Без ангела

Я долго не мог открыть дверь. Ключ, который дала мне дежурная, никак не поворачивался. Выведенный из терпения я сердито толкнул ее, и, к моему удивлению, она бесшумно открылась. В нос ударил резкий запах мастики. Натертый пол в номере матово блестел, и на его светлом фоне пестрыми заплатами выделялись коврики у кроватей. Яркое солнце играло на гранях прозрачного графина и двух стаканов стоящих в центре стеклянного поддона на низком журнальном столике. Сквозь распахнутую дверь балкона доносился с улицы шум горной речки.

Я подошел к окну. Через дорогу в белых бурунах пены несся по камням говорливый поток. На берегу по склону лепились дома, а за узкой их вереницей синели горы поросшие лесом. Словно изготовившаяся к прыжку кошка горбатился через реку мост. Разбирая чемоданы, я ходил туда-сюда по комнате и, проходя мимо тумбочки, невольно обратил внимание на санаторную книжку, которая лежала там. На обложке синела надпись – Ангел. Тут же веером были рассыпаны фотографии. С верхнего снимка пристально глядел на меня человек с морщинистым лицом. Снят он был на каком то возвышении. На необычно длинных ногах нескладно сидело короткое тело и могучие, висящие по сторонам мощные руки с набрякшими венами напоминали перепонки в крыльях птицы. Он стоял, подняв голову к небу, словно собираясь взлететь. Внизу, отдавая ключ дежурной, я поинтересовался у нее:
– А что, мой сосед, – и, не решаясь произнести: горбатый, – выразительно пошевелил плечами. Но она, к моему удивлению, рассмеялась и сказала:
– Ну, что вы. Он же ангел, а это у него крылья.
 
И заметив мой удивленный взгляд, снисходительно улыбнулась, словно прощая мою бестактность. Когда я вернулся в номер, на койке моего соседа лежала стопка сменного белья. Согнувшись над кроватью, горничная надевала наволочку.
– А где же Ангел? – огорченно спросил я.
– Улетел, – она неопределенно махнула рукой.
– Как улетел, – опешил я, понимая её слова буквально.
– Очень просто, самолетом, – ответила она.

Это почему-то страшно разочаровало меня. В этот день ко мне никого не подселили. Вечером я долго сидел на балконе и слушал, как шумит, перекатываясь по огромным валунам, горная река. Смотрел как колеблется на ветру робкий язычок пламени вечного огня у мемориала погибших в Отечественную. Рядом с мемориалом бродили три откормленных борова. Ко мне на балкон доносилось их утробное хрюканье. Они выискивали в опавшей листве ядрышки каштанов, которые росли выше по склону, и созревшие их плоды скатывались к подножию мемориала. Иногда кое-кто из проходящих мужчин, наклонившись, прикуривал от слабенького, колеблющегося на ветру язычка пламени. Но вскоре темная южная ночь поглотила реку, мемориал, свиней, лишь бился на ветру робкий огонек, который почему-то называют вечным.

Ночью я внезапно проснулся. У окна белела чья-то фигура. «Кто это?» – испугался я.
Потом пригляделся и облегчено вздохнул - господи, это же моя рубашка висит на стуле. Я протянул руку, чтобы включить бра, но вдруг рубашка зашевелилась.
– Не включай, – раздался низкий голос.
– Кто вы? – спросил я испугано.
– Я – Ангел, – ответил он. – Я не хочу, чтобы у тебя осталось сожаление, что мы не встретились. «Откуда он знает, что я сожалел» –  подумал я.
– 3наю, знаю, – сказал он, – сейчас вы перестанете меня бояться.

И окно осветилось ровным, таинственно-голубоватым светом; так светят, пролетая во тьме ночи, светлячки. И на этом мерцающем фоне я вдруг ясно увидел фигуру ангела, сидящего на подоконнике. Могучие его руки устало лежали между остро торчащих колен. Подоконник был не очень широким, и он сидел, подобрав ноги, а сзади в черноте ночи неясно белели прижатые к спине крылья. Сердце мое тревожно сжалось, словно заранее предчувствуя муку расставания с этим странным человеком, а потом тихая, какая-то умиротворяющая радость поднялась во мне, словно ангел накрыл меня мягким крылом.

– Когда я был маленьким, моя мама говорила. Да, да  и у ангелов тоже есть мать, – сказал он, предупреждая мой вопрос. – Так вот, она говорила: – Ах, ангел, ангел, не будь таким впечатлительным, иначе твое маленькое сердце не выдержит того, что ты будешь видеть вокруг, оно не выдержит и разорвется. Мы с вами родственные души, у вас тоже сегодня болело сердце, когда вы смотрели на вечный огонь. Видно вас била жизнь; чужие беды начинаешь воспринимать только через свою боль. А в детстве я был резвым малым. Любил, пролетая над малышом, ущипнуть его за мягкую щечку, чтобы увидеть, как малыш смеется, чтобы говорили: ангел пролетел. Обычно ведь люди меня не видят. Вы думаете, у ангелов легкая жизнь, и мы попадаем передряги. Однажды я попал в сети для птиц. Я страшно рассеянный, когда поднырнул под первую веревку, бог весть почему, мне показалось, что это телефонный кабель, но следующая сеть была натянута ниже, а следующая за этой еще ниже. И так я пронеся до самого конца и упал на землю. А как соприкоснешься с землей, тут-то тебя каждый увидит, потому что остановился. В полете, что: миг, и нет тебя. Был ли, нет ли, может, почудился.

Упал я на грядки, на свежевспаханную землю, и как выбрался из-под сети, тут меня и сцапали хозяева, решили, что вор к ним забрался.
– Помилуйте, – говорю, – я же Ангел!
– А нам, говорят,  все равно, хоть господь бог, а наши грядки не трожь!
Ведут меня по участку, а на цепи кобель от лая заходится, хрипит. Хозяин и говорит:
– Вот сейчас проверим, какой ты ангел.
Спустил кобеля с цепи. – Теперь лети! – кричит.
Пес ко мне бросился, а я стою, остолбенело, даже ничего сообразить не успел. Обнюхал он меня и хвостом завилял: мол, извиняйте, промашка вышла. Взмахнул я крыльями и улетел.
 
Но больше всего я намучился с одним художником; все искал ему покровителя, хотя сам долго понять не мог: кто он, гений или лентяй. Со стороны посмотришь, так просто лодырь. Лежит на кровати, лицо сонное, и о чем думает, не поймешь. А заденешь его, лишь вздрогнет, но даже глаз не поднимет, не поинтересуется, кому нужен. Но если уж на него стих находил, тогда он мог целыми дням у мольберта стоять. В себя приходил, когда ноги отказывали. Ляжет тогда, ноги вскинет, и стонет. Пожалел я его как-то, коснулся крыльями ног, снял боль. Думал, свернется сейчас калачиком, как он любил, и уснет, а он к мольберту бросился, и прямо поверх прежнего рисунка меня нарисовал.

И все равно, долго не мог я понять, отчего это заказчики от него шарахаются. Смотрю, вроде все правильно рисует. «Эх, – говорю, – покажусь я тебе весь, нарисуй меня по-настоящему. И он нарисовал: все точь в точь, даже приукрасил немного. Смотрел я на свой портрет, смотрел, и на свое горе, высмотрел; дом высотный он за моей спиной нарисовал и окошко распахнутое, знакомое такое окошечко. И трещинка змеится точно посредине стекла, как в том проклятом окне, из которого она выбросилась. Не сберег я души той бедняжки, видел, что плохо ей, да на рассвете меня сон сморил, а сатана тут как тут. Давно он возле нее крутился, все что-то на ухо нашептывал. Станет она, бывало, у окна, замрет, взгляд невидящий, все вроде внутрь себя смотрит, разобраться пытается. Вечным укором она для меня стала. Ох, и возлютовал я на художника, даром что ангел. Понял: он каждого насквозь видит и каждому истину открыть старается.

– Кому нужна такая правда? – спрашиваю. А он спокойно посмотрел на меня и сказал:
– Народу, он все видит, и со временем все на свои места расставит. У каждого своя правда, а истина на все времена одна!
– Ох, ноги затекли.
Ангел спрыгнул с подоконника, оттолкнулся от пола, и легко взмыл в воздух
– Пора мне, прощай, а от вечного огня не давай никому прикуривать, грех это, – сказал он напоследок и исчез, словно его и не было.
Я глаза протер, занавеска на окне колышется, не то от ветра, не то от его крыльев. Долго лежал я без сна, стараясь удержать остатки того радостного чувства, которое родилось во мне. Уже рассвело совсем. В коридоре горничная пылесос включила. Это я всегда расценивал, как знак, что пора вставать.
По дороге в город я остановился у мемориала. Сквозь опавшую бурую листву каштанов выглядывала круглая трубка газового рожка. Огонь не горел. Я поискал глазами: откуда шел газ, и увидел невдалеке небольшой щит с навесом, где был укреплен газовый баллон. «Газ кончился,» – понял я. Я все еще находился под впечатлением ночной встречи, и при виде угасшего огонька меня охватило сожаление, и я подумал: «Ах, ангел, ангел, зачем ты улетел!»
Екатерина БЕРГЕН