Обида

Было мне тогда лет девять. У мамы был столик из красного дерева, который она называла «ломберный», хотя ломберного в нем была только откидная доска, прикрывающая содержимое внутри столика. Откинуть крышку до горизонтального состояния было нельзя, она перевешивала, и столик начинал падать. Когда-то крышку столика можно было поставить вертикально, и она фиксировалась в этом положении специальной металлической петлей. Но столику было много лет, и петля была утеряна, места ее крепления  остались. Пространство внутри было разделено вертикально вделанными планками, так, что как бы образовались соты. Дно сот было выстлано красным, свободно лежащим бархатом. В этих ячейках мама хранила всякие безделушки, некоторые документы и даже облигации. Я мало понимал в документах, но безделушки меня интересовали очень. Например, там хранилось несколько пар сломанных наручных часов, лежал театральный бинокль в кожаном чехле, старинная лупа с бронзовой витой ручкой, почему-то компас в бронзовом оформлении с бронзовой крышкой, какие-то старинные большие и маленькие пуговицы из разных материалов.

Очень я любил возиться с биноклем. Кожаный чехол открывался бронзовой кнопкой, на которой был барельеф мухи. Чехол внутри был из красного бархата. При закрывании чехла раздавался мелодичный щелчок. Бинокль был отделан перламутровыми пластинами. Если смотреть на свои ноги, приближая к глазам большие стекла бинокля, то тапочки казались очень далекими, а ноги маленькими. При разглядывании комнаты через бинокль, в таком положении казалось, что комната раздвигалась, становилась очень большой, настолько, что все предметы в ней делались маленькими маленьким. При переворачивании бинокля все казалось таким близким, что не помещалось в поле зрения. Я экспериментировал, смотря в бинокль, то одним, то другим глазом. Каждый раз получалось новое изображение. Короче говоря, игры с биноклем могли длиться бесконечно, пока мама не забирала бинокль, не укладывала его на место и не закрывала крышку ломберного столика. Когда я вырос, бинокль отдали  мне, а потом он таинственно исчез. Думаю, что атмосфера в моем нервном доме (это было до развода) не устроила мамин бинокль, и он нашел себе другого хозяина.

Ужасно интересовали меня наручные часы. Однажды мама разрешила мне взять в игрушки, то есть на вечное мое пользование, часики из «ломберного столика». Это были продолговатой ромбической формы часы, покрытые сине-голубым перламутром. Они стояли. Стояли много лет. Помню, что я открыл их, подул внутрь, потрогал колесико балансира и часы затикали. Понятное дело, что мне пришло в голову подкрутить колесико завода часов. Часы продолжали ходить. Радостно я побежал к маме и показал идущие часы. Мама позвала папу. Они стали рассматривать часы со всех сторон, а те идут, не останавливаясь. На них не было только стрелок. Мама сказала, что они с папой решили отнести часы в мастерскую, чтобы поставить стрелки. Тут я понял, что часы уплывают от меня. Мне стало так обидно, что я громко заревел. Попытки успокоить меня были безрезультатны. Было ужасно обидно. Я починил часы, они ходят, а их у меня отбирают.  Тут папа придумал. Он предложил мне сделать маме подарок, а взамен они с мамой готовы сделать подарок мне. Эта идея мне понравилась. Буквально через десять минут мы втроем отправились в мой любимый магазин на Средний проспект В.О. между одиннадцатой и десятой линиями. Там был игрушечный магазин! После долгих раздумий, рассмотрений и уговоров,  я согласился на деревянную мельницу, крылья которой начинали вертеться после того, как дергалась специальная веревочка (тот же принцип, что и при запуске лодочного мотора или бензопилы). Зареванный, но счастливый принес я эту мельницу домой и гордо водрузил на свой стол. Жила она несколько лет.

А вот часы «отомстили» за меня. Через два месяца после ремонта они встали и встали навсегда.