Бесцветное. Глава 2. На месте

Бесцветное. Глава 2.
На месте.

    Двери. Они из стекла, словно из хрусталя, словно из заледеневшей воды, играют гранями на бликах бесцветного солнца. Кажется, будто стекло вот-вот растает и журчащими потоками потечёт по земле, превращаясь вновь в морозный хрусталь льда на холоде.
    Движение руки вперёд и обратно, и двери отворяются, маня переступить порог и раскрыть нечто доселе неведомое, они говорят, звеня прозрачностью, как бриллиант: "Один шаг, всего один шаг - и ты уже в другом мире. Ты не там, где стоял мгновение назад, мы закроемся за тобой, и мир за спиной не сможет преследовать тебя дальше".
    Гельберт смотрит вперёд красными глазами, он не чувствует красоты ледяной двери, не слышит вибрирующего шёпота её стёкол. Он уже давно видит всё это и знает, что дальше... Он смотрит в холл, холодным взглядом размеряя все предметы его обустройства, что он делает каждый раз. Всё ли на месте? Всё должно быть на месте. Это неизбежно - Гельберт тут один. В его глазах стальные льдышки, обжигающие и тающие. Он переступает порог дверей, чтобы оказаться там, куда шёл в такую рань под белоснежной вьюгой.
    Но нет, это не последний барьер. Теперь он в небольшом помещеньице между двумя дверьми - той, которая ведёт с улицы или на улицу, и той, которая ведёт уже в здание. Тут не так холодно и снег не липнет в глазах, заставляя капельки бежать по морщинистым щекам. Тут пар не возносится, выдыхаемый лёгкими, вверх, как загрязняющие небо газы, выбрасываемые трубами фабрик, и не затмевает глаза, как сигаретный дым.
    Ещё одна дверь распахнута, и Гельберт делает ещё шаг вперёд и оказывается в холле, и уже можно сказать официально, на первом этаже здания. В лицо ударяет поток тепла и духоты, уже не так легко дышится как на улице, несмотря на мороз, там был свежайший воздух. Здесь же воздух спёрт как в глубине пещеры и душен, словно ты не дышишь, а пытаешься вдохнуть, и тебе в горло залетает нечто тяжёлое и тёплое. И он вспотел.
    Он скинул пальто на скамейку, стоявшую вдоль стены, и сверху бросил кепу. Холл был квадратным небольшим залом, из которого на улицу вели две двери, стоящие друг за другом, а дальше, на лестницу и в коридорчик первого этажа, вёл небольшой прямоугольный проход на треть противоположной от дверей на улицу стены. Над ним, поскрипывая, качалась старая лампа накаливания. Она поскрипывала как старый матрас и излучала совсем немного рыжего, грязно-жёлтого света. Он освещал небольшое пространство то на лестнице, то в холле, перекочёвывая то на одну сторону, то на другую. Освещённый воздух приобретал эффект серпия. Как раз такой, какой должен быть приукрашенный серый цвет.
    Гельберт пошёл поскорее на лестницу, на первом этаже ему ничего сейчас не нужно было, он был давно заброшен. Вот он проходит эту своеобразную прямоугольную арку, над головой забавно покачивается лампочка. Черты лица вдруг то окрашиваются, то опять обесцвечиваются. Когда свет падает на него, он становится по-настоящему живым, и опять свет уходит, и опять он становится как картинкой, бесцветной и мёртвой, на листе обычной бумаги. Но глаза его не оживают даже когда их мельком касался грязный свет лампочки.
    Несколько шагов по лестнице. Лестница ещё в хорошем состоянии, края ступенек почти не осыпались от старости, сами ступеньки сохраняют архитектуру слегка скользкого полированного камня. Чем выше он поднимается, тем холоднее вновь становится воздух. "Опять открыли окна, - заключает Гельберт. - Вчера наверно". Дальше площадка между этажами, куда приводит первая лестница. От площадки отходят вверх по бокам от первой лестницы ещё две. Они ведут на второй этаж. Гельберт быстро преодолевает весь путь.
    Но ему нужно на третий. Для начала он идёт в концы коридоров и закрывает распахнутые и впускающие леденящий воздух окна, теплее не становится - холод не столь из окон, сколько из сердца.
    Гельберт идёт дальше. Ступенька раз, ступенька два, ступенька три... И так до третьего этажа. Лестница идёт вверх, как изогнутая змея, имея всего два пролёта: между первым и вторым и между вторым и третьим этажами. На самом верху совсем холодно, почти как на улице. Его трясёт, но вещи остались внизу и укутаться уже нечем и вниз идти не полагается. Помещение настолько выхолодилось, что кажется, будто ты не поднялся на третий этаж, а забрался на скалу, где наверху ледяная шапка. Неконтролируемые приступы дрожи, воздух продувает лёгкие и всю кожу по пути к ним насквозь, оставляя обледенённые кристаллы льда во всём теле. Началась работа.

    Гельберт запирает все окна в концах коридора третьего этажа. Коридор этот небольшой, серый, цветов не видно. Посередине него стоят квадратные колонны, испещрённые то ли загадочными орнаментами, то ли дырами, оставленными временем. Потолок здесь высокий, примерно в три человеческих роста. В концах и по бокам лестниц двустворчатые окна с белоснежными прозрачными стёклами, через которые отлично видно всё за пределами здания. Воздух холодный, пар идёт изо рта. В стенах множество дверей.
    Гельберт облокотился на подоконник у правого окна рядом с лестницей и скрестил руки на груди. Он готовился к скуке и тоске, которая будет сопровождать его теперь весь день. Он стал ждать. Рядом висели часы, как будто их подвесил изощрённый палач, желающий мук ожидающему начала. Стрелки ощутимо во вселенской тишине тикали и кликали.
    Вдруг часов не стало слышно из-за зловещего скрипа дверей. Они все открылись разом, из них забил разных цветов свет и в таком сочетании всех цветом он смог заполнить эту массу серого и налить красками мир на третьем этаже. Лишь это появление цвета, способность видеть жизнь в её истинном свете, было хорошим для Гельберта.
    Междумирье, коим являлась эта заброшенная школа, начало функционировать. Из раскрытых дверей начали выходить духи, призраки, домоны, инопланетяне, странноватые люди, вообще какие-то непонятные существа. Дело в том, что эти двери вели в разные миры, а в междумирье из каждого мира вело депо междумировых путешествий, которое было в каждом мире и через которое собственно существа попадали сюда и проходили через эти двери. Эта заброшенная школа была как бы мостом между мирами, через который существа из одной реальности, времени, пространства, измерения, планеты, чего угодно, могли попадать в другое.
    Из дверей бил цвет всевозможных жизнерадостных цветов, потому что оттуда шли существа счастливые, успешные и желающие приятного будущего себе. Оттуда вываливали весь день разные существа, некоторые сразу шли в другую дверь быстро, некоторые читая газету, некоторые задумчиво и медлительно, некоторые оставались ненадолго в коридоре и общались друг с другом. Кто-то встречал друзей, кто-то - знакомых, жизнь кипела. В этом мире красок и жизни только один Гельберт, служивший тут сторожем, был сер, и глаза его были красны.
    Все эти люди, проходили мимо, разговаривали, радовались, от них веяло энергией. Но это всё никак не относилось и не отражалось на Гельберте. Он стоял словно памятник, словно один тут и был и никому не был нужен. Лишь изредка его спрашивали, куда ведёт та или иная дверь, он всё знал, и вроде не было в голосе неуважения и пренебрежения, но слова были словно сказаны машине и ответ получался словно от машины. Гельберт смотрел грустно, и одиночество горело в его глазах серым тусклым тухнущим огнём. Удивительное дело, как можно оставаться одиноким, когда вокруг столько жизни, других людей.
    Гельберт смотрел вдаль сковозь всех, сквозь жизнь, он потерял надежду на свою жизнь, а что ему до них, они живут своими, им до него нет дела и ему до них. А у него нет жизни, и никак не может он воспринять энергию первозданного яркого света, излучаемого кропотливо семенами жизни. Ничего более не имело значения. Надо было сегодня просто дотерпеть до конца, лишь выдержать всё это живое вокруг, принять в очередной раз, что оно не может стать твоим, и потом вернуться со своего поста домой и отдохнуть от всего этого.

    День подходил к концу. Переходящих становилось с каждой минутой меньше, всё говорило о том, что скоро закончит действовать междумирье и Гельберту можно будет уйти из терзающего места.
    Воздух становился стальным и словно оседал на полу, ноги даже в ботинках обжигал и бил градинами металла. Захлопнулась последняя дверь, всё стало серым, теперь это был его мир. Теперь тут его ничего не потревожит и можно уходить.
    Гельберт спустился вниз, на первый этаж. Лампочка в проходе несколько раз осветила его пасмурневшее, как свинцом тучи, лицо. Он одел кепу и пальто, закутался посильнее лицом в воротник и направился к дверям. Прочь из этого места, прочь, прочь...