Три мудреца

Три мудреца

Как-то из тридевятого царства в тридесятое государство плыл по морю корабль. Народу на нём было – тьма, и всё разного. Кто на чужбину по делу плыл, а кто и без дела. Посерёдке моря-океана налетел лютый шторм, паруса посрывал, мачты поломал, корабль потопил. Почти все, кто там был - молодые и старые, богатые и бедные – на дно пошли: воде-то всё равно.
Однако, трое самых расторопных, или везучих, за сломанную мачту уцепились, тонуть раздумали. Болтались, болтались на ней по волнам, пока на дикий берег не выметнуло. Полежали, поотдышались, стали оглядываться: можно ли тут жить?
Оказалось, на острове оказались. Не велика земля, да лучше пучины. Родники где-то бьют, ручьи текут, пальмы с орехами, птица-живность. Водицы испили – вкусная, ягод каких-то поклевали – не околели. Стали друг с другом знакомиться – на корабле-то порознь ехали, а на мачте не до знакомств было.
Разношёрстный собрался народишко. Один – деревенский плотник, на заработки ехал. Когда тонули, сапоги с себя скинул, а топор из-за кушака не выбросил.
Другой – циркач бродячий: то ли скоморох, то ли акробат. За море на ежегодный праздник добирался, там раз в году на таких весельчаков спрос большой. У этого в торбе заплечной только мяч из бычьего пузыря был. Он и утонуть по первости не дал, с ним на берег и выбрался.
А третий неутопленник вовсе странствующим философом сказался. Его в чужие края всю жизнь за умом несёт. Плотник с циркачом только хмыкнули: ну, раз своего нет… У мудреца при себе чётки янтарные обнаружились, ничего путёвее не прихватил.
Ладно, стали на острове обряжаться. Крестьянин – умнейший человек оказался. Всё знает, всё умеет. Здесь, под горкой, кажет, землянку рыть надо, тут коптильню для рыбы ладить, из этих камней огонь высечем, из тех вьюнов верёвки сплетём…
Те двое только глазами хлопают. Философ, правда, брякнул:
– А не находите ли вы, друзья, что жилище уместнее поставить на холме: чудесный вид на море открывается!
Мужик ажно поперхнулся:
– А стволы тебе уместнее в горку, или под горку катать? От шторма на горе, или под горой прятаться? Воду в двух шагах из ручья черпать, или горстями вверх носить?
Сам-то плотник, за что ни схватится, то враз и удаётся. Деревья сами валятся, столбы прямо вкапываются, сети для рыбы накрепко плетутся. Акробата с учёным за чем ни пошлёшь, и сам следом иди. Умаялся с ними!
– И как же вы, нюхлы полоротые, до мужеских лет дожили, ничего-то путнего в бестолковках не имея?
Циркач обижается:
– Я площадь народу день напролёт веселить могу! Одних игр три сотни знаю.
– Тьфу ты, зубоскал! Зубы есть, да нечего есть…
Учёный и вовсе молчит. Не про небесные же сферы толковать, когда мужик жирной рыбы наловил, а ты её почистить не разумеешь. Вот и внимают два «никчемушника» народной мудрости:
– С топором весь свет пройдёшь. Ремесло есть-пить не просит, а хлеб приносит. Да как ты листы-то пальмовые настилаешь, задрыга! Н-да, где много грамотных, там мало сытых…
Год на острове протянули, не умерли, даже хозяйством обзавелись. Только скучно очень. Первое время акробат веселил, потом и он захандрил. Плотник, как самый мудрый, в конце концов решил:
– Будем к людям выбираться. Тут с вами точно с глузду съедешь. – И ладный плот построил.
Правда, от учёного тоже какой-никакой толк обнаружился. С верхушки холма вдали другой остров углядел. Потом пошатался по берегу, океанское течение нашёл.
– Оно нас, – говорит, – куда надо принесёт. Полагаю, остров здесь не один, а множество. Архипелаг называется. Будем с одного на другой перебираться. А там либо людей найдём, либо к материку поближе окажемся. Судя по звёздам, он в той стороне.
Крестьянин рот покривил: навряд, мол, такой малохольный дело присоветует. Но плыть куда-то надо. Скомороху и вовсе пополам – лишь бы отсюда подалее. Поплыли. И, точно, к другому острову прибились. С него звездочёт третий углядел. С того – новый. На пятом острове их люди встретили.
Люди-то люди, да больно чудные. Чёрные, как кирзовые голяшки, одни зубья да глаза белеют. Ходят мало не голые, а чего им – жара день и ночь. Работой не измучены, итак всего валом. Кокосы-бананы на голову валятся. Рыба из моря чуть не в руки скачет. Скотина сама пасётся: а куда она с острова убредёт? Вот и шарахаются чёрные день-деньской друг за другом: чем бы позаняться?
  Новым людям обрадовались, упрыгались! Поговорить, правда, никак: те и те по- своему лопочут. Учёный сотню языков знает, а такой впервой слышит. Плотник опять с досады крякнул: ну никакой корысти от этих умников! Ну, да с топором весь свет пройдёшь.
Давай местным показывать, как деревья валить, стволы тесать… А им это без надобности: хижины давно стоят, лодки по сто лет служат, посуда вся из кокосов – больно добро.
Тут скоморох свой мяч достал. Подкинул, наподдал – и такое светопреставление пошло! Островитяне, что дети – всю дорогу играть годны! А гость каких только игр не знает: гоняй мяч ногами, гоняй руками, швыряй через сетку, попадай в корзинку, вышибай друг друга… Чуть одна забава прискучит, три новых наготове. У него дело, как гусли гудёт.
А вечером, когда темно играть, у костра за целый цирк представление даст: на голове стоит, головнями жонглирует, по канату меж пальмами ходит, голосом пляшет, ногами поёт. Вот кому почёт от темнокожих!
Лучшую хижину гостям отдали, едой завалили, в самую жару мальчишки листьями обмахивать приставлены. И зовут циркача «Папабумба». Учёный их язык понемножку понимать стал, объяснил, что значит это «наимудрейший». Плотник аж плюнул:
– Не учись делу, учись безделью!
Сколько-то пожили у чёрных, отдохнули, дальше засобирались. Акробата островитяне на руках вынесли, плот цветами утыкали, отборными плодами завалили. С берега платочками махали, все уревелись. Скоморох тоже превздыхался. И воркотню плотника больше терпеть не стал. Только тот про ремесло, да не про дело завёл, обрезал:
– А ты мешай дело с бездельем, дак и ладно будет. – Вспомнил, как Папабумбой был, добавил ехидно: – И не всякое мастерство по злыдням…
Поболтались бедолаги по волнам, все кокосы подъели, воду всю выпили. И в шторм попали. Однако, правильный оказался шторм, не потопил, а на матёрую землю выбросил. Там места людные. Крепкое государство на берегу. Иноземцев, без визы пожаловавших, враз стражники приняли, к правителю привели. Что при мореходах нашли, ему предъявили.
Правитель красивый, осанистый, взор ясный, чело высокое. На топор глянул, кивнул:
– Мастеровой. Своих хватает, но и лишними не бывают. Дело по себе найдёт. – И отвернулся.
Мяч увидал, усмехнулся:
– Фигляр. Ладно, большая ярмарка скоро. А там и сам на месте не усидит.
На четки смотрел долго. Сроду не видал. Вопросительно бровь поднял. А учёный ему на чистом местном языке говорит:
– Ваше величество, сей предмет способствует приведению мыслей в порядок и чёткую последовательность. Придуман мудрецами Востока.
И пошёл разговор! Правитель до знаний оказался жаден. Всё ему надо: как понимают жизнь на востоке? Как рассуждают умные люди на западе? Наш философ-то везде бывал, не понаслышке всё это знает. Плотник с акробатом сидят истуканами, ни слова не понимают.
Тут их пути и разошлись. Мужик с топором к артели тамошних мастеров прибился. Умником особым не слыл, хорошо, что дураком не считался. Циркач с бродячими артистами сошёлся. Они его Папабумбой звали, потому как, так представился. Но узнай бы, что это «наимудрейший», обхихикали бы насмерть.
А философа те двое при правителе изредка видели. Тот захожего мыслителя наставником к сыну своему взял – за великие знания и недюжинную мудрость.
Однажды в беседе с правителем учёный рассказал, как они трое в море бедовали. Правитель не мог поверить:
– Мастеровой и фигляр считались мудрее тебя, умнейшего из виденных мною людей? Как такое возможно?
Мыслитель только улыбнулся:
– Ваше величество ищет знаний об устроении государства, о расположении других стран, путях и отношениях меж ними. Именно это мне ведомо. И я в Ваших глазах мудр.
На одном острове требовались навыки простого незатейливого быта. На другом – бесконечного весёлого досуга. Воистину прав сказавший: «Мудр не тот, кто знает многое, а тот, кто знает нужное». – А про себя добавил: «На всякую минуту ума не напасёшься».