( выкладывается по частям )
Апельсиновый рынок, тот, что поблизости от Гимназии - лучшее место, куда можно сбежать. Он создан для бега: деревянные, грубо сбитые палатки надежно укрывают нас от глаз Донны Анны и Святой Терезы; кусты акации пока еще не разрослись как следует - но за их ветками уже прячемся мы с Крис.
- Прошли? - Крис тянет голову, пытаясь разглядеть две приземистые фигуры, неспешной походкой ковыляющие прочь от рынка, - уже прошли?
Я мотаю головой и пригибаюсь ниже. Сердце колотится, а из горла рвется опасный, неудержимый хохот. Вот так вот нас и запалят, а, Крис?
Не заметив, прошли мимо, Кристина выдыхает, я кожей чувствую, как за мгновение расслабляются ее напряженные мышцы - ей некуда больше торопиться, впереди два свободных часа. Мне сладко, как и ей - от предвкушения? Горький запах апельсиновой цедры заставляет сглотнуть. Еще раз. Еще.
- Все, давай выбираться отсюда.
Отряхиваясь, карабкаемся по склону. Рынок оглушает, наваливается разом - звук, цвет, - перекатывание фруктов в огромных ящиках, цветастые платки у торговки напротив. В дальнем углу небольшие, чисто выметенные клетки. Оттуда раздаются слабый хруст и шебуршание.
- Гляди, кролики! - Крис прижалась, чуть ли не вросла в решетчатую дверку - пальцы так и тянутся: гладят мягкий мех, торопливо скармливают тут же сорванные одуванчики.
Мне можно не объяснять, я прекрасно знаю, что она мечтает о кролике. Держать его в клетке, на столе - ради этого она даже в комнате приберет. Но эти кролики для другого выведены, понимаешь? В суп или на котлеты. Тебе другая порода нужна - мельче и пушистей, названия хоть убей, не помню, поищи в Интернете. Ага, - нехотя соглашается Крис, и, потрепав на прощание длинные уши (все же они меньше, чем их рисуют в мультиках), отходит.
Как нетрудно догадаться, рынок на самом деле не Апельсиновый - апельсины там есть, конечно, но не так уж много - их привозит ближе к полудню один грузовик на множество рядов. Ближе к выходу апельсины мельче и слаще, их обычно скупают ученицы, выбегая на переменах (мы с Крис тоже не брезгуем) а в дальние палатки отдают крупные, отборные, с кислинкой и горечью; они плохо чистятся - шкурка пристает к мякоти.
Других фруктов там больше, привозят их чаще и разбирают охотней, и все же, насколько я помню, иначе рынок никто не называл. Было ли дело в ярко-оранжевой краске, покрывавшей прилаки? В неистребимом запахе ссохшейся кожуры? Рынок возник почти одновременно с Гимназией, и, ближе к вечеру, стоя на обязательном вечернем чтении, каждое поколение учениц вдыхало явственный в майской духоте аромат, уже с легким оттенком гниения - на жаре фрукты портились быстро.Запах отвлекал - гимназические платья казались вдруг тесными и короткими, под ногти вместо блеклой меловой пыли забивалась апельсиновая цедра.
Гимназия стояла так же долго, подрывая языческие устои, вносила традиции в рыночную сумятицу и следила за их непременным выполнением. Главный Колокол отбивал три - и рынок застывал: торговцы отходили от прилавков и, усевшись на траву , доставали еду, припасенную с утра. В это время их не следовало беспокоить; об этом знали все, за исключением пришлых, туристов - с этих нечего взять, они неисправимы.
Ближе к вечеру, по прохладе, между рядов бродили преподавательницы, почти неразличимые в строгой серой форме и круглых беретах. В их обязанности входило отлавливать гимназисток, сбежавших с уроков для немудрящих удовольствий - вроде беседы со смуглым южанином, продающим пахучие масла у дальней ограды, или кроликов, так смешно тыкающих нос в зажатые в твоих руках одуванчики.
Собственно, от двух из них мы с Крис сегодня и скрывались, как всегда, успешно. Крис была мастером. Я была мастером. Донна Анна была мастерицей сыскного дела, но нас двоих ей было не обставить. Мы чувствовали ее приближение. Мы сворачивали с ее пути загодя. Хоть раз, но Донна вылавливала каждую гимназистку за провинность - прогулы, курение, распущенные волосы - за этим следовали слезы преступницы , вялые скандалы, с вызовом родителей, наказаниями и нотациями - но нас это так и не коснулось. Не скажу, что она нас не подозревала (долгие годы преподавания внушили ей уверенность, что каждый в чем-то виновен), но не пойман - не вор, а Крис и я не подставились ни разу.
Вот и сейчас Крис, подмигнув, полезла в сумку и вытянула сигарету. Закурила, явно бравируя, - сигаретный дым ей никогда особо не нравился. Предложила и мне, но я помотала головой.
- Ведешь здоровый образ жизни, милашка? - весело спросила она, копируя интонацию полюбившегося ей Индианы Джонса.
- Горло болит.
Не могу припомнить точную дату того дня. Праздники уже прошли, должно быть, было 17-е, плюс - минус два дня.Сама не знаю, к чему эта точность, но ведь это единственное, на что я могу опереться. Факты. Точность. Пожалуйста - девятый класс - многие из одноклассниц подумывают о переходе в техникум: финансовое образование престижно, однообразие надоело, хочется совместного с мальчиками обучения, да и родители не против....Что еще? Мне исполнилось пятнадцать в начале зимы. У Крис День рождения был позже - она собиралась закатить по этому поводу вечеринку, но требовалось выждать, пока загладятся плохие отметки в четверти. Но пока ей еще четырнадцать, а значит, она малолетка.
Между тем, эти дни - последнее, что я могу вспоминать без опаски: щедрый и жаркий май, побеги на апельсиновый рынок, невинные дурачества, тени деревьев. Счастье. Нельзя бросаться такими словами.
Уже в июне все переменилось, резко, бесповоротно. Мы менялись сами - худели и росли, изломанные, будто хворост, тонкие до изнеможения. Но хуже были мысли, и порой казалось, что кто-то начал думать за нас, будто мы раздвоились, будто кто-то стал нашептывать на ухо опасное и запретное.
Не стоит торопиться. Рассказать по порядку значит выговориться. Когда-то нам рассказывали о публичных исповедях. Группа верующих собиралась около небольшого возвышения - один выходил, рассказывая о своих прегрешениях всем. Никогда бы не решилась на такое. Должно быть, невыносимо стоять вот так - на виду у всех, открываясь в мелких, постыдных грешках. Но что такое книга, как не исповедь? И начать историю еще труднее.
--
Я попала в Гимназию, когда мне исполнилось 13. Не скажу, что меня расстраивала разлука с семьей - я привыкла к этому с детства. Отец проводил за границей больше времени. чем дома - и американская фирма с труднопроизносимым названием готова была хорошо оплачивать такое неудобство. Вот уже несколько лет шли неуверенные разговоры об эммиграции, которые всегда оставались лишь разговорами - нас удерживало слишком многое. В результате, отца я видела нечасто, хотя он и старался выкраивать побольше времени на общение со мной. К тому же, я входила в самый невыносимый возраст - и в сущности нам не о чем было говорить в то время. Я замыкалась. Он не читал моих книг и не слушал мою музыку. Был слишком взрослым и правильным. В результате наше общение - примерно раз в две недели - напоминало молчаливое перетягивание каната, мучительное для обоих.
Мать не работала: вела дом и присматривала за мной. В отличие от отца, она была общительной, и часто старалась втянуть меня в разговор, таскала по гостям, рассказывала о забавных случаях своей молодости. Я говорю об этом, чтобы вы поняли - я не была заброшенным и нелюбимым ребенком (с этого часто начинаются печальные романы). Мне было к к кому обратиться - беда лишь в том, что трудно было говорить в то время. Тяжело делиться любимым - матери не расскажешь про то, какие голубые глаза у Курта Кобейна, и как сладко ёкает в солнечном сплетении, когда тебя случайно касается незнакомый парень в автобусе. Мама была замечательной, она бы поняла...но подобрать слов я не могла - это было мое, и ни с кем нельзя было делиться.
Поначалу родители предполагали, что я буду учиться в США, и там же поступать в колледж. Но, побоявшись, что из-за незнания языка мне будет сложно общаться со сверстниками и понимать учителей, они решили оставить меня дома. До одиннадцати я училась в общеобразовательной школе, вполне себе хорошей, не скажу, что очень усердно - но по русскому и литературе я была отличницей, и родителей это радовало. А потом старая знакомая отца рассказала им про Гимназию.
- Все называют ее Школой, -улещивала она родителей, -но по сути дела это настоящий университет, со своими лекторами, обслугой...и у них столько традиций! И столько хороших девочек, -добавила она, умильно меня разглядывая.
Меня слегка передернуло, но я промолчала, рассматривая фотографии, которые она принесла с собой. Несомненный рекламный проспект: три девочки, в странной, будто выцветшей форме, улыбаются, глядя в камеру. На лице одной из них я, с неожиданным для себя восторгом разглядела комара, которого та побоялась смахнуть, чтобы не помешать фотографу.
Дальше шли малоинтересные снимки спортивного зала - он был гораздо темнее нашего школьного и раза в три меньше. Я отложила снимки в сторону и родители тут же начали обсуждать их.
- Спортзал небольшой, - пояснила знакомая, - но девочек немного, а потом...это ведь только на случай непогоды. Обычно занятия идут на улице.
Отец одобрительно покивал, мама вздохнула.
Знакомая назвала цену. Плата вносилась каждые полгода, и наша семья могла себе это позволить. Тем более теперь, когда и мама, и отец будут жить и работать в Америке, забирая меня к себе на зимние каникулы и праздники. Фотографии пансиона мы еще не рассматривали, но было ясно, что дело дойдет и до них.
Эта Гимназия была гуманитарной направленности: занятия точными науками сокращались до предела. Вместо них дополнительные часы отдавались языкам (основной -английский, второй по выбору - поразмыслив, я не стала оригинальничать и взяла французский, как и большинство). Русский и литература были в почете - оценки за них могли повлиять даже на стоимость обучения, особенно талантливым ученицам снижали плату. Дальше шел хаотичный набор предметов - от географии до рисования.Преподавать историю приглашали университетских профессоров, каждый год разных. Нас уверяли, что это делается ради непредвзятости, но смена привычных учителей смущала и, порой, расстраивала.
Перед учебой нужно было сдать несколько экзаменов. Не скажу, что они были очень сложными - скорее проверяли общую эрудицию и умение выражать свои мысли. Вступительное сочинение я едва не завалила из-за русского: меня подвела вечная путаница с запятыми, но за содержание мне поставили пятерку и это меня спасло. Забавно было другое. Видимо из-за нехватки учителей , а может, потому, что экзамены были лишь фикцией, и все решала плата за обучение - я сдавала экзамены одновременно с гимназистками: те как раз писали переходную работу для седьмого класса. Голоногие, безумно одинаковые в своей форме, они глядели на меня, перешептываясь,потом утихомирились и усердно принялись за работу, будто синхронно перестав обращать на меня внимание.
Сочинение было последним этапом. Днем спустя я стояла в коридоре и близоруко вела пальцем по таблице результатов. Тройка за грамотность, пятерка за содержание. Я проходила. Выдохнув, я отвернулась и начала искать в сумке телефон - позвонить отцу.
Она стояла ко мне спиной - в такой же форме, как и остальные гимназистки, и, балансируя на одной ноге, подтягивала гольфы. Я замерла. Вся она была какая-то растрепанная, а из-под одежды торчал краешек комбинации. Это выглядело забавно, я не удержалась и фыркнула.
Девчонка даже не повернулась. Старательно натянула гольфы и, не оборачиваясь, спросила:
- Ты кто такая?
- Я новенькая. У тебя белье видно, поправь.
- Да? - Без особого интереса она оглядела себя, - Святая Тереза развопится, если узнает.
Она подошла ко мне, и, усмехнувшись, поддернула бретельку повыше.
- Так что можешь пойти и настучать ей. Но лучше не делай глупостей. Что-то мне неохота торчать у нее в кабинете и выслушивать проповеди.
- Я не стукачка, - заявила я и протянула ей руку, - пойдем лучше, погуляем. Я экзамен сдала.
Так я и познакомилась с Крис.
Здесь надо бы описать, какой она была, чтобы дальше уже не возвращаться к этому. Но к сожалению, я не могу припомнить в ней ничего особенного - обычная девочка, таких везде полно - и ни одной заметной черты: все будто смазано. Русые волосы, серые глаза. Северяночка. Уже тогда она прекрасно понимала, что красавицей ей не стать, и даже бравировала этим, поднимая на смех модниц и общепризнанных красоток. Но в ней была какая-то подвижность и вечная широкая усмешка. Все в ней было беспокойно: вечно спутанные волосы, смятая форма, и это выводило меня из себя. Но из всего этого бардака - она усмехалась, глаза сияли, и это было оправданием всему.
Мы вышли на улицу, где ветер обдувал нам лицо и делал летнюю жару немного сносней.Несколько минут мы молча шагали рядом, радуясь знакомству. Я украдкой поглядывала на Крис, а она на меня. Наконец мы не выдержали.
- Куда идем? - поинтересовалась Крис.
- Понятия не имею, - отозвалась я, - ничего тут не знаю.
Крис кивнула.Помедлив, протянула руку и назвала себя. До этого момента нам не приходило в голову познакомиться. Как выяснилось, Кристину никто не называл полным именем, даже учителя. Оно слишком легко сокращалось до Крис, и так подходило ей куда больше.
- я Аня, - сказала я, и она улыбнулась.
- у меня бабушку так звали!
С основной дороги она внезапно свернула на другую, маленькую, усыпанную мелким гравием.
- Куда она ведет?
- К пансиону. Если ты новенькая, с сентября тоже там будешь. Или ты шлёпка?
- Шлёпка?
- у нас так пришлых зовут, - она пощелкала пальцами, пытаясь подобрать слово, - ну тех, что с родителями живут, только на уроки приходят. Шлёпки.
- А почему?
- Фиг знает, наверное, потому, что им шлёпать далеко надо, на метро, на автобусе. А у нас все рядом. Все равно пансионерки чаще опаздывают. Не помогает. Так ты тут будешь, или с родителями?
- Тут, - я внимательно разглядывала гравий под ногами, - родители уедут.
- Я тоже в пансионе, - сообщила Крис, - гляди...
Из-под деревьев мы вышли на склон, поросший высокой, по колено, травой. Внизу стоял дом, трехэтажный, вытянутый. Стены были облицованы желтоватым камнем, стекла занавешены. Куча больших окон, как во всех школьных зданиях, с внутреннего дворика сменялась на узкие, с небольшими балкончиками. На кованых оградках сушилось белье, кое-где стояли цветы в кадках.
- Летом народу мало, - пояснила Крис, - разъехались все.
Она прищурилась и показала пальцем на угловое окошко.
- Воот! Там я живу!
Домой я вернулась совершенно замотанная.Отец, которому я так и не позвонила, не находил себе места.
- Ну, что там? Взяли?
- Прошла, - сказала я, и, ухватив горсть печенья со стола, плюхнулась в кресло, - мне там одна девочка пансион показала.
- Что за девочка? - спросила мама, - подруга?
- Кристина. Мы только сегодня познакомились.
- Ей там нравится? Она ведь там учится?
- Ага, давно уже. Я, может быть, в ее класс попаду, ей ведь столько же.
- Хорошо бы, - с готовностью согласилась мама, - друзей на новом месте искать сложновато, а так она быстро тебя со всеми перезнакомит.
Отец кивнул.
- А пансионат хороший?Большой?
- Ничего так, я внутри не была еще.
Я поднялась к себе в комнату и прикрыла дверь. Мысль о том, что скоро я не смогу уже вот так отгородиться, что комнату мне придется делить с какой-то девушкой, незнакомой, и вряд ли похожей на Крис, вызывала не то, чтобы уныние, но легкую досаду. Я пододвинула к себе список вещей, разрешенных гимназисткам, его мне вручили вместе с пропуском на территорию. Указывалось все: от зубной пасты до одежды. Форма выдавалась в гимназии, гольфы, обувь и верхнюю одежду советовали приозить с собой. Рекомендовались серые, неяркие цвета. Нужно будет сказать родителям. Косметика, конечно, исключалась, но как раз это меня не удивило: в бывшей школе нас тоже ловила завуч и заставляла умываться накрашенных девушек. Книжек просили привозить не очень много, не больше семи штук, чтобы не занимать много места. В Гимназии отличная библиотека, - успокаивали в примечании.
Это мне понравилось. Я оглядела свои книги, но выбрать ничего не смогла и отложила только "Властелина Колец" и сборник рассказов Бредбери.
--
Крис у доски. Маленькая и как будто нелепая фигурка в форме затерялась на сером фоне. Монотонный голос Святой Терезы разносится по классу, она лишь изредка повышает тон, причем всегда невпопад, на трагических моментах, которые понятны только ей. Эти вскрики нервируют, мы нехотя поднимаем головы, вслушиваясь в диктовку, и каждый всплеск высокого и пронзительного голоса бьет по ушам:
- Итак, продолжаю: «Ася продолжала сидеть неподвижно, подобрав под себя ноги и закутавшись кисейным шарфом; стройный облик ее отчетливо и красиво рисовался на ясном небе; но я с неприязненным чувством посматривал на нее». Успеваете? Мне повторить? Крис! Кристина! Ну что же вы?
Я выглянула из-за спины сидящей впереди Оли, болезненной девочки, укутанной в платок, которая тянула руку так, словно пытаясь дотянуться до неровного пробора учительницы. Крис запнулась на слове «кисейный» и теперь беспомощно крошила мел, давя его о доску. Я вздохнула. Во время диктанта Крис перешептывалась со мной (тщетная попытка вытянуть работу на три – я сама плыла в строках Тургенева, расставляя знаки препинания практически наугад), и за это ее выставили на всеобщее обозрение. Дела шли неважно, подсказать не решался никто – наставница обладала отменным слухом.
Святая Тереза ждала. Пауза нарастала, тишина потихоньку сменялась смешками и перешептыванием. Крис пожала плечами и вписала букву «и». «Кисейный». Тереза удовлетворенно вздохнула и закивала:
- Верно! Как видите, если подумать, можно справиться с чем угодно. Понимаю, слово сложное, может быть даже незнакомое, но это не повод… - она брезгливо прищурилась, - пользоваться подсказками. Аня! Не отворачивайтесь, это относится к вам! Что, по- вашему, значит «кисея»?
- Ткань, - пробурчала я, упираясь руками в крышку парты.
- Какая ткань?
Я угрюмо молчала. В голове мотались тяжелые шторы и шелковые подушечки. Я примеряла их на «кисею». Подходило не очень. Крис сочувственно глянула на меня и из-за спины наставницы закатила глаза к небу и скорчила гримасу. Мне полегчало.
- Ткань… из которой шарфы делают. Как у Аси, в то время, когда Тургенев…
- А слова «кисейные барышни» вам ни о чем не говорят? – Тереза изо всех сил пыталась навести меня на истинный путь. Я помотала головой, одновременно дергая Олю за рукав, выпрашивая подсказку. Зараза не отзывалась, преданно глядя в лицо учительницы. Я прекратила попытку до нее достучаться и встала ровно.
- Это мы? – предположила Крис.
Святая Тереза отмахнулась, наскоро объяснила значение слова «кисея» и попросила класс найти точное определение в словаре. Гимназистки заворчали, но наставница была неумолима.
- В конце концов, я же не прошу вас переписать целую энциклопедию, - раздраженно произнесла она и вновь открыла книгу, - Крис? Вы дописали? Я продолжаю, девушки, следите за знаками препинания, у Тургенева они не всегда очевидны. … «Уже накануне заметил я в ней что-то напряженное, не совсем естественное… «Она хочет удивить нас, — думал я, — к чему это? Что за детская выходка?» Прямая речь, Кристина, прямая речь. Не делайте такое несчастное лицо, лучше спросите, если что-то неясно…
Звонок прозвенел на этот раз как-то глухо и безрадостно. Мы выходили из класса подавленные: тетради были на учительском столе под тяжелой дланью правосудия. Ни я, ни Крис не надеялись на хороший исход.
- Тебе за выход к доске прибавят, - предположила я, надеясь ее утешить. Крис грустно покачала головой:
- А потом догонят и еще добавят, - уныло пробормотала она, - Тереза сказала, еще один такой диктант, и она будет договариваться насчет дополнительных уроков. Письмо отцу…
Я промолчала. Отец у нее, по слухам, любил распускать руки, потому ее и отправили в Гимназию заботливые родственники со стороны матери. Об этом рассказывала одна из гимназисток, смачно и, наверняка, привирая. Крис не говорила ни слова об этом, порой мне казалось, что она не представляет себе жизнь за пределами школьного общежития, главного здания и рынка, на площадь которого мы поднимались время от времени. Смутно я понимала, что она, как и все мы, должна где-то проводить каникулы, встречаться с родными, на худой конец, забегать в кинотеатры и есть попкорн. Но, чем дольше мы были знакомы, тем чаще мне казалось, что Крис родилась где-то в коридорах Гимназии, и там же ползла, делала первые шаги и требовала конфеты. Она была неотделима от огромного здания, будто вросла в него легким украшением или причудливой горгульей. Широкие подоконники будто сами подставлялись, чтобы Крис уселась на них и оперлась на толстое оконное стекло. Она знала каждую шаткую ступеньку на лестнице и часто хватала меня за руку, чтобы я не шагнула, куда не следует. А однажды я обнаружила ее на чердаке, куда ход гимназисткам не был запрещен просто потому, что никому из наставниц даже в голову не могло прийти там побывать. В обитом досками, насквозь продуваемом помещении Крис устроила что-то вроде склада, куда относила запрещенные сигареты и косметику. Изредка к ней обращались взволнованные гимназистки, планирующие сбежать на свидание. Она славилась умением «достать» помаду даже в этом оплоте непорочности (я прекрасно помню, как на одном из школьных вечеров Донна Анна произнесла прочувствованную речь о том, что из стен Гимназии девушки выходят абсолютно переменившимися, умеют отделять истинные ценности от тех, что им навязывает общество и больше всего ценят внутреннюю красоту). Я сама пару раз выпрашивала у нее косметику, но она делилась неохотно, правда, не из-за жадности.
- Ты в ней какая-то…шалавистая, - сообщила она мне, когда после двухчасовых уговоров и посулов я все-таки выманила у нее крохотную упаковку туши. Им-то ничего, - Крис кивнула на девчонок, сгрудившихся возле туалетного окна и обсуждавшим какую-то новость. Их хихиканье доносилось до нас, пока я, стоя у зеркала, тщательно прокрашивала ресницы. Крис поморщилась.
- Ты и сама могла бы, - предложила я, но она помотала головой.
- Терпеть не могу что-то на лице. Лучше уж известкой намазаться.
Теперь Крис раздраженно фыркала, изо всей силы колотя сумкой по ногам. Я бежала за ней, стараясь поспеть следом. У двери класса она остановилась и обернулась ко мне.
- Что у нас следующее?
- Литература.
- Литература! – Крис заходила из стороны в сторону, задевая меня. Ее лицо было сосредоточено, как всегда, когда она что-то замышляла, - Литература!
Я мысленно посочувствовала преподавательнице. Обычно литературу и русский ведет один учитель, но Святая Тереза разделила свои обязанности с молоденькой стажеркой, только что из университета. Не знаю, почему одна из самых уважаемых наставниц, входящая в число управляющих Гимназией, не разглядела в новенькой опасную слабость. У Святой Терезы был превосходный нюх, она умела поставить на место любого разъяренного учителя или в одиночку утихомирить разбушевавшийся класс, но она в упор не замечала очевидного: на уроках у беспомощной учительницы царил хаос. Даже самые домашние девочки, даже самые целеустремленные «шлепки» робко участвовали во всеобщем веселье. Выкрики звучали со всех сторон, жеваная бумага летела градом, и, сквозь этот поток временами прорывался дрожащий голос стажерки, предлагавшей рассмотреть Чернышевского или расспрашивавшей о внеклассных работах. Крис, сразу чувствовавшая любую неуверенность или слабость, нашла свою жертву. Она действовала изобретательно, то подражая старательной, но глуповатой ученице, то ошарашивала стажерку неожиданными и каверзными вопросами, как правило, сворачивавшими на одну тему - секс. Боюсь даже предположить, сколько раз преподавательница прокляла неуемных классиков литературы, писавших не только на благо школьниц, но и для просвещенной публики. Крис не ограничивалась школьной программой и хулиганскими стихами Есенина. В дело шло все: от гомосексуальных пристрастий Рембо и Верлена до странных наклонностей автора «Алисы в стране чудес». Мешкавшая во время русского языка (и слегка, чего уж там, опасавшаяся Святую Терезу), на литературе Крис щеголяла обрывочными, но разносторонними знаниями. Я поражалась, как много она подмечала в, казалось бы, абсолютно нейтральных романах и повестях. Она выворачивала наизнанку Тургенева, поднимала на свет божий нравы, царившие во времена Лермонтова, зачитывала куски стихотворений Бодлера. Мне не хватало знаний, чтобы понять, где она говорит правду, а где выдумывает по ходу. Одно было неизбежно: гимназистки, и я в том числе, после этих выступлений запоем кинулись читать, перерывая всю библиотеку Гимназии, расположенную в дальнем зале этого обширного и старого дома. Мне только сейчас пришло на ум, что Святая Тереза, возможно, догадывалась об этом, и с умыслом оставляла стажерку нам на растерзание. Но даже если так, в самый разгар веселья, когда по коридору вдруг дробно звучал перестук ее каблуков – за исключением каблука коричневые туфли точь-в-точь повторяли обувь пансионерок - и внушительная фигура наставницы проскальзывала в дверь, чтобы упрекнуть нас за шум, Крис уже сидела за своей партой с невинным видом, листая страницы учебника и всем своим видом демонстрируя, насколько ей стыдно за своих разбуянившихся одноклассниц.
Я уже предчувствовала очередную пакость, но мне было жаль нашу учительницу – уж больно расстроенной она выглядела, пока Крис отыгрывалась на ней за очередные неудачи. Поэтому я потянула Крис за плечо.
- Ты что-то задумала?
-Неа, - отозвалась она, продолжая бродить туда-сюда, - я спокойна! Послушна! Не согрешу, так сказать! – она отчеканила каждое слово, будто выступая на трибуне перед шеренгой нацистов.
Мне это совсем не понравилось. Я остановила ее и указала на дверь кабинета: преподавательница уже неловко топталась перед входом, ожидая, пока ученицы пройдут внутрь. Крис отстранила меня, и, вскинув сумку на плечо, прошла в класс. Проходя мимо учительницы, она искоса и как-то пытливо взглянула ей в лицо. Та покраснела, но быстро пришла в себя и, закрыла за нами дверь.
Грохот стульев; класс встал одновременно. Несмотря на общее пренебрежение к стажерке, эту привычку в нас отработали на совесть другие преподаватели и довели ее до автоматизма. Где-то я слышала, что раньше ученики вставали, чтобы учитель мог дотянуться до их спин розгой. Даже если бы эта милая традиция продолжалась по сей день, вряд ли преподавательница воспользовалась бы случаем – она быстрым шагом прошла до стола и начала перебирать листы, избегая смотреть в нашу сторону. Некоторые гимназистки при этом рылись в сумках, выкладывая на стол учебник и тетради. Парта перед Крис была абсолютно пустой, она не положила даже дневника. Казалось, она раздумывала над чем-то, беспокойно морща лоб и разглядывая учительницу.
- Сегодня сочинение, - объявила Юлия Геннадьевна, как мне послышалось, с некоторым вызовом, - Оценки будут очень важными, подумайте, успеете ли исправить до конца четверти, зря смеетесь, Ира, вам как раз стоило бы об этом задуматься.
- Да, да, да, - язвительно пробормотала Крис, притоптывая ногой от нетерпения.
Я с облегчением вздохнула: сочинение подразумевало тишину, ну, максимум, перешептывания. Никто не знал, поручат ли двойные листы, тщательно помеченные штампом гимназии, стажерке. Вряд ли. Скорее всего, их возьмет Святая Тереза, тщательно подчеркнет красным карандашом любые оплошности, вынесет на поля явные недочеты и в конце добавит несколько суровых рекомендаций. Никто не рискнет устроить что-либо на этом уроке, - решила я, - все силы уйдут на работу.
Я погрызла ручку, глядя на доску. Тема, которую Юлия Геннадьевна вывела на доске округлым, похожим на ученический почерком, была, в общем-то, мне знакомой, но смутно. Рассказ этот мы проходили в предыдущей школе, но как-то вскользь. Я попыталась вспомнить, о чем там говорилось, но голова отказывалась соображать, мысли текли медленно и глухо, спотыкаясь о черепную коробку. У меня внезапно заболела голова. С трудом повернувшись, я сквозь зеленоватую дымку дурноты взглянула на Крис. Она что-то набросала на листе бумаги, всего несколько строк и теперь сидела, глядя в окно. Я попыталась разобрать, что там написано, но Крис прикрыла лист рукой и пододвинула ближе к себе.
Пока мы писали, преподавательница изредка поднималась и ходила между рядов, проверяя, не переговариваются ли гимназистки между собой, нет ли учебников на коленях. Мимо нашего ряда она прошла четверть часа назад и теперь подошла снова. С удивлением взглянула на практически пустую работу Крис.
- До конца осталось двадцать минут, - медленно проговорила она, - вы успеете?
Крис взглянула на нее снизу вверх; ее черты внезапно смягчились. Она молча пододвинула листок преподавательнице и та, сняв очки, пробежала взглядом по странице. Внезапно учительница наткнулась на что-то в тексте и перевела взгляд на Крис. Крис сидела спокойно, ее лицо ничего не выражало. Преподавательница вновь углубилась в чтение. Дочитав, она подняла брови и с некоторым сожалением сказала:
- Вы испортили лист, я не могу принять его для проверки. Вам придется переписать работу.
- Лист в порядке, - ровно произнесла Крис, - я написала правду.
- Лист испорчен. Сейчас у вас нет времени переделывать сочинение, я задаю вам его на дом… Доделаете в пансионе, я не стану снимать с вас баллов за это. Думаю, Тереза Анатольевна не станет возражать, я объясню ей, что у вас потекла ручка, все слишком запачкано чернилами…
- Какая ручка?! – вспылила Крис, - я все написала верно, не так ли? Оцените мою работу!
На нашу парту стали оборачиваться другие ученицы, пытаясь вникнуть в суть спора. Заметив это, Юлия Геннадьевна скомкала лист и опустила его к себе в карман. Крис побледнела и умолкла, опустив голову.
- Не переживай, - мягко сказала учительница, - это всего лишь ручка. Их сейчас делают из такой пластмассы, ужас один. Со всеми бывает.
Крис кивнула.
- Со всеми бывает, - машинально повторила она.
--
От раскаленного асфальта воздух плавится и дрожит, мы медленно перебираемся от палатки к палатке, разглядывая фрукты. Духота раздражает, голоса торгующихся покупателей и спорящих продавцов смешиваются в невообразимый гул. Торговцы настойчивы, хватают за рукав сторонних девочек, но нас не касаются – ученицы Гимназии под запретом, и мы с Крис идем, как зачумленные, продираемся сквозь толпу, чтобы выйти к противоположной ограде.
Там нас уже ждал Марио. Белоснежные зубы сверкнули на смуглом лице.
- Какие гости! Эй, красотки, вы уже попробовали апельсины Джины?
- Конечно, Марио, - подыгрывая ему, ответила Крис, - все пальцы теперь липкие. Надо ей сказать, чтобы запаслась салфетками, а то приходится на колонку бегать, мыть руки.
- Я пятно посадила на форму, – сокрушенно добавила я.
Марио запрокинул голову и звучно расхохотался, в то время как пальцы его уже шарили в коробе, перебирая товар. Наконец он извлек два апельсина и протянул их нам. Его карие глаза блестели.
- Джина не умеет выбирать фрукты, - наставительно поведал он, - вам нужно было сразу прийти ко мне, вместо того, чтобы жевать кислятину. Она скупает апельсины за месяц до продажи и ждет, пока они дозреют, - он раздраженно фыркнул, - дозреют! Она бы еще дерево выкопала и подождала, пока оно вырастет! Фрукты, дорогие мои, должны зреть на ветках, в далекой Африке… или где там растет эта дрянь?
Мы с Крис умирали со смеху.
- На днях я проходил мимо ее места, - сообщил Марио, - ну, вы видели, не мне вам говорить. Товар навален черте как, половина фруктов побита. Сплошной картон, дырки, мальчишки бегают, карябают всякое… повторять вам не буду, противно.
- Уж не ты ли их подговорил, а, Марио? - спросила Крис, давясь хохотом.
- Делать мне больше нечего, - гордо ответил торговец, - Джина недолго продержится на плаву и без меня. Аренду опять подняли. Я и сам подумывал убраться, пока не поздно, но кто же, - он подмигнул, - угостит вас апельсинами, а? Ну что, решились, девочки? Я взвешу штучек пять?
- Какое штучек пять! – простонала я, - мы же лопнем от них! Крис! Благодаря заботам доброго дяди Марио мы покроемся диатезом.
- Диатезом, скажешь тоже! Я свои фрукты химией не поливаю, в отличие от некоторых. Сплошная польза, если не сказать хуже. От апельсинов еще никому плохо не было!
- Ладно, взвешивай, - согласилась Крис, доставая кошелек, - только не очень крупные, ладно? Нам их еще мимо сторожа нести.
- Может, вам их в черный пакет положить? – озаботился Марио, - у меня где-то завалялся.
- Обыщут…
- Ну у вас там и Освенцим. Вот что я вам скажу, если уже гимназисткам нельзя побаловаться апельсинами, дела идут хуже некуда! Они что, думают, я стрихнин под покровом ночи туда добавляю?
- Да нет, - проговорила Крис, удовлетворенно глядя на пакет, где угадывались круглые бока апельсинов, - не волнуйся ты так. Думаю, тебя еще нескоро отсюда выставят, хотя ты и плут, каких мало! И не делай невинное лицо! Думаешь, я не заметила, что ты нам лишний фрукт подложил, пока она, - Крис пихнула меня в бок, - глазела на птичек?
- Это же за счет заведения! – оскорбился Марио.
- А-а, ну тогда спасибо! Сегодня вечером съедим, да, Ань?
- Будете подружек угощать, не забудьте сказать, где брать надо. Такого они у Джины не попробуют, а сюда не все добираются. Сам видел: выбегут на минуту, скупят все, что у ворот продается, и назад. Дорогие мои, то, что у ворот – для туристов, они что угодно возьмут! Местные все здесь берут, и пока ни один не жаловался!
- Ладно, ладно, - я подхватила пакет, - так мы до ужина до пансионата не дойдем! Марио, спасибо! Ты не видел, здесь наши не проходили?
- Наставницы уже час как прошли, две груши купили. А девочки бегают, бегают… Первоклашек угостил, ну, вы их не знаете, небось.
Под умиротворяющее бормотание пожилого торговца мы пошли вдоль стены. Здесь был небольшой закоулок, где висели ароматные травы, ветки березы, собранные в веники и деревянные заколки, оправы и украшения. Крис металась от продавца к продавцу, меряя бусы.
- Ты на хиппушку похожа, - сказала я, когда она навесила на себя сразу дюжину отполированных до блеска ожерелий.
Крис завертелась на месте, раскинув руки. Бусы взлетали и падали, алая нитка лопнула, и торгующие бабушки как-то синхронно охнули и закричали, захлопали сморщенными губами, гладкие стеклянные бусины, будто в замедленной съемке, рассыпались по асфальту, их звон, постепенно угасающий, был похож на звук самой тонкой гитарной струны. Крис остановилась, запыхавшись, ее глаза растерянно блестели. Она облизнула пересохшие губы, и я кинулась подбирать разноцветные шарики с дороги, пока на них не наступили прохожие.
- Пятьсот, - скорбно сказала торговка, оценивая ущерб, - остальные брать будете? – Она кивнула на голые руки Крис, по-прежнему украшенные уцелевшими бусами.
- Да им красная цена двести! – возмутилась я, - ценник же вот.
- Это другие, - не уступала женщина, - эти по пятьсот. Их еще нанизать можно, ты ведь все собрала, умница? (Это относилось ко мне). Настоящее стекло, венецианское.
Я фыркнула:
- Если бы в Китае была Венеция, он бы уже давно под воду ушел. Это что, по-вашему? – я протянула ей слегка поцарапанную застежку. Неопровержимым свидетельством моей правоты на металлической поверхности было выдавлено «made in China».
- Двести пятьдесят, - сдалась владелица, мельком взглянув на мою находку. Я раскрыла кошелек под слабые протесты Крис, и извлекла две потрепанные бумажки.
Женщина поджала губы, нарочито брезгливо приняв купюры. Крис аккуратно сняла бусы, оставшиеся на руках, и повесила на металлический крючок. Их тут же начала перебирать очередная покупательница. Мы с Крис переглянулись.
- Кажется, она все равно в выигрыше, - заметила я.
Крис поморщилась.
Гулко ударил колокол, звук, похожий на монастырский звон, загулял среди торговых рядов, повторяясь все слабее и слабее, пока не утих, натолкнувшись на каменную стену. Живность заворочалась в клетках, шурша соломой и травой. Я оттянула карман на форме Крис и высыпала туда пригоршню бус. Не сговариваясь, мы направились к выходу. Колокол Гимназии прозвонил еще шесть раз, и провожавшие его молчанием люди облегченно зашумели, выставляя новые товары и убирая подгнившие фрукты с прилавков. Я знала, что ближе к вечеру, когда сумерки еще не принесли ни прохлады, ни защиты от солнца, около прилавка толклись не только покупатели, но и попрошайки, которых добросердечные торговцы наделяли подпорченным товаром: апельсинами с чуть помятыми боками, червивыми яблоками и перезрелыми ягодами. Бедняки охотно брали угощение, благодаря и обмениваясь со своими товарищами. С этой традиции у нас в Гимназии пошло убеждение: мол, брать плохие фрукты – занятие для нищих, поэтому любую первоклашку, которой умудрялись всучить яблоко «с бочком», могли жестоко высмеять одноклассницы. Оттого-то выбирать и приходилось тщательно, вдумчиво, заводя беседу с продавцами. К счастью, торговцы редко обманывали гимназисток, им это было не с руки: молодые школьницы с радостью брали фрукты каждый день, им можно было продать самодельные украшения и пластмассовые безделушки, которыми вряд ли бы заинтересовался взрослый покупатель. Они заводили с нами дружбу, давали нехитрые советы и интересовались школьными событиями и скандальными происшествиями так участливо, будто были с нами в родстве.
Чуть дальше, там, где громоздкой кучей были свалены картонные коробки и ящики, наспех сколоченные из досок, курили две гимназистки, на год старше нас. Мы с Крис переглянулись, и уставились на них синхронно, нарочитая дерзость притягивала, сводила с ума. Нам всегда хотелось быть такими как они: не восставать против правил, а высмеивать их. Старшеклассницы владели этим искусством, секрет крылся в мелочах. Мини-юбки были, естественно, запрещены в стенах школы, но, выходя за ворота, девочки особым образом заворачивали верх гимназических юбок, укорачивая их так, что видны были молочно-белые бедра, не тронутые загаром. Торговцы помоложе с восторгом пялились на голые, отмеченные синяками, коленки. Волосы должны были быть собраны, исключение было сделано только для обладательниц очень коротких стрижек, «под мальчика» - гимназистки долго выбирали аляпистые, крупные заколки, с безвкусными детскими рисунками. Про косметику я уже писала – редкая девчонка вышла бы прогуляться без накрашенных губ, не потому, что это ей шло, я же говорю о пятнадцатилетних – кого могли соблазнить неумело подведенные контуры глаз, дешевые румяна, чуть смазанная помада? Любителя «Лолиты», сомнительного вуайериста, грязного похотливого старикашку? Не стоит притворяться, эта кажущаяся взрослость нравилась многим, а неумение пользоваться косметикой становилось достоинством молодости, ее преимуществом, когда все, что ни делаешь, идет во благо. Были и другие хитрости, благодаря которым можно было ступить на скользкую тропинку непослушания: к примеру, отсутствие нижнего белья на уроках физры. Я не застала скандала, произошедшего на год раньше моего прихода в Гимназию, но Крис уверяла, что молоденький преподаватель физкультуры попался-таки в сети, расставленные влюбленной девочкой. Историю эту обходили молчанием, но среди многочисленных сплетен (застали в раздевалке, девочка в неглиже, родители чуть не убили) мы ловили обрывки информации – единственной валюты, которая ценилась в школьных коридорах. Провинившегося учителя, конечно, уволили. Бедолага.
Заметив нас, старшеклассницы помахали рукой, та, что помладше, показала нам сигарету, приглашая присоединиться. Мы с тоской постучали по часам и покачали головой, девчонки презрительно фыркнули.
- Апельсин хотите? – предложила я, в надежде, что завяжется разговор.
Девушки рассмеялись, но от угощения отказались. Невысокая полненькая гимназистка в замечательных радужных очках, делавших ее похожей на Дженис Джоплин, с любопытством воззрилась на нас, потом разочарованно покосилась на сумку с апельсинами.
- У меня диатез, - сообщила она, - пятнами покрываюсь.
- У нас вечернее чтение, - слегка невпопад проговорила Крис, - идти нужно.
- Да ладно, постойте с нами лучше, - радушно предложила старшая, бросив окурок на землю и затерев его босоножкой, - чего вы там не слышали? А мы…
- Мы пойдем за рынок, - перебила ее другая, - нас пригласили…
- Танцы…
- Танцы…
- Будет здорово, если не засекут.
- Вы сбежите из пансиона? – недоверчиво переспросила Крис. Ночная охрана не отличалась любезностью, пройти мимо них без спроса было так же сложно, как попасть на закрытый прием к английской королеве. Конечно, при должном умении возможно все, Крис сама столько раз повторяла мне это, но на новых знакомых она поглядывала с сомнением.
- Мы попытаемся, - с должной скромностью ответила младшая, которую я про себя окрестила Дженис.
Девочка повыше согласно кивнула.
- После вечернего чтения, ага? Хотите с нами? Там будет здорово, мы уже ходили.
- Я не люблю танцевать, - призналась я.
- Кто говорит о танцах, не нравится, не танцуй, - бросила Дженис, - по городу походим, можно в кафе зайти. Я дам тебе шмотки, если нет, - она оценивающе глянула на мою фигуру, - слегка мешковато будет. Кто у вас наставница?
- Святая Тереза.
- Мда? – Дженис заметно поскучнела, - тогда сложнее, конечно. Зараза Тереза… это правда, что она перекличку перед сном проводит?
- Не каждый день, - уныло сказала Крис, - как повезет.
- Ну, так что, мы вас ждем?,
Мы с Крис переглянулись. Отсутствие на перекличке означало всевозможные неприятности, начиная от поисков заблудшей гимназистки и заканчивая письмом родителям, выговору и неделе штрафных работ где-нибудь на задворках школы – копаться в библиотечных завалах, мыть столовую, красить забор – не сочтите за аналогию с Томом Сойером. Мы поежились, но сказать «нет» было немыслимо.
- Где вы будете ждать? – наконец спросила я. Крис одобрительно взглянула на меня, сложив за спиной пальцы в знак «виктори».
- Да хоть здесь, - пожала плечами старшая, - до 11 вас подождем, дальше – как знаете. С нами еще будет двое или трое, хорошие девчонки, мы познакомим. Ворота закроют, ясное дело, но вы тропинку знаете, там, где конфеты в развес?
- Мы все время там ходим, - кивнула Крис.
- Ага, там есть пролом, эта жиртресина, - она похлопала Дженис по руке, та, не обидевшись, скорчила гримасу, - протискивается, значит, и вы сможете.
Они переглянулись и засмеялись. Мне стало обидно, будто за спиной они исподтишка перемигивались, улыбаясь собственному розыгрышу. Разговор перестал клеиться, мы вяло поинтересовались, в каком классе учатся новые знакомые, поговорили об одноклассницах, перемыли косточки учителям, но все это было нехотя, по обязанности. Крис, как и я, внезапно охладевшая к нашей затее, гоняла носком ботинка шероховатую стекляшку. Дженис и ее подруга (в разговоре ее не называли по имени, и нам она не представилась), не заметили нашего молчания и продолжали тихонько переговариваться, время от времени щелкая тыквенные семечки и бросая шелуху на дорогу. От этой маеты, а может быть, от духоты на изломе вечера, от которой невозможно было спастись даже в тени ящиков, я почувствовала себя дурно, и мне захотелось войти в общий зал пансиона, где ежевечернее собирались гимназистки и преподавательницы. Там не всегда было весело, хотя порой, под прикрытием монотонного чтения можно было поговорить с подругой и бросить скомканную бумагу в Иру Семенко – вечно забитую и забытую тихоню, но куда больше мне хотелось окунуться в прохладный сумрак громадной комнаты, обитой деревянными панелями, с длинными университетскими скамьями и портретами основателей Гимназии, русских писателей и ученых. Мое любимое место было под портретом Ломоносова, не потому, что я интересовалась его трудами – о его связи с наукой я как раз знала смутно – создание Московского Университета, или он просто там преподавал? Но его округлое лицо на темном фоне было спокойным и слегка равнодушным, и мне нравилось, что он не смотрел гордо, как другие на портретах; даже торжественности в нем не было – только лукавство испорченного мальчишки, который в любой момент может сорвать урок и прикинуться паинькой. Поэтому во время ежедневных сборов или в скуке праздничных выступлений я садилась около стены, в дальнем правом углу и рассматривала холст, на котором можно было различить грубые, рельефные мазки кисти.
Заметив, что я потираю лоб рукой, Крис подхватила меня под локоть и, бросив старшеклассницам «увидимся», отвела меня в сторонку.
-Что, снова голова болит? Мигрени нет?
Я помотала головой. Где-то пару раз в месяц на меня «накатывало», и день или два я пропускала занятия, валяясь в постели с мокрой тряпкой на лице, кисло пахнущей лекарством, но это была не мигрень. Врач, обследовавший меня незадолго до поступления, успокоил мою маму, которая боялась, что мне передадутся вечные приступы головной боли от бабушки. Он светил мне фонариком в глаза, заставлял делать неловкие упражнения и расспрашивал об образе жизни, выписал направление к еще нескольким врачам (помню странный ящик, где полукругом располагались провода и мигающие кнопки), и, наконец, заявил, что это возрастное, и что я «перерасту» болезнь через несколько лет.
- Девочка высокая, - он одобрительно похлопал меня по спине и принялся выводить непонятные строки в медицинской карточке, - и еще растет. Организм не справляется, сбоит. Потерпите. Рыбку кушаем?
- Кушаю, - покорно ответила я, ощущая себя персонажем детского утренника.
- Это хорошо, хорошо… - врач черканул напоследок еще пару завитков, должно быть, обозначавших роспись, и отдал карточку бледной от переживаний маме.
В этот раз голова не болела, а только слегка кружилась, но я позволила Крис увести себя подальше от сигаретного дыма. Подруги сочувственно посмотрели мне вслед, Дженис крикнула: «так я шмотки для тебя возьму, договорились?!» и помахала рукой. Некоторое время мы шли неторопливо, потом из-за невысоких дощатых строений показался огромный циферблат гимназических часов, и я в панике взглянула на Крис.
- Спокойно, - отдуваясь, ответила она на мой безмолвный вопрос, - они их еще не рассадили даже. Пять минут еще уговаривать будут, чтоб успокоились, потом общие вопросы, кто даст денег на то, согласятся ли родители на сё… Успеем.
- Пошли, быстрее!
- А ты как себя… - начала Крис, но, увидев, что я прибавила ходу, кивнула и зашагала быстрей. Ремень ее сумки растянулся, холщовая ткань покрылась придорожной пылью. Я, стараясь не отставать, шла следом, машинально отвечая на возгласы торговцев. Мы прошли несколько рядов с помидорами и огурцами (их выращивали на приусадебных участках дачники, и кожица огурцов всегда невыносимо горчила) и свернули на основной ряд, ведущий к выходу. Здесь было шумней, последние посетители торопились скупить овощи для ужина, поэтому торговцы не торопились, взвешивая товар и высчитывая сдачу – все равно им чаще всего приходилось задерживаться на час-другой, пока поток пришлых не схлынет. Те, кто продавал цыплят, покрытых разноцветным пухом и кур с мутными от жары глазами, уже давно унесли птицу в свое хозяйство; молоко, несмотря на ледовую крошку, насыпанную под бидоны, хозяева то и дело озабоченно переставляли подальше в тень.
Внезапно я увидела вдали фигуру, облаченную в преподавательскую форму, и резко остановилась, дернув Крис за руку так резко, что та зашипела от боли.
- Не беги, - бросила она мне, пристально вглядываясь в толпу, - это Юлия Геннадьевна, она не скажет.
Я засомневалась, что преподавательница, которую Крис столько раз изводила на занятиях, не воспользуется случаем приструнить нас, но деваться было некуда. Крис упрямо шагала вперед, глядя себе под ноги. Мы поравнялись с учительницей, спорившей о чем-то с Джиной. Я, было, понадеялась, что Юлия Геннадьевна не заметит нас: ворота рынка маячили совсем близко, но она потянулась за кошельком и наши взгляды соприкоснулись. Вспыхнув, словно это мы ее застали на запрещенном, она опустила голову и не сказала ни слова. Недоумевая, я вышла следом за Крис, и мы побежали в направлении пансиона: вечернее чтение начиналось через семь минут.
Мы осторожно пробрались мимо бдительной охранницы - широкоплечей пожилой женщины, которую. на наше счастье, слишком заинтересовала статья в "У всех на слуху", местной газете, умудрявшейся вот уже на протяжении десятка лет сообщать жителям пригорода о скандалах в звездных семействах. Судя по обложке, в этом номере страдающий красавец-актер,чье имя было на слуху благодаря серии фильмов-ужасов, каялся в измене любимой жене. Вглядываясь в цветные фотографии, охранница не стала слушать наши сбивчивые объяснения и легким кивком пропустила нас в зал.
Как обычно, в начале чтения, там было шумно и душно; Донна Анна с помощью нескольких старост выясняла, кто из гимназисток не сдал деньги на зимнюю форму.Никем не замеченные, мы протиснулись на свои места и открыли книги. Ириша, девочка с удивительно белой кожей, которая казалась вырезанной из бумаги, торопливо повторяла про себя строки из Фауста - подходила ее очередь выступать с заученным стихотворением. Заметив, что я смотрю на нее, она жалобно улыбнулась:
- Не запоминается, хоть тресни.
- Отвлекись немного, - посоветовала я, пытаясь припомнить, не подошла ли моя очередь рассказать что-нибудь наизусть.
Она покачала головой.
- Сейчас вызовут.
- Тогда неси отсебятину, - Крис перегнулась через стол, пытаясь рассмотреть, что творится у доски. Донна Анна выяснила имена должниц и теперь вносила их в журнал. Окончив, она подняла голову и хлопнула в ладоши.
- Теперь тихо, - гул прекратился так резко, словно наткнулся на непроницаемую стену, - Мы сегодня начали поздновато, пришлось решить несколько организационных вопросов, поэтому чтение стихов отложим на завтра (Ириша облегченно выдохнула и, отложив книгу, полезла в сумку за крошечным крючком: незаметно от преподавателей она вязала на уроках скейтерскую шапку). Сейчас прочитаем две главы, и я вас отпущу в свои комнаты пораньше. Договорились?
Незнакомая второклассница подняла руку и, смутившись взглядов, тут же опустила, но Донна Анна заметила ее и ободряюще кивнула.
- Да?
- Мне Тереза Анатольевна говорила, что справку выпишет,ну, о том, что я учусь здесь. Мне для посольства надо, а то на каникулах не выпустят.
- А, да, - преподавательница нахмурилась, - мне говорили. Я сама ее выпишу: Тереза Анатольевна заболела и до среды не выйдет. Разрешение родителей при себе?
- У секретарши, - ответила девочка, нервно сминая в руках тетрадку.
- Тогда все нормально, я, когда подпись поставлю, вам передам. Еще вопросы?
Перешептывания, зазвучавшие среди нашего класса, как только мы узнали о болезни Святой Терезы, утихли. Мы с Крис, не в силах скрыть восторга, корчили друг другу рожи, укрывшись за сумками. Если Тереза болеет, перекличку не проведут. или быстро выкрикнут имена и попросят. чтобы опоздавшие сами занесли себя в список, когда вернутся из душевой. Проще некуда. Нам сильно повезло, и, предвкушая прогулку по ночному городу, мы невнимательно слушали очередную девочку, полусонным голосом зачитывавшую отрывок из "Героя нашего времени".
--
Утром отец отвез меня в пансион на машине, но мы встали в пробку где-то на выезде из города, и три часа в медленно ползущем автомобиле вывели его из себя, а меня едва не прикончили. Я мучилась из-за приступов тошноты, и, когда мы наконец свернули с трассы на более спокойную дорогу, а потом машину затрясло на ухабах, я окончательно позеленела и слабым голосом пожаловалась, что до Гимназии меня живой не довезут.
- Так вот же она, - рассмеялся отец, аккуратно припарковываясь рядом с блестящим джипом, за рулем которого сидела сосредоточенная молодая женщина, рассматривающая карту.
С этой стороны здание выглядело совсем иначе, неудивительно, что я его не узнала. Массивные колонны и широкие ступени главного входа сменились на аккуратное крылечко, прикрытое от дождя покатой крышей. На перилах сидел старик, одетый в потертый джинсовый комбинезон и кепку, такую мятую, что ее можно было бы принять за намотанную на голову бандану. В его пальцах вилась и блестела какая-то небольшая игрушка. Старик бросал ее из стороны в сторону и притягивал к себе, посмеиваясь. Я уставилась на него, забыв про головокружение: раньше мне не попадались такие безделушки, и я, со своей страстью захламлять свободное пространство, тут же захотела себе такую. К моему удивлению, отец широко улыбнулся, завидев его, и подошел к крыльцу.
-А, Иван Семенович!
- С дочкой, гляжу, приехали? – кивнув на меня, спросил старик, и игрушка в его пальцах, зажужжав, остановилась.
- Учиться здесь будет, - папа хлопнул меня по спине, этот жест показался мне наигранным, он никогда так не делал, когда мы были не на людях. Я хотела было вернуться в машину (мутило по-прежнему, и к пакостному чувству тошноты примешивался страх малознакомого места), но отец бы этого не одобрил, так что я осталась на месте, покачиваясь на пятках и прислушиваясь к их разговору.
Иван Семенович жил в Гимназии на правах сторожа, временами дворника, подсобного рабочего или хозяйственника – в зависимости от того, что требовалось. Мой отец познакомился с ним в свой прошлый приезд, когда подписывались нужные бумаги о зачислении. Этот высокий пожилой мужчина сразу вызвал в нем симпатию, что удивительно, потому что обычно общаться с обслуживающим персоналом он не любил. Но слова «обслуживающий персонал» плохо вязались с обликом этого старого, почти дореволюционного дедушки, ловко обращавшегося с метлой и мастерком, и постоянно одетым в клетчатые рубахи. Если вы захотите его представить – вообразите себе пожилого американского фермера, какими их любят изображать в фильмах о техасской глубинке или второсортных ужастиках. Быть может, это его пышные усы создавали впечатление тайной лихости и бойкости, а может быть, он сам не чувствовал себя старым – но впоследствии мы подружились, и я часто навещала его уже после окончания Гимназии. Он не дряхлел с возрастом, и, когда мне исполнилось двадцать (срок немыслимый, как я думала в школе), все так же быстро и точно схватывал все новости, угадывал мои недосказанные фразы и давал дельные советы. Моего отца он обаял с той же легкостью, что и меня: спокойными суждениями и оптимизмом много повидавшего человека.
- Ну, это хорошо, что учиться, - подмигнул он мне, - а то у моей внучки одни гулянки на уме. И ведь предлагали ей сюда перейти: ни в какую! С подружками расставаться не захотела. Я ей говорю: «Что подружки! Сегодня есть, а завтра из-за мальчика какого-нибудь поругаетесь! А образование пригодится, в институт поступишь, там столько интересных девушек будет, да и о молодых людях подумать надо, кто захочет с дурочкой встречаться?» Куда там! Вертихвостка, она вертихвостка и есть… Потом пожалеет, конечно, с возрастом, а что толку?
- Ладно-ладно, - торопливо перебил папа, предчувствуя начало монолога о нравах молодежи, - Иван Семенович, раз уж мы так встретились, не проводите Аню до приемной? А то на работе заждались…
- А, пробки, - понимающе кивнул старик, - небось, там, на повороте встали? Это вам еще повезло, обычно намертво стоит. Здесь и раньше дорога неудачная была, а теперь, как недалеко торговый центр отгрохали, вообще все движение встало. У нас же из-за этого пансионат и построили, вы не знали?
Отец помотал головой и тоскливо взглянул на часы.
- Трудно добираться чересчур, - пояснил старик, - автобусы ходят редко, до электрички целый час пешком идти. Ну, те, кто в ближних поселках живут, конечно, не жалуются, а городским девочкам тяжело приходилось. И там еще такая история была… Не стоит, конечно, вспоминать, ну да ладно, все равно все знают… Даже сейчас, как вспомню, расстраиваюсь. Лет десять назад или восемь, когда пансион еще строить не хотели, девочки зимой пешком возвращались. Доходили до рынка, сворачивали к больнице, помните, там еще тропка такая была?
- Я проходил, ее забором перегородили, - сообщил отец, - но я слышал об этом… В интернете писали, что одна девочка потерялась. Большая шумиха, старое руководство ушло с позором.
- Не то, чтобы с позором, - поморщился Иван Семенович, - хотя, конечно, родители все сделали, чтобы их сместить. Но оно и понятно – когда ее потом нашли… Каждый бы так поступил, верно? В конце концов, воспитательницы с ними не было. Я думаю, именно поэтому гимназисткам теперь нельзя за ворота без сопровождения. Хотя бегают, конечно…
- А я и не знал, что ее потом нашли, - заинтересовался отец, - думал, она погибла.
Я с любопытством взглянула на отца.
- Так оно и есть, - старик сокрушенно кивнул, - хотя, мы, конечно, поначалу надеялись на лучшее. До сих пор помню, какая шумиха здесь была с поисками. Собак приводили, всюду милиция. Думали на торговцев, в основном, некоторых учителей проверяли, - он покосился на меня и шепнул отцу на ухо – искали этих…ну…любителей с детьми…
- Я понял, - торопливо заверил папа и, прокашлявшись, добавил, - а что же, виновного не нашли?
Старик развел руками.
- Бывают же изверги, - покачав головой, заметил он, - девочка вся изуродованная была. Ее же торговки нашли под воскресенье… И ведь хитрый был мерзавец, точно вам говорю, не то, что все эти рехнутые… Сумасшедший бы до такого не додумался. Я же вам говорил, что тело с собаками искали? Так обнаружилось оно на рынке, где они все обнюхали. Дюжину раз мимо проходили – и ничего… Может, сами догадаетесь, где оно было?
- В канаве где-нибудь? – неуверенно предположил отец, - или в…э-э… холодильнике каком?
- В рядах со специями! - выпалила я.
Иван Семенович одобрительно кивнул:
- Правильно, Анечка… Там, конечно, не столько специи, сколько травы всякие ароматические, масла, приправы… Но собакам хватило. Как сейчас помню Джину – хорошая женщина, всех на рынке знает и за порядком следит, чтобы гимназистки на рынке не озоровали. Прибежала ко мне утром, вся бледная, говорит, пойдемте, Иван Семенович, скорее, нужно в милицию снова звонить. Я к телефону подбежал, обо всем рассказал, и что тело расчлененное под палаткой нашли, и что запах был… ну, времени-то сколько прошло, почти неделя… Продавщица там совсем молоденькая была, через неделю уволилась. На родителей страшно смотреть было, когда им сообщили… Не приведи Бог никому…
- А вы тело видели? – поинтересовалась я.
Отец закашлялся.
- Ладно, Иван Семенович, - торопливо проговорил он, - мы и так вас уже чересчур задержали, а у вас, наверное, дел по горло. Ну, так что, проводите Анюту до нужного корпуса? У нее сегодня первый день, я боюсь, заблудится… Если, конечно, вас не затруднит…
- Не волнуйтесь, - старик беспечно махнул рукой, - какие хлопоты. Прямо сейчас и пойдем, вот только папироску выкурю… У нас Тереза Анатольевна страсть какая строгая: в помещениях курить не разрешает. Оно и правильно, конечно…
-Ну, тогда я ее вам оставляю, - отец нерешительно повернулся к машине и, сделав несколько шагов, оборотился ко мне.
- Аня, - позвал он меня, - ну-ка, подойди.
Я приблизилась, вопросительно глядя на него. В какой-то момент на меня вдруг накатил страх, настолько реальный, что, казалось, под его тяжестью можно было согнуться. В голове возникла шальная мысль попроситься с ним в поездку, переиграть все и остаться с родителями. У меня заколотилось сердце. Я молчала, застенчиво пряча руки в карманах, и тогда отец мягко взял меня за запястье и вложил в ладонь несколько свернутых бумажек.
-Это на первое время, - смущенно улыбаясь пояснил он, - может, захочешь на рынок сходить, или подружек угостить, или еще что-то… Только сразу не трать, ладно? Мы с мамой будем тебе присылать немножко, но мало ли что.
Я кивнула и, неуклюже смяв деньги, положила их в карман. Отец еще некоторое время стоял рядом, вглядываясь в мое лицо, потом потрепал меня по волосам.
- Ты учись хорошо, постарайся… И… ты же не думаешь, что мы тебя бросаем, нет?
Я торопливо замотала головой.
- Ну и молодец, - он замялся, пытаясь припомнить, все ли сказал, и, наконец, взмахнув рукой, подошел к машине и начал возиться с ключами. Еще через минуту раздался шум двигателя, и отцовский автомобиль покатил по неровному гравию, направляясь к выездной дороге. На площадке перед гимназией остался стоять мой старый чемодан на колесиках, тот самый, с которым я ездила на экскурсию в Питер. Я помедлила несколько секунд, а потом подошла к нему и, ухватив за ручку, потащила к крыльцу. Иван Семенович искоса наблюдал за мной, стряхивая пепел в густую траву.
- Мне… - начала я и запнулась.
Он задумчиво взглянул на меня и, порывшись в кармане, протянул мне ту самую игрушку, которая так понравилась мне поначалу. Я разжала ладонь… Это была вещица странной формы, больше всего похожая на старую катушку с привязанной к ней резинкой. Я взяла резинку за кончик и сбросила игрушку с ладони. Завертевшись, та полетела на землю, но, внезапно остановилась в воздухе, дернулась и начала подниматься обратно.
- Ух ты, - выдохнула я.
- Это йо-йо, - пояснил мой собеседник, - замечательная вещь. Демонстрирует физические законы, маятник Максвела… ты про него знаешь? Ты любишь физику?
Я покачала головой, накручивая резинку на палец.
- А, ну да, конечно – расстроился Иван Семенович, - вы же тут все гуманитарочки, откуда вам знать. Понравилась? Хочешь такую? – допытывался он у меня.
Покраснев, я кивнула. Родители не разрешали принимать чужих подарков, но удержаться было выше человеческих возможностей.
- Тогда бери, - великодушно разрешил старик, - я ее держал, чтобы покрутить, но к ней так привязываешься… Увидит кто – засмеют, скажут, совсем из ума выжил.
Я недоверчиво взглянула на него, но, получив йо-йо, не стала убирать ее в карман или сумку, а так и держала в мокрой от волнения ладони… От тепла пластик нагрелся – я сжимала подарок в кулаке, словно только он мог меня успокоить. Чемодан с моими вещами стоял рядом, как брошенный обломок кораблекрушения – и, придерживая его ногой, чтоб не шатался, я сомневалась, надо ли втащить его наверх по ступенькам или оставить на земле.
- Ну, - бодро сказал Иван Семенович, щелчком отправив окурок в траву, - теперь, когда мы разобрались с главным, - здесь он подмигнул, - надо тебя отправить к комендантше. Ты уже была в пансионе?
- Да, мне его показывали…
- Вот как, - изумился он, - А кто? Анна Васильевна, наверное?
- Моя подруга, ее Кристиной зовут. Мы хотели пройти внутрь, но меня не пустили.
- Да, - сочувственно вздохнул старик, - тут порядки строгие. А все-таки лучше, чем если бы всякие тут шатались… Я до этого сторожем в одной школе работал, ой, милая Анечка, хорошо, что ты не знаешь, кого только оттуда гонять не приходилось… Страшно подумать, по вечерам парочки ходили, а утром первоклашек выводят гулять – а на дорожках шприцы валяются! Ну куда это годится? Про всяких ненормальных я уже молчу. Повадился к нам один такой ходить – ребятишки помладше жаловались, что подкарауливает у ворот, а потом идет рядом, не трогает, только всякие гадости тихо-тихо говорит, даже повторять не буду.
Он сплюнул с видом крайнего возмущения.
- А с малышей что взять? Даже те, кто посмелей, только друзьям рассказывали, не родителям, а остальные молчали, как будто им рты позашивали. Я их даже ругать за это не могу – перепуганные все жутко были. Потом одна из мамаш услышала, что этот тип ребенку рассказывает – ну и началась заваруха. Вызываем милицию, я лично этого молодчика держал – а толку ноль. Состава преступления нет, видишь ли! Я им говорю: «Так когда состав будет, поздно станет!» А они руками разводят… Но я тебе скажу, Анечка, я лично одного содатика бывшего, в сторону отвел и побеседовал. Тот хорошим парнем оказался: когда отвели они этого дурика подальше, врезал ему пару раз от души и пригрозил, что если еще раз о нем услышит – добавка посильнее будет. Так что ты думаешь? Месяца два о нем ни слуху, ни духу – а потом опять заявился. Вот что делать с такими, ты мне скажи? Совсем мозги набекрень… Ладно, - внезапно прервал себя он, - я тут болтать еще долго могу, а ты, небось, не обедала?
Я помотала головой.
- Так я и думал, - проворчал мой новый знакомый, - а я-то, старый пень, заговорился. А ну, пошли!
Он подхватил мой чемодан так легко, как будто тот был набит пенопластом и, неодобрительно цокнув языком, подправил заедавшую молнию. Покончив с этим, он широким шагом направился к пансиону. Мне пришлось ускорить шаг – догнать старика оказалось на удивление трудно – его фигура уже виднелась рядом с кованной оградой парка. Наконец, я подбежала к нему и зашагала рядом, стараясь не отставать. Дорога вела все дальше от учебного корпуса, но и тут и там нам попадались гимназистки, которые доставали из сумок и рюкзаков бутерброды и пакетики с соком. Достав это немудреное угощение, они усаживались прямо на траву, высоко поддернув юбки, чтобы не запачкать их пылью. Непрерывный гам доносился из всех закоулков парка – то монотонная зубрежка правил, то высокий и громкий смех нескольких заводил, то тихое перешептывание двух подружек. Иван Семенович рассеянно поглядывал по сторонам, словно не замечая ничего вокруг. Внезапно он схватил за плечо какую-то невысокую девочку с такими острыми чертами лица, будто их вырезали ножом.
- Так, Евангелина, - сказал он негромко, - а ну, выкладывай.
Девочка поморщилась, но, глядя в лицо старика, все же переспросила:
- Что?
- Если я назову, - не повышая голоса, ответил старик, - то мне придется повторить это в кабинете директора. Ты меня поняла? Доставай сигареты, я видел, что ты их спрятала.
Евангелина, вздохнув, расстегнула рюкзак и, пошарив на дне, вытянула оттуда белую пачку.
- Считай, отделалась предупреждением, - заметил Иван Семенович, с некоторым сожалением комкая пачку и вытряхивая остатки в мусорку, - и учти, еще раз замечу, как ты Юляшу учишь курить, ты у меня вызовом родителей не обойдешься. Ясно излагаю?
- Ясно, - угрюмо ответила ученица.
Судя по виду, Иван Семенович хотел сказать еще что-то, но сдержался и, поманив меня рукой, двинулся дальше. Двигаясь вприпрыжку, чтобы не потерять его из виду, я все же услышала, как он раздраженно бормочет что-то себе под нос.
- Эта Ева – сущая оторва! - в сердцах высказался он наконец, - мало того, что сама свое здоровье гробит, так еще и младшеклассниц на это подбивает. Нет уж, если еще раз такое повторится, доложу наставницам, и пусть разбираются!
Заметив, что я непонимающе смотрю на него, он остановился и попробовал объяснить:
- Я, конечно, мог бы на нее сразу «настучать», как вы, молодежь, говорите, но что толку будет? Во-первых, если уж честно говорить, - подмигнул он мне, - у меня и полномочий нет ее наказывать. Я сторож только – а замечания делать – это дело воспитательниц. Ну, все-таки стараюсь приглядывать…
Он пожал плечами и осторожно обошел трех девочек, затеявших спор прямо на дороге. Я не смогла вовремя затормозить и, споткнувшись, налетела на одну из них. Гимназистка возмущенно фыркнула и, не слушая моих сбивчивых извинений, отвернулась. Зато другая, помладше, за ее спиной скорчила мне рожу и хитровато улыбнулась. Я улыбнулась в ответ и помахала ей рукой, прежде чем проследовать за своим провожатым, который уже остановился в дверях пансиона и теперь терпеливо ожидал,когда я подойду ближе.
Мы вошли в прохладный, полутемный зал, облицованный деревянными панелями. Неподалеку от входа была раздевалка, которая сейчас пустовала – около вешалок не было никого, а на крючках не висело ни плащей, ни сумок. Проходя мимо зеркала, я заглянула в него – и сконфуженно отметила горящие щеки и перепуганные глаза. Если такой меня увидели те девчонки – неудивительно, что я им не очень-то приглянулась – кто захочет общаться с такой трусихой?! Я выпрямила плечи и постаралась смотреть не под ноги, а прямо, но с предательским румянцем ничего нельзя было поделать – я чувствовала, как он заливает все лицо… К счастью, по пути к комендантше нас почти никто не видел – пансион пустовал: гимназистки во время обеденного перерыва предпочитали гулять на улице, а не торчать в угрюмом и холодном помещении, где было полно смотрительниц.
У стойки нас ждала миловидная женщина лет 30-ти – она весело взглянула на меня и, не дожидаясь представления, воскликнула:
- Ага, ты, должно быть, Ирина?
-Я Аня, - сказала я, оглядываясь, - Миронова. Отец должен был позвонить…
Ничуть не смутившись, комендантша сверилась со списком и, вычеркнув в нем одну из строчек, протянула мне документы на роспись.
- А это еще зачем, - поинтересовался Иван Семенович, заглянув мне через плечо, - вроде, раньше не нужно было?
- С этого года вводится, - отдуваясь, пояснила женщина, - опять чего-то напридумывали. По мне, так подписи родителей достаточно: все равно эти соплячки ни за что заплатить не смогут… Но, вроде как, воспитывает характер. Мол, будут более ответственными… Ну, поглядим…
- Дело хорошее, - неуверенно заметил сторож и поставил на землю мой чемодан, молния которого вновь разъехалась, открывая взгляду несколько потрепанных книжек и новенькие чулки. Иван Семенович сокрушенно взглянул на свою ношу.
- Как думаешь, мы ничего по пути не выронили? – понизив голос, спросил он у меня.
- Ничего, я смотрела, - успокоила я его, больше думая о том, как меня примут на новом месте, чем о паре-тройке носков, которые могли выпасть из набитой сумки.
Смотрительница, громко шмыгая носом, залезла в ящик стола и достала оттуда старомодную печать поистине гигантских размеров. Этим устрашающим инструментом она поставила несколько оттисков на бумаге, и с формальностями было покончено. Иван Семенович тепло попрощался со мной ( добавив, что я могу заглядывать к нему в любое время – скажем, если сломается йо-йо), а затем комендантша вылезла из-за стола, чтобы показать мне комнату. Переходы по длинным коридорам и не менее длинным лестницам настолько меня запутали, что, когда мы подошли к нужной двери, я уже окончательно перестала понимать, где нахожусь. Не обращая внимания на мою растерянность, смотрительница весело гремела ключами, пытаясь открыть заедающий звонок. Наконец дверь распахнулась и я шагнула внутрь с чувством, что, как минимум, пересекаю экватор.
Комната, в которую меня ввела сопровождающая, отличалась от моей прежде всего размером – маленькая, узкая, она больше напоминала чуланчик, в который за ненадобностью втиснули две кровати, застеленные зелеными покрывалами, и тумбочку. Вдоль стены висела длинная деревянная полка – в самый раз для книжек. Больше всего мне понравилось окно – большое, похожее на балконную дверь и с широким подоконником, на котором стоял одинокий горшок с фиалками. Форточка была распахнута настежь, но, несмотря на это, в комнате ощущался сильный запах хлорки и еще чего-то, менее приятного. Обводя глазами новое жилье, я не заметила ни чужих вещей, ни учебников предполагаемой соседки. Похоже, помещение пустовало уже долгое время.
Дома я занимала место, где у прежних хозяев была библиотека, в небольшой нише. Там, где раньше находился один из шкафов с книгами, отец поставил для меня небольшую кровать, которую я полушутя обозвала "комодиком". Она была высокой, с трех сторон ее окружала решетка, а внизу располагались ящики с массивными ручками. Я складывала в них не только постельное белье, но и книги, и карандаши; запихивала туда ненужные вещи, если не было сил на уборку, а вскоре заметила, что между ящиком и задней стенкой кровати остается достаточно пространства, чтобы засунуть туда тетрадку. Когда я впервые завела свой собственный дневник, то планировала записывать туда обо всем секретном, что со мной происходило – но ничего стоящего, что хотелось бы скрыть от других, со мной так и не случилось – и толстая тетрадка с белыми, нелинованными страницами так и оставалась пустой, лишь изредка пополняясь отрывками из любимых стихов и песен.
В Гимназию я старый дневник не привезла, и сейчас с беспокойством оглядывая комнату, которую мне выделили, я об этом пожалела. Хотелось записать туда каждую мелочь. Это было новое место, где мне предстояло спать и проводить свободные часы, место, отведенное мне на целый год. Дома мне казалось, что я возненавижу его - я ведь даже в гостях не могла заснуть, чего уж говорить о малознакомом пансионе.
Я поделилась опасениями со смотрительницей, но опытная женщина, которая бойко и приветливо разводила перепуганных новичков по комнатам и давала бытовые советы, даже не обратила на меня внимания.
- Так все говорят, - отмахнулась она от моих переживаний, - а на следующий день их отсюда уже не выгонишь. Тебе еще повезло, глупая! С тобой должна была одна девчонка жить, из Польши, кажется. Мы тут все приготовили, а потом ее родители передумали. Так что семестр, как минимум, одна жить будешь и приглашать сможешь в гости, кого захочешь.
- Девочек? - полюбопытствовала я.
На секунду смотрительница опешила, но потом громко расхохоталась.
- А ты, я гляжу, не промах! Да, подружек своих из Гимназии. Если у тебя есть мальчик, будете встречаться на прогулках: мужчин на территорию не пропускают и правильно делают. Скажу тебе по секрету, станешь постарше, мечтать будешь о таком месте, где их не видать. Ладно, об этом тебе еще рано. Так, что еще? Ну, мыло, туалетная бумага...это все приносить будут, тут есть обслуга. А об остальном придется позаботиться самой, если грязью зарасти не хочешь. Понадобятся тряпки, средства всякие, спросишь у меня, они в подсобке. Раз в месяц где-то проверяют, как вы тут обходитесь. Предупреждают заранее, и все разом начинают чистоту наводить: швабр не хватает, ничего не хватает...
Я пожала плечами.
- А если не наводить?
- Самой противно будет, честно говоря, - рассмеялась провожатая, - Ну, родителям, наверное, напишут. Если поломаешь что-то или окно, скажем, разобьешь - выговор объявят. Штука неприятная, к директору отведут, он тебе будет долго мозги полоскать. Не советую!
Еще кое о чем предупрежу, все равно тебе другие девчонки скажут: когда проверка идет, тогда комнаты...ну...шмонают. Не то, чтобы обыскивают, - поправилась она, увидев мое лицо, - но в тумбочку, наверное, заглянут, шкаф осмотрят. Вещи трогать не будут, но если ты куришь, лучше на такие дни сигаретами не запасайся. На территории этой дрянью баловаться не стоит, всех засекают, даже поумнее тебя.
- Я не курю, - возразила я.
Смотрительница звучно шмыгнула носом.
- А я вот столько раз бросала, не получается и все тут, - пожаловалась она, - так что лучше и не начинай. Вроде, обо всем рассказала, на всякий случай, мой телефон над кроватью приколот. Если что не так, плохо стало или, не дай Боже, пожар устроила - первым делом звони мне. Это понятно?
- Еще бы, - кивнула я.
- Ну, тогда все нормально. Вещи раскладывай, осматривайся. За ужином с девчонками познакомишься, они у нас хорошие. Ужин в шесть, дорогу спросишь, если что…
Продолжая что-то бормотать, она вышла из комнаты и аккуратно притворила за собой дверь. Я стояла и оглядывалась вокруг, голова кружилась из-за дальней дороги. Из открытого окна дуло, пришлось дойти до форточки и захлопнуть ее. Сквозняк не прекратился, но в комнатке стало теплее. Подхватив чемодан, я плюхнула его на кровать и начала разбирать вещи. Как я и подозревала, кое-какие мелочи все же выпали, и я никак не могла припомнить, успела ли я захватить из дома дезодорант.
- Эй, к тебе можно?
Голос показался мне знакомым. Я обернулась и увидела, что в дверном проеме показалась хитрющая мордочка Крис. Крис стояла, прислонившись к дверному косяку и, почесывая комариный укус на плече, с любопытством разглядывала мою комнату.
- Я так и знала, что тебе самый душный угол дадут! – сердито хмыкнула она и ударила кулаком по двери, - надо было с тобой пойти, я бы уговорила… Я не знала, что ты сегодня приедешь, ты почему не позвонила?
- Ты мне свой телефон не дала, - растерянно промямлила я.
- Да? - недоверчиво переспросила Крис.
-Да!
- Голова дырявая, - расстроилась Крис и, громко хлопнув дверью, направилась к кровати. Не позаботившись о том, чтобы скинуть босоножки, она улеглась на покрывало и потрепала меня по плечу.
- Теперь уже поздно договариваться, - сокрушенно сказала она, - тебя уже в список внесли. Жалко, я давно уже хотела с кем-нибудь соседкой поменяться! Эта Зайцева меня уже достала – вечно жалуется, что я ей спать мешаю. Вот пусть и храпела бы здесь – а мы бы вместе поселились! Было бы весело.
- Не думаю, - заметила я, - я спать тоже люблю, между прочим. Чем ты ей мешала?
- Из комнаты выходила, - неохотно сказала Крис.
- И все?
- А ты что думала? У нас это запрещено, между прочим. После того, как отбой прозвучит, в коридоре никого не должно быть. Разве что в туалет, на пять минут, - она презрительно фыркнула, - чуть ли не под ручку с дежурной.
- А ей-то это чем мешало?
- Да трусиха она попросту, - бросила Крис, - все боялась, что ее накажут за мои прогулки. Как это у нас называется? Коллективная ответственность! Вот она и стучала дежурной почти каждый раз со всей ответственностью! У, подлиза…
- Тебя наказывали? – поинтересовалась я.
- Да ну их, как они накажут? Они нас даже сладкого лишить не могут, а от уроков отстранять – себе дороже, тут же родители набегут: «Ах-ах, мы оплатили учебу наших деточек, а вы их лишаете этой возможности…» Ты же понимаешь, здесь такие девчонки учатся – у кого-то родители в политике, у кого-то столько связей, что с ними лучше не связываться… Я с одной заразой, помню, подралась – оказалась внучкой нашего мэра. Отец, когда ему письмо пришло, аж поседел весь.
Крис помрачнела.
- В общем, - после некоторой запинки продолжила она, - единственное, что им остается, это беседовать с нарушительницами. И вот этого, честно скажу, никому не пожелаю. Потому что за дело берется Святая Тереза, а она умеет пропесочить так, что мало не покажется. Еще, бывает, пишут письма родителям – но те их не читают, как правило. Черт, у большинства предков есть дела поважнее – они такими деньгами ворочают, что всякие забавы дочек их не сильно волнуют. Подкинут пару тысяч на штраф, делов-то... Но так везет только «шлепкам», конечно. Девчонки из пансиона ведут себя осторожней – им вылететь ничего не стоит.
- Что-то не видно, что ты осторожничаешь, - съехидничала я.
- Главное, не подставляться, - заметила Крис, - если бы не эта Зайцева, все было бы отлично. А так пришлось уверять дежурную, что у меня астма, а воздух в коридоре чище… Пришлось даже ингалятор купить. Хорошая вещь, кстати. Я еще не придумала, подо что его приспособить.
Потянувшись, она вскочила с кровати и скептически оглядела мое нехитрое барахло. Книжки ненадолго привлекли ее внимание, но, прочитав названия, она разочарованно вздохнула.
- Фэнтези? Фантастика? И ты это читаешь?
- Да, а что тут такого?
- Да ведь это же нудятина!
- Смотря что, - возмутилась я, - я Бредбери очень люблю!
Крис аккуратно раскрыла книжку, и, придерживая листы локтем, начала читать нараспев:
- Были они смуглые и золотоглазые…
- Прекрати, - огрызнулась я, отобрав у нее томик, - не смешно!
- А по-моему забавно!
- Ведешь себя как…
-Как кто?
- Да были такие девчонки, в моей бывшей школе! Нифига не знали, на уроках вечно ныли: «Дай списать, дай…» Зато как из школы выйдут – сразу смелые такие! Сумки вырывают, учебники рвут. Что, тебе тоже это нравится?
-Неправда!
- А что, ты лучше, думаешь? Я эти книги люблю, ясно тебе?
- Ясно, чего уж там, - неожиданно миролюбиво ответила Крис и, засмеявшись, повалила меня на кровать.
-Э-э, ты чего?
- Щекотки боишься?
-Нет!
- Поверить или проверить?
Я отбивалась как могла, но Крис оказалась сильнее и, прижав меня к матрасу, несколько минут увлеченно щекотала. Когда на мои крики и сдавленное хихиканье прибежала перепуганная дежурная, то, заметив, что мы веселимся, она с облегчением вздохнула.
- Потише, девочки!
- Ты слышишь, Аня? - невозмутимо обернулась ко мне Крис и, оправляя одежду, поднялась с кровати, - Чего ты кричишь? Говорят же тебе: потише надо. Вот молчи и терпи.
Я весело рассмеялась. Секундная обида из-за книжек быстро забылась, тем более что Крис начала мне потихоньку нравиться своей бесшабашностью. Долго сердиться на нее было невозможно: в ее устах даже самые резкие слова обретали какой-то двойственный смысл: то ли она и впрямь хотела тебя уколоть, то ли просто наблюдала за реакцией? Если же ее слова и впрямь ранили человека, Крис всегда находила в себе силы извиниться. В чем-то она, конечно, была шутом – комедиантом при королевском дворе, с нее нечего было взять – такова уж была ее натура: по-детски жестокая, но всегда чистосердечная.
Дежурная с улыбкой наблюдала за нашей возней, после чего постучала по часам.
-Эй, а вы на ужин не опоздаете? Он, между прочим, уже шесть минут как идет.
Вот влипли! – выдохнула Крис и, схватив меня за руку, потащила куда-то по длинному коридору, в котором не было ни единого окна, потом свернула на небольшую лесенку и, пробежав по дощатому полу какой-то подсобки, вывела меня в столовую.
Там уже сидели все: гимназистки за двумя длинными столами: старшие классы отдельно от младших, и, в стороне от них, близ входа в столовую, учителя. В зале было шумно, болтовня гимназисток смешивалась со звоном посуды на кухне, скрипом стульев и негромким покашливанием пожилой учительницы (как мне после поведала Крис, слегка тронутой преподавательницы географии). Невысокая и на удивление худенькая повариха раскладывала по тарелкам картошку и щедро добавляла в нее мясной подливки.
- Так, - прошептала Крис, - сейчас, как пройдем влево, усаживайся на первый свободный стул и, главное, не смотри ни на кого. Авось, не заметят.
Я кивнула, и мы начали осторожно пробираться вдоль стены, всем своим видом показывая, что встали из-за стола буквально на минуточку и сейчас уже возвращаемся на свои места. Это оказалось не так-то легко: Донна Анна пристальным взглядом обводила опоздавших к ужину гимназисток (их оказалось всего-то три девочки, не считая нас) и тихим, но ясным голосом делала выговор провинившимся. Конечно, она заметила и нас; уже хотела подняться и подозвать к себе Крис, но почему-то передумала и тяжело опустилась в свое кресло, словно грузный гриф, упустивший добычу. Мы воспользовались этим и проскользнули за один стол, поджав ноги под шершавые, облезлые стулья.
- На углу не сидят, - сонным голосом заметила наша соседка, нехотя возя вилкой по картофельному пюре.
- Что, прости?
- Не сидите на углу, потом замуж не выйдете, - повторила она и, заметив наше недоумение, пояснила, - примета такая. Не верите? Зря.
Чтобы сделать ей приятное, мы чуть сдвинули стулья и уселись поближе к ней.
- Вот это правильно, - одобрила девочка и, протянув мне руку, представилась, - я Нина.
- Ее Аней зовут, - сказала Крис, кивнув в мою сторону, - она новенькая.
- Не торопись ты так, - поморщилась Нина, - что у нее, языка нет? Ты не позволяй Крис командовать, а то она быстро тебя к ногтю прижмет, - обратилась она ко мне, - и не смущайся, одергивай ее, если что. Не бойся, не обидится.
Крис пробурчала что-то неразборчивое, но, в целом, не очень возмутилась.
- Ну, так как тебя зовут? – не обращая внимания на Крис, повторила Нина, - я не расслышала, извини.
- Аня.
- Хорошее имя, только распространенное очень, - заметила она, - у нас в классе целых шесть Ань, ну куда это годится? Чтобы путаницы не было, учителя к нам по фамилиям обращаются, а я этого терпеть не могу.
- Бултынова Нина, к доске, - сказала Крис ехиднейшим голосом.
Нина ничего не ответила, лишь снисходительно посмотрела на Крис, как смотрят на ребенка-шалопая, проказливого, но безмерно обаятельного. Снова ковырнула вилкой пюре и отодвинула тарелку, не притронувшись к еде.
- Аппетита нет? – озабоченно поинтересовалась Крис.
Нина грустно покачала головой и налила себе воды из графина.
- Ну, в каком ты классе будешь? – перевела она разговор на меня.
- В моем, - снова встряла Крис, - а как же иначе?
Нина усмехнулась.
- И когда ты все успеваешь, постреленок? – неожиданно ласково сказала она, - К кому обратилась хоть?
- К секретарше, а она директора уговорит.
- Да ладно?
- Хочешь поспорить?
- Нет уж, - покачала головой Нина, - поверю на слово. И, конечно, опять никого не предупредила, даже Аню… Вот скажи? – обратилась она ко мне, - она тебя хоть спросила, хочется тебе с ней учиться?
Я замешкалась, не зная, что ответить.
- Вот в этом вся Крис, - с неясным удовлетворением заключила Нина, откидываясь на спинку стула, - творит, что захочет, и никто ей не указ. Стыдно-то как…
- Ладно-ладно, заклевали, - пробормотала та.
Апельсиновый рынок
© Copyright: Маленькая Лапка, 2009
Свидетельство о публикации №209050600011
Свидетельство о публикации №209050600011
Рецензии