Мой ножик

Где-то классе в шестом у меня в школе пропал ножик. Поднимать шум по этому поводу мне не хотелось, потому что ножик, хоть я его и купил в магазине в Прибалтике, явно относился к группе запрещенного холодного оружия. Потом я таких ножей в продаже не видел. Нож был «рамочный».

Это значит, что для его открытия необходимо было выполнить следующие операции:
1)развернуть П-образную металлическую рамку в одну плоскость с инкрустированной под малахит П-образной емкостью для лезвия ножа;
2)повернуть в той же плоскости металлическую рамку на 180 градусов.
В результате этих действий, металлическая рамка перемещалась внутрь П-образной емкости для лезвия ножа, и оказывалась зажатой в руке, а само лезвие – поворачивалось на 180 градусов из своего хранилища и угрожающе сверкало из руки, держащей нож.

В отличие от обычного перочинного ножа, такое лезвие не могло сложиться при ударе, и нож являлся  грозным оружием нападения и защиты. Кроме всего прочего, лезвие ножа было из хорошей стали. Оно достаточно трудно затачивалось, но долго сохранялось в заточенном состоянии. Я любил металл, сталь, ножи и трепетно относился к заточке лезвия. Мои ножи, а их было несколько, и родители об этом знали, были заточены так, что ими можно было бриться (тогда мне этого еще не требовалось), резать инкрустированные корой тросточки, с их помощью можно было расслоить лист бумаги, а папа любил ими точить карандаши. Делал он это виртуозно. Папины карандаши были заточены так, что конус сточенного дерева был абсолютно ровный, ровнее, чем в результате использования точильной машинки.

Мои тихие поиски потерянного ножа в классе ни к чему не привели. Поиски в школе - тоже. Погоревав некоторое время, я успокоился и забыл про нож.

Всплыл он самым неожиданным образом. Прошло несколько лет, я уже учился в институте. В этом возрасте все уверены в себе, в своем здоровье и к рекомендациям родителей относятся с большим скепсисом. Нам кажется, что мы знаем лучше и больше наших родителей. Поэтому от предложений надеть что-то на голову, замотать шею шарфом и т.д. мы отмахиваемся, считая это их перестраховкой. И вот в осеннюю погоду со мной случилась беда. Мне продуло шею. Называется это – миозит. Я почувствовал, что заболел,  вечером, часов около девяти. Как всегда решил, что до утра все пройдет. Увы, я ошибся. Утром боль не только не прошла, а начала усиливаться. Мы с мамой решили, что я денек отлежусь дома, тем более что важных лекций в этот день не было. Мама заставила меня замотать шею шерстяным шарфом и оставила меня в покое. Я лежал тихо-тихо, стараясь не двигаться. Вечером и ночью боль начала усиливаться. Не помогало ничего – ни анальгин, ни тепло, ни покой. Любой поворот головы вызывал схваткообразные боли такой силы, что утром мама не выдержала и вызвала мне Скорую Помощь. Это была первая, и пока последняя, Скорая Помощь в моей жизни. Врач Скорой быстро распознал мой недуг, сделал обезболивающий укол, прописал огромные дозы анальгина, рекомендовал покой и тепло.

После укола я постепенно начал засыпать. Боль вначале притупилась, а потом стала медленно уходить. Расплылись контуры предметов в комнате, свет как-то потускнел, а звуки голосов в квартире стали слышаться как бы издалека. Я заснул.
 
Проснулся, как мне показалось, от очень громкого звонка. Посмотрев на часы, я понял, что после ухода врача прошло не более пятнадцати минут. В голове был слышен равномерный шум, мысли были какие-то стертые, сон еще не выпустил меня из своих мягких, но крепких лап. Постепенно сознание начало проясняться. Предметы в комнате становились все четче и четче. Шум в голове исчез, и я услышал два голоса. Один – был знакомый мамин, а второй – чужой мужской с каким-то нерусским акцентом. Мужской голос выяснял, где я был вчера вечером. Мама объяснила, что вечером я был дома и вот заболел. Мужской голос недоверчиво стал просить каких-нибудь доказательств. Меня удивило, что мама вместо того, чтобы выгнать его, терпеливо что-то объясняет. В какой-то момент она тихонько приоткрыла дверь, зашла в комнату и взяла со стола справку-освобождение от учебы и рецепты. Я приподнялся на постели и спросил, что происходит. Мама объяснила, что пришел милиционер, который интересуется, где я был вчера. Я хотел было встать, чтобы поговорить с ним, но мама решила иначе. Она позвала милиционера в комнату.
 
Вошел довольно высокий парень с усиками, лет тридцати, с капитанскими погонами, в шинели и фуражке, которую он снял на пороге комнаты. По внешнему виду стала понятна причина его акцента. Вел он себя очень  тактично. Представился уполномоченным отделения милиции, которому предстоит разобраться в одном деле. Я, естественно,  спросил о каком деле идет речь. Сказал, что нарушений перехода улицы я не совершал, в милицию не попадал, машины и мотоцикла у меня нет. Капитан рассмеялся и спросил, когда я заболел. Мама объяснила ситуацию, показала документы. Тогда капитан вынул из кармана полиэтиленовый мешок, в котором я увидел похожий на пропавший у меня много лет назад ножик. Он предложил посмотреть на него и поинтересовался, не мой ли. Я сказал, что на моем была выцарапана фамилия и, что утерян или украден он был много лет назад. Милиционер объяснил, что именно фамилия на ноже, привела его к нам в дом. И добавил, что мое счастье, что есть документ, подтверждающий мое заболевание. Оказывается, вчера часов в 11 ночи, моим ножом был убит человек.

Какими путями из класса мой нож попал в руки убийцы – представить себе не могу. Видимо путь был долгий. А ножик жалко. Уж очень был хорош!