Ласковые жернова -37, Несосотявшаяся встреча

(Дополнению к многоточию….)

Еще четыре года носила нелегкая Петра Васильевича по северной тайге. Стал он специалистом непоследним. Вник в тонкости электроразведочного дела.

Прилетел Харитоныч в бригаду Пеньтюхова. Какая то «кампания» началась то ли борьба за…., то ли борьба против чего-то. Да Пеньтюхову дела до того нет. Приехал Харитоныч больше по своей надобности. От дел конторских нудных отдохнуть - тяготился он после многих лет полевых скитаний в конторе. Но по возрасту надо уж «пост» занять. Он и занял, но побывать в «поле» - радость немалая. И с народом побыть без всяких хитростей и заморочек, и с ружьишком прогуляться по таежным угодьям. А летом еще и хариуса половить - знатная рыбалка.

Но сначала дело.

- Завтра, Петро, давай контрольные измерения проведем.

А Пеньтюхов перед этим дней десять без продыху работал. Надумали денек или два отдохнуть. Уже с мужиками это дело обсмаковали, кто чем займется. Пеньтюхов уж и «удочку на хариуса навострил». А тут Харитоныч со своим контролем. Но уже малость узнал Харитоныча.

- Может, лучше «пульку»?

Харитоныч глянул вопросительно.

- «Пульку» распишем…. А контроль - «автоматически»…. Сделается.

- Слушай, Пеньтюхов, Ты это куда начальника своего толкаешь?

- На преступление….

- Правильно…. Ты и бригаду сбиваешь на это периодически. Когда надо контроль делать, вы садитесь, получается, в карты играть. Так? Это кто тебя научил такому?

- Так это… Харитоныч…. Вы и научили….

Харитоныч глядит на улыбающюся рожу Пеньтюхова. Нет в ней подковырки. Нет ехидства. И главное заискивания.

- Да… Пеньтюхов…. Вот, если б в «межсезонку» с бичевской братией по блатхатам не хороводился, какой бы из тебя и специалист, и руководитель получился…

Помолчал. И после вздоха добавил.

- Почти как я….

- Ну уж… - смутился Петр. - Как вы - не бывает…

- Чего не бывает… Бывает, Петр.

Чаевничали под деревьями у кострища. Харитоныч поднялся с пенька.

- Где у тебя прибор и установка?

Пеньтюхов ждал такого оборота дела. Не задумываясь, стал плести.

- Ой, Харитоныч, далеко. Шлепать туда километров семь. И все по болоту да по березке карликовой. Такие дебри, что только лосям и ползать по ним. Я вот глядите…. Весь костюм казенный геологический до бахромы изодрал, - и стал, как барышня, подол драный в стороны растягивать. Только до реверанса не дошел в своих «показательных выступлениях».

У Харитоныча и на это свой резон.

- И хорошо. С ружьишком давно не бродил. Прогуляюсь.

А Пеньтюхова прямо разрывает от внутренних напастей. Он и сам не прочь прогуляться напоследок. Но не с контролем, а с удочкой. Он вместе с Харитонычем вылетать должен. Ему отпуск обещан. Первый в жизни. Почти в тридцать лет заслужил «почесть». Еще ему по весне грамоту дали в честь двадцатипятилетия экспедиции и премию в сто пятьдесят рублей. Он на эту премию умудрился купить фотоаппарат ФЭД-5. Пленок в «поле» взял. Всю бичевскую братию перефотографировал. Начиная с дня прилета, когда хари их напоминали нечто монструальное, и по нынешний, когда заросшие бородищами лица уже благообразнели некой святоликостью и просветленьем.

Все это зудело в голове Петра и он уже не знал, каким вывертом начальника выпроводить и самому с ним улететь. С другого конца подошел.

- Можно, конечно, и у палатки собрать установку и по ближним профилям с контролем пройти. Старая установка вполне работоспособна. А за той можно мужиков послать.

- В отпуск торопишься?

- Нет…. Не тороплюся. Но очень хочется. Четыре года - то в «полях» парюсь, то в межсезонке маюсь. В Ерши один раз только и съездил. И то зимой. На Васькину свадьбу.

- А ты на юга съезди.

От изумления у Пеньтюхова глаза на лоб выкатываться стали. Думывал он об этом. Но как осуществить такое? Это ж на море надо ехать, не в Ершах на бакалду. Там люд праздный, заслуженный. В санаториях да здравницах кирует. А он кто? Образина бичарская, а туда же, хотя от мужиков слыхивал - их брата тоже иногда заносит в те сказочные царствия тепла, моря, пива, девок, чуть не голых и солнца.

- Так я…. Это…. Ни разу не ездил. Как отдыхать там - не знаю. Ведь это знамо ли - целый день на песке лежать.

- Не обязательно. Едь в Сочи. Там экскурсии по всему побережью моря организуют. Поглядишь. На Севере не пропал, а на юге и вовсе не пропадешь. Только с деньгами будь поосторожнее и всегда где-нибудь, хоть в трусах, загашник имей. Чтоб телеграмму дать сюда, если прогоришь на чем.

- Ну это-то я знаю, - облегченно вздохнул Пеньтюхов. Уж деньги-то он сохранит.

- И остальное узнаешь.

- А куда лучше ехать-то?

- Лучше всего в Италию.

Харитоныч года за два до этого неизвестно какими правдами-неправдами выправил себе путевку в эту дивную страну. Потому считался человеком «видевшим мир». В Италии побывать для какого-нибудь «пнятюхова», все равно, что в космосе….

Глазами хлопает Петр. Не поймет слов начальника. То ли шуткует, то ли секрет какой знает и сейчас - во чудо-то! - поведает его Пеньтюхову. На миг даже отключился и ляпнул, как о чем-то вполне «земном».

- Да…. В Риме хорошо…. И Папа там…..

Тут настала очередь от такой простоты Харитонычу смутиться.

- Едь в Сочи, как сказал…. Там тоже хорошо…. Правда, Папы нет…
.
Согласился все-таки Харитоныч с доводами Пеньтюхова у палатки контрольные измерения сделать. Охота ли за столько верст тащиться без всякого смысла. Придут на точку. Умаются. Контрольные измерения сделают и обратно топать надо. Пеньтюхов уверен был, что измеренные данные будут в пределах допуска. Но, если предположить, что вылезут цифирьки из допустимых расхождений, что тогда? Да ничего - подправят их. Какой смысл поклеп на себя возводить? Тогда и огород городить нечего.

Охоты в июле нет, потому и ружье таскать по лесу нет смысла. По всем статьям получалось, что контроль надо делать где-нибудь недалеко от палатки.

Утром Пеньтюхов Харитоныча зовет контроль делать. А тот удочку налаживает. По ручьям хариуса в жару много, улов гарантирован.

- Я сейчас вертолет закажу на завтра. Если успеешь контроль сделать, то со мной полетишь. А бригаду следующим бортом вывезем.

Вышел Пеньтюхов из палатки, чтоб ухмылку его начальник не увидал. Контроль он уже сделал. Едва Харитоных за деревьями скрылся вниз по ручью, Пеньтюхов тоже удочку схватил и в противоположную сторону вверх по ручью побежал. Вылетать без хариуса как? Котя не поймет.

Отошел от палатки метров на триста, удочку закинул. Течение поплавок к дереву, упавшему в реку, понесло. Леску чуть придержал Петр, чтоб наживку под коряжину ту затащило. Хариус будто только и ждал, когда Пеньтюхов такой рыбацкий заковык совершит. Хватил червяка крепко. Есть начало! Другой хариус здесь не попадется. Проверено уже не один раз. Для контроля все же повторил заброс. Рыбалка - не электроразведка, здесь контроль реальный нужен, а не «камеральный» за преферансом. К тому же такие контрольные забросы иногда и удачными бывает. Что же лишний раз рыбацким шутильником не махануть?
Увы, пустой заброс. Удочку поднял, крючок в воздухе изловил. К следующему месту «рыбному» намерился пойти. Но сзади треск сучков под чьими то ногами послышался.

«Кого еще здесь черт носит?» - подумал.

Глядит - Харитоныч. Неужели подглядел. Река в этом месте петлей. Метров на сто сближаются берега.

- Контроль делаем? - будто и не удивился начальник.

- Да…. - что еще сказать.

- Ты, Петро, не подумай, что выслеживаю. Просто. Внизу два места рыбных обловил. Пусто. Вся рыба вверху. Вот и резанул. Веселее вдвоем то.

- Ага….

- К тому же, контроля-то уже навертел.

- С запасом.

- Вот и ладно. Вечером акт оформим соответствующий. И отдыхай, Петр Васильевич. Заслужил.

- Ага….

- Что ты заладил - «ага» да «ага».

- Так точно, начальник…..

- Вот…. Я ведь тоже после университета пять лет из лесу не вылазил. Набичевался на всю жизнь будущую. Так же отпуск заработал на четвертом году работы. Чувствую - не могу больше. Вот и тебе надо как-то упорядочить рабочий график.

- Да я ничего…. Отдохну… В Ершах на Реке побываю….

- Нет-нет… Будешь свои объекты делать. Проект напишешь зимой, После полевые работы проведешь. И отчет по работам сделаешь и защититшь.

Обрадовался Пеньтюхов. Настоящим геофизиком станет, а не шаромыжкой-кнопконажимателем.

- После отпуска вернешься и приступишь. На алмазы проект напишешь и работай..

Аэромагнитные аномалии наземной магниторазведкой подтвердишь. А в комплексе и электроразведку ВЭЗ по подтвержденным аномалиям проведешь. Ничего для тебя сложного, думаю, нет.

От такой перспективы, открывающейся Пеньтюхову, радостно. Он и в отпуск не поехал бы, предложи ему такое Харитоныч в тот момент. Но поехал.

Сперва «на юга» полетел в Адлер. Ему и адресок дали у кого остановиться. Там уже и Харитоныч отдыхал раньше, и Котя, и Равиль. Своя бабулька для северян. К тому же двадцать лет на Севере в зоне да на поселении отбыла за принадлежность к вражьему роду-племени-семени. А геофизиков и вовсе сынками почитала. Муж у ней тоже был из этого племени - чуть не первые сейсморазведочные работы на нефть проводил. Немало лесного лиха зэком и геофизиком хлебнул. Перед пенсией в Ленинград перебрались. Но там то ли от расслабухи физической, то ли от радости, что все круги адовы позади, сердце-то и остановилось. Бичаре, как волку, на бегу помирать писано. Пока носят ноги, он и жив. А встал - и сердце встало.
После смерти мужа Любовь Егоровна вернулась на родину к южному морю, откуда девчухой молодой уехала в Питер далекий. Сперва училась. Потом замуж вышла. По жизни удачно, а по судьбе тяжко. У декабристов жены да невесты вольные были. А у наших каторжан ярмо неволи всю семью ковало….

Дней десять безмятежно отдавался Пеньтюхов праздному отдыху. После утреннего чаепития шел к морю. По пути останавливался у «автопоилки» - автомата, разливающего пиво. Затем валялся на горячих камнях, как и вся публика на пляже. Но неуемное пеньтюховское «нутро» стало тихо попиливать это благополучие. Вспомнились Ерши. По прогнозам, там дожди идут грибные. Сразу же детство облаком в размышления его вкралось. В этакие августовские дни собирал он дивные грибки - рыжики по выкошенным опушкам низин да овражков. Жареные-то они каковы! Даже от мысли о грибах во рту повлажнело. Стал прикидывать, не уехать ли раньше. Даже сел от неожиданности. И вдаль уставился, будто собирается с силами пред взлетом, будто перед стартом длинного марафонского забега от Адлера до Ершей. Уставился в даль морскую. И не сразу обратил внимание на женщину, выходящую из моря.

Когда же взгляд его все же остановился на ней, его еще сильней ожгло, нежели от мысли о Ершах и рыжиках. Антонина!
Чуть не закричал даже ей. Но далековато. Метров пятьдесят. Народ испугается от вопля, подумал. И удержался, к тому же рядом с ней мужчина шел.

Муж. И сразу же оборвалось что-то во взыгравшем было восторжествовании. Но взгляд все равно оторвать не может от удаляющейся фигуры. Так и таращился, покуда шла парочка к своему покрывалу, на котором, как и все отдыхающие кругом, мастырили на каменистом пляже свои тела.

Не видно Антонину среди пестрого лежбища. Но голову будто заколодило на сторону. Сидит и таращится, хотя ничего и не видит. И только мысли о ней чередой да неразберихой буровят мозговую целину пеньтюховской башки. Воспоминания молниями завспыхивали меж несуразностей умственных. И в такт всему пульс выстукивает камертоном - «Анто - нина…. Анто - нина…..»

Окунулся в море. Успокоился немного. Думать стал. Как бы подойти к парочке. Будто случайно. Но не получалось. Слишком заковырист маневр надо совершить между грудой отдыхающих, чтоб вывернуть в нужное место пляжа.

До вечера пролежал в раздумьях Пеньтюхов. Кончилось тем, что Антонина со спутником поднялись, свернули покрывало и ушли. Поплелся и Пеньтюхов восвояси.

На следующее утро снова на том же месте лежал Пеньтюхов и крутил башкой, пытаясь увидать Антонину снова.

Она появилась на пляже ближе к обеду. И снова расположилась в куче отдыхающих, куда «случайно» забрести можно, если залить глаза под завязку и идти прямо по жирным брюхам и костлявым спинам, как на гусеничном тягаче по таежному бурелому и валежинам. Снова день прошел в пустом круженье головой.

На третий день Пеньтюхов вышел попозже. Задержался на лишнее «кружкопиво» у автопоилки. И прилег на свое покрывало уже метрах в пятнадцати от Антоноины.
Спутник у нее закемарил. И она пошла к воде одна. Другой случай, более удобный подойти к ней, решил Пеньтюхов, вряд ли представится. Следом за Антониной и нырнул в море. Поплыл наперерез, вроде без всякого умысла. Плывет и плывет человек, сам не знает куда. Море кругом, берегов не видно. Куда ни плыви все - в бесконечность. Есть, правда, путь обратно.
Метра на два подплыл к Антонине. Окликнул.

- Девушка, вы не из Якутии?

Та полуобернулась на миг.

- Нет….

- И никогда там не были?

- Нет…

Будто рухнуло что-то громадное. И от этого громадного, чтоб оно не раздавило, надо бежать. И со всей силой замахал Пеньтюхов руками, нарезая бестолковые саженки, удаляясь от берега. Наконец выдохся. Оглянулся на далекий берег, развернулся к нему и, раздвигая руками ласковые волны, поплыл к берегу.

Услышанные в море два «нет» до вечера колотили по мозгам, будто палкой. Никак не хотелось это принять Пеньтюхову. Не хотелось верить, что обознался. Но, с другой стороны, отрезвляющий разум подсказывал.

«Прошло ведь уже девять лет после того, как расстались в Алданском аэропорту. Поди - запомни…. Даже лица самих дорогих людей забудешь. Да и потом - сами-то лица меняются. Не мудрено и ошибиться. Не была девушка та в Якутии. Что ей врать-то…»

Вышел на берег. Чуть не шатает, как пьяного. В душе пусто. В голове тоже. Собрал манатки пляжные и домой.

Любовь Ефимовна сразу поняла, что не в себе парень. Будто зачумленный слегка. На все вопросы только мычит в ответ что-то. Всю ночь курил, как старый дед. Ворочался. На кухню сходил, вина виноградного выпил с литр.

А утром все же выведала у Пеньтюхова ушлая «подпольщица» причину его страданий. Чтоб развеяться, предложила по побережью проехаться с экскурсией. Сама и путевку принесла. Расхвалила. Мол, столько всего дивного за три дня увидишь. И в Пицунде, и в Сухуми, и в Батуми. Аж до самой границы турецкой довезут. И, если погода будет ясной, то «берег турецкий» увидит.

Согласился Пеньтюхов. Вспомнил Васю-хохла.

- Во…. Заодно и «Бахуса» послушаю в Пицунде….

Не впрок пошла поездка. Только до «Бахуса» и доехал. Послушал дивную музыку. Что-то невнятно попытался растолковать экскурсоводу о вдруг возникших проблемах и вернулся в Адлер.

Решил еще раз сходить на пляж и удостовериться, что не Антонина та девушка. И потом домой - в Ерши. По рыжики, на Реку. Как давно он там не был….

Антонину или не Антонину увидеть так и не удалось. Целый день ходил Пеньтюхов по пляжу. Но она, как сквозь землю провалилась. Даже стал думать, что все-таки это была она с мужем. Потому и не «признала» Пеньтюхова.

А раз так, какая разница - она это или не она. Если не она, то что о том думать. Если она с мужем, то и подавно. Ходят парочкой, будто голубки. Рука в руке. А тут какой то Пеньтюхов. Пошел бы он подальше куда….

С тем и отбыл. Но всю дорогу томило его и терзало от этой НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ВСТРЕЧИ.
Понял Пеньтюхов, что только Антонину и любил. Да и продолжает любить. Только она с ним всегда. Даже тогда, когда с другими ложе ночное делит. Точка….

Как больно ее ставить. Еще и тридцати нет ему. А, оказывается, многое уже позади. И самое главное - любимая девушка или женщина (тут уж бес разберет, как называть Антонину). Ушел его поезд в этом направлении, а другого не будет….


В Ерши приехал. На велосипед следующим утром сел и покатил за рыжиками. Раньше в оврагах траву выкашивали, а в траве, что под кустами можжевельника оставалась, и в молодых елочках, прятались дивные грибы рыжики.

Пятнадцать лет не был Пеньтюхов в овражках. Как все изменилось! Не только рыжик, но и человек спрячется в одичавших дебрях крапивы, репья и засохших кустах можжевельника. Какие уж тут рыжики? Почертыхался, что столько километров проехал зря, покурил и в Ерши.
Рыжиков все же нашел. Хотел другие грибы поискать и покатил велосипед по опушке леска по краю пашни. И что же? Да вот они, хитрые, лисоватые рыжики! Неприютно им чертополошье овражное. Они прямо по опушке леска россыпью разбежались. Некоторые на пашню повылезли и, нагло задрав шляпы, опсыпанные чуть землей, будто улыбаются хитрой своей улыбкой. Мол, посмотри на нас, дуралей, каковы мы, и по оврагам не прячемся, а вышли на свет Божий, чтоб и дальше мир радовать.

Увидал такое диво Пеньтюхов. Рыжики быстренько стригет, азарт в нем про¬снулся грибниковский. По сторонам стреляет - не подкрался ли кто еще к месту грибному. Про себя думает, невольно сравнивая свою перекатипольную жизнь с рыжиковой миграцией.
«И я так же. В одном месте пришелся не ко двору, так в другом определюсь. На Антонине свет клином не сошелся.»

Но лишь пронеслось в голове это имя, в первый раз сжало чем-то сердце и держало, будто в клещах, с полминуты. Не больно, а томно. А когда отпустило, стало снова радостно и весело.

«А, подлая, не отпускаешь! Ну и ладно. Значит, есть все же где-то на свете ты. И нужен я тебе, Тонька. Нужен!»

И чуть не закричал от радости. Но сдержался и лишь себе под нос пробубнил.

- Нужен все-таки….. Нужен.

И подумал еще.

«Вот она какова, любовь-то. Хуже занозы. Но, поди, проживи без нее. Лишь подумал, что обойдусь без нее, так сразу - р-раз. И за сердце, будто когтями монтерскими…..»

Васька, брат, отдельно живет с женой и сыном. Шоферит. Каждый день то халтура, то калым. Домой навеселе является. Сашке - сыну игрушка, жене Танюшке - гостинец.
Пеньтюхов к ним завернет. Рай. Сашка талдычит на своем тарабарском языке всякую всячину. Танюшка цветет. Васька гармошку в руки берет. Глядит на них Пеньтюхов и на себя их жизнь примеряет.

Васька к нему, будто к недоумку какому или дитю малому.

- Когда, Петрух, жизнь налаживать будешь? Когда женой да семьей обзаведешься?

А что старшему брату ответить младшему? По сказочному то наоборот должно бы быть - младший брат дурак. А тут по-иному все. Что ответить Ваське? Что некогда? После такого ответа и вовсе в глазах брательника падешь ниже некуда. Отмахивается да отшучивается. Мол, еще не все науки постиг. А про себя добавляет - «бичевские».

Но после гостеваний у брата не по себе делается Пеньтюхову. Вроде и работа есть на Севере. Комната в общаге на одного. Харитоныч к делу путнему обещал пристроить. Но что-то не стыкуется в этой мозаике. Какого то камушка в ней не хватает. И, похоже, самого главного. Но какого? Каков его вес должен быть и расцветистость, чтоб не тусклой и матовой была картина, а глаз радующей.

Не находит ответа Пеньтюхов на свои вопросы. Грибами завалил мать. Танюшке через день по корзине таскает.

Насытился грибным промыслом. Про удочки вспомнил. Собрал поутру рабацкую утварь и на Реку известным путем поехал. Асфальтовое шоссе… Проселок по опушке леса… По лесной дороге, где проехал, где протащил велосипед на плече.

На высокий берег вышел. Сосны вековые в хороший обхват по берегу, а сам берег высок и крут. От Реки покоем пыхнуло. Почувствовал это, как некое дуновение ласковое. А из леса прелым и духотливым пахнуло.

Удочки распаковал. Закинул наживку в «окно» между лопухов. Тут же потащило поплавок в сторону, слегка приглубляя. Успел, подсек. Окунь мелкий, но упрямый сиганул в сторону, но зацепленный крючком вылетел из воды стрелой. По хитрой траектории пролетел и о плечо Пеньтюхова шмякнулся, будто поплакаться решил и попросить у губителя своего милости да пощады. Кому хочется погибели в такую пору благодатную?

Но Петр эту мысль, шалопутную да крамольную в рыбацком деле, прогнал. Червячка поправил и обратно летит наживка в лопухи. Штук пять еще выловил мелких окушков. Стих клев. Перешел на другое место. А там снова удача. Одного окуня даже разглядывать стал пред тем, как опустить его в алюминиевый битончик. До того он ве¬личав, горбатен и радужен, будто князек речной на параде.

Быстро насытился рыбалкой. Гложет что-то в душе. Даже удачный промы¬сел не отвлекает, не может от уныния увести.

Костерок развел, чай вскипятил. Попивает неспешно бичевское пойлицо и думает. О чем? И сам не знает. Бывает так, думаешь час, другой, а спроси и не ответишь. Испарились пустым вакуумом, не оставив следа-заковыки в умственной извилине. Знать, пусты такие мысли, но без них и других не появляется.

Что-то комом зависло внутри. Как после встречи, которую он так и назвал для себя - «несостоявшаяся».

Странно, однако, бывает в жизни человека. Девять лет прошло. Не видел, не слышал Антонину. Вроде и страстей никаких и воспоминаний нет. Не тревожат днем, не являются в снах виденьями. Но вот, поди ж поблазнило чуть и беда целая приключилась. Будто язва, какая в организме прободилась и гноится.

И почему так - сразу все сдвинулось? Работа, до того радовавшая возникшими перспективами, вдруг показалась пустой и нежеланной. Река, на которой не был столько лет, не радует своей дивной явью. Почему?

Покурил Пеньтюхов на обрыве. Щелчком окурок запустил вниз. Но не встает. На огромную березу глядит, нависшую над Рекой. Отражение в воде кажется не таким приветливым, как в солнечных лучах. Ветви в глубинах суровых неподвижными кажутся, а на берегу от ветерка слегка полощутся, плавно извиваясь повислыми прядями.

Вспомнил и о промысле рыбацком. Улов оценил. Килограмма полтора окушков есть. Их чистить, если полежат, наказание. Мать опять пенять на то будет. Он уж раз предложил нечищеных окуней в уху кинуть. Но в ответ довольно убедительный довод услыхал.

- Тогда уж и картошку нечищеной бросать надо, - и за дело берётся.

Чешуя во все стороны летит. На лице уж, как у русалки, поблескивают цветастые чешуйки, а она не унимается, скребет ненавистных окуней. После еще жалуется, что руки чуть не отвалились от такой «роботы».

Хотел Пеньтюхов рыбу на реке почистить да раздумал. Удочки к велосипеду привязал. Сумку с рыбой и прочим скарбом на руль повесил. И покатил своего «конягу» бессловесного по лесу.
Метров пятьдесят отошел от обрыва в глубь леса, остановился, от взгляда будто, спину прожигающего. Солнце к закату клонилось. Сквозь прореху в кронах деревьев лучом стрельнуло. Но не на Петра, а на сосну, у которой он остановился. На ствол ее. Вгляделся в яркое пятно солнечного блика Пеньтюхов. А оно переливается будто. Ветер ветви качает, и пятно то увеличивается, то сжимается. А форма у пятна на сердце похожа. Вот почему и остановил свой взор Пеньтюхов на этом солнечном зайчишке. Кажется, что пульсирует оно, и «кровь» по невидимым жилам благодатью растекается. Смотрит Пеньтюхов на это ожившее причудье и к своему сердцу прислушался. В такт оно стучит движениям солнечного «сердца».
Что-то сдвинулось в природе. То ли солнце чуть склонилось, и пропал луч; то ли облачко легкое набежало. Пропало «сердце», будто и не было.

«Вот так…. Много ли надо, чтоб сердечное движенье порушить. Что на дереве этом, что у человека. Слабо, беззащитно. Любые челюсти его хрумкнут. И нет ниче-го…»

Дальше велосипед катит. А сам об увиденном думает. Про «волков» вдруг вспомнил.

«Меня-то какие «челюсти» перемалывают? Работа есть. С бичами в лесу, как с братьями, лажу. Начальство опять же довольно вроде. Но что же тогда?»

Что «ветры» в свое время подхватили, понятно. Но «челюсти» вроде не молотят. Что-то другое тут. Не перемалывают, но истирают будто. Как ЖЕРНОВА. Только мягкие какие-то. ЛАСКОВЫЕ, что ли. Потому и раздрай такой не совсем понятный. На Севере вроде все есть для жизни, но Река здесь. И там хорошо, и здесь. Потому и сердце щемит, верно, что нет единства какого-то души, сердца и пространства.

«Во, загнул. Прямо философия какая-то. «Ветры», «волки», «жернова». И хрен с редкой несладкие….»

Но про жернова и впрямь подумалось, что это где-то в направлении означившемся жизненном проблеск. Любая неудача, любое огорчение не убивает до смерти, но след оставляет. Не на теле, так в душе. А от радости разве только польза? Шут его знает, про радость то. Но то, что и на радость мгновения жизни требуются, факт. Следовательно, и любая радость есть мелкая заусеница жерновов тех.

Из лесу выкатил велосипед. Ветерок с полей по лицу легонько стеганул.

«Эх, ты, мать твою, философия…. Напридумывал. «Ветры»…. «Волки»…. «Жернова»…. Может, проще все. Не думать об этом. А то будет «катастрофия».»

Откуда, из каких давних далей всплыло это частушечное «катастрофия»? Вскочил Пеньтюхов на «коня». Крутанул педали. Ветер вдруг встречный взыграл навстречу. Даже дыхание перехватило, но наладилась оно. Поперек ветру, задыхаясь даже, заорал и продолжение вспомнившейся частушки.

…. муж попал под колесо,
а жена под шофер-ра….

Педали от усердия провернулись. Голова дернулась. Язык между молодых здоровых зубов оказался. До крови прикусил разметавшееся в частушечном пении помело. Сплюнул кровавую слюну, губы рукавом вытер. И покатил по проселочной дороге неспешно и ровно. Что с «ветром» тягаться, коли он судьба сама? Что «челюстям» голову подставлять, коли свои крепки? Что на «жернова» пенять, коли есть они сама жизнь, которая дана не зря. А за то и спрос. Полной мерой. С каждого. По цене секунда - копейка, а может, наоборот……….
29 февраля 2004 г.