Интервью с бывшим пилотом люфтваффе

                Время.Люди.Жизнь

 KЛАУС ФРИТЦШЕ: „ Я НЕ ПОЙМАЛ В ГРУДЬ СВИНЕЦ , НО И ЖЕЛЕЗНЫЙ КРЕСТ ОБЕРНУЛСЯ                ДЛЯ МЕНЯ НЕСЛОВЛЕННОЙ  ЖАР-ПТИЦЕЙ….   

Бытует мнение, что возраст подвластен времени, и это святая правда, однако по моему собеседнику этого не скажешь. Статный сухощавый мужчина высокого роста, не смотря на свои почтенные восемьдесят два года, и близко не походит на изможденного старика, наоборот, его живые, вдумчивые глаза, наполненные жизненным оптимизмом, светились неподдельным блеском.. Трудно  поверить, что на долю этого человека выпало столько испытаний , буд -то  он прожил несколько десятков жизней. Клаус Фритце проживает пока только одну, и проживает ее красиво и достойно. Мало кто из русскоязычных жителей Германии и объединенной Европы знает этого скромного и удивительного человека ,живущего ныне в Дрездене, встретившего вторую мировую войну школьником-старшеклассником. В 1941 году добровольцем вступил в Люфтваффе Потом была курсантская школа, готовившая бортрадистов и направление на восточный фронт. Молодой фельдфебель был честолюбив. Ему хотелось поскорее надеть лейтенантские погоны и получить первый в жизни железный крест. Однако фортуна повернулась к будущему офицеру спиной. В одну из летних  июньских ночей тысяча девятьсот сорок третьего года в ночном полете на бомбардировщике –Хейнкель111 он был сбит над Каспийским морем, а дальше, дальше начались муки шестилетнего ада сталинских лагерей.
Сегодня бывший военнопленный,  пилот бомбардировочной авиации, а ныне ветеран войны и  труда пенсионер Клаус Фритце – гость публициста Бориса Бема:

 Господин Клаус, расскажите, пожалуйста, о вашем последнем бое и
при каких обстоятельствах Вы оказались в плену?

Перед тем, как ответить на этот вопрос, я должен рассказать Вам предысторию. Я родился в семье учителя. Мой отец был участником первой мировой войны , вернулся с фронта инвалидом и потерял ногу. Я воспитывался в семье в милитаристском духе. Отец хотел видеть во мне профессионального военного в офицерских погонах. И действительно, это стало мечтой моей жизни. Получив аттестат зрелости, я был рекрутирован в немецкие вооруженные силы, а  начало Восточной кампании в июне сорок первого года я встретил курсантом школы радистов ,  где и остался потом служить   в качестве наставника-инструктора. Мне было в ту пору двадцать лет, на плечах красовались погоны фельдфебеля, и я был зачислен в группу кандидатов в офицеры, однако для присвоения  первого звания нужен был  боевой опыт, иными словами участие во фронтовых операциях. Я забросал свое начальство рапортами с просьбой отправить меня на Украину в город Сталино, там , в гарнизоне бомбардировочной авиации служил мой старший брат, он был уже командиром эскадрильи и имел звание капитана.
В июне сорок третьего года моему рапорту был дан ход, и я, покинув Эрфуртскую школу радистов, устремился на восточный фронт, в гарнизон к брату.
Пару дней мне было дано на обустройство, и вот уже первое задание в воздухе. Удачно отбомбившись, мы чуть не попали под зенитный обстрел, пилот сумел сманеврировать, и мы удачно возвратились на базу. Из второго боя я тоже вернулся невредимым , и у меня прибавилось уверенности в себе. В ночь на двадцатое июня,  мы летели бомбить товарные корабли над Каспийским морем.  Несколько заходов провели удачно, отбомбились, однако в очередном заходе нас достали, самолет получил повреждение. Пилот мастерски посадил самолет на водную гладь. Экипаж спустил на воду надувную лодку, и мы дрейфовали на море, пока нас не заметили и не подобрали торговые рыбаки. Именно отсюда и началась наша печальная пленная одиссея.
Вы родились в рубашке, господин Клаус. Ведь Вас могли и в плен-то не брать, а просто расстрелять и покидать за борт. Насколько я понял, рыбаки были на вас сильно озлоблены , ведь Вы их бомбили?
Вы правильно поняли. Как оказалось, на нашу беду мы по ошибке разбомбили  рыбоперерабатывающую плавбазу , на борту  которой были не только мужики с сетями, но и их жены с детьми. С  тысячеметровой высоты  трудно отличить  военные корабли от плавбазы. Им было от чего лютовать... Ведь многие их близкие  невинно погибли. Мы просто чудом избежали смерти. А насчет счастливой рубашки я Вам поведаю несколько позже.
В нашем экипаже старшим летел опытный вояка-майор. На его груди блестел рыцарский крест. Он очень гордился этой наградой. Когда нас подняли на борт подошедшего катера, то разгневанные мужики действительно хотели кровной мести. Били и палками, и всем, что попадалось под руки. На мне живого места не было, я  весь превратился в сплошной синяк. Командиру нашему не повезло. С него бесцеремонно содрали  рыцарский крест, избили до полусмерти, а ближе к ночи и вовсе пристрелили. Похороны прошли на наших глазах, несчастного майора бесцеремонно выбросили за борт.
 На берегу нас уже встречало боевое охранение во главе с морским офицером.  Моряк оказался весьма участливым к нам, угостил табаком и просто мило, по- человечески, улыбался. Кстати, после этой  первой табачной затяжки, после первой папиросы, вредная привычка пристала ко мне на целые долгие пятьдесят лет.
 На берегу нас пересадили в машины и повезли в неизвестность, мы абсолютно не знали, что ждет нас впереди…

    Господин Клаус, вы очень хорошо и правильно говорите  по - русски.  Не ужели  это все с той лагерной поры?

      Да, главное, что помогло мне выжить в то голодное и холодное время, это изучение русского языка. Первый учебник я стал осваивать сразу в лагере. Второе  улучшенное пособие с грамматикой и лексикой я уже несколько позже обменял на семь дневных паек хлеба, это была высокая цена при суточном пайке в шестьсот граммов... Вместо положенных жиров, овощей круп, в одном из лагерей, нам выдавался хлебный эквивалент.
Хотя моей средой обитания были немцы, основная часть которых по- русски не понимала ни бельмеса , мне приходилось часто общаться и с начальством лагеря и с хозяйственной обслугой. Поэтому штудируя вечером в свободное время учебники , я закреплял знания в постоянном общении с персоналом. Поначалу мой лексикон был беден и приходилось, как говорится, в карман лезть за словом, или объясняться на пальцах, но уже к концу сорок третьего года  я говорил по- русски более- менее сносно , хотя и со специфическим акцентом. Я до сих пор тепло вспоминаю свой первый лагерь в деревне Табала, что в дельте Волги близ Астрахани. И опять мне повезло. Вместо тяжелой физической работы волей случая попал я в госпиталь санитаром не без помощи политработника Мейера, который ко мне явно благоволил.  Политрук разговаривал со мной на хорошем немецком языке, а лагерный врач, моя непосредственная начальница, общалась  на русском. Надо сказать, что у меня вообще с детства были способности к иностранным языкам.  Когда в ноябре сорок третьего года судьба меня перебросила в другой лагерь, в Красноармейск, что под Сталинградом, я обнаружил признаки того, что уже начинаю думать по-русски.

   Находясь в плену, посещали ли вас мысли о правильности немецкой идеологии, не терзал ли Вас червь сомнения? Ведь Вы впервые столкнулись с советской действительностью, все для Вас было в диковинку?.

    Как ни странно, брожения в моем уме начались именно в лагере вТабале. Так уж Богу было угодно, но физическая нагрузка санитара была невелика. Я очень понравился политруку Мейеру и он ко мне зачастил с визитами. Заслугой политрука я до сих пор считаю умение противопоставить идеологии Гитлера строгую логику учения Энгельса. Человек со здравым умом должен признать превосходство в проповеди дружбы всех людей в мире над хаотичными тирадами ненависти и грабительской идеологии. Конечно, Мейер за каких то три месяца не мог превратить меня в бойца за коммунизм , но он возбудил во мне любопытство поглубже познакомиться с этим мировоззрением. И еще я хотел бы коснуться одной деликатной темы, национальной, в этой связи. Мои родители были стопроцентными пруссаками, и в их жилах текла арийская кровь. Они слепо верили, что их нация самая благородная в мире. Евреев они считали третьесортными людьми и относились к ним с пренебрежением. В этом духе они воспитывали и меня. .. Сегодня, с высоты прожитых лет, я вынужден признаться, что многим, благодаря чему я остался жив, обязан добрым людям, особенно лицам еврейской национальности. Может быть, я  и прослыву чудаком, но для себя сделал интересный вывод: в тех лагерях, где у руля стояло русское начальство, было голодно, холодно, почти отсутствовал медицинский контроль. И   наоборот, где была в основном еврейская администрация, применялись очень нестандартные решения в улучшении нашего питания, быта и отдыха. Да простят меня господа антисемиты, но шесть лет лагерного плена перековали меня и сделали интернационалистом. Поэтому с тех пор я  не отличаю людей ни по национальным  признакам, ни по цвету кожи. Главный критерий оценки – только широта кругозора и профессионализм… Зерна, брошенные на благодатную почву советским политруком, вскоре дали всходы. Новый  философский взгляд  сослужил мне  добрую службу, когда я в числе других слушателей был направлен в антифашистскую школу…

Это очень интересно, расскажите, пожалуйста, об этом периоде жизни подробней.

Помню,  привели нас, группу в тридцать человек, и посадили в пассажирский вагон, идущий на Москву. Там  нашей группе предстояла пересадка. Шел апрель сорок четвертого года. Представляете, на фронтах еще идет ожесточенная битва, а тут спокойно в пассажирском поезде едут пленные противники и никто им не грозит кулаками, наоборот, стараются вести беседу, может и не дружескую, но вполне человеческую. Словом, было чему удивляться. Пересадка с одного вокзала на другой. Впервые видим московское метро, восхищаемся роскошью отделки станций. Приезжаем  на станцию Вязники и идем пешком по лесу. Маршируем целый день и , наконец, приходим к лагерю. Вскоре начались занятия. Нам  методично стали вдалбливать курс ВКПб, углубляясь в идеологический мир марксизма-ленинизма. В голове – полная мешанина . Мне уже обрыдла и  история немецкого рабочего движения , и история партии большевиков. И та, и другая, изобилуют моральным и физическим убийством тех, кто отваживается думать по- другому и, что еще хуже, распространять свои мысли среди народа.
Так или иначе, но полугодовая учеба привела меня к окончательной мысли, что Гитлер–преступник, а фашистская идеология не имеет человеческого лица.  Такое убеждение у меня сохранилось до сих пор. Ничего не изменилось в моем сознании и после опубликования документов из советских архивов, где доказано намерение Сталина напасть на Германию первым. Одним словом, плут от плута не отличается.
Осенью сорок четвертого наступил конец учебе. Шла подготовка к распределению. Самых проверенных, отправили на фронт вести устную пропаганду через линию фронта.  Особенно усердных послали читать лекции по лагерям, ну , а «пехоту» разослали по лагерям как запасных, до востребования. В ранг запасных зачислили и меня…
…Вы  говорили, что я родился в рубашке, и это  чистая  правда. Когда я учился в антифашистской школе, то познакомился  с одной гадалкой. Я очень хорошо помню этот вечер на берегу реки Клязьма. Ко мне подошла женщина , похожая на цыганку, не церемонясь поздоровалась, села  возле меня, затем взяла мою руку и с интересом  посмотрела на раскрытую ладонь.
— Эх ,-говорит она ,-какая у тебя линия жизни. Жить тебе ровно сто лет. Ты редкий счастливец, счастье всегда с тобой, но не забывай о том, что счастье твое нередко будет в спасении из несчастья , выход из которого только один – уход в другой мир.
Вот он, курсантский оракул мой. Все сошлось. Подбила зенитка самолет -- благополучно сели на воду. Разъяренные рыбаки не разорвали в клочья. Да и насчет счастья она мне не солгала. С тех пор я прожил счастливую жизнь, причем счастье бывало разное. Я состоялся как личность, мне сегодня восемьдесят два года, а я себя ощущаю здоровым , у меня ясная память, трезвый рассудок и неуемная энергия. И жить мне еще около двадцати лет. Теперь я и вправду верю в цыганские предсказания …

     Где Вас застало известие об освобождении Германии от фашизма и как Вы восприняли эту громкую новость?

Известие  о триумфе Советских войск в Берлине не было для нас неожиданностью. Мы следили за  событиями на театре военных действий и все больше и больше убеждались, что конец  взаимному кровопролитию уже близок. О том  что Кейтель подписал безоговорочный акт о капитуляции Германии, я узнал, находясь в новом лагере под названием «Пыра на торфу» Это был страшный лагерь. За прошедшую зиму тридцать процентов списочного состава лагеря погибли от тяжелой работы и физического истощения, а  из вновь прибывшего в лагерь контингента , состоящего из немецких военнопленных–более восьмидесяти процентов были дистрофики. Но  и здесь мне вновь улыбнулась удача,  в который раз я избежал каторжного физического труда. Начальство лагеря предложило мне возглавить производство детских игрушек. Вспомнилось детство, в родительском доме я частенько мастерил игрушки, вооружившись лобзиком, резцом и фанерой. Я подобрал специалистов среди коллег по несчастью и вскоре цех по производству игрушек заработал на полную катушку.  Были среди мастеров-умельцев и кузнецы, и модельщики, и даже инструментальщики. Начальство  игрушки с успехом продавало на рынке, извлекая таким путем, дополнительные доходы, а мы тайком, не без риска, умудрялись обменивать малую их часть по бартеру на продукты , улучшая таким образом  свой весьма скудный рацион. Голову постоянно сверлила мысль: «Когда все это, наконец, кончится и нас отправят домой?»…

Судьба гоняла Вас, господин Клаус, по разным лагерям и почти везде Вы занимали привилегированное положение. Кто помогал Вам? На кого Вы опирались, кто подставлял Вам дружеское плечо?

Как я уже говорил выше, меня по жизни, благодаря предсказаниям цыганки, сопровождал ангел-хранитель. Характер у меня был доброжелательный. И ко мне тянулись люди. Лагеря постоянно сменялись, военнопленные тасовались как карты в колоде. Случалось , не успели как следует познакомиться, а группу перекидывают в другое место и в лагерь прибывает новый этап. Безусловно, без русского языка мне бы не жилось более- менее сносно, но и встречи  с такими душевными людьми как лейтенант Мейер, соратник мой по антифашистской работе Саша , к сожалению фамилию его я запамятовал; потом тоже немец, и кстати, очень неординарный человек, Николай Павлович Кабузенко, мой наставник на базе трофейного оборудования ,  всех перечислять не имеет смысла, но все они оставили глубокий след в  душе, в корне изменив мое мировоззрение. Не обошла меня стороной и любовь.
 В деревне Перехваткино, о которой я вспоминаю с особой нежностью, я провел свои самые лучшие дни в плену. Наша бригада была откомандирована в лес для сбора грибов и ягод. Мы чувствовали себя относительно свободно, и ощущение было такое, будто ты находишься в санатории. После  перенесенных мытарств,  эта деревня оказалась для меня и  других братьев по несчастью просто раем. Однажды на сенокосе я познакомился с девушкой по имени  Галя. Она оказалась дочерью председателя местного сельсовета. Между нами вспыхнула любовь, практически с первого взгляда. Я пытался  встретиться с девушкой наедине, но нас повсюду сопровождал конвоир.  Как-то, улучив момент, я сунул Гале записку с предложением о свидании в лесу поздно вечером, я до сих пор помню ее глаза, они светились радостью. Ночная встреча у нас состоялась, я сумел обмануть конвоира и исчезнуть из хаты незамеченным , но вскоре разразился ливень, и девушка убежала в деревню, так и не услышав моих признаний в любви. К сожалению, больше нам свидеться не пришлось. А после войны, уже спустя более полувека с ее окончания, волею случая мы вступили с ней почтовый роман, который продолжается до сих пор.
 Вторично любовь меня посетила в сорок седьмом году. Агитбригада нашего лагеря была послана в  Горький, в лагерь «Сормово.» Мое внимание привлекла девчушка семнадцати лет , она была конферансье концертной программы кружков художественной самодеятельности Горьковского дома культуры.  Красавица была изящна, как точеная статуэтка, ну, прямо прима-балерина. Я буквально остолбенел от восхищения. В перерыве я не удержался и  подошел к ней. Мы познакомились, а после представления , задержавшись за кулисами я заплетающимся языком спросил Жанну, такое красивое у нее было имя:
—Если бы я  был свободный человек, не согласилась бы ты погулять со мной по вечернему городу?
Я до сих пор помню ее ответ: «Да!» Никогда в жизни не забуду, как прозвучало это единственное слово! Прошло уже почти шестьдесят лет, а я до сих пор мечтаю о Жанне и люблю ее платонической любовью… И здесь, да простит меня Бог, духовный контакт с  любимой не прекратился, шесть лет назад мы возобновили с ней постоянную переписку.

Вы провели в советском плену более двух тысяч дней и ночей, приближая день своей свободы. Расскажите, как это происходило?

О том, что свобода не за горами я узнал в феврале сорок девятого года.  Переводчицей  в нашем лагере  была Вера Гауфман. Мы были с ней знакомы еще по  469-му лагерю. Она-то и  убедила  администрацию  поставить последнюю точку в расчистке моего дела , ибо без снятия клейма военного преступника, о репатриации на родину не могло быть и речи. Какими средствами она убедила оперативников в моей невиновности, останется для меня вечной тайной. 26 февраля, собрав нехитрые пожитки, мы тронулись в путь, однако дорога в Германию лежала через город Балахну. Там находился лагерь для военнопленных, который подлежал роспуску за высокие показатели труда. Это выглядело как поощрение и одновременно актом  милосердия.
 Начальником этого лагеря был некий майор Фикс. Он, еврей по национальности, стал действовать по принципу: «Живи сам и дай жить другим»  Он освободил весь личный состав от производственной работы и посоветовал поискать « халтуру» у местного населения , при этом предупредив, что убегать бесполезно, все равно поймают, а близкая свобода отодвинется на второй план.  Через какое-то время люди вернулись с вольных хлебов, их физическое состояние оказалось нормальным. Возобновилась работа на производстве и сразу вверх пошли показатели, средняя норма выработки увеличилась до 200 процентов. На рабочих местах поддерживался весьма вольный режим, конвоиры и начальство смотрели сквозь пальцы на поиск "левой" работы. Появились наличные деньги. За такой режим немцы отвечали самоотверженным трудом, и когда начальник Фикс поднимал ночью весь состав на разгрузку барж, все понимали, что оплата за труд уйдет в карман предприимчивого майора, однако никто не роптал, наоборот, пленные широко улыбались, предвкушая скорую свободу…
И она пришла с первыми апрельскими лучами солнца. Нас погрузили в товарный, но хорошо оборудованный поезд, и повезли к западной границе. Миновав Брест,  состав  катил уже на немецких колесных скатах. Майор Фикс все еще ехал с нами и  заботился о нас.
На территории Польши он приказал держать двери вагонов закрытыми, так как была вероятность обстрела эшелона польскими бандитами. Восьмого апреля мы пересекли реку Одер под Франкфуртом. Майор Фикс повел колонну в советский репатриационный лагерь, где нам вручили справки об освобождении…

Как сложилась Ваша дальнейшая судьба в послевоенной Германии?

Домашние меня считали погибшим. В деревне возле церкви  родной брат показал мне памятную доску, где была написана моя фамилия с датой гибели 20 июня 1943 года. Мои родители  известие о том, что я жив, получили лишь в июле сорок пятого года от моего одного товарища из Сталинградского лагеря, которого чудом отпустили по причине хронической дистрофии.
С работой мне повезло, долго искать ее не пришлось, Я устроился переводчиком  с русского языка в Объединение народных предприятий. Приняли без проверки знаний и предъявления образовательных документов.  Так шли годы. Германия разделилась на  два государства, я продолжал жить и работать в ее восточной части. Меня все время терзала тоска по Жанне, очень хотелось посетить места моей вынужденной «командировки» в России. Случай представился. В пятьдесят восьмом году я  работал научным сотрудником в  НИИ холодильной промышленности . К этому времени вышел из печати мой  первый русско-немецкий металлургический словарь, я получил диплом инженера, однако продолжал жить с клеймом «врага народа» По этой причине меня исключили из СЕПГ в 1952 году. И вот, у меня в руках служебный паспорт, предстоит поездка в Москву.
За эти девять лет я успел обзавестись семьей, у  нас росла красавица-дочка , однако сердце мое  было  по- прежнему  занято Жанной. Уже из Москвы я тайком от членов делегации отправил ей телеграмму. Ее адрес я узнал не без помощи моего лагерного друга Саши, он, по счастью, находился с ней в переписке, он же и  дал ей мои немецкие координаты. Я боялся входить в почтовый контакт с Жанной, опасаясь  возможных неприятностей по линии органов безопасности. Каково же было мое удивление, когда в  холле гостиницы «Пекин»  на следующий день я получил ответный текст. Жанна сообщала, что немедленно выезжает в Москву.
И вот мы стоим напротив друг друга и застенчиво улыбаемся под взглядами посторонних глаз. А слов нет, одни волнения и думы о пережитом!..  Безусловно, время изменило обоих. Жанна превратилась в статную интересную женщину. У нее еще теплилась надежда на наше совместное будущее,  но от реальности не уйдешь, она не дает сбыться  мечтаниям. Прощание наше прошло не без слез, но мы поклялись остаться навеки друзьями…
За свою долгую жизнь я еще много раз бывал по делам в Советском Союзе. После издания в печати второго технического словаря по подъемно-транспортному оборудованию, я оставил профессию переводчика и перешел на инженерную работу. Трудился в машиностроительной отрасли, а впоследствии переквалифицировался в инженера-строителя.
Я прожил долгую и счастливую жизнь, и начинать ее заново не хочу. Не имею желания переписывать ее набело, пусть все остается  как есть, ибо от судьбы никуда не уйдешь. Мое шестилетнее пребывание в советском плену нашло отражение и в ,  вышедшей в России на русском языке моей документальной книги под названием  "Цель–выжить". Более полное издание вышло в оригинале на немецком языке уже здесь, в Германии.
Я еще полон сил и держусь крепко на коне, не думаю, что меня судьба в обозримом будущем скинет с седла. Мы еще повоюем за лучшую жизнь, ведь предсказание цыганки надо оправдывать, а оптимизма мне не занимать…

  2005 год,Кельн, Германия.


   .