Срок для художника

               
                Антон вполголоса напевал, краски легко ложились на холст. Мелодия, что услышал ранним утром в маршрутном такси, прилипла, как банный лист, крутилась в голове, Звенигородцев отмахивался, как от назойливой мухи, она на время пряталась, затем навязчиво выплывала из недолгого забвения. Антон совершал священнодействие на палитре, посредник-кисть взмывала вверх, плавно опускалась, холст на глазах наполнялся цветом, теряя девственную белизну. 
               Мазок за мазком ложились под умелой рукой мастера, часы кропотливой работы и портрет на глазах оживает. Колдовство! А художник маг и волшебник, творец, создатель, сродни богу. Антон любил завершающую стадию, работу над деталями, когда ежеминутно останавливаешься, прищуривая глаз, видишь полотно в целом, а кисть наносит последние штрихи и вот уже гусеница превращается в куколку, а куколка расцветает бабочкой. 
               Довольно…  Можно работать над картиной до бесконечности, довести до совершенства, но написать одну единственную вещь за всю жизнь или во время остановившись создать великое множество полотен, где будет место и гениальным творениям, что принесут создателю славу и тем, на которых он только набивал руку, совершенствуя технику. 
               Звенигородцев огляделся. Аудитория тонула в солнечном свете, ветви акаций и клёнов за окном плясали под редкими, но резкими порывами ветра, разбрасывая по стенам причудливые тени. Натурщица неподвижна, как сфинкс, взгляд отсутствует, по лицу тонким ручейком стекает пот. В углу над столом склонился маститый преподаватель, рука треплет чёрную с вкраплениями серебра окладистую бородку. Смотров Юрий Алексеевич собственной персоной. Член союза художников, преподаватель художественного училища, по совместительству классный руководитель четвертого «А». По аудитории, как марсиане Герберта Уэллса прямо из пола растут треножники этюдников. Справа творит Самойлов, Анна Перова задумчиво вглядывается в натуру, слева балагур Сергей вытянув руку, сверяет пропорции оригинала с изображением на холсте. Генка Рыжов, худой, как карандаш, но подвижный, словно речной судак, порывисто водит кистью по холсту, Ользятиев, потомственный калмык, часто поглядывает на натуру, глаза, как все остальные не прищуривает, оно и понятно прищуришь, а что останется?
                По зданию училища, заглядывая в каждую аудиторию, колокольчиком свободы промчался звонок. Шумной стайкой студенты-художники просачивались сквозь двери, кабинеты наполнились тоскливой тишиной, а в коридорах на краткий миг взорвался брызгами разноголосый фонтан. Коридоры, лестницы и вестибюль напоминали автостраду, попутный поток подгонял пинками в спину, встречный, приветствуя сигналами клаксонов, проносился мимо, вот кто-то приметил знакомого, полез обниматься, потоки замерли, на дороге образовалась пробка. Секундное замешательство, движение возобновилось, людская река понеслась вниз, двери проводили скрипом несмазанных петель.   
                На улицу вырвались втроём. Антон и два однокурсника - Генка Рыжов,что шагал, как цапля высоко задирая ноги и Арсен Аванесов, полная противоположность, крепыш, на голове чёрный, как смоль каракуль волос. Весеннее солнце припекало, вжикнула молния, Антон распахнул куртку. Дорогу перебежали, не останавливаясь, синхронно, так что и австралийские кенгуру позавидовали бы, перемахнули ограждение, тенистая аллея, что сплошь заполнена ворковавшими парочками осталась позади, ещё одно ограждение, дорогу преодолели с ходу, донесся скрип тормозов, водитель высунул руку, пальцы сложились в недвусмысленный жест, трёхэтажное словесное строение припечатало между лопаток. Гостеприимно распахнулись двери недорого кафе, в глаза бросилась вывеска «Минутка» над входом. Столики, как ни странно пустовали, официант, что обычно ползал как муха, на удивление быстро принёс заказ, бутерброды таяли во рту не прожёванными, горячий кофе обжигал, по телу разливалось блаженное тепло.
      - До завтра? – спросил Антон, прощаясь у порога кафе.
      - А ты, что вечером не пойдёшь? – одновременно спросили друзья.
      - Куда? – вопросом на вопрос ответил он.
      - Вот тебе раз, мы же договаривались! – воскликнул Арсен.
      - Ах да в боулинг, совсем забыл, - сказал Звенигородцев.
      - Так что придёшь? – спросил Генка.
      - Приду, раз договаривались, - ответил Антон.
                Он лавировал между прохожими, влюблённые парочки переместились на лавочки сквера. В ногах правды нет, понял художник, но разве она есть в…? Над головой шумели гигантские каштаны, ветер танцевал с ветвями, по асфальту играли в догонялки солнечные зайчики, скользили полутени. Нижние ветви деревьев стремились дотянуться до прохожих, временами Антону приходилось втягивать голову в плечи, отчего лопатки выпирали наружу.
                Звенигородцев вышел к переходу, через дорогу приглашающе растянулась зебра, из-за поворота притормаживая, вынырнуло маршрутное такси. Из стекла на Антона бросил взгляд белобрысый парень, в глазах отражалось небо, тело поигрывало мускулами. Он напоминал древнегреческого бога красоты Аполлона, каким его изображали на полотнах старые мастера. Мало кто из сокурсниц оставался равнодушной, поймав на лету улыбку хитрых глаз...

 
                Антон бросил взгляд на часы, пора. Он сбежал по лестнице, гулкое эхо преследовало по пятам, дышало в затылок. Внизу расставив руки, пошёл медленнее, в подъезде темно, тинейджеры опять разбили лампочку. Этому стаду плевать на мир вокруг, главное при малейшем зуде между ног отыскать ближайший подъезд, удалить источник света, темнота друг молодёжи, и совокупляться на лестнице, повизгивая, похрюкивая, а ещё лучше тёплой пахучей струёй облить стены, забрызгать, как можно выше. Показать кто здесь хозяин, самэц, застолбить территорию. Распирающая душонку гордость, как молоко на плите лезет наружу, сегодня Васька Козлов успел испражниться в подъезде раньше Майкла, ну, того кому при рождении родители дали это дурацкое имя, как его, а Михаил. Мишка Говнов из их тусовки. И вообще Васька круче – у него и голосок тоньше, и штаны висят ниже… колен, так что полностью видны трусы в горошек, перчатки шик, последний писк моды, пальцы обрезаны, чтоб удобней в носе ковыряться, волосы до плеч, в ухе завершающий штришок - серьги до пояса.
                В темноте пламенел налитый бешенством глаз циклопа видать вчера не до… или пере…, помаргивал красным. Антон приготовился к битве, два года тренировки в школе восточных единоборств не прошли даром, рука выпрямилась как пружина, горящий кровью глаз поплыл навстречу, палец ткнул точно в цель. Циклоп жалобно пискнул, дверь домофона надрывно поползла в сторону, мимо подъезда промчался автомобиль, заглушая запах мочи в нос ударили выхлопные газы.   
                С приятелями встретились на ступеньках развлекательного комплекса, старушка в гардеробе приняла куртки, девушка-оператор указала номер дорожки, смеясь и подтрунивая друг над другом напялили инкубаторские кроссовки для боулинга. Выбрали шары, как всегда Антон взял тринадцатый, Арсен принёс двенадцатый, Генка схватил шар с номером одиннадцать. В боулинг приходили не часто, студенты-художники, как известно народ небогатый, кроме зрелищ ещё и хлебца хочется.
   - Так что там у нас на табло? Ага, меня первым записали, врываемся в игру, - проговорил Антон.
                Шар оторвался от руки, свободный полёт длился недолго, удар о дорожку, шар слегка подпрыгнул, тут же приземлился всё-таки тринадцатый номер не солидно скакать кузнечиком, плавно заскользил к финишу. Кегли кинулись врассыпную,  устояли только две. Звенигородцев подхватил второй шар, целился долго, но не зря - шар сбил с ног остатки неприятельских войск.   
   - Посторонись народ мой черёд кидать, - сказал Генка, устремляясь к дорожке.
               Бросок получился смазанным, шар ушёл влево, сбил две кегли, падая, они зацепили третью. Генка сник, второй раз кинул не целясь, уложил все, кроме одной.
   - Эх ты, а ещё художник, глаз-алмаз называется. Да кто ж так бросает, учись, пока я жив, - произнёс Арсен.
   - Не говори гоп, пока не перепрыгнешь! И вообще молчи лицо кавказской национальности, - высказался Генка.
               Шар полетел по прямой и не шар вовсе, а пушечное ядро, бросок получился мощный, кегли разлетелись во все стороны. Играли жарко, так чтоб заполнилось на месяц-два до следующего раза, два часа пролетели, как одно мгновение. Иногда удавалось выбить два страйка подряд, Арсен умудрился выбить три, виляя бедрами, подплыла девушка из обслуживающего персонала, приз - бесплатная бутылочка пепси-колы горделиво приземлилась на стол. 
                Стеклянные двери услужливо разъехались, разгорячённые парни вырвались на улицу. В ближайшем магазине прихватили по бутылочке пива, заливая пожар во внутренностях, выдули по половинке в один глоток.
   - Какие дальнейшие планы на вечер? – спросил Генка.
   - У меня никаких, весь в вашем распоряжении, - ответил Арсен.
   - И у меня тоже… - сказал Антон.   
                В кармане ожил телефон, первой сработала вибрация, аппарат возмущёно загудел, из динамика полилась популярная мелодия. На экране высветился номер,
Антон развёл руками.
   - Не было, - добавил он, - Но, по-моему, только-что появились.
   - Привет Ленчик, - проговорил Антон в трубку.
   - Видимо на сегодня мы потеряли боевого товарища, звонок от Перовой. Пошли Ген, - сказал Арсен.
   - Пока ребят, - сказал Антон.
   - Это я не тебе, - произнёс он в трубку.

                Антон пил пиво на лавочке в сквере, мимо проносились огни машин, на обочине вдоль дороги росли странные одинаковые цветы. Разрывая асфальт, к небу тянулись четырёхгранные стебли, абсолютно голые не обезображенные листвой и отростками. От них несло холодом. Стебель чуть сужался к верху, цветок, одним глазком заглядывая в окна домов, горел ровным золотистым светом. Тяжесть цветка, а возможно и подсмотренное в застеколье заставляло стыдливо опускать головки к земле.
                Привлекая липкие мужские взоры, по аллее разнёсся стук каблучков. Елена парила над асфальтом, если конечно не брать во внимание каблучки, что иногда касались поверхности и служили связующим звеном, иначе стройная и воздушная обладательница туфель давно бы расправила ангельские крылышки, и прощайте слюнявые рты, взмыла в небо. Антон забыл про пиво, свет фонарей померк, девушка, освещая аллею, плыла маленьким солнышком, золото рассыпалось по плечам, за её спиной мир поглощала чёрная космическая дыра. 
                Антон оторвал от скамейки пятую точку, Елена, сверкая изумрудными глазами, неслась навстречу, губы слились в поцелуе, по рту растёкся вкус мёда. 
   - Как сыграли? – спросила она.
   - Оторвались на полную катушку, руки, ноги болят, как после хорошей тренировки, - ответил Антон.
   - За удовольствие надо платить, но это хоть того стоило? – спросила девушка.
   - Стоило! Заряд бодрости и всё такое… иногда хочется побыть ребёнком, но ведь люди засмеют, а здесь уникальная возможность впасть в детство на виду у всех, - ответил Звенигородцев.
   - Значит, полностью обессилел после боулинга, пора тебя отвести домой и в кроватку уложить? – спросила Перова.
   - Для тебя солнышко у меня силы всегда найдутся, кстати, предложение на счёт кровати звучит заманчиво. Я уже чувствую, как по коже побежали искры, мышцы наливаются силой, я бодр и свеж, как после бани, вот даже морда красная, - ответил Антон.
                Он оттопырил уши, щёки надулись пузырём, глаза смешно выкатил, лицо побагровело. Елена прыснула со смеху.
   - Эх ты банщик. А я думала, по городу пройдёмся, погода так и шепчет, за руку тянет, а потом… на сладенькое, - сказала девушка. 
   - А может сразу к десерту? – спросил Звенигородцев.
                Звёзды оккупировали небосвод, огромная на полнеба луна отливала зелёным светом, по краю бледный ореол, от чего она казалась ещё крупнее.
   - Ленчик посмотри сегодня луна какая-то особенная, и я знаю тому причину, - произнёс Антон.
   - Полнолуние? – спросила Елена.
   - Нет. Просто не в силах устоять перед красотой Елены Прекрасной, она сорвалась с места. Слышишь всплеск? Это ночное светило коснулось океана и растаяло в глубинах изумрудных глаз. Но моя божественная спутница Елена Прекрасная, она, же Елена Перова не была бы Еленой Перовой, если б с поистине царской щедростью не одарила поклонницу и вот результат – луна сияет неземным светом, - ответил Антон.
   - Антошка ты заставил меня прослезиться, дай я тебя поцелую, - сказала она.
                Елена подтянулась на носочках, ладони обхватили Антона за шею, губы сложились бантиком.
   - Ты так же виртуозно владеешь языком, как и кистью, - проговорила Перова, после длительного перерыва.
                Улица имени батьки Махно тянулась извилистой лентой, руки Антона и Елены сплелись в тугой узел, голова девушки лежала на плече спутника, Звенигородцев стал даже выше ростом. Навстречу попадались редкие прохожие, впереди зазывно замигала подсветкой вывеска в продуктовый магазин, слепя фарами, подъехала машина, хлопнули двери. Взвизгнули тормоза, автомобиль сорвался с места, запахло жжёной резиной. Тротуар пересекли два парня, у двери воровато оглянулись, парочку в тени арки не заметили.
   - Слушай, может в магазин зайдём? Коктейль будешь? – спросил Звенигородцев.
   - Нет, что-то не хочется. А вот от мороженного я бы не отказалась, - ответила Лена.
                Из сумочки полилась мелодия, девушка нашарила телефон рукой, выудила на свет.
   - Я уже бегу, ты со мной? – спросил Антон.
   - Сейчас, маме только отвечу, - проговорила она.      
                Антон исчез в магазине, помещение небольшое, в углу монотонно гудел холодильник. «А вот и мороженное», - подумал Звенигородцев. Он сделал шаг, другой, оглянулся, время остановилось, дальнейшее происходило, как в замедленной киносъёмке. Возле прилавка те двое, что зашли раньше, в руках ножи, лица скрывают маски. Один, как медведь, крупный косолапый, ноги короткие, в кожаной куртке, второй,
ростом с Наполеона без треуголки, на месте не стоит, будто вместо ног пружины. Продавец застыла с другой стороны, лицо белее молока, глаза, как чайные блюдца, выгружает из кассы наличность, пальцы дрожат.
   - Быстрее! Быстрее, если жить хочешь, - рявкнул тот, что крупнее в кожаной куртке.
   - Ага, а то руки так и чешутся. Может пощекотать её ножичком то? - поддакнул второй.
   - Не убивайте! Только не убивайте, я всё отдам, всё возьмите, у меня дети! Только не убивайте! – кричала женщина.
                Продавец рывком выдернула монетный лоток из кассы, деньги перекочевали в раскрытую пасть сумки, тревожно звякнули монеты. Антон оглянулся, Лены пока не видно, медленно попятился к двери. Грабители обернулись одновременно, сквозь прорезь маски сверкнули злые глаза. «К двери не успею», - понял Звенигородцев, один, поигрывая ножом, шагнул к нему. Сирена разорвала тишину, по витрине забегали синие блики.
   - Если хоть слово ментам пикнешь, тебе хана, - сказал он и тут же переключился на продавщицу. 
   - Слышь коза, здесь чёрный ход есть? – спросил «Наполеон».               
   - Е-е-есть, вот дверь, там склад, за коробками ещё дверь, красная такая, мы там товар принимаем, - ответила продавщица.
   - Открыта? – грозно рявкнул «Медведь».
   - Там только щеколда изнутри. Прошу вас не убивайте, - кричала женщина.
   - Я помню, дети, - сказал «Наполеон».
                Рука, как копьё метнулась навстречу, нож по самую рукоятку вошел в тело. Женщина ойкнула, лицо исказилось, она поползла вниз.
   - Ты зачем это сделал идиот? Теперь ещё и мокруху повесят, - сказал крупный.
   - А чё она орёт всё время? – ответил тот.
               Грабители двинулись на Антона, сирена приблизилась, за витриной замелькали люди в форме.
   - Сваливаем, не успеем, - крикнул «медведь».
               «Медведь» сорвал маску, второпях уронил, но подымать не стал, нет времени. Они бросились к подсобке, на складе посыпались коробки, потянуло прохладой, глухо стукнула дверь. Женщина хрипела, струйка крови змейкой сползала на пол, Антон на ватных ногах кинулся к продавщице. Нож торчал из середины груди, она смотрела на него, из глаз катились слёзы. Не зная, что делать Звенигородцев схватился за рукоять ножа, входная дверь с треском отворилась. «Не с места!» - донеслось сзади…

                Он чувствовал, что сходит с ума. Происходящее всего лишь кошмар, дурной сон, стоит проснуться, открыть глаза… и всё закончится. Показания единственного свидетеля никто не принимал во внимание, лицо заинтересованное, следователи чуть соучастницей не сделали. Всём всё было ясно с самого начала, адвокат кивал с понимающим лицом, но готовил к худшему.
              Мир перестал существовать, воспалённая память вновь и вновь прокручивала один и тот же сюжет. «Виновен, виновен, виновен…» . Взгляд покрыт пеленой, судебный зал двоится, судья в чёрной мантии оглашает приговор, в зале вскрик. Зал, решётка, конвоиры. Всё расплывается, лицо Елены занимает весь мир, из глаз луч света, единственная ниточка, связывающая с жизнью, истончается, истончается... 
              Проскрежетала тюремная дверь, с грохотом задвинулся засов, сердце дёрнулось и остановилось. Просвечивая насквозь печень, брюхо, обрывки мыслей, поворачивая новичка и так и эдак, на него уставились десятки пар недобрых глаз. Скрипнула шконка, со второго яруса свесились босые ноги, волосатая рука поскребла пятку, Антон оглянулся, звук раздался такой, будто коня в стойле скребли металлической щёткой.
   - Ну, здравствуй паря… - разрывая жизнь пополам, змеёй вполз в уши вкрадчивый с хрипотцой голос.   
              Человек привыкает ко всему. За жизнь цепляется руками и ногами, вгрызается зубами, дёснами, тянется, тянется к солнцу, к жизни, тянется во чтобы то ни стало. И пусть солнце заглядывает в зарешеченное окно лишь на два часа в день, но … 
              Пять лет пролетело, как дурной сон, час за часом, день за днём, год за годом… Он всем говорил правду, что не виновен, что попал сюда по ошибке. Парадокс, но большая часть осужденных утверждали то же самое, истории рассказывали, заслушаешься, Дюма-отец отдыхает. Антон скучал по маслу, кистям, акварели, шершавому холсту, забываясь грыз карандаш, пальцы сами собой водили по тетрадному листку. Прозвище художник прилипло к нему намертво. Искусный художник и в тюрьме художник… царь татуировок. 
              Антон подошёл к воротам, самого трясёт, как зайца, но плечи раздвинуты, Добрыня да и только, ноги по щиколотку вросли в землю. Створки распахнулись, петли в последний раз проскрежетали вороном, Звенигородцев шагнул в мир за воротами, лёгкие предательски хрипнули.  Елена с огромным букетом цветов ждала возле автомобиля, над машиной желтели шашечки такси.  «Господи, не обманула! И плевать, что пришла с букетом цветов, а не с палкой колбасы и водкой. Плевать…  Главное, что не бросила, верила, что я не виновен, ждать обещала и... ждала!», - копьём пронзила мысль.
   - Антошка, милый, родной, - прокричала Лена, бросаясь к нему.
   - А я боялся верить, - сказал Звенигородцев.
   - Садись в машину, поехали, - проговорила Перова.
                Автомобиль подскакивал на ухабинах, светофоры вспыхивали некстати, Антон и Елена не сводили друг с друга глаз, поскрипывали тормоза. Телефон девушки трезвонил не умолкая. «Да. Освободился. Нет. Нет! Встречаемся вечером. Вечером». Бегом поднялись на третий этаж, душ встретил хищными струями, диван прогнулся под тяжестью двух тел, простынь схватила в объятия, одеяло взмахнуло крыльями. Стон сотряс мир, Елена выгнулась, как кошка, дрожь прошлась по телу, горячая волна хлынула к голове, холодный разум вскипел, водопад чувственных эмоций сорвался вниз. Длинноногая развилка,выход на волю, а дальше взрыв и потеря сознания.
                Короткий отдых, во время которого рука Антона Одиссеем путешествовала по телу Елены, ладони щекотали бархатистую кожу, проваливались в долины, пальцы нащупывали верную дорогу, горные вершины благосклонно твердели. Горные пики просыпались от спячки, сбрасывали снег и краснея от восхитительной наготы устремлялись к небу. Кроткая Елена превратилась в дракона, небо заменил потолок спальни, кровать – Землю.
                Через три дня сделали первую вылазку в город, ноги подкашивались, едва держали. С каждым днём прогуливались всё дальше и дальше, Антон не узнавал город. Вечный огонь, Комсомольская горка, улица Карла Маркса, здание художественного училища. 
   - Антон я долго думала. Ну когда ты был ещё там. Тебе нужно восстановиться в художественное училище, тебе ж оставалось лишь диплом защитить. Пару месяцев усилий и всё, я помогу…  А то сейчас без диплома, ещё и судимый, - сказала Лена.
   - Да знаю я, - ответил Звенигородцев.   
   - Прости я, наверное, поторопилась, - сказала Перова.
   - От чего же вот и художественное училище. Лен подожди здесь, - проговорил Антон.
   - Я с тобой, - произнесла она.
                Звенигородцев потоптался на месте, нерешительно шагнул вперёд, ветер толкнул в спину. Директор оказался на месте, дверь приветливо распахнулась. Антон протянул документы.
   - Хочу восстановиться, - сказал он.
                Директор, полная женщина, лет сорока пяти всплеснула руками, лицо свела судорога.
   - Да помню я, Антон, Звенигородцев, отчего же помню, помню, перспективный ученик, - сказала директриса.
   - Мне только диплом защитить и всё, - продолжил Антон.
   - Я бы с удовольствием Антоша, но есть одно но…  А вдруг ты опять, что удумаешь? Это ж пятно на всё училище, не отмоемся, - сказала она.
   - Да как вы можете... - воскликнула Перова.
                Антон вихрем сорвался по ступеням, Елена едва успевала вслед, гипсовые статуи провожали безжизненными глазами. Антон сшиб сторожа, двери распахнулись, лёгкие полной грудью распахнули объятья свободе. 
   - Антон! – кричала вслед Перова.
                Звенигородцев слетел по ступеням, каштаны бросили на чело тень, дорога бросилась под ноги, Антон поднял руку, останавливая маршрутное такси.
   - Антон! – воскликнула Елена, догоняя.
   - Лен ну зачем я тебе нужен? Я зэк! Понимаешь зэк!? И пусть я хоть трижды не виновен, ничего не изменить, не исправить! Всё, паровоз ушёл, пароход уплыл, нет больше меня, ничего от меня прежнего не осталось, - прокричал Звенигородцев.
   - Антон, я ж знаю, что ты не виновен! Я ж тебя ждала?! – сказала она.
   - А я тебя использовал, чтоб ты передачи носила, да на свиданки приезжала, одиночество в тюрьме хуже всего, - крикнул Антон.
   - Я не верю! Слышишь, я не верю тебе! – ответила Елена.
                Антон вытянул руку вверх, маршрутка, словно змея под дудочкой заклинателя остановилась, как вкопанная.
   - Ну и дура! Я не тот, что был раньше, забудь про меня! Для тебя же лучше, забудь…, - сказал Антон, бросаясь в открытую дверцу…
                Он отвернулся к окну, выбивая по стеклу дробь, барабанил дождь, щёку жгла слеза. «Ну, зачем? Как ты мог? Последние пять лет ты жил ради неё, а теперь взял и вот так легко, походя, предал. Да не предал я её, а дал шанс. Что её ждёт со мной? Зэк он и в Африке зэк», - думал Антон.    

                Мерседес мягко притормозил возле обочины.
   - Шеф пробка видать надолго. Какие будут указания? – спросил водитель.
                Антон кинул взгляд в зеркало заднего вида, посмотрел в боковое. Прожигая в лице дыры из зеркала стреляли глаза, его глаза. Он узнавал и не узнавал себя. Убелённые сединой виски, взгляд познавшего жизнь тридцатилетнего старика.
   - А знаешь что притормози-ка. Вот здесь и притормози, я прогуляюсь, а ты постой, подожди, - произнёс он.
                Антон выскочил на обочину, щёки покрылись румянцем, толпа скрыла от глаз. Звенигородцев гулял по аллее, он чувствовал себя лодочкой, люди широкой рекой обтекали с двух сторон. Вдоль домов показались длинные ряды, картинные галереи на асфальте, безделушки на столах, поделки из дерева, камня. Звенигородцев бродил по рядам, присматривался к картинам, сердце щемило.
                Скрывая от жгучего солнца художницу, зонтик бросал тень и на асфальт, пряча от ядовитых лучей заказчицу. Даже халтуря, Елена не давала себе слабину, портреты вырисовывала любовно, умелыми штрихами подчёркивала главное, а если была не довольна сотворённым – денег с клиентов не брала. Прохожие со смешком усаживались в кресло натурщика, но под рентгеновским взглядом художницы притихали. Елена вытягивала руку с карандашом, никто, кроме посвящённых не понимал её манипуляций. Она дёргала рукой, невидимые зарубки ложились на карандаш, ага вот здесь поместилось ухо, тут нос, а здесь и всё лицо. Художница прорисовывала глаза – зеркало души и портрет на бумаге оживал.
                Елена точными линиями выхватила характерные черты, взгляд скользнул поверх лица натурщика, зацепился за что-то, сердце ойкнуло, карандаш выпал из рук, изображение смазалось, взвилось миражом, лёгким дымком на плечи опустилась тревога. Перова повертела головой, в толпе чудились глаза Антона, она мотнула головой, стряхивая наваждение.
                Звенигородцев распахнул дверцу личного мерса, водитель вздрогнул,просыпаясь, сиденье прогнулось под тяжестью начальника.
   - Гони, - крикнул Антон.
   - Есть шеф, - отрапортовал водитель.
   - Куда едем-то, в офис? – спросил он.
   - Давай-ка в центр, с Комсомольской свернёшь на улицу Горького, первый перекрёсток налево и…  Поехали пока, - ответил Звенигородцев.
                Антон, что и не Антон давно уж, а глава фирмы, которого иначе, как Антон Григорьевич и не называли, за последние три года привык открывать двери ногой, а здесь, поди ж ты, остановился в нерешительности. Над входом светилась вывеска: «Мир искусства», за витриной, как ружья на полигоне выстроились кисти, от тонюсенькой, что и не всякая модница сможет подвести брови, до широкой щетинистой для работы масляными красками, иной чудак по дурости купит забор красить.
                Краски в тюбиках, баночках, банках. Акварель, гуашь, масло. Цвета…  Настоящие цвета! Ультрамарин, киноварь, кадмий жёлтый, изумрудная зелёная. Он не мог привыкнуть до сих пор, зубы сжимались от злости, когда гаишники при покупке новой машины ставили в техпаспорте штампик: цвет мокрого асфальта или серо-буро-малиново-козюльчатый. Как объяснять придурковатым, что нет таких цветов. Нет! И быть не может! Расстрелял бы гадов мелкой дробью, а ещё лучше...  пусть им тёща приснится, да чтоб на трезвую голову после хорошей попойки, и рот чтоб заклеен скотчем, да не у тёщи, а у хозяина бордюра с полосатым жезлом. Вон у соседа записали цвет автомобиля, как бурбулисто-красно-дровяной, тот до сих пор стесняется права обмывать. По секрету скажу – машина бардовая от капота до багажника. Это ж надо так обгадить!? Зачем велосипед изобретать, когда Америка давно открыта?         
                По аллее, где расположили последние творения, вылизанные, как конфетка, знамо дело для себя согласно академической школе, законом жанра, а для этих, что в бумажниках доллары не считают, лишь бы кра-си-во было, маститые художники, выходные – законная подработка, всем жить хочется даже, как ни странно художникам и писателям, бродили первые покупатели. Дальше пестрели лотки, усеянные поделками, авторы редко торговали сами, время деньги, профессиональные продавцы, что и коня на скаку и в холодную избу с огнём...  справятся лучше.
                Грудь пятого размера грозила прорвать платье, ткань трещала по швам. Над платьем желейно плавало лицо, если человек не торопился, при небольшом усилии можно было рассмотреть глаза и рот.
   - Подходи! Налетай! Покупай! Шкатулки, ложки, матрёшки, скидка трёшка, - выкрикивала хозяйка сокровищ.
                Чуть в стороне от прилавка толпились кавказцы, цокали языками, приценивались, матрёшки их явно не интересовали. Здоровому мужику, правильней сказать мужчине, не помню, кто-то на улице подсказал, что так говорить правильнее, ну это, как женщина и баба, да ладно кто захочет и так поймёт, нравятся дюймовочки. А всем остальным, карликам, гномам с запросами Наполеона, коренным жителям центральной России, у них ещё носы с орлиной выправкой, я как-то даже видел таких на улице,  чем больше телеса, тем лучше. Что с них взять гастрабайтеры – платишь меньше, а площадь больше, пользуешься и гордишься собой.
     - Подходи! Налетай! – продолжала она.            
                Глаза кавказцев налились кровью, ноги подпрыгивают, в руках шампанское, зубы отплясывают лезгинку.
   - Чёт сегодня торговля нейдёт совсем, - обратилась продавец к соседке.
                Она слегка повернулась, ткань на груди затрещала, кавказцы побледнели.
   - Да, перевелись настоящие мужики, - ответила соседка, скромно потупив глаза. Размер груди у неё на порядок меньше.
   - Перекусим штоль? – спросила матрёшница.
   - Давай, - согласилась соседка, на лотке которой красовались поделки из камня.
                Продавщица крякнула, сигарета полетела на середину тротуара, кавказцы выхватили из-за пояса…  пластиковые стаканы, мужику на балконе второго этажа пробка едва не угодила в лоб, водопадом взорвалось шампанское.
                Обладательница пятого размера вытащила из сумки свёрток, первый слой газет полетел на асфальт, ветер перебрал страницы, сорвал газету с места, понёс под ногами торговцев. 
   - Угощайся вот сальцо, картошечка, а вон горчичка. Всё горяченькое, я специально в газеты заворачиваю, чтоб тепло сохранялось. Ты мажь, мажь, не стесняйся, а то все обычно кусками заглатывают, - сказала она.
   - Спасибо Матрёна не дала с голоду умереть, - ответила соседка.
                Газету прибило к ногам кавказцев, она плутала, словно в лабиринте, вырвалась на свободу, но порыв ветра отбросил её к витрине. Один из джигитов, с трудом читая по русски, огласил: «На улице Динамовской открылась новая выставка, картины выполнены маслом. Работы талантливы, вне всякого сомнения, эксперты склоняют головы в немом поклоне, вот  только автор неизвестен ни узкому кругу мастеров, ни всезнающей  публике. Лучшей из полотен единогласно названа работа: «Елена-Прекрасная».
   - Нашли о чём писать! Слушай, да!? - произнёс он, выбрасывая газету.
                Елена укрепила зонтик, деревянный короб соскочил с плеча, и без того тонкие ножки удлинились, этюдник превратился в марсианина. Она прикрепила планшет, белая бумага пахнула зимой, палитра сползла в сторону, из-за закромов этюдника выглянули уголь, кареглазая сангина, тонко отточенные карандаши. Она наклонилась к сумке, по ноге хлестнула страница газеты, Перова едва оторвала прилипалу, хотела вышвырнуть, но  внимание привлекла статья на первой полосе. Скорее даже не статья, а фотография. Перова прижала газету к груди, а ноги уже сорвались с места, этюдник сиротливо посмотрел вслед. Забыв обо всём на свете она неслась по аллее, ветер пошевелил страницу, из фотографии в упор смотрели знакомые до боли глаза…


2007г.