В мире чайников, точка кипения

Она зашлась безудержным, яростным хохотом, волной истеричного безумства, накрывающей с головой, окатывающей, ошеломляющей ледяным фантомом вседозволенности. Минутная слабость, секунды, дарящие ощущение крайней беспомощности и всемогущества, одиночества среди толпы и пресыщенности общением в одиночестве. Испуг, слабость, передышка, в которой могут уличить и за которую, возможно, позже придется жалеть. Позже - если ты сейчас справишься и не сойдешь с ума. Позже, а сейчас…. Сейчас главное – дать выход накипевшим эмоциям. Накипевшим, наслоившимся, наболевшим, налетевшим эмоциям. Налетевшим, как налетает пыль, в итоге превращаясь из единичных едва заметных былинок в большой грязный свалявшийся ком грязи, пыли, паутины, мусора. В нечто омерзительное и непереносимое. В нечто, что давно уже пора выбросить, а не хранить в душе и не разметать по закоулкам.
Она сгибается, руками обхватывая колени, качается из стороны в сторону, с силой прижимаясь к ним лбом, тихо стонет, кусая губы в бессильной ярости, в гневе на себя, свою дурость и слабость. Кто-то из знакомых или родных – она не видела лица, да и впрочем, ей было все равно, кто – подходит, присаживается рядом на корточки, спрашивает, что с ней. Вопрос задан не то озабоченно, не то наигранно, с нотками раздражения или утомления. Конечно, видно, что ей плохо. Но как же этому знакомому-родному-близкому не хочется разбираться с ее проблемами. Не суть важно.
«Ничего, все в порядке. Просто мне немного поплохело. Ты иди, я щас. Все отлично» - да, так и следует ответить. Этого тоже требует долг, этика. Но…. Как же ей все это опостылело. Они же видят – не все, не все в порядке! «Что с тобой?» - как будто не видно, что ей плохо. Она может сказать и это, может огрызнутся и отпугнуть навязчивого лицемера. Да – у нее полная свобода действий. Но любое ее действие подвигнет собеседника на новое действие, связанное с чувством долга. Расспросить ее, разузнать, что случилось, уйти или обидеться, испугаться, попытаться успокоить ее или дать побыть наедине с собой. Она знает любой возможный шаг собеседника. И все – потому что так прописывает этика, давая на выбор всего несколько вариантов развития событий. Как же это все скучно, как мерзко и приторно, как бессердечно…. «Что с тобой». Ей обидно. И она обижается на саму себя, злится, одергивает свои мысли – она ведь знает, некоторые спрашивают от чистого сердца. Отвечают же им то, что они хотят услышать или то, что слышать привыкли – просто, чтобы не сбивать традиции. Или наоборот – спрашивают по привычке. Отвечают правду. Что она может ответить на столь «правильный» вопрос?
Из мыслей сами собой, непроизвольно вырываются и захватывают, окружают цветными, но туманными, поблекшими за года картинками образы прошлого.
«Что с тобой? Ты что, плачешь? Ты плакала?» - подруга склоняется над ней. Лучше бы она не говорила этого. Начинают дрожать губы, глаза, до этого кое-как сдерживающие влагу отчаянно борются с навязчивым, но правдивым ощущением – сейчас она заревет.
«Не-е-ет» - захлебывается своим жизнерадостным шепотом, дрожащей неискренней улыбкой. По щекам морскими ручьями растекаются, прокладывая все новые русла и ответвления, слезы. Горячие у уголков глаз, но быстро остывающие на воздухе и неприятно пугающие холодком горячую кожу – а щеки горят от стыда, от обиды, от жалости к самой себе. Она закрывает лицо руками. Подруга обнимает ее, успокаивает, тихо, с горечью посмеивается: «"Нет", а сама рыдает. Милая, ну как же так? Тиш-ш-ш... Все хорошо, все хорошо... Ну ладно тебе, ладно, перестань.... Не стоит это твоих слов. Не стоит....»
Наверное, эта подруга была с ней искренна. Хотя – кто знает. Она ведь не читала мысли подруги в тот момент. Но… она хочет верить.
Тот самый навязчивый кто-то дотрагивается до ее плеча, тормошит, повторяя ее имя. Зачем? Ах да, он ведь так и не дождался ответа. А что она может ответить на его вопрос? Ему ведь не нужны пространные объяснения.
На лице проявляется ироничная ухмылка. Понимающий человек видит, что в такой гримасе больше боли, чем смеха, но ее знакомый не относится к «понимающим». Он решает, что ей стало лучше, пытается разрядить ситуацию, как-то неловко шутит…
Странно, но сейчас, когда ей не до шуток, когда в груди ноет сильней, чем обычно, от непривычной боли в пустоту, когда голова болит, а в сознании пусто, как в желудке церковной мыши, когда хочется рыдать, но нет сил даже на то, чтобы выдавить из себя хоть слезинку, потому что не хватает слез на всю ту боль, что накопилась в сердце... она хочет смеятся. Потому, что ей смешно. Но смеятся не над шуткой, а над жизнью. Над собой. Над жестокой иронией конфузов.
И она смеется. Сначала тихонько хихикает благообразным смехом юной леди, затем начинает давиться смешками, пытаясь побороть их. Плечи вздрагивают, как при плаче, голова дергается вверх-вниз, словно шея больше ее не держит. Наконец, видя, что остановиться уже не в ее силах, она запрокидывает голову далеко назад, так, что кажется – шея вот-вот сломается – и хохочет. Громко, свободно, размашисто. И с каждым гогочущим звуком из легких, вместе с воздухом, выходит боль. Но смех убегает вдаль по коридору, а боль рьяно заполняет пустоту сознания, заставляя глаза исполниться многовековой тоски и печальной мудрости. Пелена отрешения услужливо прикрывает радужку, делая взгляд мутным, туманным, неясным и даже угрюмо-мрачным.
Гримаска легкой, но отягощающей жизнь муки зажимает клещами ее лицо. Но поверх ее, искажая все отточенные, блестяще выполненные линии и добавленные импровизацией штрихи, ложится грим радостного смеха, облегчения, неживой веселости.
«Что с тобой?»
Знакомый, – или знакомая, ведь она не видит разницы – который сначала смеялся вместе с ней, теперь в не наигранном смущенном изумлении, даже волнении, снова склоняется над ней. Да, теперь он действительно тревожится за нее, забыв свои проблемы. Что ж, хоть тут проявляется справедливость жизни – его или ее чувства вызваны не этикетом.
Хохот сменяется истеричным гоготанием, в верхних нотах которого слышны и рыдания, и одинокий вой, и беспомощный стон, и безумство человека, неожиданно завладевшего миром и столь неожиданно же его лишившегося. Она утопает в своей слабости. В мираже вседозволенности, в фантоме несуществования моментов «завтра» или даже «после истерики». Она купается в звуках собственного дикого смеха. С глаз слетает пелена, сверху плещется обреченность гения или сумасшедшего который уверен, что никто, увы, не способен его понять, а глубже, в самом зрачке скрываются простые чувства – тоска, боль, гонение, грусть, мудрость, безвыходность, глупость, смущение, непонимание и безумная радость того, что сейчас, наконец, можно хоть как-то их все выразить.
Она ныряет в отголоски ярости, бешенства, слышимых в ее истерике. Она пропускает мимо изумленные, испуганные внезапным проявлением чувств вскрики эха, несущего ее смех, ее хохот, как золотой песок, в комнату, попутно просыпая часть по коридорам дома.
Смех отбивается от стен, клокочущие звуки выходят из горла, как пар выбивается из чайника, если внезапно в момент кипения открыть крышку. Она смеется. Обреченно, тоскливо, яростно, ненавидяще, любя. Смеется. И в каждом смешке эмоции. Их все меньше, меньше, меньше.... И вот, наконец, из души вылетают последние отклики боли и тоски. Последние полупрозрачные облачка влажного, горячего пара. Она облегченно вздыхает – как же легко стало на сердце. Как же легко. Как же тяжко….
Да, теперь ей определенно немного полегчало. Этот смех, эта истерика – они были необходимы, чтобы успокоить душу. Выпустить пар.
Со стуком падает крышка. Та же воду - только чище. Тот же человек - только свободнее.
«Что с тобой?» - друг или подруга, знакомый или знакомая, а может – кто из родных все никак не может успокоиться, вновь и вновь задавая этот вопрос….
«Ничего» - она встает, отряхиваясь от пыли, смотрит на вопрошающего. Теперь она видит – это одна из ее подруг. Облегченно, спокойно и радостно улыбается. Подруга отвечает ей такой же улыбкой. На лицах обеих проявляется легкость и спокойствие. – «Ничего, все в порядке. Просто мне немного поплохело. Сейчас уже все прошло. Слава богу, теперь все отлично. Я потом объясню, что случилось - ты и так знаешь».
Понемногу уходит тревога с лица подруги, заменяясь пониманием и преданностью. Хорошее дело – забыть на время свои проблемы, чтобы помочь другому. Подруга знает – это вовсе не безумие и не приступ. Такое бывает. Бывает со всеми. И с ней было, и с другими. Со всеми людьми, со всеми чайниками…
Она улыбается, подруга обнимает ее, качает головой, что-то шепчет на ухо. Обе смеются. Ей хорошо – на улице солнце, зеленое лето, голова перестала болеть, рядом есть человек, который поддержит ее в трудную минуту. Главное ведь – вовремя выпустить пар. А что делать с проблемой, так вскипятившей ее? О! С этим она уже может разобраться – а в случае чего, ей поможет подруга.
Две фигурки слетают вниз по лестница, едва касаясь ступеней и, замедляясь перед дверью, плавно выходят на улицу. В мир людей. В мир медленно закипающих, бешено ревущих и уже остывающих чайников.