Загустели дебри, захрустели сучья, зашумели сосны

Видавничий Гурт КЛЮЧ
Дмитрий Каратеев & Константин Могильник

Фрагмент романа ПЕНТАГРАММА (http://www.proza.ru/2008/01/12/43)

Загустели дебри, захрустели сучья, зашумели сосны. Спрашивает Гершель:
- Слышишь?
Не понимает Леся:
- Чего?
Не отвечает Гершель, чужими туфлями по мху скользит, пеньки переступает, ноздрями о хвойный воздух колется, сам слышит что-то.
- Что ты, Геша?
Леся его под руку, ушком о плечо пиджачное потёрлась, промурлыкала:
- А что ж ты не спрашиваешь Геша…
- Чего?
- Почему меня зовут Леся?
- Это и так ясно.
- Ну-ну?
- Потому что ты лесная.
- У-у-у, ты знал, ты знал!
- Конечно, знал, ты сама сразу сказала.
- А сам бы не догадался, правда?
- Куда мне.
- А мама зовёт меня Лэся.
- А это почему?
- А-а-а, тебе всё скажи! Ну, если такой любопытный, то это от моего церковного имени. Которого я не назову, а назову – обману. Так что зря стараешься.
- Очень надо!
- Вот и не надо. Потому что услышишь ты моё небесное имя только тогда, когда батюшка нас венчать будет.
Замер Гершель – грудь сдавило. Кашлянул Гершель, вдохнул воздушной хвои:
- А ты почему не спросишь…
- А я уже спрашиваю.
- А Гершель – это молодой олень.
Молча обняла Леся Гершеля: а-ах!
Cмущённо Гершель:
- Постой… Слышишь?
Леся шёпотом:
- Чего, Геша?
- Там…
И смотрит куда-то в ветви, а там и впрямь – шевелится, мелькает… Неужели кот здоровенный, Гришка Котовский, увязался, подслушивает? Засмеялась Леся, ручкой махнула:
- Ой, Геша, не жил ты в лесу, хоть и Оленьчик. Там белки прыгают, а тут зайцы бегают, и кстати, у нас и олени есть, - снова засмеялась, - Ты тут не первый олень.
И Гершель смеётся сдержанно:
- Да ну! А кто же первый?
А Леся вдруг так серьёзно:
- Нет, про оленя я, конечно, шучу, хотя они есть. Но, говорят, и рыси есть, и даже медвежью кучу дважды видели. Правда, папа выяснил, что одну и ту же. А всё-таки факт опровергнуть не удалось. Так сказал папа. А потом так скептически добавил: «Хотя никто и не пытался».
Понимает, не понимает Гершель, а наверх, на ветви, покашивается: что-то там всё-таки… А Леся опять всем, чем только можно сбоку, прижалась и нашёптывает:
- Сейчас будет просека…
И вот, через пять шагов, раздвинулся надвое лес, песчаной полосою разделился. Чуть наши на полосу – а там кони! Дикий табун, гривы щётками, словно подстрижены, морды скуластые, глазки раскосые, уголками приподнятые.
- Ой, - подпрыгнула Леся, - смотри, Геша, смотри, это кони Пржевальского, ты ж их вчера уже видел было, да темно было.
Плечами пожимает Гершель: ну кони, ну и?
- Ой, да ты ж их не знаешь, там же у вас ничего не водится, одни эти… Как ты говорил – койоты? А кони Пржевальского во всём мире занесены в Красные Книги. Они везде вымирают, а у нас вот размножились.
И точно: не только лошади – и жеребята скачут-ржут по дороге пылят, на Лесю-Гершеля косятся: ио-у-гу-гу!
- Подожди, Геша, сейчас пробегут. Их же к нам нарочно завезли, чтобы… Смотри, смотри!
За последней лошадкой – ещё последний конёк скачет, да вдруг ковбоем эдаким, джигитом эдаким – как лошадку оседлает. Остановилась: ю-гу-гу? А конёк: я-га-га!
Хихикнула, в подмышку Гершелеву ткнулась:
- Бессовестный!
- Кто?
Не отвечает, глубже тычется Леся.
Отыграв, уходят кони: справа лес, слева лес, и забыта родимая степь: ио-гу-гу…
Чувствует Гершель сам себя жеребцом бессовестным, шейку Лесину жёлто-загарную локтями охватил, макушку нюхает, от неё той же хвоей, да ещё шерстью навоздушенной, да ещё яблоком…  Печётся-румянится-набухает, на весь свет благоухает. А вот, он весь свет: справа-слева – лес, по дорожке-просеке рысаки Пржевальские копытами бьют, песок-пыль метут, лучи активные выбивают - и впиваются лучи в Гершеля: сквозь шляпу, сквозь одёжу, сквозь кожу, сквозь эту калганово-золотисто-пушисто-душистую Лесину кожу… или это волосы над её макушкой, а это же вершина холма, а над ней же – и трава, и кусты, и остаться бы тут, и лежать бы в траве, укрываться кустами - сверху сосны шумят, в соснах что-то крадётся, да Леся не слышит, выше – солнце печёт: что печёт? – тела Лесина яблоко. Леся, где ты? Да вот и мочка ушная мягкая, пресная, вот и твёрдый на вкус кисловатый металл в ухо вросшей серёжки. А вот и она, мягко-ягодная, с мя-а-аконьким пушком щека – и никуда ж не уходит, не подаётся! – и вот она, Леся, вот и мягко-пухло-приподнятый край губы, вот и обе губы - так и щиплют меня за губу, вот и зубы – куснули за нижнюю. Вот и верхние с нижними вместе сдавили язык, и подушки бёдер сдавили восставшую плоть. А язык до крови трётся о верхние-нижние зубы. А плоть растёт, сейчас взорвётся, а подушки мягкие-твёрдые: не-е-ет, дружок, ни-и-куда не вырвешься, ты наш-ш-ш… А над дорожкою песчаной - уже никаких Пржевальских, над головами, меж сосен летит-растянулось тело рысье. Ближе прижал Лесю Гершель: берегись! Видит Леся летящее тело: ужас! Геша, Геша, а я ж тебе сказала, что рысей тут нет, а это что ж делается?!
- Что делается?
Пала рысь с высоты сосновой – вниз на спину оленю! Качнулся – кинулся – побежал - пал. И рвёт его рысь зубами, и не бьются вовсе ноги-копыта, и налилось на траву, на мох оленьей крови – р-р-р!
- Геша, Геша, никогда не видела! Папа говорил, что и про рысей здесь не доказано. Геша, Геша…
- Леся, Леся!
И в лесную – зелёную, рыжую - траву, в муравьи, в хвоинки раздвоенные, в песок – уложил Гершель Лесю, юбку зелёную задрал…
…А за дорожкой песчаной – там рысь оленя ест! А когда встали Гершель с Лесей – кинулась рысь куда-то – с мясом сырым, с кровью, с шерстью и кожей в желудке – мгр-р-р!

http://proza.ru/2008/03/19/477