Сказки готов. Призрак Ночи 2

Они ещё не ушли…

 …Ошибки молодости бывают  у всех. Исправить их, как правило, невозможно. И учесть, и не совершить подобного в дальнейшем, вопреки расхожему мнению об учении на ошибках, тоже. Время уходит и его не вернуть, а вместе с ним и молодость, энергию, безответную самоотдачу…
   Они говорили уже около двух часов. Началось всё с того, что неизвестный молодой человек, недавно женившийся, счастливый и уверенный в себе, попросил встречи с президентом. Она, к удивлению окружения президента, состоялась. Разговор начался с недвусмысленного предложения – молодой человек предложил, ни много ни мало, помочь ускорить конец света. Молодой человек пояснил – многое уже сделано, осталось подтолкнуть телегу, стоящую на самом краю пропасти. Молодой человек ничего не требовал, он только предлагал. Он хорошо знал, что слон не должен требовать от паука то, что он может сделать сам одним выдохом воздуха….
Шёл 1985 год.

   А в это время, где-то далеко от места встречи этих двух, родилась девочка, и её первый крик, положивший начало её жизни, заставил вздрогнуть молодого человека, находящегося за тысячи километров, в кабинете президента. В этот момент он понял, что снова стал несчастным. Снова родился Тот-у-кого- всё –в- деснице –Его…Родилась Любовь. На сей раз – женщина…
   Воланд распрощался с президентом и вышел. Он опоздал. Великий Запрет вновь вступил в силу…



   Потягивая из высокого, узкого стакана «гленливет», Николс размышлял. Как обычно, в это время дня, в кафе, на 67-ой авеню, практически никого не было. За стойкой, оперевшись на зеркальную её поверхность, застыл в усталой позе бармен, ожидая клиентов. Осведомитель чуть ли не в шестом поколении, он стучал в седьмой отдел тайной полиции. Николс знал об этом и ему это было на руку. Быть на виду, не привлекая внимания, одна из первостепенных способностей кадрового разведчика, или резидента, как модно это называть сейчас. Быть на виду, одновременно оставаясь в тени.
    Николс ждал связного. Через него он должен получить сегодня срочную и, по всей видимости, важную информацию, судя по содержанию полученной накануне им шифровке.
  Штаты приняли его радушно, как родного. Тут безразличие на лицах не мешало жителям за умеренное вознаграждение доносить друг на друга, добрососедские отношения не мешали убивать, или грабить друг друга, или продавать соседских жён арабам, тайно или открыто работать на мафию, и с таким же успехом – на полицию. Мир двуличия принял Николса как своего, и хотя романтики от такой жизни было мало, Николс чувствовал себя как рыба в воде.
  Работа была действительно трудной и опасной, но несмотря ни на что Николс любил её – она была его призванием, и он был настоящим мастером своего дела.
    В зеркале напротив он хорошо видел всё, что делалось на улице. Через шесть минут там должен показаться человек в потёртой джинсовой куртке и войти в подъезд дома напротив.
  Подъезд был проходной, и поэтому наружное наблюдение, или иначе говоря – «хвост», потоптавшись немного у входа,  и зайдя затем, уже не нашёл бы никого. В секретной службе сигнал об этом получили бы через минуту, а «хвост», получив по шее от начальства, был бы снят с «наружки». Связной бы в это время уже сидел за столиком Николса в образе человека в плаще и шляпе, попивал бы свой любимый виски и давал информацию.
  На «Роллексах» Николса время истекло и он мельком бросил взгляд в зеркало…там, на улице, около подъезда падал человек. Падал медленно, как показалось Николсу, падал на тратуар, беспрестанно вздрагивая от беззвучных выстрелов в упор, в падении переворачиваясь, подставляя взгляду Николса переднюю часть потёртой джинсовой куртки, изрешечённой пулями. Николс перебросил взгляд на бармена. Тот пристально смотрел на него. Но ни один мускул не дрогнул на лице резидента…
  Случайность? – Николс виртуозно вёл свой «понтиак», маневрируя в потоке автострады, - Нет, не похоже, тем более – на чём мог проколоться «Крафт».( Николс сам давал кодовые имена тем, с кем работал). Никаких операций не проводил, не был в них посвящён, заданий, а тем более – спецзаданий, не имел.
  Значит – предупредили. Предупредили его – Николса. И предупредили серьёзно и жестоко.
  Тяжёлая «берета» скользнула из панельного бардачка в подплечную кобуру. Думай, думай, старина Николс,завтра такое может случится и с тобой, и тогда никто не подумает о тебе, кроме служащего похоронного бюро, оформляющего тебя на какое- нибудь лежбище для бедных, в какой нибудь заброшенный город снов, вечных снов и забвения.
Тьфу! Ну и настроение. Но пару пинт «глинтвейна» или этого паршивого местного виски, вернут тебя к жизни, Николс, обязательно вернут. И не дома, а где-нибудь. Дома оставаться сейчас нельзя. Хотя бы потому, что там ты останешься один на один с собой.
  Поворот, ещё поворот, контрольный круг, и сюда, паркуй свою машину, Николс.Теперь – вниз, в этот забытый подвальчик, где тебя никто не найдёт, даже если кому-нибудь срочно понадобится твой автограф на фото с твоим улыбающимся, белозубым изображением…
     Дверь бесшумно открылась и на пороге появился чей-то неопределённый силуэт. Или может это только показалось…А! Всё равно! Лишь бы не трогали его, Николса, ему ни до кого нет дела…
   …Какое, наверное, счастье – умереть не приходя в сознание…А вот он в полном сознании, хоть и вдрызг напился…Ну, сейчас что-нибудь ляпнет, что-нибудь хрюкнет эта вошедшая скотина, хрюкнет на своей английской тягомотине…суки, боже, как же я вас ненавижу…гады…Он чуть приподнял голову, пытаясь слипающимися глазами рассмотреть вошедшего. Но он не ляпнул. Даже не хрюкнул – рубанул! Рубанул с плеча – отборным русским матом, но для Николса эта музыка была прекрасней всей имеющейся на нашей противоречивой планете музыки. Как луч прожектора, резанувший непроглядную тьму пьяного бреда, как ушат холодной воды в парилке…Николс понял, что теперь трезв как стёклышко. Всё – свихнулся! – констатировал он, и откинулся на валик диванчика.
   В посольстве всегда были, и есть, люди, имеющие хотя бы и косвенное, но всё же отношение к разведке. В частности, они не знают людей, они могут не знать их заданий, но они оказывают содействие в передаче информации, прикрытии и т.д.
  Это задание, которое не получил Николс, относилось к разряду особо важных, как считали в Центре, и передаче информации уделили много внимания. Было установлено двойное наблюдение за контактом связника и резидента. В то, что встреча не состоялась в Центре знали уже через несколько минут. Николсу оставили прикрытие, и поэтому сдавшие нервы не сгубили его. В 22.16 в подвальчик спустился подвыпивший джентльмен в обычной, неброской шляпе, плаще, туфлях на низком каблуке. Он подсел к Николсу и беседа завязалась очень быстро.. Ещё несколько рюмок и Николс свалился прямо в объятия джентльмена, сотрудника посольства Лебедева, Николая Сергеевича, после чего зелёная «Хёндай» Николая Сергеевича  понеслась  в сторону квартала, где находилась квартира скромного служащего обувной фирмы, который посапывал на заднем сидении, и носил звучную разведкличку – «Николс».
   Информация была интересной и неожиданной, она относилась к разряду сверхсекретной информации особого отдела, занимающегося по сути дела чертовщиной в прямом смысле этого слова. Задача Николса состояла в следующем: нужно было принять из Союза человека, не устанавливая контакта выяснить цель перемещений, и, по возможности, нейтрализовать. При необходимости, разрешалось вступить для взаимодействия, в контакт с другими спецслужбами.
  Это последнее, несколько шокировало. Что же это за объект, для нейтрадизации которого понадобилась помощь вероятного противника? То есть рассматривался даже вариант совместеной работы!
  Это Николсу не понравилось. Холодок лёг под сердце.

   Они мчались по свободной полосе. За затемнёнными стёклами чёрного «роллсройса»проносились витрины супермаркетов, мелькали фигуры прохожих на тротуарах. Вдруг перед его далёким, безразличным взглядом мелькнула фигура женщины. Даже не фигура – лишь блик. Она возникла. 
-Останови. – голос исключал вопросы.
Мессир, мы едем без остановок, - говоривший всё же рискнул возразить, вывернув голову назад.
-Остановить.
«Роллс» ярко мигнув сигналами, мягко притормозил у обочины. Дверь неслышно отошла, впустив в салон прохладу ночи. Облокотившись на зеркальную поверхность крыши, он достал сигарету. Рядом из ничего вспыхнул огонёк. Фагот старался как умел, а умел он много. Они обогнали её метров на семьдесят пять, и теперь она приближалась к ним, низко опустив голову и грустя о своём, ей лишь одной известном.
  Она прошла.
  И всё таки она не ушла. Она осталась здесь. Правда, не такая,какой была. Он вдохнул вместе с сигаретным дымом ночную влагу.
-М-м… - вздохнул эхом Фагот.
 – Ну, вот, вместо того, чтобы развалившись на мягких сиденьях, дремать, мы опять задумчиво смотрим в даль, - Бегемот сонно вывалился из машины.
  Азазелло сделал вид, что прищемил коту хвост дверью. Бегемот сделал вид, что ему больно, и скорчив невероятную рожу, затих.
  Она прошла, и воздух для него вновь наполнился ароматами неведомых никому цветов, наполнился жизнью – неведомым никому из окружающих его, смыслом её.

  Клиника мистера Робертса спала. Ярко сияло светом лишь бодрствующее приёмное отделение.
-Посмотри в хирургическом, а я пройдусь по реанимационному, - говорил Бегемот Коровьеву, подлетая к клинике. Открытое окно третьего этажа приняло Фагота, Бегемот влетел во второй.
-Что, хотите вылечиться? – загремело во всех палатах на втором, а через секунду и на третьем этаже, - вам предоставляется возможность умереть не дожидаясь мучительной старости!
  На втором этаже по широкому коридору мчала каталка, влекомая мохнатым, отдалённо напоминающим кота, санитаром. На тележке, приподнявшись на локте, ехал полумёртвый от страха больной.
-Куда? – вопросил он.
-В морг! – не глядя на него,отвечал деловитый санитар.
-Но я ведь ещё живой! – в шоке взывал больной.
-Там сдохнешь! – рявкнул Бегемот, и с силой толкнув каталку, бросился к жежурной медсестре.
-Поцелуемся разок! – и как бы продолжая, - извини, малышка, я сегодня забыл побриться!
Медсестра, не помня себя села на стоик со стерильным инструментом, а кот, опрокинув стол дежурной, вылетел в окно. В это время Коровьев вынес на крыльцо парализованного страхом деэжурного хирурга.
-Ну что, выживет? – вопросил надменно висящий в воздухе кот.
-Не, смертельный случай! – ответил Фагот, прислонил умирающего от страха к стене.
-Так умирают насильники и лжецы. – назидательно изрёк он.
-До скорой встречи! – эхом пронеслось над съехавшим по стенке мертвецом в два голоса, и резкий свист и хохот разорвали тишину ночи.

   Он ждал. Он знал, чего ждёт. Через пять минут на трассе должна была появиться зелёная  «хёндай», с человеком в лиловом костюме. В подплечной кобуре у этого человека тяжелел пистолет-автомат. Человек выполнял задание спецслужбы, созданной для борьбы с неизвестным. Созданной в стране с невероятным прошлым, неизвестным настоящим и  непредсказуемым будущим.
«Роллс», как пантера, в любой момент готовая к прыжку, притаился у обочины. «Хёндай» появилась внезапно, Николс любил скорость. Внезапно появившись, резко остановилась, резко отлетела в сторону, будто от порыва ветра, дверь. Из неё появился человек. Профессиональный шпион, человек-легенда, - Николс.
   Так они стояли друг против друга, стояли долго. Николс не так представлял себе его. Всё что угодно, но только не молодого человека, чветущего, обыкновенного, простого человека, в широкополой шляпе и длинном, чёрном, отдалённо напоминающем сутану, плаще. В остроносых туфлях на низком каблуке и «бабочке», порхающей на накрахмаленной манишке.
-Здравствуй, Коля. – нарушил Он молчание.
-Здравствуй Ночь. – проглотив ком в горле, сказал Николс.
Это накатило на него впервые в жизни. Даже тогда, с Татьяной, услышав от неё – «Всё…», он не чувствовал себя так горько и одиноко, так безвыходно, так бесконечно пусто, как сейчас. Будто его, малого ребёнка бросили посреди всей вселенной, оставили одного и исчезли. Все исчезли.
-Вы должны были меня встретить. Так всегда бывает – кто хочет, верит и надеется – не увидит и не познает. Ну, что ж – вам, значит судьба. – вздохнул Воланд и жестом пригласил Николса к себе в машину. Николс сделал несколько нетвёрдых шагов и сел. В тот же момент растворился в воздухе «роллс» с его седоками, растворился цвет и запах, и только одинокая «хёндай» осталась на автостраде, сиротливо мигая габаритами, будто убогая лошадёнка, которая оставшись без хозяина, грустно моргает непонимающими глазами, изредка переступая копытами, время от времени. Неожиданно у машины включился противоугонный сигнал. Машина звала Николса.
   Они попрощались. У своей машины Николс оказался так же неожиданно, как и пропал.

     В шифровке, полученной от николса, значилось:
«Личность установил, контактировал. Это Воланд. Сатана.
                Николс.»

   Полковник покрутил шифровку и так и сяк, отложил в сторону, и долго ещё на неё смотрел. Потом нажал на кнопку и сказал вошедшему адьютанту:
-Пора отзывать Николса. Согласуйте сроки.
   Когда адъютант вышел, полковник встал, заложил руки за спину и подошёл к лкну. За окном стояла тихая, летняя ночь. Ночь как ночь. Еле-еле шевелились листья под дуновением ласкового ночного ветерка.Но что-то новое вошло в жизнь полковника. Раньше он мог и обязан был не верить. Имел право. Право осталось, но …
   Он встряхнул головой, как-будто хотел вытряхнуть из неё всё ненужное, вздохнул глубоко и отошёл от  окна.

   Николс последний раз ехал на своей «хёндай». Последний раз ехал по этим ярким, блистающим рекламой, широким улицам ночного города-гиганта. В последний раз перед его глазами пролетали знакомые рестораны, супермаркеты, прозрачные вестибюли призрачных, теряющихся в высоте железо- бетонных колоссов. Последний раз на него смотрели горящие глаза огромных витрин.
   Как многое он может рассказать дочери. Как многое н мог бы рассказать и ЕЙ, если бы ОНА была с ним…
    Это была неземная любовь. Он – профессиональный разведчик, терялся, сходил с ума, мучился. Ему постоянно, катастрофически ЕЁ не хватало. Он почти плакал, как ребёнок, оставшись без внимания матери. Он не мог без НЕЁ. Один раз сел, и, хлюпая, как школьник, разбивший стекло в кабинете директора,  носом, написал стихи. Писал набело, писал первый раз в жизни. Рифма шла прямо из сердца, измученного тоской и болью, причиняемую разбитостью души. Рифма шла за рифмой, ложась на бумагу, душа, сгорая, окропляла слог кровью и горем, и казалось, судьба вот-вот захлопнет свою книгу, раздавив этого маленького человечка, с его огромным чувством. Но сила чувств прошла и осознание того, что это случилось, принесло ещё большую горечь.
   Она ушла от него. Она не была ни кинозвездой, ни «мисс», просто – девушка, которая принесла ему счастье. Простая, всего в меру. А ведь были и горделивые красавицы и прекрасные феи, но она, почему-то именно она, была для него Всем. ВСЕМ. Ну, а что будет, если у человека отнять ВСЁ? Потом, со временем, он, конечно приспособится к новой форме «обитания» в мире. Человек, ведь, животное живучее.
   Ушла она не к кому-нибудь, в этом плане она осталась одна, ушла сама к себе. 
Он бился головой в стенку. В прямом смысле. Пока на него не пришла жалоба от соседей. Друзья и знакомые понимали, но помочь ничем не могли. Да и чем?....
Сейчас осталась дочь. Воланд говорил о ней вчера. Долго рассказывал Николсу о явлениях совершенства, о добре и зле, о силах, того и другого. И потом, вдруг:
-Берегите дочь. Она родилась в небе, под счастливой звездой.
  Да, его ждёт дочурка. С белокурыми локонами, с чистым, светлым личиком, с чистой и светлой душой, и голубыми весёлыми, добрыми глазами. И при встрече вновь, как органная музыка войдет в самое его существо, заставит молчать и смотреть в глаза, в прозрачную бездну, заставит оттаить душу, примёрзшую к холодному, расчётливому мозгу…И действительно пора…Хватит этого всего…
   
Деревянные, в старом стиле выполненные стулья, высокими, резными спинками и обитыми кожей, подлокотниками…Фагот, подававший бокалы, застыл рядом с каменным лицом – не поймёшь – помер, или и не жил…
  Огромный, высокосводный зал, с гордо дефелирующими по нему догами и тишина…Мёртвая, нарушаемая лишь ЕГО голосом, тишина. Тишина свода пустоты и могущества…
   Они не разговаривали. Говорил Воланд. И каждое слово звучало в мозгу ушедшего от жизни Николса неопровержимым правилом бытия.
-Ох, как много ошибок, как непростительно много ошибок допускает человек на пути к свей жизненной цели. Каждый человек идёт к своей цели, независимо – осозаёт он это или нет, и каждый своим пуиём, своими методами. Один – переступая через любовь, разрушая семью, уют и спокойствие в душах других. Другой – ступая по трупам, по колено в крови, третий – наступая на головы коллег, друзей и близких. Четвёртый – через совесть, честь, искреннюю дружбу. Наконец – пятые, идут честной справедливой дорогой, проходя свой тернистый путь через мучения души, наступая на собственное самолюбие. Но всё – во благо себе. Лишь очень не многие отдают свою душу, жизнь и дела на благо других, общества, науки.Для других – теперешних, или будущих когда-нибудь, где-нибудь…но поймут ли их? Оценят по достоинству? Признают ли их жертвенность? Или посмеются над наивными предками?
   И у всех на пути к достижению бывают ошибки, в любой отрезок жизни. Душа, формирующаяся в молодости, опирается на воспитании. А оно никогда и нигде не бывает идеальным.
-Азазелло. – из пространства, из ничего, перед Ним возник Азазелло – демон-убийца, демон с вечно пустыми, глубокими, как космическая бездна глазами, с каменными чертами лица, с гордым, привыкшим повелевать в своих весях, обликом. – Верни его…
   Азазелло взметнулся над залом чёрной тенью…и всё исчезло…
  …Николс стоял около своей «хёндай», один на пустой дороге, и одиночество щемило его натренированное сердце. В руках у него была шифровка из Центра:
                «Возвращение.»
 Далее – число, способ, и, ниже подписи – «Центр», стояло: «Это вы получите завтра. Воланд.». Он предоставил Николсу целый день на прощание.
 
  Он спал тяжёлым сном без снов. Москва шумела у него под головой, вместо подушки. Он был дома…Ночь неслышно вошла в его комнату и тихонько, чтобы не разбудить, на цыпочках подойдя, осторожно присела на краешек постели.
-Ах, папа-папа,… - вздохнула она, - если бы ты был сейчас со мной и не спал, я рассказала бы тебе, что вот только что, закончила читать «Мастер и Маргарита» Булгакова….Я поделилась бы с тобой многим, так многим, накопившимся за долгие годы твоего отсутствия. Ты знаешь, папа, я верю в него, в Воланда…
-Верь! – вдруг разался тихий голос Николса, - Он существует, и творит то, что требует его предназначение. – абсолютно не сонным голосом, продолжал он не оборачиваясь от стены, и не пошевелившись.
   Долгая пауза превратилась в вечность.
-Нет, - долго прислушиваясь, она убедилась, что дыхание у отца ровное, - ты спишь, - как бы обращаясь уже к себе самой, сказала Ночь, - спишь и видишь сны…
  ОНА встала и прокравшись в коридор, тихонько затворила за собой дверь.
-Ну и спи…