Талисман

Утро только-только занималось, и в комнате было ещё темно. Фонари на улице уже не горели, и если бы не снег, надёжно упрятавший вечно грязные в остальное время года улицы, ориентироваться в квартире было бы трудно. Но сейчас предметы, хоть и расплывчато,  проступали и не грозили внезапным появлением перед рискнувшим пройтись без света.
Маленький мальчик не хотел вылезать из-под такого уютного одеяла, но, ещё не проснувшись окончательно, уже знал, что вставать нужно. Когда он был совсем маленьким и не умел просыпаться вовремя, он сильно  страдал, и не столько от того, что мёрз на мокрой простыне, сколько от непременных насмешек старшей сестры. Когда стал немного старше, маленькие неприятности прекратились, но долго не проходил страх темноты, и приходилось будить кого-нибудь из родителей, чтобы отвели в туалет. Наконец, папа  купил мальчику автомат, который не только имел грозный вид, но и мог очень внушительно трещать, если крутить маленькую рукоятку, напоминающую заводилку, которую, матерясь, крутили шофёры. С таким оружием никакая темень была не страшна. К тому же, поскольку мальчик ещё не мог дотягиваться до выключателя, папа подарил ему электрический фонарик, самый настоящий, китайский, работающий от двух круглых батареек и умеющий светить, как прожектор, или рассеивать свет по сторонам, стоило лишь покрутить отражатель. А ещё там была маленькая кнопочка, которая позволяла включать свет на короткое время. В общем, фонарик что надо. Без него вечером на улице делать просто нечего.
Вставать всё-таки не хотелось. Мальчик полежал ещё, прислушиваясь к себе – может, просто показалось, что нужно подниматься, и снова чуть не заснул. Потом горько вздохнул, сел, пошарил по полу ногами в поисках сандалий  и, как ни странно, нашёл их на месте (обычно он специально зашвыривал их куда-нибудь подальше, что бы лишний раз попользоваться фонариком) – это, конечно же, сестра побеспокоилась, из вредности. Всё остальное  было под рукой.
Нужно было поторапливаться, но он всё равно не забыл по пути погрозить автоматом фикусу, растопырившему в углу зала огромные листья, которые мама заставляла протирать влажной тряпкой чуть ли не каждый день.
Стараясь не очень громко топать жёсткими сандалиями, мальчик торопливо засеменил к туалету. Потом, боясь окончательно разгуляться, снова заспешил вернуться под одеяло, где его дожидался недосмотренный сон, в котором он опять летал – мама говорила, что это он растёт. Притворив дверь, мальчик на всякий случай посветил в кухню и остолбенел – по столу ползла чашка. Она медленно двигалась к краю, и мальчик  успел подумать, что нужно её остановить, но не мог сдвинуться с места. Как в замедленном кино, чашка долго летела к полу, пока, наконец, не ударилась об него и, подпрыгнувшие осколки не разлетелись в разные стороны. Всем своим маленьким существом мальчик осознавал ужас произошедшего. Ведь это была не просто чашка, это был огромный белый бокал. Он был таким большим, что мальчик мог выпить из него только половину, если не хотел, что бы лопнул живот. Но это так, ерунда. Не в этом была настоящая ценность бокала. И даже не в вензеле с переплетающимися большими, красивыми буквами КА, что обозначали - «Красная Армия», а в том, что этот бокал был папиным талисманом. Слово «вензель» мальчик тогда не знал, а про талисман сказал ему папа. Он сказал, что, когда на фронте ему подарили этот бокал, предупредили, что его надо беречь, потому что это - талисман. И мальчик был уверен, что папа вернулся с войны только потому, что сохранил бокал в целости и сохранности  (так любила говорить мама – «Все вещи должны быть в целости и сохранности»). И вот теперь этот чудо-бокал печально блестел осколками.
А потом мальчик подумал, что никто-никто не поверит, что бокал свалился сам по себе. И ему сразу стало зябко. Он стоял, дрожал и не знал, что делать дальше. Потом, решив оставить всё, как есть, вернулся в спальню и, зарывшись с головой под одеяло, забылся в тревожном сне. И приснилась ему гайдаровская «Голубая чашка» и несправедливо обиженная девочка, понять которую смог только  отец. Увидев дальше, как девочка с отцом  пошли куда глаза глядят, мальчик заплакал и ясно представил, как выговаривает за чашку ему мама, как ехидно и, вместе с тем, осуждающе смотрит на него сестра, как он пытается доказать, что это не он разбил, как ему они не верят, как мама безнадёжно машет рукой (совсем, мол, заврался), как он призывает на помощь папу, но того нет дома, потому что он уже десять дней, как лежит в больнице. Тут уж слёзы потекли совсем неудержимо, потому что мальчик подумал, что если папа, вдруг, умрёт, то в этом будет виноват он, так как позволил разбиться талисману. На этом драматическом месте мальчик проснулся, вытер пододеяльником слёзы и вылез наружу. Было совсем светло. В квартире – тишина. Мальчик  прислушался. Нет, никого. Быстро соскочив с кровати, босиком помчался в кухню. Не повезло – сестра была дома. Облокотившись на подоконник, она смотрела на заснеженный двор, где резвились её подружки. Значит, мама ушла и велела ей быть дома, пока не накормит брата. Он быстро осмотрел глазами кухню, заглянул в «мусорное» ведро и, убедившись, что и там следов его преступления не было, зачем-то решил посмотреть в буфете.
-Эт-то что такое?- спросила, не вовремя обернувшаяся, сестра. Затем, видя, что брат молчит, сцепила на животе ладошки и строгим голосом (совсем, как мама) продолжила:
-И почему босиком? Ты же большой. Я в пять лет не была такой бестолковой.
Мальчик и на это ничего не ответил. Ему было не до того. Он просто стоял и, озираясь, старался сообразить, куда же могла деться чашка, и почему сестра ничего про это не говорит?
-Ты чего трясёшься?- уловив, наконец, необычное состояние брата, спросила она.
Ответа опять не последовало. Тогда она подозрительно посмотрела на штанишки мальчика и, не удовлетворившись увиденным, пошла проверить постель. Мальчик в это время успел заглянуть в буфет. Осколков не было и там. «Мама всё выбросила,- догадался он,- и  велела сестре ничего не говорить мне до своего прихода. Только та всё равно не выдержит, помолчит немного, а потом начнёт язвить.»
Но сестра ничего не сказала и в этот раз, только заставила умыться, одеться и прийти есть кашу.
«Манная»,- отметил он про себя, вернувшись, и скривился.
Сестра, заметив его реакцию, тут же добавила в глубокую тарелку ещё один половник. Удовлетворённо хмыкнула и, сняв фартук, ласково сказала:
-Съесть всё! До моего прихода из дома, ни ногой!
«Эх, дожить бы и мне до десяти лет, я бы ей тогда показал!»
Мальчик вздохнул и принялся за кашу, предварительно убедившись, что пенки сверху нет.
 Мама вернулась часа через два. Всё это время мальчик провёл в тревожном ожидании, сидя на диване, и даже во двор не выглянул ни разу, хотя знал, что друзья уже вовсю резвятся на сделанной вчера взрослыми и залитой на ночь водой горке.
Раскрасневшаяся на морозе, мама вошла в комнату и прижалась спиной и ладонями к голландке. Печка у них была очень хорошая, выстуживалась медленно, и мама, зажмурившись, с удовольствием замерла. Потом, не открывая глаз, спросила:
-А почему мы такие смурные сегодня? Снова собака Баскервилей приснилась? Пожалуй, спрячу я Шерлока Холмса, от греха.
Она засмеялась и, заставив себя оторваться от печки, подошла к мальчику и легонько дёрнула за короткий чубчик.
-Да шучу я, шучу,- сказала она,- только ты, пожалуйста, перед сном читай что-нибудь повеселее.
А он и без того знал, что мама шутит. Он же помнил, как она всплеснула руками и обрадовалась, когда сын неожиданно для неё взял со стола книжку и стал по слогам читать. С этих пор у мамы появилось больше свободного времени, так как что-нибудь почитать мальчик до этого просил постоянно.
-Пойдёшь со мной к папе?- спросила мама, направляясь в кухню,- мне сегодня повезло – мёда сумела на рынке купить. Хочешь попробовать?
Мальчик очень хотел мёда, но он знал, что мёд нужен папе. Врачиха так  ему и говорила: «Хотите жить? Доставайте и ешьте мёд и сливочное масло». И мама всегда доставала, хотя папа не раз говорил, что это очень дорого, а он и так поправится, потому что у него есть талисман. А мальчик знал, что папа был тяжело ранен на войне, и видел, что мама часто украдкой плакала. Да, мёд был нужен папе и мальчик громко сказал:
-Не-е!
-Что, не пойдёшь?
-Мёда не хочу. Не люблю я его,- ответил он и сглотнул слюну. Но когда мама подошла к нему с чайной ложечкой мёда, он хоть и скривился, изображая отвращение, но до конца проявить характер не смог. А мёд был таким вкусным, что он чуть не расплакался.
-Не переживай,- сказала мама, погладив его по голове,- я много купила, папе хватит, и он обязательно поправится. А знаешь,- бодрым тоном добавила она,- говорят, в этом году мёда будет много и цены, говорят, снова упадут.
Про цены она, правда, сказала уже не так бодро, и завершила всегдашним:
-Слава богу, война закончилась.

По улице они шли друг за дружкой, иначе было не разминуться с идущими навстречу – тротуар был узким, в три доски. И было очень скользко. Поэтому мама сзади придерживала сына за поднятый воротник шубейки. Ещё вчера мальчик этому категорически воспротивился бы (он уже не маленький и очень ловкий), но сейчас шёл не артачась. Он вспомнил, сказанные как-то, мамины слова: «В проступках нужно признаваться самому» и теперь решал про себя, совершил он этот проступок или нет. И так был занят этой мыслью, что даже не остановился посмотреть на застрявшую на обочине «полуторку» и на извозчика, что-то весело крикнувшему шофёру из розвальней. Лошадь обогнала их, оставив после себя вкусный запах, шофёр замахал лопатой, мама позади постоянно оскальзывалась и, наконец, так дёрнула за воротник, что ноги мальчика уехали вперёд, а сам он плюхнулся на попу посреди тротуара. Вот тогда и пришло к нему решение – он всё расскажет сейчас папе сам, а папа  решит, виноват он или нет.
В больнице сказали, что папа сейчас спустится, и они ожидали его внизу. Мальчик не находил себе места и постоянно смотрел на убегающую вверх широкую лестницу под ковровой дорожкой. «Это сколько же её нужно чистить?» - почему-то подумалось, но тут он увидел спускающегося отца и весь напрягся. Он нетерпеливо ждал, пока закончатся обязательные поцелуи, «как ты?», «как дома? ну зачем столько принесла?» и  «собирал волю в кулак», как однажды папа ему посоветовал.
-Ты чего такой нахохлившийся?- дождался мальчик и получил свою порцию поцелуев.
Он машинально провёл ладошкой по лицу (не любил, когда его целовали) и мужественно выпалил:
-Пап, я разбил твой талисман. Нет, это не я, он сам разбился. Я из коридора видел.
Всё. Самое трудное позади. Мальчик поднял на отца глаза и увидел, что тот ничего не понял.
-Ну, чашку…  чашка твоя разбилась, которая талисман.
-Да быть такого не может,- как-то сурово сказал отец, и мальчик похолодел,- потому что она у меня в палате.
Потом были и слёзы облегчения и общий смех, заставивший остальных посетителей смотреть на них, и весёлое возвращение домой.
Все было хорошо.


PS. Он поставил точку, перечитал последнее предложение и расслабленно откинулся на спинку кресла. Нет, обычное удовлетворение после завершения работы не приходило. И он знал почему. Поначалу он совсем не так хотел закончить рассказ, а ближе к истине, но, вспомнив, что его как раз за это критиковали, решил придумать счастливый конец.
На самом деле всё закончилось не совсем так. Его отец, правда, в тот раз из больницы выписался, но прожил недолго. Он умер, когда его сын только-только закончил девятый класс.  Было отцу всего-навсего пятьдесят пять лет.
И чашка тогда всё-таки разбилась, не это ли стало виной ранней смерти?
Этот вопрос, оставшийся до сей поры без ответа, и подтолкнул к написанию настоящего рассказа, а не «Голубая чашка» Аркадия Гайдара, как многие успели подумать.