Ишунь. 1945 год

Судьба и военная доля занесли меня в 1945 году в деревню Ишунь под Перекопом. Название это я помнила ещё из школьных учебников, связано оно было с гражданской войной. Сейчас же, накануне Победы в Отечественной, деревня представляла собой жалкое зрелище. Несколько уцелевших хатёнок («порядок», как тогда называли), землянки, в которых продолжали ютиться обездоленные семьи, разрушенное здание правления колхоза, едва восстанавливающаяся МТС и, по сути, больше ничего. А самое главное – совершенно разрушенное здание школы, в которой я должна была преподавать.

Преподавать – это очень сильно сказано, так как за плечами у меня только десятилетка. Ни знаний, ни навыков, ни методик – ничего.
Школьные занятия проводились в трёх маленьких домиках, в один из которых я направилась сразу же в день приезда. Первое, с чем я познакомилась при выходе из дома, – это грязь. Липкая, тягучая, непролазная, она сразу же охватила мои ноги целыми пудами непосильного груза. А надо сказать, что на мне были лаковые лодочки – единственно ценное, что сохранилось после разных передряг в эвакуации. И вот с этой стопудовой ношей на ногах я добредаю до так называемой школы и вхожу в класс, совершенно обессиленная и буквально погибая от стыда. И вдруг ко мне бросаются две высокие девочки (все ученики были переростками), снимают с меня туфли, приносят какие-то разношенные мужские ботинки, выносят мои злополучные лодочки в коридор, и весь класс встаёт и смотрит на меня не с насмешкой, как я ожидала, а с уважением и даже с какой-то жалостью. (По окончании занятий мои лодочки, тщательно вымытые и высушенные, ждали меня в коридоре.

Таким было моё первое знакомство с будущими учениками. Надо сказать, что прекрасные отношения с детьми у меня сохранились до самого конца моего пребывания в Ишуни.
Надо рассказать, что же тогда представляла собой вообще школа – на освобождённой территории, когда ещё не окончилась война. Парт в классе не было. Вдоль небольшой комнаты стоял длинный широкий стол с двумя скамьями по бокам. Места, чтобы выйти к учительскому столу, не было и при необходимости дети или проползали на четвереньках, или шагали прямо по столу, разумеется, разутые. Роль классной доски исполняла фанерная дверь, а в качестве мела использовалось содержимое немецких ракетниц, которые мальчики разыскивали в степи. Из этой же размельчённой пасты делали чернила. Учебников не было. Тетради сшивали из старых газет и писали между строчек. Только к концу учебного года начали приходить кое-какие пособия из ОблОНО. А дети всё-таки учились, стремились к знаниям. Сказались почти три года «под немцем».

Не обходилось без курьёзных ситуаций. Мне тогда было двадцать лет, а на вид – не более шестнадцати. Вот как-то, во время урока распахнулась дверь, в класс вломилась здоровенная бабища, руки в бока, и начала громогласно выяснять, «кто бил её Вовку». Я, конечно, стала лепетать, мол, идёт урок и прочие, с её точки зрения, глупости. И тогда она, ничуть не смущаясь, так двинула меня локтем, что я вылетела просто за дверь. На этом, как говорится, занавес опускается.

Кроме работы, были, естественно, и дела чисто житейские. Каждое моё утро начиналось с того, что я выходила на крыльцо и вглядывалась в окна соседних домиков: не мелькнёт ли где-нибудь свет. Туда и направлялась с совком: «дайте огоньку». Спички были только у некоторых счастливчиков, и огонь хранили пуще денег. Так, наверное, хранили его в первобытном мире. Нет огня – нет жизни. Принесённые угольки тщательно раздувались, и начинался день.

Хлебного ларька в деревне не было. Нам выдавали в месяц по восемь килограммов ржаной муки на человека. И я пекла ржаные лепёшки. А вокруг все хозяйки пекли хлеб в русских печах. Настал день, когда я решила, что «не боги горшки обжигают», и принялась за изготовление хлеба. Предварительно я получила консультацию у соседки, и всё сделала правильно. Беда была в том, что в моей хате не было русской печи, была только высокая «груба» с заслонками. Но соседки меня успокоили: в грубе тоже можно печь хлеб. Я разложила приготовленное тесто по формам, поставила его подходить, а сама разожгла огонь в грубе и стала ждать, пока моя печь разогреется. Позднее я узнала, что заслонки были неисправны, и всё тепло уходило в трубу. А тогда… Когда мне показалось, что моя груба нагрелась достаточно, я посадила формы с тестом в печь и через положенный час заглянула внутрь. К моему ужасу, тесто от тепла полезло из форм и норовило вылиться в золу. Я пыталась его спасти, начала двигать ухватами, но мои городские навыки оказались смехотворными, и результат был весьма печальным.
Сейчас эта история вспоминается со смехом. А тогда были слёзы. И целый месяц – даже без ржаных лепёшек…

В школе, кроме меня, служили ещё две учительницы. Раз в месяц одна из нас отправлялась за зарплатой в райцентр – посёлок Воинку. Хорошо, если попадался попутный транспорт: то тарахтела разбитая полуторка, то телега проезжала, запряжённая какой-нибудь клячей. Но однажды, когда была моя очередь, попутного транспорта не оказалось. До Воинки было десять километров. Я их благополучно прошла, но, увы, денег не оказалось и я, опять на своих двоих, отправилась в обратную дорогу. А тут начался дождь, сначала моросящий, а после перешедший в ливень с грозой и ветром, который бил мне прямо в грудь. Дорога моментально превратилась в кисель, а воздух – в воду. Попутчиков нет, спрятаться в голой степи негде. Несколько километров я прошла по шпалам, но потом железная дорога отвернула в сторону, и остаток пути я, в слезах и в грязи, прошла по совершенно размытой дороге. В довершение всего, за ливнем я как-то пропустила нужный поворот, пришлось возвращаться тем же путём. Добраться до дому не хватило уже никаких сил, пришлось стучаться в крайнюю хату.

Вот таким в моих воспоминаниях встаёт 1945 год: незабываемая деревня Ишунь и все злоключения, которые со мной там происходили.