Под небом Севера

Документально-художественные заметки
Михаил Медведев

Под небом Севера
В данном цикле собраны зарисовки и репортажи автора, написанные в основном в период 2002-2006 годов, когда он работал редактором журналов в Ямало-Ненецком автономном округе, а также в 2008 году по итогам поездки в город Надым.
Часть материалов ранее публиковалась в различных изданиях.

От автора
В предлагаемом вам цикле зарисовок о Севере, я, конечно же, о многом не сумел сказать. Из сотен возможных картинок Севера я выбрал, на мой взгляд, самые интересные, но, возможно, я и ошибаюсь. В общем, если что-то и было не совсем так, то просто, наверное, виновато несовершенство человеческой памяти. А в целом…
Чечако
В одной из своих книг полярный писатель Олег Куваев рассказывал о командировочном человеке, который вознамерился сочинить художественное произведение на тему «Как недавно я летал на Север». Но что-то неожиданно повернулась в сознании того человека, когда он вдруг понял: «…найденные час или два тому назад слова мемуара предстают бессмысленными, глупыми и хвастливыми. В них есть личность рассказчика, слово «я», но нет Севера. И вообще все это не так, не так, все иначе…»
В 2002-2006 годах я работал главным редактором журнала «Надым» и по долгу службы мотался по огромной территории Ямала от Салехарда до Нового Уренгоя. Большая часть материалов, написанных на основе этих поездок, были дежурными, заказными и, разумеется, проданными (я не хочу сказать – продажными). Они были связаны с нефтегазовым освоением Севера. Мне приходилось бывать на нефтяных и газовых месторождениях, в линейно-производственных управлениях, расположенных по всей длине газотрасс, от берегов Ледовитого океана до Западной Европы, и приуроченных к ним «трассовых» поселках. Разумеется, и эти объекты также представляют известный интерес, но у меня, как у автора, они не вызывали ярких эмоций. Их описание было чисто ремесленной работой: заключается договор с заказчиком, обговариваются условия сделки, объем материала в страницах, сумма, сроки, перечень объектов, людей, свершений, планов и проблем. Учитываются пожелания заказчика, который всегда руководствуется одним из двух мотивов: либо тщеславием, либо преследует экономические или политические цели. Любому журналисту все это до боли знакомо. В любом случае заказчик должен быть белым и пушистым, а его враги, в том числе, злобная северная природа, очень плохими. А иначе зачем он будет платить деньги? Чтобы о нем писали правду-матку? Но правду-матку, как водится, пишут бесплатно, от нее звенит не в кармане, а в голове. Между тем, журналу нужно было выживать, он обязан быть и окупаемым и читабельным одновременно, и потому приходилось искать компромисс. Он заключался в том, чтобы «заказуха» в нормальной пропорции соседствовала с честными, объективными и интересными материалами, в которых автор без искусственных ограничений раскрывает себя и окружающий его мир. Вот почему в «северный цикл» вошли только те материалы, «заказчиком» которых выступал сам автор, сам организовывал себе командировки и описывал все так, как он видел, без оглядки на денежных мешков и авторитетов.
***

Сейчас, когда прошло изрядно времени, я продолжаю испытывать чувство неловкости за свои первые северные репортажи. Нет, они не были глупыми или хвастливыми, но они были чересчур восторженными и наивными. Тем не менее, из песни слова не выкинешь. Это была наивность чечако. Если помните, так в своих романах Джек Лондон называл новичков на Клондайке.
За три ямальских года я, возможно, и перестал считаться чечако, но стал ли истинным северянином, способным донести до читателя дух Севера, это вопрос. Я, например, так и не смог понять, что для северян означает слово «лениться». Мой друг поэт Юра Басков, ныне покойный, так объяснял. «Идем в зимовье, топим печку, валимся на нары и начинаем лениться. Сутки лежим, другие. Встаем только по нужде. А тут приходит один, «пузырь» приносит. Мы лежим, ленимся. Тот в одиночестве водку хлещет и матерится от тоски и досады. А мы лежим. Тот, обозлившись, уходит. А мы лежим. Благодать!»
Добавит ли сей эпизод что-то к вашему пониманию Севера? Конечно, нет. Только запутает. Север не познается только информацией. Если бы было так, я не стал бы писать о Севере…
***

Однако нам нужно определиться, что мы вкладываем в понятие «Север»? Где он начинается и чем заканчивается? С какого населенного пункта? С какой реки или побережья? С какой горы? С какой равнины? С какой, черт возьми, параллели? Когда я задаю себе эти вопросы, то начинаю думать и думаю очень долго и безрезультатно. Я прихожу к единственному выводу, что понятие это весьма относительное и необязательно означает высокие широты, паршивый климат и большие деньги. Жители Северного Урала, Северного Сахалина или Северобайкальска вовсе не считают себя северянами, хотя в топонимике названий этот термин присутствует. А вот сургутяне, живущие на той же примерно широте, отрастили павлиний хвост и величают себя северянами при каждом удобном случае. Где истина? Впрочем, с точки зрения цивилизованной Европы, почти вся Россия – это сплошной Север, снега и медведи. Поэтому здесь мы, скорее всего, сталкиваемся с вопросами традиций, а больше - человеческого восприятия: гордости или тщеславия.
Приведу другой пример. Огромная территория в России приравнена к районам Крайнего Севера, и живущие там получают так называемые «северные надбавки». На мой взгляд, словосочетание «Крайний Север» в данном случае не совсем уместно, поскольку обозначает не столько широту, сколько удаленность от Центра, то бишь, Москвы. Но так сложилось исторически. Субтропический Южный Сахалин также приравнен к таким районам, но расположен он на широте города Сочи, а в его лесах произрастает лимонник и дикий виноград.   
Существует также точка зрения климатологов, которой руководствуются строители. Они проводят границу Севера в зависимости, как вы понимаете, от климатических условий: начиная с определенной широты многоэтажные здания возводятся на сваях, в них предусмотрены тройные двери в подъездах и тройные рамы в окнах, застекленные балконы и прочие архитектурные излишества. Иначе строятся дороги, мосты, трубопроводы и еще много чего.
Есть множество других точек зрения: почвоведов, ботаников, зоологов, метеорологов, даже геополитиков. Но мы остановимся на одной из них, географической: граница Севера проходит вдоль полярного круга, то есть 66 параллели (если точнее, около 66,5 градуса северной широты). Эта невидимая линия есть граница полярного дня (летом) и полярной ночи (зимой). Ее мы и возьмем за точку отсчета. Кстати. В повседневном словаре кочевых ненцев-оленеводов понятие «Север» вообще не значится. Для них самым емким является слово «тундра».

Белое безмолвие
2002-2003 гг.
Те, кто волей судьбы попадали на Ямал, особенно зимой, часто отмечают один из главных характерных признаков этой земли. Плоская, голая, пугающая необъятность и безразмерность, замораживающая одним своим видом. Похоже на степь, но это не степь. Чтобы в полной мере ощутить всю ее враждебность человеку, недостаточно перемещаться самолетом – нужно ехать поездом или автомашиной. Например, моя супруга в город Надым, один из центров Газпрома, где я обосновался, приезжала дважды. Погостить на новогодние праздники. Один раз добиралась самолетом, как «белая кость» (три часа лета из Екатеринбурга на АН-24, и никаких проблем), во второй тащилась поездом до Нового Уренгоя, а затем тряслась до Надыма рейсовым «автобусом» - «Уралом» с кунгом (только такие «автобусы» в Надым и ходили, их называют «вахтовками»). Уточняю: каждый раз именно зимой. И вот, когда я поинтересовался у нее о первых впечатлениях, она минут пять смотрела на меня остекленевшим взглядом. Потом, даже вымученно как-то, изрекла:
- Белое безмолвие…
- Ты же украла эту фразу у классика! – возмутился я.         
Но ей было наплевать на мое возмущение. Она как бы выпала на время из действительности.
- И красные глаза вдоль дороги. Наверное, это были медведи.
А, ну да, глаза… Я не знаю, какие в темноте глаза у медведей. Вряд ли они стоят вдоль дороги, чтобы пугать путников. У кошек - зеленые. У песцов и лис – вроде бы, красные. А этих мышеедов тут действительно немало. Почему бы им не лазать вдоль нецивилизованной трассы по каким-то своим звериным надобностям?
***
 
Трасса и на самом деле нецивилизованная. Протяженностью три сотни километров. Это сейчас там почти на всем протяжении положили асфальт. А тогда… В распутицу дорога превращалась в непролазную хлябь, учитывая, что почва на всей территории севера Западной Сибири – сплошной песок. Да и зимой – колдобина на колдобине. Но альтернативы не было. Это единственная автодорога, которая связывала Надым с «большой землей». Дороги на Севере – это вообще отдельная тема, но это не наша тема. И все-таки скажу, поскольку исследовал ее довольно тщательно. Один километр полотна с бетонным покрытием стоит примерно миллион долларов, а бетон на вечной мерзлоте еще и «пучит» с началом холодов. То есть и ремонты стоят тоже баснословно дорого. Настолько дорого, что даже богатейшая газовая империя за сорок лет освоения Ямала долго не могла наскрести достаточно средств, чтобы связать Надым с Новым Уренгоем нормальной трассой. До Салехарда - окружной столицы - дороги вообще никакой нет. Правда, зимой выручают «зимники», рассекающие тундру во всех направлениях. Впрочем, я отвлекся...   
***

Итак, колдобины, глаза по обочинам, черная тундра и газовые факелы на горизонте, не столько раздирающие, сколько сгущающие тьму, нависшую над Белым безмолвием, по версии моей жены. Но по-настоящему белым оно станет, когда рассветет. А пока – черное. Черное безмолвие. Но и утром будет немногим легче, ибо мороз около пятидесяти. И расстояние до ближайшего населенного пункта исчисляется сотнями верст. И вы знаете, что, не дай Бог, что-то с машиной, у вас практически не будет шансов…
Да, я слишком хорошо это знал. Однажды по какой-то причине я опоздал на автобусный рейс до Нового Уренгоя. И вот этот самый «рейс», чтобы не скакать по колдобинам, решил срезать путь по «зимнику». Нашли его, кажется, на четвертый день. Карбюраторный «Урал» по дороге сломался (ненадежная это техника). Все 12 пассажиров, в числе которых и дети, замерзли. Естественно, насмерть. Все горящие части машины они сожгли, но это им не помогло. Не помогло даже то, что дорога шла по чахлому лиственничному лесу – потенциальному топливу. После этого я пошел в церковь и принял обряд крещения. Тем паче, что надымский поп давно меня возлюбил за пропаганду православия на страницах выпускаемого мною журнала и долго уговаривал. Но не поддавался я. А тут сам пришел…
***

В конце декабря 2002 года, когда я впервые отправлялся в Надым, застуженный Уренгой принимал гостей с поезда клубами испарений и отправлял их по разным направлениям. Например, на месторождение «Юбилейное», которое находится черт знает где. На месторождение «Заполярное», которое я видел только с воздуха. Или на Ямбург, что на побережье Обской губы, до которого я так и не добрался. Куда-то еще. Вахтовиков ждали комфортабельные автобусы, подобные которым только сейчас стали появляться на автовокзалах страны. В Надым же нужно было добираться, как я уже говорил, этими недоделанными «автобусами» - «Уралами» с кунгами. Либо «ГАЗелями», если подвернутся. Дискриминация какая-то…
Итак, бесконечная, выматывающая восьмичасовая тряска. Неприятные красные глаза вдоль дороги (я их, правда, не видел). Изрыгающие пламя газовые факелы, тщетно пытающиеся обогреть ненасытное полярное небо. Скелеты искореженных лиственниц… Пустота и дикость воспринимается не глазами, а всем существом, на подсознательном уровне. Все так, и я хорошо понимал свою жену. Не только на слабый пол так воздействует эта плоская, как стол, жуткая равнина, которой нет ни конца, ни края. Потом, конечно, привыкаешь. Не сразу…
И все-таки это самая сердцевина газовой кузницы страны, кующей валюту и олигархов. Рядом ехали женщины и дети, беззаботные, в предвкушении скорой встречи с родными. А над нами радужно колыхалось слабенькое северное сияние, едва просвечивая черное небо, на котором почему-то не было звезд. И тогда я понял, что и в этих в высшей степени негостеприимных краях все-таки можно жить. Впрочем, человек способен жить везде…
***

По прошествии восьми часов тундра неожиданно расступилась. Она как бы распалась на две части, будто рассеченная невидимым лезвием ножа. Машина выскочила на гладкий асфальт и помчалась к зареву огней впереди подобно дикому мустангу. Видимо, водитель вознаграждал себя за многочасовое издевательство коротким рывком на спринтерской дистанции. 
Да, это было поразительное зрелище. После бесконечности тоскливой тундры, которую я уже начинал ненавидеть, – сразу белокаменный город, иллюминированный, как одна большая новогодняя елка. Нет ни пригородов, ни скучных промзон. Просто: только что ты пялился в черноту, а через три минуты – уже на центральной улице ультрасовременного города в окружении многоэтажек, супермаркетов, неоновой рекламы, машин и людских толп. И огни, огни, кругом огни. Контраст даже несколько пугающий.
***

Я только потом сообразил, откуда столько огней в северных городах. Самых разных, каких только изобрело человечество, чтобы радовать глаз. Даже в небе плавают круги от спецпрожекторов. Удивляться тут нечему. Когда световой день два-три часа, да и то серенький такой, невзрачный, то поневоле захочется света. Его здесь так не хватает! Света и зелени. Потому в северных городах много оранжерей, в которых растут пальмы, щебечут тропические птахи, а в бассейнах плавают черепахи и небольшие крокодилы.
Итак, Надым. Центр обширного района, по территории сопоставимого с Францией, но с мизерным населением. Отсюда начинался газовый Север. Город, который вроде бы как задумывался, так и остался вахтовым, потому что, достигнув пенсионного возраста, люди, как правило, его покидают. Но покидают они его исключительно из-за климата, поскольку во всех других отношениях это один из лучших по качеству жизни городов в России. Форпост освоения первого газового гиганта – месторождения Медвежье. Отсюда шли газовые десанты сначала на Уренгой, а потом на Ямбург. Город с точно таким же населением, как Качканар (43 тыс. человек), но вместивший в себя по производственной мощи несколько десятков Качканаров.
***

Пока не обвыкся, этот маленький оазис цивилизации у самого полярного круга рассматривал заметно расширенными глазами. Ленинградские проектанты в начале 70-х «закрутили» город таким хитрым образом, что иной приезжий не сразу и сообразит, как из него выбраться, особенно в северной части. Монолитная стена наглухо спаянных друг с другом полукруглых многоэтажных домов закрывает внутреннюю часть города от пронизывающих ветров, и на набережную озера Янтарного попасть можно только через узкие арки между домами. По той же климатической причине строители спрессовали город примерно до консистенции коммунальной квартиры или, не к ночи будь помянуто, пресловутых шести садовых соток.
Так вот, среди первых моих надымских впечатлений, куда входила и строганина из муксуна или осетра (угощать коей в любом доме обязывает неписаный северный этикет), и бронзоволицые ненцы на оленях или «Буранах», торгующие с нарт тем же мороженым муксуном и олениной, и шок при виде магазинных ценников, и тройные оконные стекла с тройными дверьми в подъездах, и прочая, и прочая; в общем, среди всего этого обилия впечатлений особое место меня занимал здешний менталитет. Меня заранее предупреждали – ты возвращаешься примерно в семидесятые годы прошлого столетия. В социализм ты возвращаешься. По менталитету. Неважно, кто перед тобой – предприниматель или простой работяга. Я скептически улыбался. А напрасно. Потому что через три года я перебрался в Сургут – издавать очередной журнал. Этот пресловутый «северный» город мне не понравился: чересчур современен, как будто вырванный из контекста Севера солидный кусок Москвы. Весь из себя напыженный и напыщенный. Северным менталитетом в нем и не пахнет. Совсем другие люди, занятые только добыванием денег и собственным престижем: у кого авто круче, у кого квартира дороже. В Сургуте я почти не находил друзей: в глазах сургутян пылала некая потусторонняя целеустремленность, чем-то схожая с тундровой пустотой.
А в Надыме глаза у людей были осмысленными, я тут же оброс множеством друзей, к которым можно обратиться с любой проблемой: писателями, учеными, журналистами, да просто  людьми, с которыми тесно в обжитых индустриальных краях. В Надыме никогда не было пусто. Они и сейчас со мной, мои друзья, хотя общаемся только по переписке и телефону. Наверное, скоро этот менталитет тоже сметет неукротимая жажда наживы, и Надым приобщиться к цивилизации и так же будет ею поглощен, как другие города и веси. Но пока он именно таков. Говорили, что таким он будет недолго – пока не достроят нормальную дорогу до Нового Уренгоя. А ее достроили.
И еще: меня удивило, как надымчане называют то, что мы обычно называем «большой землей». Я ведь жил много лет на востоке страны: на Сахалине, на Курилах, бывал на Чукотке. Там о «большой земле» говорят иначе: «материк». Надымчане говорят: «земля». «Да вот, на «земле»… «Когда я был в отпуске на «земле»… И прочее. Вы поняли? Они все равно ощущают себя на отдельно взятом острове, только затерянном не в водном океане, а в бескрайнем океане тундры. И потому, видимо, вынуждены с особым тщанием относиться друг к другу, живя на острове, и соблюдать некую клановость, когда находятся за его пределами. Отсюда и особый менталитет. Просто «земля», и ничего более…
***

Надым действительно обеспечил людей достойными условиями существования. В силу своей изолированности он напичкан инфраструктурой «под завязку». Стоит хотя бы упомянуть о том, что в городе с 40-тысячным населением в 2003 году действовали девять школ, множество детских садов, пять филиалов вузов, один полноценный институт, да еще научный центр проблем Крайнего Севера. Кроме того, великолепный храм, несколько дворцов культуры, несколько музеев, мощная телерадиокомпания, не менее шести филиалов банков, даже салон красоты столичного уровня. Здесь никогда не бывает проблем с отоплением, горячей водой или ремонтами коммуникаций, да это и понятно, почему: Север все-таки. Но вот климат…
***

Изменить его не могут никакие потуги человеческого разума. Резкие скачки давления, недостаток кислорода, высокая влажность, дефицит солнечного света медленно, но верно оказывают разрушительное действие на организм. Люди, вернувшиеся на «землю» после десятка лет пребывания на Крайнем Севере, долго не живут, уже не могут адаптироваться. А многие уезжают и после тридцати лет своей северной одиссеи. Чтобы тут же умереть, вероятно. Ученые из Центра проблем Крайнего Севера давно сделали неутешительный вывод. После семи лет северного стажа «сматывать удочки» в теплые края не рекомендуется. Поэтому некоторые, которым дорога жизнь, навсегда становятся пленниками Севера. Я и на себе ощутил воздействие полярных условий. Нет, не холод, не огромные комары прямо в центре города, не ледяные ветра, не липкая жара и не скачки давления выводили меня из строя. Меня «убивал»… полярный день.
***

Полярная ночь здесь не бывает полной даже в декабре: на 2-3 час светает все-таки. Но вот полярный день… В первый год своего пребывания на Севере я еще не знал, что это такое. В отпуск я уехал в мае. Вернулся в июне. Попили с ребятами пивка в честь возвращения, и я отправился спать. Просыпаюсь. Ого! – три часа уже. Выглядываю в окно (а жил я на 12-м этаже) и зажмуриваюсь от резкого света, отбрасываемого золотыми куполами храма Первосвятителя Николая. Солнце торчит чуть не в зените. М-да, поспал… Собираюсь на работу. Выхожу на улицу. И только тут начинаю соображать: что-то явно не то. Слишком мало людей и машин. Слишком много тишины. Часы показывали три часа. Три часа ночи…
Пока я был в отпуске, солнце поднялось уже высоко. В июне оно только ползает по горизонту, почти не закатываясь. Освещение при этом почти не меняется. Поползает немного – и снова вверх. И так на протяжении многих недель. И тогда началась бессонница. Бесконечная, изматывающая. Организм десятилетиями привыкал спать, когда темно, поэтому этот самый несговорчивый организм упрямо отказывался спать, когда наверху торчит солнце. Так что… Единственное, что меня утешает: я не набрал роковых семи лет северного стажа. Значит, еще стоит пожить!
***

Оленеводы… Они на Севере, увы, превратились в этаких экзотических зверьков. К сожалению, я не этнограф, чтобы квалифицированно разъяснить читателю происхождение северных народов на Ямале. Даже одно перечисление заняло бы немало места. Ненцы, начавшие осваивать районы рек Надыма, нижней Оби и непосредственно полуострова Ямал в начале второго тысячелетия нашей эры. Ханты, расселившиеся в арктическом регионе гораздо позже, видимо, выдавленные из более южных районов татаро-монголами. Зыряне, имеющие скандинавские корни. Нганасаны, селькупы, энцы и так далее.  Но вот что удивительно: даже ученые-этнографы с солидным багажом статей и диссертаций основательно «плавают» в вопросе их происхождения. Как бы то ни было, к концу 19 века на севере Западной Сибири мирно сосуществовали различные по происхождению народы, не имея в этом полупустынном, неоглядном крае хоть сколько-нибудь заметного репрессивного аппарата, появившегося только после революции 1917-го года. Я же предлагаю остановиться на описании ненецкого народа (до 30-х годов 20 века их называли самоедами, самоядью, а то и просто инородцами). Хотя бы потому, что кочевое оленеводство другие народы перенимали у них.
В своих командировках по Ямалу мне не раз приходилось посещать стойбища, ночевать в чумах, достаточно тесно общаться с аборигенами и даже несколько раз участвовать в ритуале заклания жертвенного оленя.
Конечно же, для человека, воспитанного в совершенно иной культурной и языковой среде, многое в быту кочевников кажется неприемлемым. Например, выделывание оленьих шкур мочой. Или процесс удушения оленей, который мне представляется медленным, мучительным и потому варварским. Но ведь не зря говорится: в чужой монастырь со своим уставом не суйся.         
***

Ненецкий язык сложен и замысловат, древний язык тюркских кочевников, практически не имеющий ничего общего с европейскими языками. Как-то я увлекся его изучением, так, в шутку, зная наперед, что он вряд ли когда пригодится. В памяти сохранилось мало, буквально несколько слов. Например, «нани торова!», что значит «привет!». И еще одно выражение, которое я во время своих путешествий слышал часто, настолько часто, что его невозможно было не запомнить. «Пасы-ся». Это чисто женское ругательство, самое, наверное, страшное в их представлении. Буквальный перевод по соображениям цензуры привести невозможно, поэтому ограничусь более деликатным: «лицо женского полового органа». Додумайте сами. Потрясающий юмор у этого древнего народа, который мы считаем примитивным лишь на основании того, что он сохранил уклад жизни своих предков.
Если в чуме посторонний народ, ненецкие жены приберегают свое «пасы-ся» для более удобных случаев, когда вместе с ругательством можно пьяного мужа еще и треснуть по голове сушеным муксуном и пинком завалить его на ворох шкур, покрывающим чум по периметру. Но иногда, когда долго живешь на кочевье, к тебе привыкают. Ты еще не ненец, что означает «настоящий человек». Но ты уже свой. Заходишь в чум, и у хорошо воспитанной хозяйки тут же срывается: «Нани торова… Ой, извини, «привет!» Хотя стоит с «ее» ненцем пригубить с пол-бутылки (что скрывать - они большие любители возлияний), как она начинает  погонять его по чуму с криками «пасы-ся!». Ответной агрессии со стороны главы семьи обычно не прослеживается, как будто все это часть ритуала. Понукаемый хозяйкой, он пристраивается где-нибудь в уголке и затихает, рядом сворачиваются клубком маленькие оленегонные лайки, а на груди мурлычет обычный европейский полосатый кот - непременный обитатель почти каждого жилища.
Ну скажите, какой толк от кота в ненецкой кочевой жизни? Или для души не хватает лаек? И это еще раз доказывает – все мы, конечно, одного корня, ибо и дикому кочевнику, и утонченной английской аристократке нужен кот… Что-то я, кажется, не то сказал. Я имею в виду, натуральный кот, для души.   
Примечательно еще вот что. Чумы устанавливают исключительно женщины (их еще без тени юмора называют чумработницами), главная же обязанность мужиков - пасти оленей. Покрытие чумов из шкур также шьют женщины, традиционно используя для этого оленьи сухожилия - материал чрезвычайно прочный. А устанавливать чумы после дальних перегонов оленьих стад приходится много раз за зиму - после того, как олени выедают в округе весь ягель.   
***

Чум, несмотря на кажущуюся его простоту, является сложным, многокомпонентным сооружением. Чум для кочевников – это целый философский космос, где все имеет смысл, где есть свои нормы, предпочтения и запреты. Зайдя в чум, не рекомендуется сразу плюхаться на свободное место. Здесь веками определено, где должен находиться хозяин, где хозяйка, где дети и где гости. Вам укажут определенное место, где можно расположиться. Хозяйка быстро поставит низенький столик, выложит на него тундровые явства: оленину, рыбу. Сидеть возле столика придется по-тундровому (в обиходе такая поза называется сидеть по-турецки), а это без привычки не так-то просто. Прием пищи обязательно сопровождается чаепитием. В моей практике был случай, когда я выпил несколько литров чая, но никак не мог урезонить гостеприимную хозяйку, продолжающую упорно наполнять мою чашку. Общепринятое «спасибо» не оказывало на нее никакого действия.
Позже я узнал, что в ненецком языке нет слов, аналогичных русским «спасибо» и «благодарю». Эти слова у аборигенов заменяются поступками и устоявшимися традициями. Остановить поток чая можно одним-единственным способом: перевернуть кружку вверх дном и сказать: «Мась», - что означает «хватит». А покончив с едой и чаепитием, не следует тут же покидать жилище. Покинуть чум можно лишь тогда, когда хозяйка уберет со стола, вымоет посуду и уложит ее в ящик. Но и это не все. По установленному порядку дорогой гость должен посетить все чумы стойбища, а их может быть до десятка. И в каждом чуме его обязательно угостят чаем с сахаром, печеньем и маслом. Именно в силу последнего обстоятельства мне было жутковато бывать на стойбищах.
(привести ссылки на источники)


Вниз по реке
2003 г.
Встречный ветер свирепо бил с Обской губы, удваиваясь за счет скорости катера. Он надувал пузырем капюшоны и слепил глаза. Он вырывал из волн брызги и швырял их в лицо. Но это был теплый августовский ветер.
Да, шел август. Мой первый август на этой северной окраине государства. Первый январь, первый март, первый июнь - каждый из них запомнился чем-то, что никогда не повторится. Север раскрывается постепенно, как танцовщица в стриптизе. А затем неистово сжимает в объятиях так, что не вырваться. Но я точно знаю, что крепче всего помнится только первое путешествие, как первый обнаруженный тобой белый гриб, первый поцелуй и даже первый окунек, который тебе, семилетнему, вдруг сел на крючок.
Раскоряченные портовые краны провожали нас, радостно покачивая стрелами, и скрылись за очередным поворотом реки. Прощай, цивилизация. Прощайте, «великолепный кофе, который несет тепло нашей души», «Ваниш, который больше, чем отбеливатель», «Толстяк» с натуральным вкусом» и женские прокладки, марки которых мужья знаю лучше, чем таблицу умножения.  Нас манит неизвестность. Нам нужно заглянуть за горизонт.
***

Катер похож на прогулочный.  Стройный, с длинным коробом двухместной каюты и невысокой рубкой, с перилами вдоль бортов. На баке – легкомысленная скамеечка. Не поверишь, что такие курсируют в районе Полярного круга. Но внешний вид обманчив. Плоское днище дает преимущество перед  другими судами на этой мелкой, пробившей русло среди сплошных песков, реке. А приличная скорость оправдывает малую грузоподъемность. Навидавшись за свою жизнь океанской плавучей техники, от маленьких «жучков», которые водятся только в бухтах, до «плавующих городов» - плавбаз и плавзаводов, которые в бухты не заходят никогда, - я весьма скептически глядел на несерьезные речные посудины. А напрасно. Иногда эта «мелкота» вырывается даже на просторы Обской губы, которая, взбесившись, мало чем уступит Тихому океану.   
***

За кормой в пенных бурунах, раздуваемых ветром, рождалась и тут же таяла радуга. Она бежала вслед за катером – наша собственная маленькая радуга. На блеклом небе – тусклый солнечный диск. Рыжая вода. Почти белоснежные пляжи, каким позавидовали бы лучшие курорты мира. Низкорослый лес вдоль плоских берегов.  Почти падающие в воду замшелые ели. Неповторимый коктейль речных и таежных ароматов. Волнующее ощущение первозданности бытия. Такой река была тысячу лет назад. Но и сегодня мало что изменилось. Если бы не встречные суда. Ладно, пусть не тысячу – пятьсот. Ведь освоение северных земель русскими переселенцами началось в XVI веке. В одной из летописей упоминается имя поморского промышленника Юрия Долгушина, который, находясь в пути на Мангазею, вынужден был в 1598 г. зимовать с отрядом в городке Надыме. Плыли без всяких моторов, а на берегу стояли ненцы и обстреливали их из луков. Плохо стреляли, иначе нас бы здесь не было…
***

Вадим Гриценко бегал вдоль бортов с маленькой видеокамерой. Иногда он опасно свешивался за перила, пытаясь выигрышно заснять особенно красивый бурун за кормой. Я бегал с маленьким фотоаппаратом. Иногда мы сталкивались.
Вадим – историк, проректор гуманитарного института, несколько лет преподавал науки в национальном поселке Кутопьюган, что на берегу Обской губы. Шесть лет. Он говорит, это были лучшие годы в его жизни. Он явно попал в родную стихию, иначе, почему у него такое мокрое, но довольное лицо? Он немало пошлялся по Северу, а я – по Востоку. Мы оба своего рода - невольники странствий. И потому плывем вместе.

***
Меня «купили». Капитан сказал: «Держи штурвал, я сейчас», - и смылся. Я взобрался на высоченный, как в ресторанном баре, табурет и впервые в жизни взялся за штурвал. Все шло хорошо – рули и наслаждайся жизнью, - но за извилиной реки прямо по курсу замаячил берег. Я с натугой повернул колесо влево. Судно сохраняло прежний курс. Я слегка запаниковал и повернул штурвал еще круче. Катер несколько секунд раздумывал, затем неожиданно резко повернул и полез на бакен, обозначающий фарватер. Я в панике начал выкручивать штурвал в противоположном  направлении. Не тут-то было: катер перся прежним курсом. Проклятие! Добавил еще несколько румбов. Посудина нехотя замедлила левый поворот, немного подумала, затем галопом понеслась к правому берегу. Очень быстро понеслась.
До меня начало «доходить». У судна, даже у такого «недоростка», инерция куда больше, чем у автомобиля. Значит, нужно чувствовать руль (тьфу – штурвал!), а этому так сразу не обучишься.
Ну, да ладно, капитан. Пошутил. Он же ничем не рисковал – мы шли по середине реки. А вот Гриценко я никогда не прощу – он снимал меня на видеокамеру в открытую форточку рубки, в то время как я матерился сквозь зубы и потел. Кажется, он это все и подстроил.
***

Ивлевские пески. Первый пункт, где мы вышли на берег. Легендарное место. В начале семидесятых здесь была перевалочная база, стояли двухэтажные дома.  Предтечи Надыма. Капитан хорошо помнит то время. Большегрузные суда с большой осадкой из Ленинграда, Мурманска, Архангельска северным морским путем добирались только до этого места и здесь сваливали груз. Выше по течению они подняться не могли из-за мелей. До строящегося Надыма грузы доставляли уже речным транспортом.
Ныне от поселка ничего не осталось. Кучка  расслоенного красного кирпича на берегу. Разрушенные бетонные плиты. Полусгнившие бревна в сотне метров от берега. Заросшие крапивой ямы. Все. Дикий пойменный лес быстро сожрал все следы человеческих рук. А еще говорят, что мы-де губим природу. Пусть бы приехали на Ивлевские пески и посмотрели, кто кого губит. Одно хорошо – огромное количество княженики. Грустно все это…

***

«Лихтер»*, - объявил капитан. Местная достопримечательность. Огромное количество ржавого железа, которое так и просится в переплавку. В начале 70-х эта океанская баржа немного не достигла Ивлевских песков, ее, говорят, затерло льдами. Монстра переломило пополам и выбросило на левый берег. Полярный «Титаник». Взобраться на баржу можно только при помощи альпинистского снаряжения. Вехи на пути к современному Надыму…
Вадим позирует на фоне ржавого борта. Он еще не знает, что его линялая полевая униформа неопределенного цвета почти полностью сольется  с такого же цвета бортом бывшего лихтера. Останется только рука – маленькое белое пятно на темном фоне. И столь же белая морда лица. Остальное исчезнет. Вадим очень расстроится.
***

В полдень свернули в Нижний Ярудей. Моторист  расстелил в каюте крупномасштабную карту. Она была испещрена густой паутиной рек, проток и речушек: «Плывем вот сюда». Как флотские, черт возьми, разбираются во всем этом? Капитан лихо гнал судно по узкому Ярудею, изобилующему крутыми поворотами. Он как будто специально прибавил газу, или так мне показалось? Нас ежесекундно клонило то вправо, то влево. Того и гляди, врежется в берег.  Но, он, конечно, не врезался – он здесь каждый метр наизусть знает.
Пойменный лес загустел, задичал, протянул над водой ветви ивняка и берез. Волны от катера эффектно накатывали на песчаные мысы. За очередным изгибом слева по берегу вдруг показались собаки, целая свора мягких пуховых зверей. Они бежали параллельно курсу катера и радостно тявкали. Затем показались моторные лодки и дом на высокой террасе. Причалили. На террасе, под лиственницей, стоял неулыбчивый мужик в телогрейке и молчал, покуда мы почти по отвесному склону карабкались к нему в гости.
Я испытал легкий шок, обнаружив возле дома огородик, засаженный уже цветущей картошкой. Вот тебе и Полярный круг!
***

Вскоре нас угощали салатом из свежих помидоров и огурцов. Нет, это даже как-то неприлично: не для того же мы забрались в этакую глухомань, чтобы нас кормили свежими овощами. Не такая уж здесь, выходит, глушь – сообщение с городом регулярное.
А чему удивляться. Это ведь своего рода загородная дача для генералов газпрома и отцов города. Богатый бордель, надежно укрытый среди тайги и нагромождения бесчисленных речных проток. С вертолетной площадкой, причалом, баней и огородом. Со сторожем и лакеем в одном лице. Сюда белая кость приезжает резвиться с девочками, рыбачить и охотиться. Сюда их чрезвычайно дорогостоящие тела доставляет такой же, как у нас, катер, но с салоном, отделанном в духе куртизанских будуаров, или комфортабельный вертолет с повышенной звукоизоляцией. Им бы и в страшном сне не приснилось, что в их тщательно законспирированное гнездо проникнет журналист. Я уверен, что был первым журналистом на этом берегу. Но я их не стал выдавать. Это уж верх неблагодарности – воспользоваться газпромовским катером, чтобы поливать грязью Газпром. Бессмысленно и опасно. Я понял, почему хозяин был хмур.
Задерживаться не стали. Попрощались с ласковыми собаками и хмурым хозяином и отправились дальше.
***

У нас проблема – наше средство перемещения сломалось. Что-то с рулем. Команда, вдоволь наматерившись, полезла в пропахшие соляркой раскаленные недра катера.
Тем временем мы с Вадимом пытались рыбачить. Не тут-то было – иногда хотелось самому залезть в воду и попасться самому себе на крючок. «Вадим, в этой реке нет рыбы». Гриценко иронически ухмыльнулся – что бы на Севере не было рыбы! Но рыба, если и была, куда-то ушла. Может быть, ее пригласили в гости. Затосковав, мы легли спать.
Команда вылезла через три часа, перепачканная мазутом с головы до ног.
Поплыли дальше.
***

Ближе к вечеру капитан бросил якорь возле какой-то протоки: «Здесь должна быть рыба». Со дна поднимались клубы взбалмученной катером мутной воды. «Издеваешься!?» Однако уже через пять минут у одного из нас задергался поплавок. Вот это другое дело! В ведре заплясал средних размеров чебак. Кровь сразу быстрее заструилась по жилам. А ведь хотел помочь Гриценко приготовить ужин. «Вадим, извини, три года не рыбачил, не могу оторваться».
За час натягали с полведра чебаков и немного ершей, моторист выудил килограммового язя. Капитан наставительно поучал: «В Надыме чебак не тот, что у вас. Здесь жирный чебак. Совсем другая рыба». Я не успел спросить: что значит, «у вас». Если бы судьба треснула его по загривку, и он порыбачил бы в низовьях Амура, он бы тогда понял, что такое жирная рыба.
Клев стал стихать – видимо, у жирного чебака проснулся инстинкт самосохранения. Съели гриценковский суп и поплыли дальше.
***

Весь вечер и всю светлую полярную ночь колесили по Ярудею и Надыму, повторяя один и тот же ритуал: останавливались в протоках, забрасывали удочки и отлавливали глупого чебака, покуда он не умнел. А поскольку умнел он быстро, мы вынуждены были плыть дальше.
Затем кончились черви. На каком-то островке я высадился в поисках наживки. Увы, в половодье остров явно полностью затапливался, и вся моя добыча – несколько тощих бледных заморышей, обнаруженных под плавником. Зато обнаружил недавнее кострище с кучей пустых водочных бутылок. Это было невероятно, но, без меры уставший, я уже ничему не удивлялся.
***

Однажды мимо пронеслась моторка. Мы увидели бронзовые неулыбчивые лица национальных меньшинств, безразлично скользнувших взглядом по четырем истуканам с удочками.
Капитан, изнемогая от усталости, отправился спать. Я поплелся следом. Гриценко с мотористом топали сапогами по палубе до восхода солнца, выдергивая  всякую несолидную мелочь. А что еще поймаешь на вареную кукурузу? Азарт рыбака сродни азарту карточного игрока. Спать они так и не легли.
***

Наше маленькое путешествие заканчивалось. Снова за нами с лаем бежали собаки,  осталась позади ржавая глыба лихтера и стертые с лица земли Ивлевские пески. Однажды заметили два ненецких чума. Вскоре из-за леса показались и портовые краны, скорбно воздевающие к блеклому небу длинные конечности – не рады, что мы вернулись?
Капитан откровенничал напоследок: «Для меня эта работа – отдых. А за отдых мне еще и деньги платят». Я завистливо вздохнул.
***

Зимой мы будем вспоминать наш недолгий маршрут. На память останутся видеокассеты и фотографии. И запахи реки. И грозно скученные на горизонте тучи. И бьющий в лицо ветер. И неистребимое желание уплыть как можно дальше. Жаль, что все интересное так быстро заканчивается. Но ведь после зимы наступит другое лето, и мы наладим новые пути…

* Лихтер – несамоходное сухогрузное судно баржевого типа.


У самой кромки северных морей…
2004 г.
Из записной книжки
«1 ноября 2004 г. Я всматриваюсь из окна гостиницы в свинцовую бесконечность Карского моря и тщетно пытаюсь нарисовать в голове географическую карту. На какой же градус северной широты забросила меня нелегкая на сей раз? Позади около пяти часов вертолетного рева, три промежуточные посадки (Старый Надым, Яр-Сале, Бованенково), тряская дорога на вахтовом «Урале» вдоль морского побережья от аэропорта до поселка и недолгая процедура вселения в гостиницу.
Поселка в привычном представлении здесь, впрочем, не увидишь: впечатляющее размерами четырхэтажное здание конторы-общежития Надымгазпрома, погранзастава, вахтовый жилой комплекс, столовая, пекарня, овощехранилище, балки, хаотично, на первый взгляд, расположенные производственные объекты, буровые вышки на горизонте, резервуары для ГСМ, продуктопроводы, газовые скважины, по соседству с новым поселком – брошенный поселок Карской экспедиции, и все это на огромном пространстве в десятки квадратных километров. Оседлостью здесь и не пахло. Все до единого, за исключением пограничников, работают вахтовым методом». 
***

Итак, Харасавэй. Северо-запад полуострова Ямал. С одной стороны – море, с другой – плоская, заснеженная, клинически голая тундра.
Именно на Харасавэе в 70-90-х годах прошлого века базировалась знаменитая Карская экспедиция, «разбурившая» весь полуостров Ямал и открывшая десятки месторождений углеводородного сырья. Поблизости размещался батальон ПВО. Сегодня о них напоминают брошенная техника, пришедшее в негодность жилье и склады ГСМ. В 1999 году Ямалнефтегазгеология вместе с входящей в нее Карской экспедицией была обанкрочена и существует только формально. А небо России в этом районе Арктики после расформирования батальона оказалось открытым. Как, впрочем, на всем Севере: в результате «организационных мероприятий» в Вооруженных силах более ста полков ПВО прекратили свое существование.
***

Один мой товарищ как-то написал стихи, две строчки из которых долго будоражили воображение:
«У самой кромки северных морей
Ютится стойбище Харасавэй…»
Только лично побывав на Харасавэе, я выяснил, что никакого стойбища здесь нет  и в помине. Есть речка Харасавэйка, есть мыс Харасавэй. Но стойбища, такого, как, например, Ярцанги, просуществовавшего десятилетия, не было никогда. По крайней мере, в обозримых исторических пределах. Да и разъяснение этого топонима – Харасавэй, что означает «петляющая река», - я получил гораздо позже, лишь связавшись с редактором ненецкой салехардской газеты Федором Яунгатом.
***

Однажды летом 1976 года на пустынном берегу Карского  моря, в 12 километрах от мыса Харасавэй, совершил посадку вертолет МИ-8. Вертолет прилетел из поселка со странным для здешних песчаных мест названием - Мыс Каменный. Трое молодых ребят выбросили из дверцы спальные мешки, палатки, продукты и остались один на один с дикой тундрой и холодным морем. Что они чувствовали? История об этом умалчивает. «Решением партии и правительства…» Их задача была предельно конкретной – подготовить базу для высадки следующей партии первопроходцев. Так было положено начало легендарной Карской экспедиции глубокого бурения на нефть и газ.
***

На Харасавэе мне довелось встретиться с одним из тех троих, кто первыми ступили на эту негостеприимную землю – Михаилом Семковым.
Самый «старый» (не по возрасту) из харасавэйских старожилов, он, один из немногих, владеет личным балком, теплым, уютным, просторным (хотя со стороны никак не скажешь), незатейливым убранством вполне напоминающем городскую квартиру. В одном конце – комната отдыха: телевизор, диван, кресла, ковер. В другом – спальня. Посредине – кухня: холодильник, электроплита, шкафчики для посуды… Прямо напротив балка – баня электростанции. Вдоволь напарившись, можно голышом нырнуть в снег – и домой. В общем, есть все необходимое для относительно комфортной жизни. Они живут вместе с супругой, обаятельной женщиной, работающей на Харасавэе с 1988 года. Вахтуются из Тюмени: месяц - там, месяц - здесь. И так - на протяжении многих лет.
***
 
Я у них в гостях. Сидя в кресле и непринужденно болтая с хозяевами, мне никак не удается избавиться от чувства ирреальности и некой растерянности, и даже, не побоюсь сказать, приглушенного восторга: кажется, я нечаянно вскрыл совершенно неведомый для широкой публики пласт жизни на Севере. Но разговор начал не с их биографии…
- Михаил Георгиевич, двое суток назад я летел над тундрой. Сюда, к вам. Знаете, что меня поразило? Ведь дикие места, далеко за полярным кругом. Плоская белизна. А на ней то тут, то там – черные точки: какие-то колья, бочки, сараи, да чего только не увидишь. Всюду – следы от гусениц тракторов, вездеходов. Это тайга все скрывает, а в тундре ничего не спрячешь. И первая мысль: загадили тундру…   
 - Да, это работа нашей Карской экспедиции. А что вы хотели - буровые были раскиданы по всему полуострову. О защите окружающей среды тогда особенно не заботились, это сейчас слово «экология» стало модным. Да и сложно ликвидировать все последствия – что-то после буровых все равно остается. Но знаете, что бы ни твердили экологи, тундра быстро восстанавливается – говорю вам как северянин.   
- И вот, 1976-й. Вас троих забрасывают к черту на кулички. Наверное, страшно было?
- Да нет. Молодым чего бояться? К тому же мы не совсем одиноки были: на мысу с 37-го года жили ссыльный дед с супругой и тремя детьми. Почему бы и нам не жить? Поставили палатки. Скоро появились другие люди. Доставили трактор. С началом навигации стали приходить и разгружаться корабли со стройматериалами, оборудованием, продуктами и прочее. Приступили к строительству поселка. Мы назвали его Пионерный, а позже переименовали в Харасавэй – поближе к местным корням. Отличный получился поселок, на две тысячи душ. Жизнь била ключом, коллектив молодежный. Имели все необходимое – электростанцию, баню, клуб, спортзал, магазин. В общем, отличная получилась база для разведки полуострова. Мы – на северо-западе Ямала, а к югу и к северу – огромные пространства, которые нам предстояло исследовать. Отсюда, из Харасавэя, буровые бригады продвигались все дальше и дальше, одно за другим открывая месторождения газа и конденсата. Вот так и жили. До 1999 года.
***

В том злополучном году легендарная Карская экспедиция прекратила свое существование. Люди побросали дома, в большинстве уехав на «землю», оставили  имущество. И поселок «умер». Имущество растащили, оборудование разграбили, дома без присмотра стали ветшать и разваливаться.
Подъехав на вахтовке к брошенному поселку, я вдруг с удивлением увидел широкие улицы и внешне добротные дома. Над поселком гордо возвышалась буровая вышка. Дорогу, озираясь, неспешно перебегал песец. Тоскливо. Всегда тоскливо бывать там, где некогда кипела жизнь. Впрочем, свою историческую задачу Карская экспедиция выполнила полностью.
***

- В этом балке, - продолжает Михаил Георгиевич, - мы с супругой жили, когда работали в экспедиции. – После ее развала я устроился в Надымгазпром слесарем по газовому хозяйству. Балок перетащил сюда. Это наш дом на Севере. Заканчивается вахта, едем в Тюмень. И вскоре начинаем скучать по Харасавэю. Ведь здесь, считай, прошла лучшая часть жизни. Да и люди другие. Каким бы ни был человек на «земле», здесь все плохое как бы растворяется…
Наверное, я разбередил Семкову душу, потому что он ударился в воспоминания.
- Тут всякие характеры можно было встретить. Была, например, такая легендарная личность, по прозвищу Гена-бич. Многие считали его сумасшедшим, но он никогда им не был. Так, с причудами. Много лет скрывался на Харасавэе от милиции за какое-то преступление - сбежал, когда перевозили из тюрьмы в тюрьму. И прибежал сюда. Сколько его ни ловили – бесполезно. Вроде бы, ну где тут скрыться, на голой местности? Милиция – в дом, а Гена-бич, может, за дверью стоит. Все знают, где он, но молчат. Однажды все-таки поймали, доставили вертолетом в Салехард. А он, при высадке уже, выскочил из вертолета и убежал. Тут же угнал УАЗик и через неделю снова был в Харасавэе. И стал ненцем.
Я посмотрел на него ошеломленно: как это?
- Ну да! Ушел к ненцам, выучил их язык и с ними кочевал. В конце концов, власти от него отступились. Человек выбрал свободу. Пусть в чертовски трудных условиях, но все-таки свободу. А однажды он спас мне жизнь. В декабре я был на рыбалке, вдруг – пурга. Ничего не видно. Думаю, все, конец. Тут неожиданно замечаю отблески огня. А это Гена-бич забрался на крышу моего балка и соляру в ведре жжет, типа маяка мне устроил. Вот такой был человек, не уже его…
***

Природный газ сегодня - не только главное топливо страны, но и жизненно необходимый экспорт. Но для освоения месторождений Бованенково и Харасавэй нужно завезти десятки миллионов тонн только общестроительных материалов. Потом потребуются грузы для обустройства других залежей полуострова и, главное, шельфа Карского моря - там бездонная кладезь углеводородов. Как все это доставлять? В газпроме некоторые ратуют за Северный морской путь, за речной транспорт. Действительно, основная транспортная схема у Надымгазпрома: судами класса «река-море» из Лабытнанги через Обскую губу вокруг полуострова Ямал до мыса Харасавэй. Но проблемой для крупнотоннажных судов служит мелководье на протяжении семи километров от берега, поэтому разгрузку приходится вести в открытом море или на внешнем рейде Харасавэя. Да, часть грузов можно завозить по воде. И даже вывоз, к примеру, экспортной нефти осуществлять танкерами. Но транспортная схема освоения полуострова должна быть все-таки комплексной. Элементарные расчеты показывают, что основную нагрузку должна взять на себя  железная дорога, как наиболее экономичный и экологичный вид транспорта. 
Это понимало и руководство Советского Союза, и потому в середине 80-х строители рванулись на Ямал – на Бованенково и Харасавэй. Стройка была объявлена Всесоюзной ударной комсомольской. Прокладывать арктическую дорогу начали от станции Обская, расположенной недалеко от Лабытнаног. Завершение ее строительства намечали на начало 90-х годов. Но набиравшую обороты стройку тормознула грянувшая перестройка. Бремя финансирования целиком легло на Газпром, капитальные вложения резко сократились. И все же транспортные строители медленно, но верно продолжали идти вперед.
Эту дорогу называют уникальной, не имеющей аналогов в мире. Магистралей, которые целиком пролегают в столь высоких арктических широтах, да еще по илистым грунтам, представляющим собой одно глубокое застывшее болото, человечество еще не знало. Это вам не в Подмосковье тянуть рельсы! Но здесь, на Крайнем Севере, почему-то никто не стучит себя в грудь, мол, мы – герои. Здесь самые фантастические проекты без фанфар становятся реальностью.   
***

Наконец я добрался до главной цели своей командировки. Погранзастава – второе по величине здание в Харасавэе. Длинный двухэтажный дом, явно требующий ремонта. Ангары для техники. Еще какие-то строения. И будка часового возле железных ворот. Ни о чем не подозревая, вошел внутрь ограды. Часовой появился откуда ни возьмись и наставил мне в живот автомат: «Куда!?» «Позови командира, я журналист из Надыма. Он должен быть извещен». Паренек расплылся в улыбке: «Я тоже из Надыма». «Вот ты-то мне и нужен!»
***

Когда слышишь слово «отряд», то почему-то представляется не очень большая группа людей. Отнюдь. Отдельный арктический погранотряд – это десятки застав, охраняющих все северное побережье России на протяжении тысяч километров, от Новой Земли до Колымы. На одном только полуострове Ямал их – три, в том числе Харасавэйская.
Граница… Но что есть граница без нейтральной полосы? Без нее рушатся все наши представления о погранслужбе. И все-таки нейтральная полоса в Арктике есть, их даже несколько, только все они невидимы. Одна проходит на расстоянии многих миль от берега, далеко в океане – это нейтральные воды.  Другая – воздушная. Еще одна расположена в аэропорту. Специфика пограничной службе на Севере обусловлена задачами, которые стоят перед пограничниками. Одна из них - соблюдение пограничного режима, что включает в себя законность пребывания того или иного человека в погранзоне. Неоднократно случалось так, что прилетевший вертолетом вахтовик, не оформивший пропуск, этим же вертолетом возвращался обратно. Случайных людей здесь быть не должно. Хотя и не понятно, как может случайный «пендель» залететь на Харасавэй.
***

Пограничники – единственные на Харасавэе люди, жизнь которых не подчинена  вахтовому режиму. Они находятся здесь постоянно: одни – от «учебки» до дембеля, другие – от отпуска до отпуска. Недолгим летом и осенью – зеленая, желтая, красная тундра, бесконечно долгой зимой – ледяная пустыня. Недостаток кислорода, резкие перепады температуры и давления, ветра, штормы и дожди, липкая духота и комарье. И жуткие холода, когда море - под ледяным панцирем. «Комфортные» дни можно пересчитать на пальцах одной руки. Природа на Ямале ох как неласкова к человеку! При всем этом майор Владимир Лапсарь служит на Харасавэе вот уже пять лет. На мой вполне закономерный вопрос, как же здесь, на Крайнем Севере, можно жить годами, он ответил неожиданно - вопросом на вопрос: а разве это Север?
***

Нет, я уже ничему не удивлялся. Я даже вспомнил рассказ Вадима Гриценко «Маршрут на двоих». Цитирую: «Глаза Суздрова уставлены в неопределенную даль. Рассуждает. «Вот смотри, Вадим! Сургутяне утверждают, что они живут на Севере. А я говорю, какой же это Север, если вы в парниках огурцы выращиваете?»
Дело было в районе Гыды, расположенной на широте Харасавэя, но на другом полуострове. Но речь-то шла о Сургуте, который для нас, действительно, что Африка! А тут? Семьдесят шестая параллель все же.
Ситуация прояснилась, когда Владимир Лапсарь признался: «До Харасавэя я полтора года служил на Земле Франца Иосифа. Восемьдесят вторая параллель. Рукой подать до Северного полюса». Да, все относительно в этом мире… 
***

Вот он, южный берег. Но совсем другого моря. Морская шуга едва шевелится под напором волн. Кажется, Северный Ледовитый океан вот-вот скроется под ледяным панцирем. Но это только кажется. Южный ветер – и на следующий день шуги нет и в помине, только гладкие свинцовые волны накатывают на низкий берег. Еще через день – снова шуга. Так океан и будет пульсировать примерно до половины декабря. Старожилы не припомнят, чтобы в эту пору лет десять назад стояла плюсовая температура. Но факт: с каждым годом на Севере становится все теплее. И не только атлантический Гольфстрим тому причиной...
***

Ямал можно смело рекомендовать любителям северной экзотики. А что может быть экзотичнее белого медведя? Эти самые крупные хищники на Земле приплывают на Харасавэй весной и летом, обычно с острова Белый, и иногда устраивают переполох среди вахтового населения. Пару лет назад один такой полярный бедолага, видимо, привлеченный запахом пищи, как-то утром забрался в поселковую столовую и оказался запертым в тамбуре. Дело в том, что в тамбур дверь открывается вовнутрь, а непосредственно в столовую дверь нужно открывать на себя. Особо высоким интеллектом зверь не обладал и в столовую попасть, разумеется, не сумел. Впрочем, как и выбраться на свободу. Поэтому, когда санврач привычным маршрутом отправилась в столовую проверять качество блюд, а из двери вдруг выскочило мохнатое чудовище, она едва не впала в шоковое состояние и с криком «Спасите! Медведь!» ринулась к общежитию.  Говорят, косолапого потом загоняли в море бампером машины.
Другой медведь забрался на буровую и снял скальп с буровика. И засел на этой буровой. Как выгнать, пока он труп не съел? Вызвали случайно кочующего поблизости ненца. Он его «снял» мелкашкой в глаз.
Еще такой случай: в поселок Карской экспедиции как-то пришел медвежонок – видимо, от матери отбился, - да и остался жить возле людей. К столовой приходил точно к началу обеда или ужина, съедал свою порцию и мирно уходил гулять. Никто его уже не боялся, медвежонок на дармовых харчах растолстел и заметно подрос. Но зверь есть зверь, и начальник распорядился посадить его в клетку. Тот обиделся, раздвинул прутья и ушел. Навсегда… 
Регулярно к поселку приплывают стада моржей, жалобно плачут, спасаясь от медведей, и людям приходится их выручать. Киты тоже не редкость, пускают фонтаны недалеко от берега. О песцах и говорить не приходится – бегают по поселку, как собаки, а в аэропорту совсем ручными стали.
***
Напоследок я полез в Карское море, чтобы набрать на память морской воды. Поскользнулся на льдине и с головой скрылся в Ледовитом океане. Вынырнул. Отряхнулся. Пошел греться в холодную гостиницу. Но воды в пластиковую бутылку все же набрал. Она и сейчас стоит в моем кабинете на почетном месте. Иногда я угощаю этой водой своих друзей. Но пьют ее неохотно, не понимают пикантности момента. Потому осталось еще больше полбутылки.
***

Удивительные места. Но удивительное открывается не каждому, и не сразу. Возможно, именно на Харасавэе жил когда-то легендарный народ сихиртя – маленькие люди, строившие подземные жилища. Их существование доказано находками металлических изделий, но что в ненецких легендах – правда, а что – вымысел, этнографы и археологи пока не выяснили. В здешних водах во вторую мировую войну курсировали немецкие подлодки, поджидая «добычу», а архипелаг Новая Земля, расположенный совсем недалеко, десятилетиями служил полигоном для испытания термоядерного оружия. «Петляющая река»… Земля, полная загадок и тайн. Земля мечтателей: ведь всего-то лет тридцать назад всерьез планировалось построить на Харасавэе поселок под куполом, а по берегу моря пустить трамвай.  Земля, стоящая на пороге новой жизни… 
Надым – Харасавэй - Надым

От Надыма до Надыма,
или 5 дней на Обской губе
2005 г.
Справка
О;бская губа; - самый крупный залив Карского моря, расположен между полуостровами Гыданский и Ямал. Длина залива - более 800 км, ширина от 30 до 80 км. Знакомство русских с Обской губой началось в 1600 г. С тех пор этим путем ежегодно совершались плавания из устьев Оби по ее губе и Тазовскому заливу к «златокипящей» Мангазее. Архангелогородцы, пустозеры и мезенцы не однажды плавали через Обскую губу. Они шли с товарами, на легких карбасах, к устью реки Таз. Тем же путем они возвращались на другой год обратно. Плавания эти прекратились с уничтожением Мангазеи в 17 веке.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона.

Конец августа. На борту буксира «Костромич», кроме меня и капитана Володи Семенова, его друг Костя - добродушный и весьма широкий парень весом далеко за центнер. И еще моторист по имени Олег. Идем по реке Надым. Именно идем, а не плывем. Как-то раз, в парной городской бани, я поинтересовался у одного моряка (в голом виде не сразу ведь признаешь): а не с ним ли в прошлом году плавали по Ярудею? Речной волк посмотрел на меня хмуро: «Плавает г… в проруби. А моряки - ходят». Я запомнил.
Итак, идем по Надыму. Ветер дальних странствий бросает мне в лицо холодные, экологически чистые брызги. До входа в губу - 80 километров. До заката не успеем, это точно. Придется ночевать на реке. Брошенная фактория Хоровая близ устья – самое подходящее место.
 
***
Фактория Хоровая. Ночью, как положено в первый день плавания, ели уху и пили водку, а мне рассказывали о Надымском городище, которое находится где-то здесь, совсем рядом. Археологи потрошат его уж который год подряд. Первый культурный слой датировался 15-16 столетиями, а теперь они настолько вгрызлись вглубь веков, что докопались, кажется, до начала нашей эры. Находки не прекращаются: черепки, металлические изделия, фрагмента скелетов людей и животных… Может быть, именно здесь и находилась платоновская Атлантида?
- В прошлом году я здесь отстаивался, - вещает пьяный Семенов, - и еще десяток других посудин. На губе был шторм, а это самое подходящее место. Стоим, рыбу удим. Видим: несколько лодок, девки вовсю на веслах упираются. За ними погоня - еще одна лодка, в ней какая-то злющая баба что-то кричит, грозит кулаком и веслами машет. Кинули девкам трап, те быстренько заскочили на буксир и попрятались кто куда. Погоня промчалась мимо, к сухогрузу, потому что часть лодок к нему отправилась. «Кто это за вами?» - спрашиваем ошалело. «Руководитель практики, что б ее!..» - водка есть?» «Есть!» «А мужики?» «Как видишь!» «Водки и мужиков!»
То были студентки-практикантки из томского университета, археологи. Полтора месяца назад их забросили на раскопки и забыли. Ни мужиков, ни водки. Цивилизации, конечно, никакой. А девахи молодые, горячие, грудастые. Озверели совсем. На все согласные, только водки наливай!
Вот она, изнанка археологии, о которой никогда не пишут!
- Какой там сексуально озабоченные! - вспоминает Семенов. - Натуральные зверюги. Я после этого своей жены стал бояться!
***

В семь утра капитан похлопал по плечу и полусказал-полуспросил. С усмешкой: «Ты хотел увидеть губу? Вот она. Это - ГУБА».
Показав Семенову кулак (не разбудил вовремя, гад!), выбрался на палубу и увидел распахнутые берега. Клубящиеся многоэтажные тучи, слепящее солнце, свежий ветер. Маленькие, острые, злые волны. На горизонте - только горизонт. Пресное море. Но все же - море. Господи! Ради этого стоило жить!..
***

Наша цель - дойти до Салемала, расположенного севернее Салехарда, где встретить аналогичный нашему буксир и вместе тащить в Надым какую-то баржу. К вечеру пришли. Вот он, Салемал. Высоченная крутая терраса поросла желто-красным уже кустарником. Наверху - рыжие типовые 2-этажки. На скамейках возле домов сидят и греются под заходящим солнцем коренные народности. Прохудившиеся деревянные тротуары четырехметровой высоты напоминают о жутких снежных заносах зимой. Центральная поселковая улица ностальгически напоминает непролазную хлябь российских деревень. Колеи, уж не знаю от какого вида транспорта, утопают на полметра. Заполярье…
***

Гуляем с Костей. Я иду по горбатым тротуарам без проблем. А вот Костя… Он же огромный неимоверно. Гребется так, словно проламывает какую-то непреодолимую стену. Но идет, упорно идет. Доски тротуара опасно трещат. Говорю ему: «Константин. Здесь живут ненцы. Таких, как ты, много. Таких, как они, мало. Исчезающая самобытность. Ты хочешь угробить Салемал?»
Не сломав ни одной доски и сохранив в целостности Салемал, мы возвращаемся к берегу.
Внизу маячит наше судно. Даже в сумерках видно, как по палубе ползает наш моторист.
Полярные сумерки… Описанию их нужно посвятить отдельный рассказ. Но не сейчас.
Спим на судне…
***

Буксир с баржей в Салемал не пришел. Он начисто исчез из эфира. Поэтому идем в национальный поселок Кутопъюган (там у Семенова родственники). Снова низкие берега, морось, туман, но ветра нет, и потому качка почти не ощущается. Где-то там, в глубине тумана, совсем недалеко от нас, Северный морской путь. На этом участке он проходит параллельно нашему маршруту, но отделен обширными мелями. Там фарватер гораздо глубже. Изредка видим, как по Севморпути движутся смутные силуэты судов.
- Чуешь, потряхивает? - сказал Володя.
Знакомое выражение. Где-то я его уже слышал.
- Хочешь сказать, идем точно вдоль полярного круга?
- Откуда знаешь? - подозрительно косится Семенов.
Я только усмехаюсь…
***
Приблизиться к Кутопъюгану вплотную невозможно. Плоский песчаный пляж шириною не меньше километра отделяет нас от холмов, на которых расположен поселок. Но поселка не видно, лишь локаторы радиорелейной станции «Баклан» пялятся в низкое серое небо.
- Сухогруз, - констатирует Семенов.
Прямо посредине пляжа, в полукилометре от берега, - очертание довольно крупного судна.
- Лес привез для поселка. Два месяца уже сидит вместе с экипажем. 
Я слегка ошарашен.
- А-а… - отмахивается капитан, - губы не знают. Здесь, когда ветер северный, - весь пляж под водой, можно подойти прямо к поселку. Вот они и подошли. Не успели разгрузиться - подул «южняк», воду отогнало.
Вскоре пришел УАЗик и отвез нас с Володей Семеновым к его родственникам. Отвез? Не то слово. Он карабкался в поселок по такому крутому глинистому склону и по таким колеям, что я был совершенно уверен - нам ни за что не выползти. Но, судя по невозмутимому лицу водилы, для него это было все равно, что прокатиться по асфальту.
Пошел дождь. Затем выглянуло солнце. Семенов определил в гиды своего внука Кольку, и мы отправились изучать окрестности.
***

Места здесь удивительно живописные, совершенно непохожие на плоскую, как стол, тундру. Высокие холмы, огненно-красные и желтые по осени леса, потрясающий вид на губу. Третьеклассник Колька не умолкает ни на миг, фантазирует и таскает по всему Кутопу (так его называют местные). Периодически перешагиваем через пьяных ненцев. Спят. Колька обращает на них ровно столько внимания, сколько заслуживают неодушевленные бревна. Но для меня-то дико. Я пошевелил одного ногой: живой ли? Ну да, конечно. Приоткрыл узкие черные глазки, дохнул сивухой, что-то промычал нечленораздельное и чуть отполз в сторону.   
Вскоре я стал специалистом по поселку, увидел все его объекты, начиная с православного и ненецкого кладбищ и заканчивая школой и детским садом. Очередной залп дождя загоняет нас домой.
***

Кстати, ненцы своих мертвых хоронят иначе, нежели православные. Их не зарывают в землю. Они лежат в деревянных ящиках, установленных на столбиках над землей, и постепенно превращаются в мумии или в скелеты. Никто же конечно, их, не вскрывал – да побойтесь Бога!
Язычники, православные… Да ерунда все это. Родился ненцем – будешь гнить на столбиках. Крещеным – под землей. К религии как к таковой усопший в Кутопьюгане отношение имеет очень посредственное. Нкто ни во что не верит. Ни в деревянных  истуаовХриста, ни во всеобщее братство народов. Но хоронят на разных кладбищах. Коммунисты так основательно откоммуниздили коренные народности, что в искусственно созданных национальных поселках от всей их хрупкой самобытности остались только узкие глаза. Ну да ладно…   
Возле каждой могилы - обязательно нарты хозяина, висит колокольчик, звенящий в ветряную погоду, чайник, умывальник и прочие предметы домашнего обихода. В загробном мире пригодится. Вот почему русское и зырянское кладбище отделено от ненецкого: разная вера, разные обычаи захоронения. Они просто-напросто несовместимы. И все-таки просто обычай. Без веры.
Третью ночь опять все вместе ночуем на буксире - капитан ни за что бы не оставил судно в рейсе. Это его принцип.
***

Утром снова морось, которая уже не прекращается до конца маршрута. Не дождавшись второго буксира, отправляемся в путь к Надыму. Снова мимо нас плывут обрывистые берега. Это не скалы - откуда им взяться в древней Западной Сибири? Это сплошь осадочные породы - песчаник и глина.
- Тут иногда находят бивни мамонта, - показывает на берега Семенов, - после штормов, когда размывает обрывы. Можно обогатиться. А вон, видишь, чума стоят. Мы уже семь рыбацких стойбищ прошли (странно, а я заметил только одно, и то случайно). И точно, на склоне - белые треугольники.
***

Стойбище Ярцанги. Никому точно не известен возраст этого постоянно-временного поселения. Некий православный миссионер, согласно документальным источникам, пытался наставить на путь истинный язычников стойбища еще в 1868 году. Многие десятилетия оно служило, да и сейчас служит, местом отдыха тундровиков, своего рода, полярным курортом. Но сейчас здесь остались только родовые кладбища и всего два жилых чума, расположенных по разные стороны глубокого распадка. Не знаю, байка это или правда, но говорят, стойбище разогнал ненец по прозвищу Лесной Лось. Знаю я этого Лося. Ибо дважды встречался с ним на Днях оленевода в Надыме. Однажды дать ему взятку, чтобы согнать с единственной тропы, по которой пробирался наш джип. Когда он напивается, его вряд ли остановит взвод спецназовцев. Лысый, круглый, маленький даже для ненца. Вздорный, и совершенно лишенный страха. Странное все-таки прозвище - Лось…
***

Мелко. Бросаем якорь метрах в ста от берега. Натянув болотники, прыгаю в воду и бреду в Ярцанги. Тропа петляет по крутому склону. За десятилетия (или столетия?) ее утоптали на метровую глубину. Первые два чума. Один - для людей, в другом содержат олененка. Встретили городского гостя пожилая хозяйка (по-русски ни бельмеса), две маленькие девочки, собаки, олененок и ручная сорока. Пообщался. Сфотографировал. Перебрался через распадок. Аналогичная картина: два чума (один для олененка), хозяин, две девочки, олененок, собака. Вскоре прилетела и сорока, уселась на голову хозяину. Просто идиллия!
Но хозяин-то - Лесной лось!
Это невероятно.
- Ты что здесь делаешь?
- А ты что здесь делаешь?
Идиотский обмен фразами, но трезвый Лесной Лось совсем не тот Лесной Лось, что был пьянющим на дне оленевода. Очень доброжелательный. не остается поднять глаза к небу – пути Господни неисповедимы. А еще лучше привести другую поговорку: Бог троицу любит. Но ненцы никогда ничему не удивляются.
- Да вот, плыву с Семеновым.
Ну, Семенова-то все ненцы хорошо знают. Уважают.
Пригласил в чум. Объяснились. Нормальный русский мужик. Но все-таки ненец.
На прощание Анагуричи (Лесной Лсь) сунул сверток с какой-то вяленой рыбой: «Это юрок». Позже узнал, что «юрок» - просто вяленый без соли муксун, нарезанный на маленькие дольки. На Аляске его бы назвали юколой. Жевали с капитаном до самого Надыма.
***

С Ярцанги связана еще такая вот пикантная история. В тундре, как вы понимаете, нет биотуалетов. Да и обыкновенных дощатых туалетов тоже нет. Поэтому женщины ходят по большому по одну сторону стойбища, мужики – по другую. И вот за многие десятилетия по обеим сторонам скопились такие тонны навоза, что он начал сползать по склону. И, конечно, весьма неромантично благоухать. Пока дожди все не размыли, в стойбище никто не жил.
- Это ж надо, столько наср.., - возмущался Семенов. 
***

А вот и знаменитое Хэ. До начала нефтегазового освоения этот поселок был центром Надымского района. Людские миграции оставили его в стороне, и он благополучно скончался. Но сохранилось название местности - Хэнская сторона. Сейчас здесь только часовня и дом смотрителя. Часовня построена в память о главе русской православной церкви митрополите Петре Полянском, которого большевики томили здесь в ссылке в 1927-1930 годах.

***   
Хэ заслоняют какие-то острова, подойти ближе нет времени. Напрямую, казалось бы, недалеко: в бинокль даже видно светлое пятнышко часовни. Но на губе нет прямых путей. Когда глядишь на мелкомасштабную карту, она представляется этаким монолитным морским заливом. Если бы… Семенов говорит, что мало на земле мест, более сложных для судоходства. Особенно вблизи берегов, где она мелководна и доступна только для судов класса «река». Бесчисленное количество проток, плоских островов и мелей превращают ее в замысловатый ребус. Кроме того, в шторма (а они здесь не редкость) она становится ревущим адом. Семенов рассказывал, как на Сенных островах, где в молодости, живя еще в Кутопъюгане, заготавливал с бригадой сено, он попал в такую переделку, что и вспоминать страшно.   
- Косим сено. Все хорошо. И вдруг на тебе - шторм. Острова вместе с сеном уходят под воду, наверху только наши головы торчат. Ну, все, думаю, нужно пропадать. Чудом пронесло - успел прилететь вертолет и спустил лестницу. Я последним успел ухватиться за перекладину…
***

Семенов ежечасно пытается по рации связаться со второй баржей, которая то ли застряла в Салехарде, то ли каким-то образом нас обогнала. Последнее кажется самым невероятным, поскольку отвернуть от обычного маршрута буксир не мог, а значит, и мы не могли его пропустить. И все-таки в пределах дальности радиосвязи судна нет.
***

Идем в полной темноте. Фарватер обозначен фонарями бакенов. И позади нас, и впереди по курсу светящиеся точки - горят судовые огни различных посудин. Днем губа кажется пустынной, а вот ночью… Якорь бросаем неизвестно где. Четвертая ночевка. Это становится смешно. Ночью, посреди губы, мы ждем из Салехарда баржу, а из Надыма - катер, на котором в Ярцанги плывет наш общий с Семеновым друг Вадим Гриценко. Плывет, кстати, со всем своим семейством. Но полярный вариант «встречи на Эльбе» так и не состоится… Момент истины наступит, когда после пятой ночевки, уже приближаясь к Надыму, Семенов вдруг задумчиво скажет: «А вот и Паганель…» «Кто-кто?» «Да Вадим Гриценко… Кликуху я ему такую дал за длинные ноги».
Действительно, некто длинный в плаще и болотных сапогах расхаживал по мелководью вокруг тихоходного катера, который речники прозвали «хозяйкой». Нас разделял работающий землесос. Вынужденная стоянка. Наконец землесос закончил углублять русло реки и отодвинулся. Два наших судна смогли стыковаться. Быстро накрыли на палубе буксира стол. Подняли бокалы. За встречу. За окончание путешествия - для одних. За его начало - для других. Вадиму Гриценко и его родственникам предстоит три недели жить в Ярцанги, где для них поставят чум. За все эти три недели они ни разу не увидят солнца, но останутся довольными. А нас ждет Надым.
Вторая баржа вернется только через сутки…   
Надым – Салемал – Кутопьюган – Надым.

На «сталинке»
2005 г.
Стройка века
Несомненно, что главной легендой Ямало-Ненецкого автономного округа являются бывшие Строительства 501 и 503 - соответственно железная дорога и лагеря. История этой «великой стройки социализма» не вошла в государственный эпос, но любой, кто приезжает на север Западной Сибири, слышит о ней чуть ли не в первую очередь. Она окружена мифами, как, может быть, ничто другое, что происходило и происходит в этих отдаленных краях. Общеупотребительными служат для нее три эпитета: «мертвая дорога», «сталинка» и «501-я стройка».
Западнее станции Лабытнанги дорога осталась «живой». На участке Надым - Новый Уренгой ее восстановили и используют для редких грузовых перевозок. Кроме того, остатки ее вместе с прилегающими лагерями сохранились между Надымом и Салехардом, а также на правобережье реки Таз.
В 2005 году вместе с историками из Западно-Сибирского гуманитарного института я участвовал в исследовательской экспедиции вдоль трассы этой приполярной дороги. Впечатления остались двойственные. Но сначала - историческая справка.
«В начале сороковых в советских верхах обсуждались варианты строительства железной дороги к берегам Северного Ледовитого океана. К спешному началу этой грандиозной затеи руководство страны подтолкнули военные и послевоенные события. Что же это были за события? В годы войны норильские месторождения металлов, в частности, важнейшего для плавки стали марганца, были крайне ненадежно связаны с «большой землей», ибо единственным путем был морской. Но в Карском море курсировали немецкие подводные лодки и рейдер «Адмирал Шеер». Они топили советские пароходы и даже пытались обстреливать порт Диксон. Таким образом, Северный морской путь был фактически блокирован немецким флотом». В.Гриценко, «История Ямальского Севера», 2004 г.
Строительство началось с двух концов: от станции Чум через Салехард - в направлении на восток, и от Игарки, расположенной на Енисее, - на запад. Общая протяженность дороги - 1300 км. Согласно расчетам руководства ГУЛАГа, к 1952-53 годам строители обоих управлений должны были встретиться посередине трассы, на берегах реки Пур. Однако существуют свидетельства о том, что планы «красного монарха» Сталина распространялись дальше - до берегов Тихого океана (!) Но Сталин умер, и в 1953 году секретная «стройка века» прекратила существование, а народные миллионы и каторжный труд «строителей коммунизма», тянувших трассу под охраной автоматчиков, обратились в тлен: в сотни километров ржавых рельсов, десятки никому не нужных мостов, разъездов и брошенных лагпунктов. И все-таки более полувека назад по этим рельсам успел пройти поезд Надым - Москва. В первый и единственный раз…

Товарищ Сталин и его зеки
Эта стройка по своим масштабам ничуть не уступала Беломоро-Балтийскому каналу, а возможно, и превосходила его. Естественно, дорогу, как было принято в те времена, строить должны были заключенные, недостатка в которых при Сталине никогда не наблюдалось: уголовники, военнопленные немцы, бывшие военнопленные - граждане СССР, прямиком отправившиеся из немецких концлагерей в концлагеря отечественные и, главным образом, «враги народа», сидящие по печально знаменитой 58-й статье, а также по Указу 1947 года «о пяти колосках». В зачуханных товарных вагонах эту братию и отправили на Север, где она погибала в огромных количествах.
Для вершителей мировой революции в ту эпоху не могло быть ничего невозможного. Главное - обозначить проблему. Чем безумнее, тем лучше. Цена не имеет значения.
Поэтому я и берусь утверждать со всей серьезностью, что построить полярную трансконтинентальную железную дорогу к берегам Тихого океана в 40-50-х годах прошлого века было возможно. Но почти невозможно построить ее в 21 веке. Причина проста, как три копейки: закончились времена, когда трактор стоил дороже тракториста, за кражу напильника из цеха 12-летнему подростку давали семь лет лагерей, а за косой взгляд на портрет вождя легко было схлопотать полную «десятку»…
***

Объективности ради нужно отметить, что мотивы поступков Сталина и его окружения необходимо объяснять отстраненно и желательно без эмоций, только так можно получить более или менее взвешенную оценку действий тех людей. Списывать все только на жажду власти, малообразованность, кровожадность, фанатизм и авантюризм как-то не очень получается. Грандиозный проект строительства полярной дороги не был порождением самодурства великих мира сего. Проект преследовал вполне конкретные цели. Об одной упоминалось выше: дорога должна была обеспечить снабжение промышленных центров европейской России и Урала норильскими металлами. Это была ключевая цель, но не единственная. Вспомним и о том, что академик Губкин предсказал открытие нефтегазоносных провинций в Западной Сибири еще в 1932 году. А если говорить о перспективах промышленного освоения северной части Сибири и Дальнего Востока, то была ли альтернатива этой суперстратегической дороге? И это еще не все причины…
***

Почти сразу после смерти Сталина, 26 мая 1953 года, Совмин СССР принял Постановление, в соответствии с которым из глубинных районов севера Западной Сибири было вывезено более ста тысяч человек. Так и закончилась в обстановке секретности эпопея одной из «великих» строек. Остается неизвестным, почему правительство решило закрыть строительство. Возможно, инициатива принадлежала очень небольшому кругу лиц, соображения которых даже не выносились на обсуждение всего правительства. Вряд ли основным аргументом могло стать сокращение числа заключенных…
В общем, в 1953 году в Москве уже не было товарища Сталина, а на «501-й» - его зеков…

Разъезд Глухариный
Итак, 15 мая 2005 года экспедиция отправилась «по этапу», как мы мрачно шутили. Наша цель - разъезд Глухариный. До него от Надыма - семь часов чудовищной тряски по зимнику на дизельном «Урале» со скоростью менее двадцати километров в час.
Первый мост «мертвой дороги» и первая остановка. С лязгом распахиваются двери нашей «тюрьмы», и клубы морозного пара врываются внутрь кунга. Двум девушкам предлагается присесть перед бампером машины. Мужики помочились у заднего борта. Не до церемоний.
Осматриваем мост. Часть пролетов сгнила и обрушилась, рельсы повисли в пустоте, изогнулись, переплелись, как серпантин,  будто их долго жарили в плавильной печи. Половина столетия - срок огромный не только для человека, но и для металла…
Но мосты интересуют нас постольку поскольку, главное - найти более или менее сохранившийся лагпункт. К настоящему времени большая часть концлагерей разрушена, дома разобраны или сожжены. Охотники, оленеводы, водители, экспедиционники - все приложили руку к уничтожению раритетов сталинской эпохи.
***
 
Вдоль дороги призраками проплывают похожие, как близнецы, лагеря. Пустыми глазницами окон тоскливо пялятся почерневшие и порыжевшие одноэтажные бараки. Торчат красные остовы кирпичных печей на месте былых пожарищ. Полуистлевшие столбы с трудом удерживают бесконечные ряды ржавой колючей проволоки. Над чахлым березняком черными силуэтами возвышаются перекошенные ветрами и временем охранные вышки. А над лесом мечется, оглашая криком окрестности, воронье. Безлюдье и снег…
***

«Глухариный»… Нам далеко не всегда удавалось угадать предназначение того или иного строения. Ветра и дожди обшарпали их снаружи до досок и бревен, изнутри почти все завалены битым кирпичом. Хотя с бараками все ясно, тут трудно ошибиться. Типовые, размерами около десяти метров по ширине и двадцати по длине, разделенные на две части, в каждой из которых по кирпичной печи и отдельному входу. Деревянные нары в два яруса. Каждая лежанка - в две узенькие доски, на которых непонятно как спали заключенные. Легко угадывались карцеры - мощные решетки на маленьких оконцах говорили сами за себя. Здесь впервые я услышал зоновский термин «стакан». В «стаканы» - камеры метр на метр - ставили особо злостных нарушителей...

Мы наш, мы новый мир построим!
Как удалось выяснить из разных источников, порядок строительства трассы выглядел следующим образом. Сначала укладывали бревенчатую дорогу - лежневку, затем возводили насыпь, строили мосты и укладывали полотно. Приводимый на новое место контингент заключенных - «колонна» - строил себе лагерный пункт. Первым делом заключенные обтягивали территорию лагпункта проволочными заграждениями, ставили палатки и вышки. Затем строили сортир, вахту, штрафной изолятор, бараки, рыли пожарный водоем. После этого возводили остальные объекты: барак-клуб, барак-штаб, лазарет, кухню-столовую, баню. В одном лагпункте, как правило, находилось до 600 заключенных.
***

Сама изоляция лагерей, то есть проволочные заграждения, не производила впечатления основательностью, но все же побеги были относительно редкими. Причин тому несколько. Во-первых, край слишком суров, удален от населенных пунктов. Во-вторых, работала система осведомителей из числа заключенных. В-третьих, о замеченном где-то постороннем человеке властям докладывали местные жители: ненцы, зыряне и ханты. В четвертых - то, что об удачных побегах ничего не было известно. Трупы же неудачливых беглецов на трое суток укладывали возле вахты, а это психологически давило.
Одной из характерных черт «строительства 501/503» являлось наличие самоохранников, поскольку вольных надзирателей не хватало. Они имели более свободный режим содержания и, как ни странно, именно самоохранники чаще всего проявляли садистскую  жестокость. По свидетельству одного из очевидцев: «Вольные солдаты - люди как люди. А когда стоит самоохранник, так зверь, хуже зверя, хуже фашиста…»
Феноменальное достижение нашего общества той поры состояло в том, что наш народ не только сам себя определял в лагеря через систему доносительства, но и сам себя охранял и сам же себя подвергал издевательствам.
Примерно каждый четвертый лагпункт был женским. Женщины в лагерях - это особая трагедия, особая тема. И, прежде всего, потому, что женщина - мать. Строгость лагерных порядков не могла исключить контактов женщин с охранниками и заключенными.  Свидетельство бывшей заключенной: «Трудно было осенью, когда заключенные мужчины привозили для лошадей сено на понтонах. Разгружали женщины. Тут же начиналась «любовь», беготня, резня между женщинами и драки. Они сбегутся на понтон. А берег крутой. Солдаты стреляют вверх. Где там!.. Стреляй не стреляй, они не уйдут. Если она там сидит лет восемь и не видела никого и ничего, так ей все равно, что ее сейчас убьешь или через день выстрелишь. Так на мужчин кидались, что сначала страшно было…»
В Салехарде, в районе Ангальского мыса, была устроена так называемая «Колонна дома матери и ребенка». Там же был и родильный дом.
Этот факт как последний штрих в общей картине копии нашего ублюдочного государства, созданного за колючей проволокой: репрессивное руководство в лице администрации лагеря, бригады, соцсоревнование, наглядная агитация, обязательный клуб, даже театр из заключенных. И - роддом…
Увы, историю нельзя переделать…

И где люди живут, и как люди живут…
2004 г.
СПРАВКА
Поселок Нори расположен в 72-х км севернее г. Надым на берегу протоки, впадающей в р. Правый Ярудей. В документах первой половины ХХ в. он назывался по-разному: Нарэ, Норе, Норэ, Нори. Во второй половине ХХ в. название Нори вытеснило все остальные. Сообщение с г.Надымом – вертолет.
…Допустим, вы недавно приехали на Север. Вы житель индустриального Надыма, который, по большому счету, мало чем отличается  от сотен подобных городов, раскиданных по всей матушке-России. Допустим, вы все еще немного романтик, и эта так называемая «экзотика», эти невозмутимые ненцы на «Буранах» или оленях с нартами, нагруженными нельмой и муксуном,  бледные ночи летом и почти круглосуточная тьма зимой, даже сам тот факт, что вы живете в легендарном городе, воспетом в стихах, вызывает в вас некую полудетскую восторженность. Но проходит время, и вдруг однажды с неожиданной тревогой вы понимаете, что сам факт проживания на Севере еще не делает вас северянином. Это понимание приходит как-то само собой, почти неосознанно, и приходит оно не к каждому. Но вот именно к вам оно пришло. Что-то где-то вы упустили: или Север проходит мимо вас, или вы проходите мимо Севера. И тогда вы задумываетесь: а где же Север? Ни полярные надбавки, ни грядущие перспективы покупки домика на «земле» не рассеивают этой тревоги. Может быть, именно в тот момент в вашу голову и приходит бредовая идея - взять в надымском аэропорту билет на вертолет…
***
Из Надыма рейсовым вертолетом вы сможете попасть только в Ныду, Кутопьюган или Нори. Эти так называемые национальные поселки возникли задолго до начала нефтегазового освоения и потому сохранили самобытные черты. Их не удается вписать в привычные рамки. Труднопостижимую для постороннего человека самобытность не смогли вытравить ни государственная политика, ни современные веяния, ни само время. Кутопьюган и Ныда все-таки основательно  пострадали от нашествия цивилизации. Но вот Нори… Нори, по сути, живой фрагмент прошлого. Паули, Хэ, Хоровая, Нумги, Шуга, другие поселки, некогда расположенные вдоль побережья Обской губы и с 19-го столетия бывшие форпостами освоения ямальского Севера оседлым населением, приказали долго жить. Нори выстояли. Поселок ровным счетом ничего не получил от индустриализации Ямала, скорее, больше потерял и живет сегодня, увы, только по инерции. От двух других он отличается еще и тем, что долгое время являлся преимущественно не ненецким, как другие, а зырянским, да и официально считается, что его основали зыряне в конце 19-го столетия. Но все же первое упоминание о Нори относится к более ранним временам.
***
В 1879 году военный топограф, коллежский регистратор Н.К.Хондажевский совершил служебную поездку-путешествие, почти полностью перекрывшую маршрутом нынешний Надымский район. В «Записках Западно-Сибирского отдела Императорского русского географического общества» (Омск, 1880 г.) была опубликована статья Хондажевского, где упоминались «остяцкие избы Наре», то есть стационарное поселение, известное сегодня как поселок Нори. На этих основаниях можно бы сделать вывод, что в 2004 году Нори исполняется 125 лет. Но на самом деле поселку наверняка больше – ведь остяцкие избы только обнаружили в 1879-м… Прежде годом заселения Нори коми-зырянами из Архангельской губернии, покинувших землю предков из-за оленьей эпидемии белокопытки, считался 1897-й. Тоже немало…
***
Итак, вы купили билет до Нори… После получасового перелета из Надыма в брюхе дрожащего от напряжения МИ-8 вас встретит совсем другая планета, чем та, с которой вы взлетели.  Когда осядет снежная пыль, взметенная мощными лопастями вертолета, через иллюминаторы вы увидите голую поляну, и по ее бокам - щетину невысокого леса. Еще вы увидите два-три снегохода с нартами и небольшую группу людей: встречающих, провожающих и почтальонов. Больше смотреть не на что – до окраины поселка еще минут десять пешего хода.
За эти десять минут вы успеете слегка погрустнеть, ибо перед вами предстанет не тот Север, который вы, наверное, ожидали увидеть, а унылый серебрянно-белый пейзаж с разбросанными там и сям дряхлыми домишками. «Приличные» дома расположены дальше, а те, что ближе к вертолетной площадке, выглядят так, будто их лет сто назад сбросили с высоты, и они, как упали – прямо или вкось, - так и застыли навеки. Они понуро смотрят на вас мутными окнами, стыдливо выставляя напоказ облезлые стены. Они как бы одушевлены, они вызывают жалость, как вызывают жалость потрепанные временем и невзгодами старики. 
***

Вы можете пойти прямо, налево или направо – поселок настолько мал, что большой разницы нет. Предположим, вы завернули направо. Крайнее у леса почерневшее от времени здание – это клуб. Нет, лучше все-таки слово «клуб» забрать в кавычки. Это, скорее, печальное напоминание о бурном прошлом. Замок висит только для вида. Внутри – погруженный в темноту небольшой зал. С потолка свисают обрывки серпантина. На полу валяются куски каких-то декораций. На его ремонт денег у администрации поселка нет. 
Невдалеке от клуба страшноватый символ ушедшей эпохи - Ленин. Физиономия у бюста вождя мирового пролетариата изуродована до неузнаваемости, побита временем и подрастающим поколением так, что на нее нельзя смотреть без содрогания; на постаменте  следы красной краски, напоминающие кровь.   
Затем вы отправитесь дальше, высматривая прочие достопримечательности. Наверное, вы будете поражены (особенно, если вас не поставили в известность), установив, что в зимних Нори всего два вида транспорта - снегоходы «Буран» и собачьи упряжки, а летом – только лодки. Соответственно, нет и дорог, если не считать таковыми снегоходные тропы, рассекающие поселок во всех направлениях. Идти по ним нелегко: хоть и не целина, но ноги все-таки вязнут. Мимо вас будут со страшной скоростью и ревом проноситься «Бураны», чаще всего облепленные кучками пацанов. Видимо, это любимое и, возможно, единственное развлечение здешних подростков мужского пола. Отметите вы и еще одну характерную особенность – многие сельчане ходят в кисах и малицах, неважно, кто они по национальности. Здесь это повседневная одежда.
***

Уже к концу первого дня, пообщавшись с людьми, вы нарисуете собирательный портрет норинца и наверняка проникнитесь симпатией к сельчанам. Дружелюбие, открытость, гостеприимство, провинциальная непосредственность – те черты, которые присущи здесь почти каждому.
Это только начало. Впереди вас ожидает еще  немало «сюрпризов». За те несколько дней, что вам суждено провести в этом заброшенном к черту на кулички поселке, вы, конечно, не поймете в тонкостях здешнюю жизнь, но, по крайней мере, ощутите ее первобытный колорит. Из множества фрагментов, эпизодов вы слепите свой собственный макет Севера. Это будет не весь Север, а лишь его бесконечно малая часть. И все-таки, возможно, именно здесь вы поймете, почему «юг», «запад» и «восток» пишутся с маленькой буквы. И только «Север» - с большой…
***

Выбор Нори в качестве очередного объекта журналистского исследования был не случаен. Во-первых, какой либо из национальных поселков давно стоял в редакционных планах.
Во-вторых, сотрудница редакции Ирина Черемисина - родом из Нори, там живет ее родная тетя Валентина Ивановна Артеева. Следовательно, не будет проблем с ночлегом. Интрига заключалась еще и в том, что иринина девичья фамилия – Чупрова. Она – прямой потомок тех зырян, которые в конце 19 столетия основали Нори.
А в третьих… В третьих, умер Паша Няданги. В течение нескольких лет он возглавлял администрацию Нори. И он был моим товарищем. Как-то в разговоре я пообещал ему, что обязательно побываю в Нори. Обещание нужно было сдержать. 
Итак, мобильная журналистская группа из двух человек вылетела из Надыма. Езынги, глава поселковой администрации, встретил нас на служебном «Буране» с нартами. Во всей стране исполнительная власть пользуется  автомобилями, и только кое-где на Севере в качестве служебного транспорта используют снегоходы. Езынги был безжалостен к судорожно вцепившемуся в нарты гостю – мчался через поселок, не выбирая дороги.
***
В здании администрации тепло и уютно, витает приятный печной дух. Еще один штрих к общей картине. Спрашиваю: что, во всем поселке печное отопление? На меня посмотрели как на идиота: а какое еще? Чуть позже узнаю, что в Нори нет, и никогда не было водопровода и центрального отопления. Что все туалеты расположены на улице. Что отсутствуют тротуары и телефоны в личном пользовании. Что не говорит радио, и показывают только три программы телевидения. Что не принято запирать на замок двери. Что путь на снегоходах до Надыма, Кутопа, Ныды или даже через Обскую губу для норинца – обычная рядовая поездка. Что в ходу собачьи упряжки. Что главная проблема для сельчан – заготовка дров. Особенно поразило то, как заготавливают воду. Я не оговорился: не запасают, а именно заготавливают – в виде льда, в мешках. Чем больше в сенях мешков со льдом – тем расторопнее хозяин. В каждом доме есть одна или несколько бочек из-под ГСМ, в которых этот лед оттаивают. Но об этом - потом.
От таких открытий какой-нибудь респектабельный горожанин запросто получил бы легкий шок. Особенно, если бы вдруг увидел на окраине поселка двух последних в Нори коней, которые переняли у оленей привычку добывать корм из-под снега. Может быть, они копытят ягель? Жизнь, как говорится, заставит...
***

Дом Артеевой окружен баррикадами дров. Рядом – банька и огород. В сенях – собака и мешки со льдом. В доме – две необъятной толщины кошки. Первым делом Валентина Ивановна достала откуда-то мороженого осетра: режь! Ладно. Осетров я, правда, никогда не резал. Поэтому варварски кромсал его вдоль и поперек, особенно тяжело давалась шкура. Полученное блюдо с большой натяжкой напоминало строганину…         
***

Отдохнув, отправился на «промысел». Все объекты рядом. Но ближе всего - магазин. Интересно, что я ожидал увидеть? Естественно, не супермаркет. Хотя, справедливости ради, нужно отметить, что это был не худший из магазинов, которые я повидал на своем веку. Цены куда выше, чем в Надыме, хотя и в Надыме «выше головы». Поселковая братия, собравшаяся в магазине, уже была в деталях осведомлена о прилете корреспондентов - кто, откуда, зачем, и даже – у кого поселились. И когда успели? Вообще, «свежая» фигура в маленьком поселке – все равно, что снежный человек посреди мегаполиса. Люди здесь настолько притерты друг к другу, что узнаются за километр. Новичок виден за два километра. Да и в дальнейшем, перемещаясь по поселку, я чувствовал некоторое неудобство от любопытствующих взглядов аборигенов. Еще бы – не просто новый человек, а человек с фотоаппаратом и записной книжкой. Нечастая фигура в захолустье. Чего-то он там наснимает да напишет? Дефицит новостей, жизнь в отрыве от большого мира, малое население – все это порождает острый интерес к любому стороннему явлению. В данном случае в качестве стороннего явления выступил автор этих строк.
***

От магазина до узла связи – полторы минуты пешком. Небольшая комната. Традиционный запах сургуча. У высокой стойки - человек десять женщин. Все взгляды тут же фокусируются на мне. Народу для маленького поселка непропорционально много. Оказывается, люди пришли сюда не посылки отправлять, а лишь для того, чтобы позвонить. Потому что на весь поселок – четыре телефона
В этом же помещении отведен закуток, где «царствует» начальник вертолетной площадки. Женщина, конечно. Все нормальные мужики при деле, остальные спились. Вертолетная площадка она и есть вертолетная площадка – ровный пятачок и «чулок» для указания направления ветра. Если есть пассажиры и почта, начальник звонит в Надым: ждем-с.
Иногда вертолеты нагло проскакивают мимо – из-за одного-то пассажира… И население совсем ничего, и рыбы, как в Кутопе или в Ныде, нет. Понять-то летчиков можно – им до чертиков надоел этот каботажный четырехугольник: Надым – Ныда – Нори – Кутоп. Или в любом другом порядке. В общем, мой вертолет махнул винтом…
По сути, магазин, почта, администрация, за отсутствием иного, - единственные публичные места, где возможно коллективное общение. Воистину, место встречи изменить нельзя…
***

Пьют страшно. Глава администрации едва не матерится:
- В январе приглашал экстрасенса, закодировал он десять человек. Пятеро уже снова пьют. Вначале, когда только пришел сюда, пытался ввести «сухой закон», запретил продажу водки в магазине. Еще хуже стало – началась нелегальная продажа черт знает чего. Женщины обратились ко мне – да разреши уж, пусть продают. Ведь мужики, если захотят выпить, за любую сумму возьмут, а это сильно бьет по семейному бюджету. Когда водка постоянно в продаже, повального пьянства нет.
***

Многие очевидные факты не очевидны, пока не попробуешь их сам на вкус, цвет, запах, приложение сил. Не много сегодня осталось романтиков, страдающих о белых ночах и белых медведях. Слагают песни о вечной мерзлоте – это тоже очень романтично, -  но понять, что она означает, можно лишь на собственной шкуре. А ведь знал же я, что приехал в края, где климат, по сути, сформировал жизненный уклад местного населения. Вот только городская жизнь отбила память. Вечная мерзлота означает отсутствие водоносных пластов и колодцев. Об этом как-то не думалось, и, только увидев в сенях мешки со льдом и отметив экономичность Валентины Ивановны, «проснулось» понимание.
***

К ней по пути из Ныды до Надыма заехал на «Буране» сын, двоюродный брат Ирины. На нартах сооружен огромный ящик. И для чего его только не используют – для перевозки рыбы, оленьих туш, дров. И людей. И льда. Лед нарубить можно на озере, оно дальше, но там лед чище, чем на реке, которая ближе. Разумеется, мы отправились на озеро. Нас ожидала огромная майна поперечником не менее десяти метров и глубиной – в полтора. Евгению не понравились разбросанные кругом окурки и странной желтизны лед.
«Будем делать новую майну!» 
***

Он долго врубался пешней в лед, покуда не расчистил площадку метр на метр. Затем начал потихоньку дробить лед в мелкую кашу. Затем предстояло этот лед лопатой и ведром перегрузить в мешки. Затем втаскивать их – 40-килограммовые – в «ящик». Затем вгрызаться в майну еще глубже и шире.  Целая наука. Мы рубили и грузили этот лед по очереди. Через полчаса я понял, что не могу пошевелить и пальцем. Пешня казалась сделанной из чугуна. Хотелось лечь в снег и отдохнуть. Навсегда.
И это тоже – Север. Тот самый Север, который не для кабинетных работников. И даже не для тех, кто занимается физическим трудом на газопромыслах, ложит трубы, строит дома. Это Север для тех, кто жил здесь всегда. И, надо надеяться, будет жить…   
***

Валентина Ивановна Артеева – старожил Нори, потомок основателей поселка. В свои 73 года она сохранила на удивление острую память и живой характер. События полувековой и более давности – для нее открытая книга.
- Вы помните войну, Валентина Ивановна?
- Конечно. Я же родилась в старых Нори в 31-м году, а уже через два года после начала войны рыбачить стала. До войны мы хорошо жили, у всех было крепкое хозяйство, все содержали коров, оленей. А затем молодые ушли на фронт, из каждого дома по два-три человека. Мало кто вернулся – ушли 124 человека,  в живых осталось 26, это потом сильно подкосило хозяйственную жизнь. Остались женщины, старики да дети. Все – от мала до велика – работали в колхозе. Кто рыбаком стал, кто оленеводом.
- Голодно было?
- Очень голодно.
- Да ведь края-то богатые. Рыба та же…
- Да рыбу-то, милый мой, для фронта сдавали, уполномоченные за этим
следили. Один был такой вредный, что и на еду-то рыбы не давал. Чтобы детей накормить, бедные наши женщины как делали. Когда домой с работы возвращались, сено собирали и рыбу в сене проносили, затем тайком по ночам варили. А до войны сытно было, помню, как бабушка делала котлеты из чебака и икры и запекала их в русской печи, затем с чаем их ели. Я и сейчас с рыбными котлетами чай пью – не отвыкну никак. После войны, конечно, лучше жить стало: нормы отменили, стройматериалы стали завозить. Колхоз-то наш передовым был, миллионером, в ВДНХ участвовал. В то время в Хэ был совхоз «им. Ленина», в Ныде – «им. Сталина», а у нас – «Родина». В 50-х годах у нас была песцовая звероферма, три рыбзавода – в Паули, Хоровой и на Красивом мысу, было оленеводство, скотоводство, лошадей много (только в совхозе - 50 коров и 27 лошадей). Да еще и в каждом дворе - своя корова, свиньи, куры. Выращивали картофель, репу, ячмень, овес, турнепс, лук, морковь, огурцы, даже  листовой табак – земля-то здесь хорошая. Так что и на Севере можно жить за счет земли. Нори и сами себя обеспечивали всем необходимым, и рыбаков на стойбищах. Даже кирпич делали – топтали глину ногами, затем клали в формы – печки из этих кирпичей клали. А в 1961-м совхоз перевели в Ныду, и все развалилось.
- А сейчас личные хозяйства у кого-то остались?
- Да почти ни у кого. Вот у меня огородик есть, так картошки на всю зиму хватает. Ну, еще некоторые парнички держат. А так народ ленивый стал, работать не хочет, пьянствует.
- Вы хорошо помните времена, когда не было на Севере ни газовиков, ни нефтяников, ни новых городов. Если сравнивать, вам, коренным жителям, лучше стало жить или хуже?
- Конечно, хуже. Много пастбищ испохабили. Сколько вырыли, изгадили, сколько выгорело! Сам-то оленевод никогда не сделает земле плохо. Где Надым, возле озера Янтарного, там мы морошку недоспелую, красную на зиму собирали. А теперь красной не найдешь. Безвкусная стала. Чума вокруг озера всегда стояли, места вокруг Надыма богатые были, ягельные.  А сейчас – где эти чума? И рыбы стало меньше. Всю землю нашу вырыли, а нам ничего не досталось. Да мы-то ладно – нашим внукам ничего не останется.
- Вот вы называете себя зырянами, а в паспортах значитесь как «коми». Но чувствуется, не хотите вы себя в коми записывать?
- Всех нас записали в коми при обмене паспортов. Но у коми и зырян даже разговор-то разный. У нас больше слов русских, да и вера с русскими одна. Мы - православные.
***

Судьбы населенных пунктов чем-то напоминают судьбы людей. Неизбежно приходит время, когда города и веси ощущают себя более в прошлом, нежели в будущем. Затем они с той же роковой неизбежностью уходят в небытие, если, конечно,  не считать «вечного города» Рима…
Готовя этот материал, я спрашивал себя: почему же так нелегко рассказывать о Нори? Как знать, может быть, я слишком глубоко «залез» в историю этого поселка? Может быть, слишком одиноким и беззащитным он показался мне с воздуха – маленький вытянутый многоугольник, а кругом – сотни километров безлюдья? Или, может быть, сыграла злую шутку наша с Валерием Езынги поездка на «Буране» на место, где располагались старые Нори? Не знаю… Но если бы название «Нори» осталось только на исторических картах, было бы искренне жаль.
***

До исчезнувших старых Нори от современного поселка пять километров. Туда-то мы с Валерой и отправились. Слева от снегоходной дороги тянулся лес. Справа - широкая пустошь, то ли бывшие поля, то ли просто тундра. Дальше за пустошью вдоль нашего маршрута - невысокие длинные холмы. Топоним «Нори» имеет ненецкие корни и своим происхождением обязан этим холмам: в переводе он означает «задний наконечник копья хорея». Если поглядеть с вертолета, в чем я убедился, очертания холмов в горизонтальной проекции действительно напоминают наконечник копья. Но, хоть убейте, не понимаю, как более ста лет назад можно было определить форму очертания холмов, если в то время умели летать только птицы.
***

Последний сохранившийся дом в старых Нори - не более чем полуразрушенная лачуга. Еще немного, и на месте бывшего поселка, где некогда кипела жизнь, не останется вообще ничего. Но ничто не проходит бесследно. Потомки первопоселенцев основали новый поселок. У них те же фамилии: Артеевы, Чупровы, Поповы, Филипповы, Каневы, Батмановы, Рочевы, Ануфриевы… Кем были их предки? В своей книге «История Ямальского Севера» В.Н.Гриценко пишет: «Распространение зырян на восток, освоение ими территорий, которые раньше считались принадлежащими остякам и самоедам, проходило конфликтно. В истории взаимоотношений между зырянами, с одной стороны, и ненцами, хантами, русскими, с другой стороны, много аспектов и проблем. Исследователи и чиновники говорили о существовании «зырянского вопроса», называли зырян «жидами Севера». Мы же отметим, что зыряне положительно и в большой степени повлияли на развитие торговли в крае, на вовлечение Северо-Западной Сибири в экономическую систему страны, во всероссийский рынок. Уже в начале XX века некоторые из них заводили коров, лошадей, овец, даже кур, успешно приспосабливая животных к суровому климату Надыма. Исследователи отмечали стремление местных зырян к поголовной грамотности. Зыряне Нори, например, были очень рады, когда (еще в начале XX века, в поселке из 26 домов) у них появилась Передвижная школа Министерства Народного Просвещения».
Цитирую дальше: «Г.М.Дмитриев-Садовников называет нам фамилию одного из основателей Нори – зырянина Ануфриева. В записках миссионера иеромонаха Никона, хранящихся в Тобольском госархиве, упоминается основатель «нового» (то есть, на том месте, где он стоит сегодня) поселка Нори – Савва Филиппов. Этот Савва не только первым поселился на новом месте, но и, как бы без тени юмора указывается в документе, в 1913 году умер и основал там кладбище».
***
Когда-то здесь была даже церковь, точнее, молитвенный дом. В тридцатых годах молитвенный дом снесли, а лес, из которого он был сложен, перекочевал в новые Нори.
Ощущение странной печали. Белое безмолвие. Только ветер посвистывает в кустах…
***

В точности я так и не выяснил, почему в тридцатых годах прошлого века, следом за Филипповым, люди стали переселяться на новое место. Кто-то объяснял тем, что дальше по протоке теплее: холмы защищают поселок с севера. Валентина Ивановна Артеева, а именно ей-то и следует верить, ибо переселение происходило на ее глазах,  объясняла иначе – территории стало не хватать. Людей прибывало, а поселок расстраивать было некуда. Потихоньку потянулись на новое место, а там пошло-поехало. В общем-то, сейчас это уже не столь важно. Все-таки Нори – не Рим…
***

Валера – азартный человек - вдруг вспомнил, что недалеко расположен Красивый мыс, где в войну и после базировался рыбзавод. Оказалось, до этого «недалеко» - полчаса ходу по льду реки со скоростью километров сорок. В пути я страшно промерз, но, впрочем, не был разочарован. В единственном сохранившемся здании на Красивом мысу не было окон, дверей и двух стен. Сейчас в нем живут зайцы, а когда-то жили молодые девчата – жертвы сталинизма, солили рыбу. Дела давно минувших дней… Ежегодно на это место приезжают евангелисты, разбивают лагерь на все лето. Поставили даже биотуалет. Кто их сюда доставляет, кто финансирует – покрыто мраком. Ясно одно – Полярный круг не выбирают случайно, это не Крым или Подмосковье. Задача адептов альтернативной религии – охмурять местное население, тем самым расширяя сферу своего влияния.   
***

На обратном пути Валера вдруг затормозил «Буран», опытным взглядом усмотрев на снегу характерные следы. 
«Собачья упряжка. Догоним?»
«Давай».
Он завернул снегоход в какую-то из проток и начал гусеницами давить следы от полозьев собачьих нарт. Собаки даже интереснее оленей. Оленей много, упряжных собак мало. Действительно, экзотика. Почти забытая.
На огромной скорости мы гнали в заснеженную даль. Минут через пятнадцать издали углядели упряжку. Собаки лежали в снегу и злобно лаяли.  Лыжный след говорил о том, что хозяин, скорее всего, проверяет и ставит капканы. Псы вызверились и к себе не подпускали…
Не дождавшись хозяина собак, помчались назад. Слева и справа от нас, по берегам протоки, на кустах ивняка сидели полярные куропатки. Белые крылья и черные хвосты. Иногда они взлетали и перелетали на другой берег протоки.
***

Еще один эпизод запомнился особенно ярко. Был уже вечер, когда мы с Валерой возвращались. И солнце показалось таким странным, что я попросил остановиться. И сделал снимок.
«Будет пурга», - сказал Валера.
«Да брось ты, мне послезавтра улетать».
«Значит, останешься…»
И я, действительно, остался. Прав оказался Валерий Езынги.
***

… Наутро на крыльце дома лежал слой снега. Ветер усиливался с каждой минутой. А еще через день Ирина надела малицу и собралась в Надым со своим двоюродным братом в той самой «телеге», в которой мы возили лед. До Надыма – четыре часа ходу. Это при хорошей погоде. А когда метет, не мудрено и заблудиться, что уже не раз случалось даже с опытными тундровиками. Никакая малица не спасет.
«Давай, дождемся вертолета», - пытался удержать я ее от авантюры. Как бы не так! Хочу на «Буране», и все тут. Истинная зырянка.
Но я-то не зырянин. Потому остался. А к полудню задуло так, что с трудом добрался до узла связи. «Вертолета сегодня не будет» - заявили мне в кассе. И ничего взамен. «Упряжка» с «Бураном» ушла в пургу. Больше делать в Нори было нечего. Мне еще повезло, что на следующий день вертолет все-таки прилетел. Могло задуть и на неделю…
***

Процесс нефтегазового освоения Крайнего Севера привел к тому, что национальные населенные пункты потеряли былое экономическое значение. Форпостами стали новые города и поселки с совершенно иным укладом жизни, с иным менталитетом населения, с развитой инфраструктурой, с большими финансовыми возможностями. Это только на географической карте они выглядят одинаково – кружки с названием, и все.
Но даже и названия разительно контрастируют: безликие «заполярные» и «приозерные», и вот на тебе – Кутопьюган, Нори, Ныда. «Это на каковском языке?» - возможно, спросит кто-нибудь залетный. На местном. Неважно, какие корни у названия – ненецкие, хантыйские, зырянские. На местном…
Испокон века каслали на северных равнинах оленей, ловили рыбу, хоронили стариков, рожали детей. Потом пришли люди с юга и нашли Большой газ. Это хорошо, что они его нашли: это валюта для страны, это миллиардные доходы для олигархов. Это двигатель прогресса. Вопрос в другом: если качаете из земли неизмеримые богатства, вы что-то ей верните. Верните людям, которые вас не ждали, а вы уже пришли. Всего лишь кроху от того, что вы у них забрали. Что бы ни твердили экологи и руководители добывающих предприятий, промышленное освоение Севера неизбежно чревато потравленными пастбищами, выжженной землей, опустошенными недрами. Знакомая ненецкая семейная чета из потомственных оленеводов мне как-то сказала: «Ладно, на наш-то век хватит. А вот внуки наши оленей только в зоопарке увидят».
***

То же можно сказать и о национальных поселках. Не говоря уже о том, что усилиями «цивилизаторов», от большевиков до нынешних капиталистов, в них сосредоточилось большей частью маргинализированное местное население, уже не раз поднимался вопрос о ликвидации этих населенных пунктов. Большинство поселков и было ликвидировано, как это, например, произошло с Хэ, только и осталось, что название тундры – «хэнская сторона». А теперь представим, что однажды на Ямале, так или иначе, кончатся запасы газа и нефти. Пусть через сто, двести лет, но это произойдет. И тогда здесь не останется никого и ничего – ни пришлого населения, ни местного, ни зверья, ни оленей. Пустыня…

Вырваться за Полярный круг
2005 г.
Северная экзотика заканчивается тогда, когда на Север попадаешь всерьез и надолго. Рискну высказать спорное сужение: я считаю, что экзотики вообще не существует в природе, термин этот придумали бездельники-туристы, чтобы оправдать свою неистребимую тягу к новым впечатлениям. Под экзотикой следует понимать всего лишь специфические особенности данной местности. Когда к этим особенностям привыкаешь, они становятся частью жизни, так же как холодильник или телевизор в квартире или автобусы на улицах городов. Если однажды вы равнодушным взором проводите оленью упряжку, тормознувшую на красный свет светофора на центральной надымской улице – все, значит, в вас уже проник дух Севера. Правда, как выразился один северный писатель, до настоящей полярной болезни вам еще далеко.
***

Если вы приехали на Север на день, месяц, даже на несколько месяцев, он так и останется для вас закрытой книгой. Еще долго вас будет удивлять круглосуточный полярный день летом и кромешная тьма зимой, постоянный гул вертолетов полярной авиации над головой, непривычные для нездешнего уха слова: зимник, халей, губа, тынзян, чум, муксун. Вам еще предстоит сломя голову удирать от огромных кровожадных комаров, густо населяющих расположенный посредине города парк, и под крики продавцов врываться в ближайший магазин, втаскивая за собой ораву кровопийц. Вы долго не сможете привыкнуть к тому, что в сильные холода моторы легковых авто не глушат даже на ночь, потому что иначе завести их будет невозможно. Но если судьба решит распорядиться иначе, и Север надолго станет вашим домом, на смену наивной восторженности придет нечто другое. Однажды вы обнаружите, что непринужденно сидите на корточках, опершись на стенку, презрительно сплевываете сквозь зубы и планируете воскресную поездку на снегоходах так, будто собираетесь провести выходные на дачном участке. Любого инструктора по экстремальному туризму ваши планы свели бы с ума, но здесь это в порядке вещей. Впрочем, это не отблески жизни первопроходцев - люди живут этим, даже не замечая экстремальности своего бытия.
***

И все-таки пребывание на Севере еще не есть гарантия приключений. Можно сколько угодно долго жить на Полярном круге и ни разу не вырваться за Полярный круг. Наши современные северные города это позволяют. Кафе, магазины, кинотеатры, банки, детские сады, полный набор образовательных услуг и многое другое, что присуще крупным городам. Вам совсем не обязательно шляться по тундре подобно героям Джека Лондона, вы можете работать, например, экономистом в ближайшей конторе, ходить в галстуке, стричься у модного парикмахера, загорать в солярии, улетать в отпуск на комфортабельном ТУ-154 и напрочь забыть, на каком градусе северной широты находится ваше тело. Но если бессмертная душа ваша не окончательно заросла канцелярской пылью и не зачерствела от проклятой обыденки, вы будете использовать любую возможность, чтобы вырваться за пределы искусственного мирка, созданного именно с целью максимально изолировать вас от Севера.
Я уже немало рассказывал о Севере. В завершение добавлю всего последнюю маленькую зарисовку, которая приоткроет еще одну сторону жизни этих отдаленных краев. Вероятно, она прозвучит для читателя неприятным диссонансом на фоне сказанного ранее. Но отображать Север только в розовом свете мне бы не хотелось, ибо картина получится однобокой.

Туалет в шашлычной
Постсоветское пространство исправно поставляет в Россию полчища человеческого материала, оказавшегося невостребованным на арбузно-апельсиновой исторической Родине. Подавляющее большинство братьев наших по разуму бегут от беспросветной нищеты в надежде заработать на кусок хлеба насущного, чтобы прокормить свои многодетные семьи. Бежать проще всего в Россию: ближе и привычнее - все-таки бывшая метрополия, которая вроде бы чем-то им обязана. Да и русский язык знают. Подавляющая часть гастарбайтеров (главным образом, кавказцев и среднеазиатов, которых у нас за глаза называют «черными») вряд ли заслуживает осуждения, но в целом, на мой взгляд, их присутствие в нашей стране фактор, скорее, отрицательный. Заметьте: «черных»  вы редко увидите в нищей российской глубинке, они, как пчелы на мед, слетаются в злачные края, где крутятся шальные деньги, а доходы населения многократно превышают средние доходы по стране. Они ехали, и будут ехать, выкачивая из страны миллиарды долларов, накаляя криминогенную обстановку и развращая наркотиками российскую молодежь. Однако такова политика нашего государства, основанная, главным образом, на политических соображениях.
Не могу судить о том, что происходит в крупных российских городах, но Север с его высокими зарплатами являет собой настоящий «котел наций». Полярные широты давно поделены между этническими группировками. Суровый климат южан не пугает. Например, в Надыме и близлежащем поселке Пангоды «вес» имеют азербайджанцы, в Новом Уренгое – чеченцы, а Сургут вообще превращен в современный Вавилон. Но где бы то ни было, о толерантности к пришельцам речи не идет. Их, мягко говоря, недолюбливают. Хотя, нужно признать, искренняя и взаимная нелюбовь между нациями, вероятнее всего, следствие расовой, исторической и религиозной неприязни, нежели реакция на засилие иностранцев. «Черный» не претендует на работу русского, а русский никогда не пойдет вкалывать на стройку за четыре тысячи в месяц, как таджик. Зато для представителя солнечного Таджикистана такая сумма кажется огромной.  На Севере представители СНГ (а их количество не поддается учету) осведомлены, что малейший случай агрессии против природного россиянина сработает не на пользу всему этническому сообществу. И такие случаи были. Разборки они устраивают, как правило, между собой. Порой жестокие.
***

Дело было в Надыме, года четыре назад. Тогда я снимал квартиру в самом центре города. Однажды отлучился на полчаса. Возвращаюсь - возле дома несколько милицейских машин. Вытаскивают закрытое простыней тело. Убили азера (азербайджанца) - соседа по лестничной площадке. Двое его бывших подельников из Нового Уренгоя специально приехали на расправу: два выстрела в упор, потом ножом по горлу. Не кровная месть и даже не дележ рынка наркотиков. Дело, как я слышал, было связано… с мороженым.
Да, они хорошо понимают, что россиянина нельзя безнаказанно избить или даже оскорбить словом. Но существуют более изощренные формы выражения презрения к славянам, которым даже трудно придумать название.
***

Каждое лето в Надыме, на набережной озера Янтарного, как грибы, вырастают шашлычные. Почти все они принадлежат азербайджанцам. В одной из шашлычных я не раз ел сухой, пересоленный и переперченный шашлык. Знать бы тогда! Однажды палатку сожгли наши русские дальнобойщики. Сидят, пьют пиво, жуют шашлык. Хозяина что-то не видно. Один заглянул за ширму. Азер стоит к нему спиной и мочится в чан, в котором солится мясо для шашлыков. Шофера - мужики грубые и решительные. Заведение сожгли, «черного» избили и хотели утопить в Янтарном. Выручила милиция. Тут же была создана комиссия на уровне администрации, которая подтвердила - в рассоле мочевина. Азер оперативно сбежал из Надыма, бросив все имущество, а на азербайджанскую общину обрушился беспощадный гнев горожан.
С тех пор мои друзья-надымчане, которых угораздило посетить ту шашлычную, не могут без содрогания слышать запах шашлыков и без лютой ненависти видеть азербайджанцев. Я не националист, но после описанного случая лозунг «Россия - для русских» стал мне чем-то ближе. Кто меня в этом укорит?

Северный синдром
2008 г.
…И вот я снова еду на Север. В Надым. На этот раз ненадолго - всего на неделю. Еще шесть дней на дорогу (туда и обратно). И всю эту кошмарную дорогу в голову лезут слова знакомой песни:
Я снова еду к холодам.
Зря не пугайте, я не струшу.
Навстречу к северным ветрам,
Чтоб охладить немного душу.
Зря он написал «охладить». Нужно было - «обогреть».
А кой черт мне надо на этом Севере? Что я там забыл? Ах, если бы я мог ответить на этот вопрос! Наверное, все-таки именно обогреть. Душу. В подавляющем большинстве люди едут на юг, их манят заграничные туры, теплое синее море, пестрота и разноголосица восточных базаров. Вот и моя жена одновременно со мной укатила - в Москву, к друзьям. Дан приказ ему на Север, ей в другую сторону…
***

А на широте Надыма - Нового Уренгоя 15 июня еще не распустились почки, озера запечатаны сизым льдом. И висит надо мною серое низкое небо пиполярья. Небо на Севере всегда низкое. Оптический обман или на самом деле облака плывут здесь ниже, чем в «нормальных» широтах? А тундра, плоская, как стол, зеленая, как поле для гольфа, завораживает беспредельностью - смотришь из окна машины, и в сон клонит неудержимо. Но в гольф на этом «поле» не поиграешь. Ладно, оставим…
Фотоаппарат с собой. Записная книжка тоже. Корочки Союза журналистов всегда в кармане. Немного денег. Меня ждут друзья, свежайший муксун и река Лонг-Юган. Что еще нужно свободному человеку? Временно свободному. Да, забыл… Еще твердая решимость ни в коем случае не совать нос в журналистику. Нужно на время прекратить активное вмешательство в жизнь сограждан. Надоело!
Долго крепился. Аж целые сутки. А уже на следующий день взял за глотку начальника поезда.
***

Мне достался билет в сверкающий свежей синей краской новенький плацкартный вагон (купейных билетов не было) фирменного поезда «Ямал» «Москва - Новый Уренгой». Дата выпуска вагона - 13 мая. Сегодня - 13 июня. Вышел во второй рейс. Непривычный для россиянина, даже несколько пугающий комфорт. Сияющая чистота. Мягкие ковровые дорожки. Овальные окна в тамбурах. Блеск никелированных поручней. Бесплатные розетки для заряда мобильников. Климат-контроль. Табло с указанием температуры в вагоне. Табло «Туалет свободен (занят)». А туалеты не простые. Биотуалеты. Ими можно пользоваться на стоянках. Только вовремя откачивай переработанную массу в спецмашины. Всего в составе пять таких вагонов. С биотуалетами.
***

После Екатеринбурга на табло поочередно зажглась и уже не гасла надпись «Туалет занят» в каждом из пяти ультрасовременных вагонов. В нашем зажглась последней, близ Тобольска. Потому что в Екатеринбурге ожидаемый дерьмовоз к поезду не подкатил. А ехать еще полтора суток. Кое-где в туалетах поставили ведерки. Кое-где унитазы заклеили скотчем - крест накрест. 250 человек в пяти вагонах начали тихо роптать, стонать, выть. Затем послышались пока еще не очень громкие вопли и угрозы подать в суд. Кричали дети. Постоянная температура в 22 градуса уже никого не радовала. Переполненные мочевые пузыри требовали возмездия. Несчастная проводница спряталась в служебном купе, заперлась. Прибежал во взрывоопасный вагон начальник поезда. В форме, при регалиях.
- В Сургуте мы машину подогнать не сможем, - кричал, отбиваясь от пассажиров. - Платформа не так устроена. В Ноябрьске подгоним, я уже звонил, обещала одна фирма. Всем коллективом поезда сбросимся, чтоб очистили.
***

Я читаю книгу, на шум внимания не обращаю. Держу обет. В Сургуте вышел, нашел на вокзале туалет (благо, вокзал знакомый), снова читаю при свете фонарика. Утром просыпаюсь уже за Ноябрьском. Туалеты закрыты. Душа вскипела. Подверг словесным пыткам проводницу. Затем схватил фотоаппарат и отправился на поиски поездного начальника.
- Вы знаете, - сказал я ему тихо, с угрозой. - На Западе при подобном инциденте ваша контора сразу бы разорилась. На судебных исках. Вы почему дали «добро» на отправление, если поезд не был готов?
- Матросовых больше нет, - так же тихо, но яростно ответил начальник. - С меня бы голову сняли, не дай я команды на отправку. А проводницу я накажу, это ведь она не сказала пассажирам, что в составе есть вагоны с обычной фановой системой! Дура нечесаная. А ведь уже тринадцать лет ездит!
Эх, Россия, Россия!.. Доколе ж страдать тебе, косясь на Запад, а пребывая в азиатской дикости? Супервагоны построили, инфраструктуру для их обслуживания не создали. Так и тащил поезд дерьмо через полстраны аж четверо суток - из столицы «до самых до окраин».
Доколе же?
***

Новый Уренгой... Мне всегда было неуютно в этом городе. Он не имеет традиций. Он героически возник на пустом месте посреди голой тундры. Но не ради комфортной жизни людей. Формула «жить ради жизни» здесь не годится. Здесь применима другая формула - «жить ради денег». Уренгой и возник ради газа и денег. И он обречен, как все новые города Ямала, кроме древнего Салехарда. Кончится газ - кончатся деньги. Кончатся деньги - кончатся города. Не будет ни одного аргумента, чтобы заставить людей клацать зубами на Полярном круге, когда на Земле существуют куда более благодатные края. Но это будет нескоро. А сейчас и севернее Нового Уренгоя появились газовые поселения. Летят вертолеты в поселок Заполярный. Бегут автобусы и поезда на Ямбург… 
***

По унылой иронии судьбы я чаще попадал в Уренгой зимой. А зима в Уренгое - особое, инопланетное явление. Уренгойская зима мгновенно вымораживает душу, если она у вас есть, и напрочь выхлестывает романтику, если она у вас была. Пять минут как с поезда - и вот вы уже бездушный, неромантичный человек.
Зимой город кажется пустынным и огромным. Широченные проспекты с теряющейся в бесконечности тундры перспективой. Тундра продувает эти проспекты насквозь. Однотипные коробки домов неплохо смотрелись бы в фильме о казарменном социализме. Серые безликие фигуры в собачьих шапках-ушанках перебегают проспекты, накренившись под углом сорок пять градусов, чтоб не сдуло. Часто бегут пятками наперед, поэтому здесь очень быстро научаешься чувствовать опасность той самой частью тела, которую обычно не называют.
По одной из версий, название «Уренгой» означает «гиблое место». Эта версия принадлежит узникам-строителям «сталинки», железной дороги, которая должна была связать запад страны с берегами Тихого океана.
***

Пять-шесть лет назад дорога из Нового Уренгоя до Надыма в распутицу являла собой кошмар наяву. КамАЗы - те еще как-то продирались, но джипы сидели глухо. Теперь на всем протяжении - асфальт. Какие-то три-четыре часа - и вот уже Старый Надым. Поселок, которому скоро стукнет столетие. Еще километров 15 - и город. Но микроавтобус вдруг сворачивает к реке Надым.
- Переправу не наладили, - поясняет водила.
Настроение испортилось. О, я помню, что такое межсезонье! Зимой и летом два берега связывает понтонная переправа. Заплатил по таксе - переехал. А весной и осенью - плохо. В межсезонье на другой берег доставить может только «аппарелька» - буксир с баржей.
Наш микроавтобус, с горем пополам, последним вскарабкался на баржу. Там уже стоял  «КамАЗ» с фурой и еще с десяток машин. Отвалили. Ползти целый час, вдоль каких-то плоских островов и песчаных мысов. Порывами задувает ветер, то леденящий, то теплый. Временами брызжет мелкий дождь. Буксир натужно рычит, выбрасывая клубы чадного дыма, толкает баржу против течения. Под ногами крутится желтая взбаламученная вода. Я снова становлюсь своим человеком на Севере.
***

От безделья начинаю звонить по мобильнику. Абоненты упорно молчат. Набредаю на нашего корреспондента Любовь Рыбкину.
- Любовь Валентиновна! - кричу. - А я посредине реки Надым. Пламенный привет с полярных широт!
Через полторы тысячи километров доносится слабый недовольный голос:
- Ты что хулиганишь! Внучка спит.
- Да я от избытка чувств! Я ж по реке плыву! По Надыму!
- Ну, поздравляю. Плыви дальше…
Фу ты! До чего скучные люди!
А вот и мне звонок. Хорошо поставленный голос бывшего учителя и бывшего преподавателя вуза:
- Мишель, ты где?
- Плыву, Вадик.
- А-а, ну давай. Я только что из тундры. Язей жарю. Как раз к твоему приезду. Водку какую будешь пить?
***

Вадим Гриценко. Историк от Бога. Ныне занимается археологическими раскопками на Ямале. Автор двухтомной научной монографии «История Ямальского Севера» и нескольких художественных книг. Охотник и заядлый рыбак. Но самое главное - товарищ, каких мало. Когда-то мы с ним лишь чудом не утонули в Лонг-Югане. И вот он-то как раз чуть ли не насильственно и вырывает меня с Урала.
- Не хочу на Север! - злился я, истинно веруя, что действительно не хочу снова погружаться в высокие широты. Эту страницу книги жизни я уже перелистнул.
- Хочешь! - заявил Вадим в свой майский приезд в Екатеринбург, за бутылкой водки с соленой нельмой, выловленной в Обской губе. Надо же, какая наглая уверенность!
- С чего ты взял?
- Тебя знаю потому что. «Мишка на Севере» - это о тебе.
Вот хам! Но он прав. Если Север западает в душу, его уже ничем не вытравишь. Проверено.
Змей-искуситель подсунул альбом с прошлогодними экспедиционными фотографиями. Болотоход на базе «УАЗа» карабкается по крутому склону в бездонное небо. Сверху, на кабине, свесив ноги в болотниках, сидит с карабином наготове бородатый Гриценко. И я понял, что пропал…
***

В запасе всего неделя.
- Целая неделя! - поправляет Гриценко, открывая вторую бутылку водки. – Конечно, к миссионерской часовне я тебя не свожу, не успеем. Но рыбалкой обеспечу.
- Что за часовня, Вадик?
- Конца 19 века. В документах часто упоминается, но найти не могли. Думали, давно сгнила или сгорела. Избушку случайно обнаружили, в 80 километрах от Надыма. Сверились по документам - сомнений не осталось. Получили грант на раскопки и исследования. Хотя конкурс был – ого-го!
- Большой грант?
- На жизнь хватит. Решили самолет купить. Подсчитали: в тридцать раз экономичнее вертолета.
- Здорово!
- А я - против. Самолет, конечно, хорошо, престижно. Но лицензию на полеты хрен получишь. У меня друг в Тюмени. Два года назад купил самолет. Летает, думаешь? Да его чуть в психиатрию не засунули, когда пересекся… с непониманием. Взятка дороже самолета стоит. Лучше уж по старинке, на болотоходе.
***

Гриценко выделил мне одну из комнат в его двухкомнатной квартире. Окна выходят на озеро Янтарное. Примерно в два часа ночи проснулся от духоты. Середина июня, а раскаленные батареи едва не шипят от жара – в газовом краю тепла не жалеют. Распахнутые настежь окна не спасают. Вышел на балкон. Верхние окна многоэтажек уже пылают от восходящего светила. Да и заходило ли оно? За три-четыре месяца полярный день может вымотать душу. Это я когда-то уже испытал…
Светло, как днем. Но все-таки ночь… Небо неприятного, серо-стального цвета. Все как будто окутано дымкой. С бесконечных равнин тянет ледяным холодом, совсем не похожим на холод южных широт. Человека даже не холодит, а буквально высасывает тепло из его тела. Как я раньше этого не замечал! Хотя вчерашним вечером северяне дефилировали по улицам полуголыми, в маечках и коротких юбках, радуясь первому теплу.
***
 
Через несколько минут опять проснулся. С озера Янтарного притащилась стая чаек, заметалась под окнами, хрипло и противно гортаня: «Кра-а! Кра-а!» Одна уселась на подоконник, склонила голову набок, печально посмотрела на меня черными бусинками глаз, щелкнула клювом и сказала «Кра-а!»
- Уйди! – прошипел я и швырнул в нее свой носок. Чайка тут же сгинула, носок улетел в пространство.
Надо же, чайки лезут в квартиру! Сумасшедший дом!
***

Накрылся второй подушкой, стал засыпать. Очнулся в ужасе. Дикая какофония звуков вдруг наполнила спящий город. В двухстах метрах от нашего дома, по центральной улице, двигалась молодежная процессия, улюлюкая, скандируя и размахивая российскими флагами. По бокам шествия ползли беспрерывно гудящие иномарки. Вокруг дома ходил некто долговязый с пионерским горном. Дудел он в него страшно и совсем немелодично. Как гусь. И где он откопал этот горн! Будь у меня карабин, я бы его пристрелил на месте.
Когда дикое шествие отдалилось, вопли слились в понятную каждому россиянину формулу - «Спар-так-чем-пи-он!» Фанаты, черт бы их побрал! Никогда не любил фанатов. Они очень глупые.
***

А завтра – в поход. И наш могучий полноприводный «ландровер» застревает в глине, едва свернув на обочину. В сорока километрах от города. М-да… Это не Подмосковье и даже не Урал…   
Неделя пролетела незаметно. Когда уезжал, столбик термометра показывал четыре градуса ниже нуля. Шел снег. Стояла последняя декада июня…

Эпилог
«Я свято верю в чистоту снегов и слов» - так когда-то писал Владимир Высоцкий. Верить можно, но жизнь, увы, неизбежно вносит свои поправки в идеальную картину мира. И все-таки Север пока остается одним из тех редких мест на Земле, где вездесущее мещанство еще не вошло в полную силу и где по-прежнему живет множество славных людей, совершающих хорошие, чистые и бескорыстные поступки. С чем связана эта аномалия, я не знаю. Есть вещи, в которых лучше не копаться, чтобы не разрушить то зыбкое и непознанное, что зачастую составляет человеческую сущность. Ибо без хороших людей Север останется всего лишь скупым географическим определением.
***

Я писал эти умные строки, еще не зная, что однажды осенью, поздно вечером, раздастся звонок:
- Привет, Мишель! Вадим Гриценко.
- Ты откуда?
- Из новопортовской тундры (по названию поселка Новый Порт - Авт.) Не ожидал, что дозвонюсь. Не пойму, откуда здесь сотовая станция. В поселке всего пять человек.
***

На Ямале много всяких тундр. Эту назвали по поселку Новый Порт, что на берегу Обской губы. На самом деле тундра одна и та же, но ее нужно как-то разграничивать, подобно тому, как мы разграничиваем города на районы. Я вспомнил, как почти четыре года назад пролетал вертолетом над этими местами по пути на Харасавэй. Правда, это было в ноябре. Ледяная плоская пустыня. Ни кустика, ни ложбинки, ни единого следа присутствия человека.
- Все еще в экспедиции?
- Ищем, - кратко пояснил Гриценко.
- Красиво?
- Потрясающе! Лучшее время. Тундра, как картина экспрессиониста. Вся разноцветная.
- А ты знаешь, что война идет?
Красноречивое молчание.
- Какая война?
- Грузии с Россией.
- Нет, не знал.
Еще бы! Случись ядерный апокалипсис, и то не сразу поймут.
- Знаешь, твои дальневосточные рассказы в Надыме кое-кому здорово понравились, - будто очнулся Вадим.
- Приятно слышать…
И все. Связь стала глохнуть. Затем Гриценко окончательно утонул в эфире. Поглотила его тундровая бесконечность где-то на краю Земли, в сотнях километрах от ближайшей цивилизации. Счастливый человек! Таких людей невозможно изолировать от Севера. Потому что их дом - не только Надым. Их дом - весь Север. Без остатка.
Качканар – Надым - Качканар

Медведев Михаил Юрьевич, журналист.
Электронный адрес: press66@yandex.ru
Тел. 8-922-11-28-605
Адрес: г.Качканар Свердловской обл. 9 микрорайон, дом 1, кв. 36.