Бетон

     Когда Вадим очнулся, он не сразу понял, что его закатали в бетон. Сколько времени он пробыл без сознания? Минуту или час? Это все Енот и Упырь, догадался он, закадычные друзья, которым был поперек бизнеса его честный успех. Кто ж еще? Зачем приглашать бывшего сокурсника на шашлыки посреди  сельского строительного захолустья?

     Между тем, обзывать себя бестолочью было, мягко говоря, поздновато. Осознание собственной участи приходило медленно, словно тупой клин, входящий в кашу живой плоти под собственным весом. Вадим попробовал пошевелиться. Не получилось. Он был вмурован в плотную, тяжелую бесконечность, не имеющую ни света, ни звука, ни пространства, ни времени. И только чувство тяжести и жжения напоминало коже о том, что она еще есть. Аааа! Вадим хотел рычать, топать ногами, грызть и рвать ненавистную плоть этого сучьего мира. Он хотел выть и плакать, искромсать себя на части и вытянуть по кусочку наверх, на свет, на волю! Но тщетно. Ничего не менялось. Хотя нет. Не совсем. Вадим почувствовал, что может дышать. Он лежал лицом к земле, упертый в решетку, под которой вентиляционный ход вел в заброшенный подвал. Вот почему он до сих пор не задохнулся. Эта сомнительная радость заставила его расслабиться, остудить огонь внутри преданных мышц, угомонить исступление, позволив слезам и поту спокойно пролиться среди мелких камешков его последнего пристанища. Ну воздух, и что? Все равно отсюда не выбраться. Тишина все сильнее сжимала его череп, и только гулкие, протяжные удары собственного сердца напоминали ему о понятии жизни. Каждый удар не отличался от сотни прошлых и будущих, и каждую секунду время срывалось обратно, на секунду назад, словно целые века помещалась между этими несчастными сердечными «тук-тук».

     Вадим расслаблялся. Дыхание стало ровным и медленным. Теперь даже скудного подвального воздуха хватало с головой. Вдох стал неотличим от выдоха, все шло само собой, как тики часового механизма. Хаос точек перед глазами сменился полной, небывалой темнотой, похожей на дыру огромного колодца. Казалось, в этой темноте можно увидеть, как просвечивают камни. Боже, каким ярким был солнечный свет! Как много он мешал видеть! Какая бездна там, наверху, скрывалась за обычной тишиной! Эх, раньше надо было познать эту темноту и тишину, как монахи-отшельники. Вадиму поначалу казалось, что он просто засыпает. Но та вселенная, что он видел и слышал, была слишком яркой и четкой по сравнению с обычными лживыми сновидениями. Он долго падал. Он трепыхался как мотылек, кувыркался, проносясь слой за слоем, слайд за слайдом, между светом и еще более ясным светом. «Я схожу с ума…», напоследок подумал он, прежде чем ощутил себя словно в темной комнате, уютной, просторной, неподвижной, но вовсе не похожей на тюрьму. А отчего бы не выйти? И он вышел через узкую норку, омывая каждый камешек, каждую песчинку, словно масло, пока не достиг высыхающей поверхности убогого низкосортного бетона, забитой досками.

     Вокруг лепестками колокольчиков расцветали сумерки. Пейзаж утопал в тени и бурьяне. Городские огни резвились, мерцали у горизонта. Тишина. Вадим огляделся, словно пальцами ног ощущая свое тело, ровно дышащее на глубине меньше половины метра. Главное — аккуратно его покинуть и не уходить слишком далеко.

     И тут Вадим подумал про своих несостоявшихся убийц. «Надо найти их и заставить вызволить мое тело, пока не поздно», — вот какая дельная мысль пришла ему в голову. И он полетел в город. Упыря он нашел в ночном клубе. Его лицо было надменно веселым, аура полыхала торжествующим цинизмом. Пьяный, он клеился к очередной девушке, слащаво скаля кривые зубы. Когда-то сам Вадим так же навязчиво познакомился с одной красавицей, которая ждала от него на что-то большего, чем одна ночь. Потом даже выбросилась из окна. Но это ладно, сейчас главное — внушить. Упырь был никак не расположен возвращаться на задворки цивилизации и вызволять какого-то наивного осла. Вадим горько пожалел, что не имеет с собой тела и не может его отрезвить, набив морду. Как ни странно, девушка была явно нимфоманка и охотно отвечала на все Упырские ухаживания. Даже слишком охотно. Они вышли из клуба, сели в его машину и поехали. Вадим тщетно внушал ему повернуть за город, но этот олух, похоже, тупо забыл, где недавно с сотоварищи кого-то закопал. Ну и хрен с ним. «Убей себя об стенку!», плюнул на него Вадим. Упырь послушался. Машина на скорости сто пятьдесят километров в час въехала в стену, превратив окружающий двор в политехнический музей и музей анатомии.
 
     Енота пришлось искать долго. В другом городе, в безупречном, образцово-показательном офисе он обсуждал с сотрудниками очередное управленческое решение. Когда-то сам Вадим на таком же тайном совете принял решение поджечь склад конкурентов, из-за чего сгорела еще пара домов с жителями. Но это ладно, сейчас главное — внушить. Енот помнил о содеянном, но оказался крепким орешком. Воля, а может быть, лень не позволяла ему все бросить и кинуться обратно — снимать висящий над головой смертный грех. Вадим очередной раз пожалел, что не имеет при себе тела, этой великолепной материальной оболочки, без которой в нашем мире делать по правде говоря нечего. «Ну и черт с тобой. Гори все синим пламенем!», плюнул он, и в это время на первом этаже газосварщик нарушил технику безопасности при работе с газовыми баллонами.

     «Нет, надо искать обычных прохожих или местных бомжей и просто внушать им программу спасения. Это сложно, но что еще остается? И кстати, сколько времени?». Поняв, что увлекся, Вадим полетел обратно. Бомжи нашлись быстро. Их головы не были забиты глобальными проблемами, и вот, не понимая причины своего энтузиазма, два оборванца добросовестно долбали бетонное надгробие. Аккуратно, еще чуть-чуть, еще сантиметр...

     «Ну, и на кой мы это сделали?» спросил один из бродяг, склонившись над вырванным из плена бездыханным, уже вовсю остывающим телом. Его товарищ, словно протрезвев, до ступора задумался, но вдруг так и просиял: «Да ты глянь, какое шмотье под курткой! Ух ё, да еще ловэ по карманам!».

     Бомжи разбежались, а опустошенный Вадим еще долго висел над своим не менее опустошенным, донага раздетым трупом и не мог найти для себя нематериального даже слез.