитилась Лиза. - Нет, Швайнберг в классике покультурнее будет. Но тоже зверь!

- Да, не подарок. - Согласилась Кламена.
Два глухих удара погрузили квартиру в двухчасовое безмолвие...


* Tertium non datur – третьего не дано (с латыни).

1990 год

Иллюстрация скачана из Интернета и трансформирована, авторство не установлено. В случае претензии будет удалена.