Сказка. гл. 7. раздел 2. откровения двух кощеев

              РАЗДЕЛ 2. ОТКРОВЕНИЯ ДВУХ КОЩЕЕВ
 
    Ранним утром договор о сотрудничестве и взаимопонимании был готов. К нашему удивлению, Кощеи подмахнули его не глядя - так велик был ужас перед неестественными полномочиями  Посланцев Высших Сфер. В 11 часов  утра я с трепетом ожидал первой исповеди Пиан Рашида в его личной опочивальне под пристальным наблюдением пятерых тяжеловооруженных глухонемых охранников... И старый греховодник не заставил себя долго ждать. Обрюзгший и потолстевший  старый тиран, тяжело дыша перегаром, на  привычно полусогнутых ногах ввалился в исповедальню и после кратких формальностей начал свой монолог:
  -   Я, Великий и Ужасный Рыночник Кощей Пиан Рашид, гроза  пива, водки и ряда морских обитателей, включая сельдь атлантическую, тихоокеанскую и каспийскую, прозванный в народе Боровом Борькой и рядом других столь же нелестных эпитетов, исповедуюсь пред тобой, старый перегрин Парамон, на любую заданную тему...
-  Превосходно, сын мой (не дай Бог и впрямь такого усыновить! -  с ужасом подумал я при  этом). -  Как я вижу, тебе есть, в чем каяться - и это замечательно, ибо для церкви  нет ничего ценнее раскаявшегося грешника. Для начала расскажи-ка поподробнее об эпизоде своей студенческой молодости, когда ты ухитрился на крыше вагона проиграть в карты нечто очень и очень важное!
    При этих словах Пиан Рашид заметно побледнел, и, нервничая, забормотал своим повизгивающим полу баритоном - полу фальцетом:
-  Истинно, как на духу, заявляю: грешен, грешен, батюшка! Хотя, будь предо мною не ты, а какой-либо следователь, прокурор, судья или представитель оппозиции, я бы, конечно же, упорно настаивал на полной невиновности, выдавая свой безобразный поступок за неслыханную доблесть. Частично этот эпизод мною описан в первой книге моих мемуаров, хотя самое главное, конечно же, опущено. Действительно, тогда, на крыше вагона я перекинулся в картишки с какой-то группой уголовников и проигрался до трусов. И в этот момент я поставил на кон свою жизнь и, разумеется, тоже проиграл. Все висело на волоске; но именно в этот момент меня озарило и я сделал мерзавцам предложение, от которого они не могли отказаться: не сыграть ли нам на всю страну? Бандиты только рты разинули, но затем  приняли это более чем странное условие. Страну я тоже проиграл и именно с этого момента начинается эпоха Великой Криминальной Революции, а отнюдь не с 1992 года, как наивно полагают некоторые. Именно с 1952 года государство  принадлежало воровскому миру, хотя никто-никто в стране еще об этом и не догадывался. Но формальная принадлежность отнюдь не означала факт непосредственного владения этой грандиозной собственностью. Да и я  тогда, честно говоря, не владел еще ничем, кроме футболки и гетр, а также неистового честолюбия  и постоянной готовности к сделкам с дьяволом. Понадобилось добрых сорок лет для начала  непосредственной передачи страны в руки ее законных  хозяев...
-  Но как же ты добился столь впечатляющих результатов, сын  мой, если не обладал тогда, как и не обладаешь сейчас, некоторыми основными достоинствами, столь необходимыми для государя - умом, совестью, честью? -
-  Как ты уже догадываешься, ваше высокопреподобие, именно сделка с дьяволом по имени  Бегемот и привела к нынешнему положению вещей...  -
- то-то, сын мой, стал ты сам похожим на этого зверя, - подумал я. А вслух сказал:
- продолжай, пожалуйста!
-   И после заключения этой сделки, - монотонно бубнил Кощей,  - состоявшейся летом одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года от рождества Христова, взошел я вскорости на трон и стал царствовать без всякой видимой цели с уже сейчас известными всем результатами. А срок моего кощейства ограничен моментом полной передачи  державы в лапы криминалитета, и я был уже у самой последней черты, когда захотелось мне пожить еще. И тут пришла мне в голову... вернее, семья посоветовала, - спасительная идея: а что, если процесс передачи немного заморозить?  И начал я искать себе преемника, который бы приостановил победное шествия криминала во власть, и, таким образом,  притормозил бы  мое схождение по кругам Ада! Да, Джахангир  подвернулся  мне вовремя; уж не знаю,  кого мне за него благодарить -  то ли  святую Татьяну, то ли святого Валентина, но факт остается фактом: мой преемник действительно не торопится отправлять меня к праотцам и пока честно выполняет условия прелиминарного договора. Он пошел простейшим путем, немного укрепляя режим личной власти, немного  усиливая силовые структуры, слегка обнадеживая полностью деморализованную, спившуюся и погрязшую в разврате, нищете и унынии нацию. И пока  все будет оставаться в этом подвешенном состоянии, моя земная вахта не окончится.  Но просто так ведь ничего не бывает, - не правда ли? Стабилизация состояния может быть достигнута только самыми жесткими мерами. И Джахангир, этот неприметный филер шестого разряда, оказался идеальным исполнителем нашего сверхсложного плана. Я ведь не сразу присвоил ему чин Кощея Второго: вначале он скромно трудился в моей канцелярии, затем  возглавил охранку, затем - Тайный Совет; и только убедившись, что ему   можно доверять, я назначил его своим канцлером и  престолонаследником. И сейчас, кажется, я здорово продлил срок своего земного существования, ибо Бегемот, вероятно, наивно полагает, что он - это я!
    - Ну и дурак же ты, братец, -    мысленно изумился я,  - да кто же это вас перепутает даже в белогорячечном бреду!? Один - огромный, распухший от постоянного злоупотребления властью и спиртными напитками, свиноподобный и мерзкий. Другой - маленький, юркий, сухой и неприметный, с острым взглядом, излучающий странную смесь  опасности и обаяния.
- А расскажи-ка, сын мой, - попросил я елейным вкрадчивым голосом бывалого проповедника, - как же все-таки сподобился рассыпать в прах страну, пережившую  не так давно ряд опустошительных войн и с честью вышедшей из, казалось бы, куда более грозных испытаний, чем правления  дурака? Как ты перехитрил Болтливого Майкла, развалил  великий Орден Эгалитаристов, где, кстати, сам до  этих событий занимал немалый пост рейхслейтера!?
Кощей посопел, а затем заканючил:
- да не видел я, батюшка, иного способа  выполнить свои обязательства, кроме как  путем уничтожения государственного  строя с самой державой заодно, а устранение Майкла  - это просто необходимость, эпизод великой борьбы за власть. Ибо хоть и бестолков он был, и  не в меру либерален и отходчив, но ведь мог порой и рассердиться не на шутку, и тогда бы мой карточный долг - долг чести - мог бы остаться неоплаченным; а это,  как известно, есть грех великий...
-  С чего ты это взял, сын мой?!   - искренне удивился я,  - ведь нет в текстах Священного Писания  ничего о задержках выплаты долга, пусть даже и столь нелепого и грандиозного как в данном случае! Впрочем, Бог с тобой; отпускаю тебе пока что эти два великих прегрешения условно. Продолжим исповедь завтра в это же время на этом же месте. Аминь. Вон отсюда!
    И Пиан Рашид послушно выкатился из палаты   в сопровождении своей нелепой свиты. (Я видел, что задерживать негодяя было опасно - у него воспалились глазки  и душа явно горела, требуя  чего-то более существенного, чем условное отпущение грехов.). Когда он, низко кланяясь и что-то бормоча, скрылся за дверью, из-за ширмы вышли Пришельцы и Азазелл. Демон выглядел крайне удрученным, если не сказать больше; Пришельцы были хмуры и бледны.
 -  Парамоша, Парамоша! - вздохнул Дух.  - Уж не знаю, как там у тебя, а у меня даже селезенка заныла от этих откровений. Верно говорил когда-то мой бывший друг Люцифер: “Хороший Кощей  - мертвый Кощей”. И как только этого идола земля носит?!
Пришельцы хранили зловещее молчание.
- А ведь мне  второго, Джахангира то есть, исповедовать через час, - ворчал старый демон.
- А завтра все опять заново! И так не меньше года, как мне кажется! Как это выдержать!? Горе мне! Горе нам!
- Верно, горе!  - мрачно - весело отозвался доселе хранивший молчание Бука. А Бяка ехидно заметил насчет  “года”:
- креститься бы надо, если “кажется”!
    Я, Азазелл и Хомяк пропустили эту явную бестактность мимо ушей: всем было известно, как не любил старина Азазелл  креста и ладана. Лишь Бука, не прерывая своих излияний, молча заехал своему братцу в ухо. На том и разошлись, да приступили к анализу событий и документов. Я перелистывал пожелтевшие страницы огромных манускриптов - Кощеевых мемуаров, тщась выделить зерна истины из гигантских гор самой наглой и разнузданной лжи.  Образ Кощея Первого занимал воображение. При полном личном ничтожестве этот мерзавец тем не менее умудрился в течение нескольких лет притворяться эдаким эгалитаристом, борцом за нарушенные права простого человека, за справедливость и так далее. Устами своих борзописцев- царедворцев Пиан Рашид вдохновенно лгал о своих переживаниях по поводу расстрела парламента, расписывал ограбление и одурманивание нации  как победу демократии над проклятым  тоталитаризмом. Не моргнув глазом, он вывалял в грязи  великий Орден Эгалитаристов, где сам трудился на всех должностях, начиная с простого неофита и  закончив на посту одного из заместителей Великого Магистра. Но наряду с откровенным враньем встречалась и ценная информация. Пиан Рашид не преминул похвалиться своей ролью в перевороте, в частности, в непосредственной организации расстрела оппозиции во время печально известных событий октября.
- “Все струсили, - бахвалился негодяй, а я - нет. Я помолился Ахурамазде, и он мне помог. Я попросил помощи  у Ахурамазды, и он сказал: “ничего не бойся, о  мой добрый слуга Пиан Рашид! Бей всех, никого не жалей. Я своих узнаю!” И поступил я так, как повелел Ахурамазда, и всех победил. И министр полиции боялся стрелять в народ, и министр войны опасался вводить танки в столицу - должно быть, из страха попортить асфальт и брусчатку. Но я сказал: “Да будет так, как я повелел!” И все сделали так, как было угодно мне, великому Пиан Рашиду.”
   Да, ценное признание! Отложив осточертевшие своим неумеренным бахвальством и безмерностью лжи мемуары, я приступил  к изучению и анализу оппозиционной прессы, издаваемой в течение последних лет, а также  записок и мемуаров видных  противников  режима.  Да, Кощею Первому действительно было в чем каяться, хотя он делать этого и не спешил, и, похоже, вряд  ли и собирался! Грехи гордыни, клятвопреступлений, предательства, стяжательства, кумовства, человеконенавистничества и криминалолюбия  высились над облаками и с их вершин где-то далеко внизу угадывались очертания пигмеев-Гималаев. Я тщетно пытался найти хоть что-то хорошее в деяниях негодяя; нет, эта задача была невыполнима!
    Слышно было, как за ширмой  Азазеллу исповедовался Кощей Второй. Он излагал что-то то на немецком, то на английском, сбиваясь, порою на пушту и иврит - энергично, скороговоркой, а Дух отрывисто командовал:
- “Хорошо! Довольно! Я учту. Дальше!”
  Слов Джахангира разобрать не было возможности - как из-за языкового барьера, так и  ввиду плохой слышимости. Через час исповедуемый удалился своей спортивной походкой, и мы собрались на обсуждение ситуации.
-  Ну, что, что он говорил?!  - вопрошали мы. Однако Азазелл помалкивал. Он не торопясь, набил трубку,  раскурил ее, сделал несколько глубоких затяжек, и лишь затем соизволил снизойти до нас:
-  ничего я вам не скажу! Это - государственная тайна. Так-то, товарищи!
- Ты бы, Азазеллушка, так не шутил, - мягко и осторожно  обиделся Бука.
- Нам-то, какое дело до степени засекреченности Кощеевых деяний? Пусть они со своими  глупыми подданными разбираются, что там у них секретно и что архиважно... Только Богу это дано судить... Ну, еще, пожалуй, и нам с вами!
     Дух надулся, как индюк, встал и разразился длинной филиппикой  в адрес “некоторых дилетантов,  которые сами не знают, чего хотят, а сыр, тем не менее, любят!”
-  Да при чем тут какой такой сыр!?  - Негодующе воскликнули мы хором.
- Сыр здесь не при чем; не при чем тут также и сапоги, и понятия “секретность” и  “конфиденциальность”,  - парировал Азазелл и продолжал:
- Полюбуйтесь на этих глубоко невежественных дилетантов, самовлюбленных  нарциссов, этих тружеников на поприще доносительства, очернительства, подхалимажа, шпионажа и шантажа! Им, видите ли, любопытно, что же такого рассказал мне молодой  тиран - кроме того, что всем и так отлично известно. А любопытной вороне, как известно...
- тут Дух на секунду задумался, бормоча под нос:  “хвост оторвали?” или “морду набили?”. - А затем решительно выдохнул: ворон глаз не выклюет!
- Да что ты такое несешь, нечистая сила? - искренне возмутился Бука, считавший себя лучшим лингвистом и филологом Вселенной.  - Эта поговорка звучит совсем не так!
    Тут он обнаружил, что и сам забыл, как же выглядит эта присказка про любопытную ворону, замолчал и махнул рукой - ладно, мол, продолжай!
-  Так вот, - подвел итоги Азазелл, между прочим, Джахангир мне поверил; кроме того, еще никто не отменял тайну исповеди! И я, таким образом, просто не в состоянии  перешагнуть  некоего внутреннего “табу”, которое, вынужден заявить вам со всей ответственностью...
-  Не можешь - так и не перешагивай! - злобно проворчал Бяка, - мы и без твоих откровений прекрасно все узнаем! За мной, друзья!   -
  Он нырнул в какую-то хорошо замаскированную дверь, а  Бука, Хомяк и я - следом за ним; мы оказались в темном мрачном помещении, сплошь заставленном какой-то электронной аппаратурой. Бяка уверенно подошел к одному из многочисленных пультов, нажал красную кнопочку, и из динамиков   раздались хорошо знакомые голоса:
ДЖАХАНГИР:
- Грешен я, батюшка дьявол, грешен! Но, с другой стороны, кто без греха?! Учти еще и то обстоятельство, что цели   мои были благороднейшими, а обстоятельства - неблагоприятными;
мог ли я придти к другому результату!? В самом начале восхождения на политический Олимп я ведь служил Отечеству, стараясь уберечь его от неприятностей, в частности - от иностранного заговора... Уж как тогда старался, но меня, увы, так и не поняли! И поощряли как-то невесело, а затем взяли да и выгнали с работы с волчьим паспортом и нехорошей формулировкой! И то еще спасибо, что хоть не упекли за Можай! А подобрал и обогрел вашего покорного слугу один добрый дядя с собачьей фамилией - как сейчас помню, Кобеляк. И пристроил он меня в свою свиту, и поработали мы с ним бок о бок и душа в душу до той поры, пока  из-за козней врагов наших не пришлось ему бежать за кордон! Да славится светлое имя великого Ахарамазды, который мне помог и дал возможность быть представленным самому Пиан Рашиду, который милостиво повелеть соизволил взять меня,  мальчишку, в большую политику, то есть в свою свиту. Хоть окружение батюшки Кощея было (да и остается) сплошь воровское, но, тем не менее, люди-то все душевные, приняли меня как родного; скольких я подсидел и пересидел! И опять Ахурамазда мне помог, и выстроилась предо мною гигантская лестница наверх. Вот и я принят в Кощеи, и сижу на золотом троне Пиан Рашида, и, хотя и чихнуть не могу без его высочайшего соизволения, а все-таки, согласись, приятно ощущать себя великим императором!  Не пойму только, батюшка дьявол, чья это  свита - моя или Пиан Рашида?! И канцлер мой Вурдалак Вампирыч - его протеже и покорный слуга, и прокурор мой - тоже не мой. И выходит по всему - не очень-то и доверяет мне великий Кощей! Впрочем, на его месте я вел бы себя точно так же. Одно только неприятно -  дурак на умном катается; но ничего, мы это исправим!  -       Здесь Джахангир  выдержал эффектную трагическую паузу и, понизив голос, продолжал:
-  А, кроме того, батюшка демон, совсем, казалось бы, забытое понятие стало моим проклятием! Я-то имел глупость полагать, что совесть моя уснула навек, а она, проклятая, все просыпается да и просыпается в самые неподходящие моменты!
ДУХ:
-  Ничего, стыд глаза не выест...
ДЖАХАНГИР:
-  Так-то оно так, да вот ведь беда: не могу от этого наваждения  избавиться даже во сне! Проклятый атавизм, рудимент, можно сказать, причиняет столько страданий, что нет покоя измученной душе моей! Ведь и лгу и подличаю как все, частенько даже - лучше всех, и вдруг в самый неподходящий момент в разгар принятия ответственных решений внутри что-то как рявкнет: “Стой! Не туда заехал!” И приходится что-то мысленно бормотать, бессмысленно оправдываясь перед этим мифическим существом: и все окружающие видят в этот момент мою неуверенность, что, согласись, для великого тирана - роскошь! Некоторые даже наивно полагают, что мне неловко перед своим электоратом - а это все ее козни!
ДУХ:
-  Так что же ты, сыне, полагаешь предпринять на ниве и поприще своих великих деяний?
ДЖАХАНГИР:
А что мне еще остается делать, батюшка черт, как не ожидать  кончины великого Кощея Первого? Он ведь видит меня своей марионеткой, и только, а по праву  должен бы быть моим лакеем, если воздать  всем по уму! Где-то там, на небесах, на божественных великих весах, наверное, уже давно взвесили наши достоинства и недостатки. И остается только ждать, когда же будет вынесено решение Высшего Суда, которое, не сомневаюсь, расставит все точки над “и”. К тому же Пиан Рашид, кажется, полностью выполнил свои обязательства  пред Сатаной и давно бы пора ему воскликнуть  заветную фразу:
-  “Остановись, мгновение, ты прекрасно!”
АЗАЗЕЛЛ:
-  Справедливо! На этом предлагаю сегодня остановиться; отпускаю грехи твои, молодой человек, пока условно; ступай и больше постарайся не грешить - во всяком случае, не так усердно, как до сегодняшнего дня. Завтра буду рад видеть вас  на следующей исповеди в это же самое время на  этом же месте! Ариведерча!
     Бука отключил аппаратуру; мы долго сидели в тягостном молчании. Ситуация повторялась: вот так же много лет тому назад мы, внедренные Господом в свиту Зверя, тщетно ожидали его кончины, ибо признаков надвигающегося конца было превеликое множество. Но сейчас, похоже, ждать  было бесполезно, поскольку молодой и не в меру энергичный Джахангир  всегда  был готов подхватить из ослабевших рук  великого тирана падающее знамя деспотизма и Зла, и исчезновение с политической арены Пиан Рашида ничего уже не могло изменить. В перспективе смутно вырисовывалась до боли знакомая картина - унылый пейзаж зимней тайги, скрашенный  бараками, обнесенными рядами колючей проволоки со сторожевыми вышками, и явственно слышался лай сторожевых овчарок, снующих вдоль проволочных заграждений.