Бесцветное. Глава 5. Друг, вернулся

Бесцветное. Глава 5.
        Друг, вернулся.

    Гельберт повернулся к котельной спиной. Пока он находился в котельной, время пролетело незаметно и много. Уже была глубочайшая ночь, чуть ли не близившаяся к началу утра. "Надо поспать, надо поспать несмотря ни на что!" - думал он. Ведь если не выспаться, то как он выдержит, и без того терзаемый ночными кошмарами, ещё один день в своём междумирье, в своей сторожевой будке?
    И шаг Гельберта направился домой, оставляя в сугробах снега глубокие следы, кромки которых то и дело обваливались, стоило ему сделать очередной шаг, а на месте следа оголялся серый, прозрачный, чистейший лёд, который словно янтарь хранил в себе то время и пространство, дух которого вбирала каждая капелька, летящая с небес в виде снега, или каждая капелька, которая проделала долгий путь по земле ручейком, чтобы превратиться в этот лёд.
    Прежний мир как-то незаметно стал изменяться в последнее время. Снега не было, словно его убрала рука маэстро, творящего всё это, всё что в этом произведении таится. Бесцветное вокруг, охватывающее всё, словно некая чума сущего, чума на душу мира, после увиденного света не казалось таким мрачным и безнадёжным. Живой лай собачонки возбудил стремление в Гельберте. Да, именно стремление...
    Двор, коий освещается луной, точнее освещался бы, будь она на своём посту, но нет же, тучи так сильны - они закрыли своей пеленой, чёрной и невидной в темени ночи, луну и звёзды - небесные спутники ночи, пал под ноги Гельберту. Затем пыльный подъезд, где отколупывалась старая пересохшая краска. И наконец дом.Как же холодно - ночь и ветер уже выморозили здесь всё. Гельберт, глупый Гельберт: он не закрыл окна, когда уходил, он совсем не думал, что вернётся ни с чем. Он думал, хотел, чтобы всё было как прежде. Чтобы его ничто не тревожило, чтобы перемены, которых боится любой человек и боялся и он, не сотрясали его бесцветный мир.
    Гельберт скинул шапку на тумбочку, стоявшую на покрытом трещинами, замазанном целыми ареалами грязи и пыли паркете. Волосы словно дыбом встали, в самих корнях почувствовалась дрожь, ведь такой резкий контраст: под кепой тепло, а без неё - холод. Стянул с себя всю одежду, чтобы лечь как всегда, чтобы не менять традиций, ведь поменяй традиции - и придётся признать, что сменились условия мира. Полуголый он лёг на прохладную простыню на диван и дрожа натянул одеяло, бывшее без пододеяльника и поэтому сначала обжёгшее железным морозом, как бы сковывающим. Одеяло со временем согрелось.
    Гельберт укрылся с головой. В комнате не стало тепло после его возвращения из ночного мира, из красной краски котельной. Он слышал через одеяло, как ветер свистит, гоняя по комнате между стен. Ноги вылезали из-под одеяла, поэтому пришлось чуть-чуть согнуться. Глаза закрылись. Вдруг вымораживающий вой ветра превратился в убаюкивающий приятный отзвук природы, бушующей зимы за окном. Он заснул, даже сам не заметил как.

    Белый туман вокруг стоит кольцом. Вокруг всё белое, с белых небес на тебя льётся сверкающий искорками водопад утренней росы. А ты, Гельберт, лежишь в этом пространстве, словно левитируя над бездной белизны в пространстве, и смотришь вверх.

    Каскады каких-то горящих камней, плавящихся искорок, больших огненных шаров, там вверху они носятся туда-сюда, врезаются друг в друга, разбиваются, взрываются, распадаются, метеоры ведут какую-то свою бурную жизнедеятельность.
    Ощущение пленённости здесь на земле сковывает, кажется, что в этой сверкающей белизне внизу, такой плоской и яркой, совсем нет ничего.
    Желание оторваться от монотонного пространства и подняться туда, наверх, куда смотрят глаза Гельберта, рвётся из груди, но и двинуть пальцем нельзя.
    Зачем весь этот маленький мирок, как клетка притягивающий всю жизнь, сотворённый ради пряток? Но от истины не спрятаться, и жизнь когда-нибудь начинает тянуть к себе как магнитом.
    Горящие булыжники, носящиеся перед глазами... некоторые из них меркнут и гаснут прямо на глазах и в глазах, становясь, словно погибший человек цвета, холодными, и замедляясь.
    Сейчас же чёрные дыры, вихрящиеся словно водовороты безграничности, поглощают эти небесные тела, погибшие и ни на что более не годные, чтобы удовлетворить свою вечную жажду поглощать всё новые и новые души и продолжать вертеться.
    Фиолетовая, словно слегка, чернота космоса, этот далёкий неизведанный и полный красок, несмотря на свою вакуумную черноту мир. Его видит Гельберт.

    Вдруг твёрдый светящийся белый свет под тобой исчезает, и ты чувствуешь, что летишь туда, проваливаешься в бездну, вот уже всё вокруг тебя белое, и вверху и внизу. Мира фейерверков больше не видно.

    Гельберт проснулся, вскочив с кровати чуть ли не с криком, застывшим на губах, ещё не успевшим перерасти в громогласный звук. Прошло всего несколько часов. Дух, создавший этот мир, дух этого мира будил, как всегда по утрам, напоминал, что уже пора вставать и нельзя больше спать. Он делал это как вегда грубо и глубоко, во сне.
    Гельберт был весь потный, в глазах потрескавшиеся сосудики создавали ощущение разветвляющейся грибницы кровавых грибов, пьющих жизни соки. Лицо уставшее. А время, сколько время-то. Уже пора бежать, нет времени даже прийти в себя, даже умыться. Он быстро накинул одежду кое-как, сегодня было видно, что на улице нет сильного ветра и снега.
    Кепу он оставил сегодня дома валяться на тумбочке и быстро понёсся на свой тяжкий пост, в междумирье, мост между вселенными и измерениями. Сковывающего мороза уже не было, будто жар вырвался из котельной и отдал всё своё тепло внешнему миру, растворившись в царстве льда и вьюг, но сделав его более мягким и не таким бесцветным. Хотя всё было серо, как в чёрно-белом старом фильме с помехами.
    Весь путь в заброшенную школу он шёл словно ещё не проснувшись, в глубокой дрёме и в белом молочном тумане, что царил в голове. Открыл двери, оставил одежду на скамеечке, прошёл под лампой, она осветила его пару раз своим мутным светом, словно солнце из-за свинцовых облаков. Такой свет, кловно болотный, он не радовал, а наоборот приносил в серый мир отвращение.
    Вот Гельберт подошёл к окну, которое открывало вид на его путь сюда, и посмотрел. Этот путь был прямен и не ветвист, но идти по нему каждый раз было словно новое приключение, столько мыслей, и все сухие и серые, сразу всё вспоминалось Гельберту. И становилось гнусно, хотелось изменить это, осознавая, что так невозможно жить и можно сойти с ума.
    Гельберт облокотился на подоконник, слегка присев на него, но так, что ноги доставали пола, в полуприседе, можно сказать. Двери отворились, из них повалил свет. И вновь разные существа и люди забегали и засуетились. Искали родственников, болтали, общались.
    И только Гельберт начал думать и вспоминать это чувство - одинокий среди множества людей, как вдруг... "Но это невозможно!" - воскликнул он. И это прозвучало не в голове, а вслух. Вслух! Впервые он не стал серым, и некая аура жизни, как вокруг всех других, засияла и вокруг него.
    Из одной двери, обрамлённой в кромку синего мерклого света, вышел его старый друг. Гельберт думал, что давно тот погиб. Но нет, он был здесь и был совсем недалеко. В своём обычном состоянии Гельберт пропустил бы его мимо, оставаясь в своём бесцветном. Но теперь же он подбежал так же резво, как бегали все остальные. Подбежал и посмотрел ему в глаза.
    "И правда живой!" - вырвалось у него от счастья. Да-да, Гельберт чувствовал это. Друг похлопал его по плечу щупальцем, ведь он был инопланетянином. Неким существом чуть ниже Гельберта, со слегка желеобразной кожей и четырьмя щупальцами вместо рук, тело плавно переходило в слегка яйцеобразную голову. Друг молвил: "Давай-ка вспомним старые дела..."