Дома тоже плачут

Что за бред?- спросит читатель. Как может плакать дом, когда он деревянный или каменный?
Он помнил себя еще в вековых соснах густого леса, в зеленых колючих иголках и множестве шишек. Он помнил как весной, когда в лесу еще лежал грязный и пожухлый снег, а заяц не успел сменить окрас и маячил серо-белым пятном, петляя между деревьев, пришли они. И звались они люди.
Осеняя себя двуперстным крестом, с именем Исуса на устах, они крепкими, добротными топорами, принялись рубить и ронять на землю  многолетние гиганты, пилить и снимать кору, готовить бревна. Строилась деревня. Деревья становились добротными пятистенками, срубленными в «лапу», особый способ скрепления стенок между собой.  Мудрые старцы с густыми бородами, благословляли на работу, более молодых  и сильных. Росли дома, строилась деревня. Чинно и спокойно.  В нашем доме, поселилась одна из семей, муж и жена, с кучкой босоногой ребятни, такой  же чинной и  не по - детски вдумчиво степенной, как  и их родители.
Дом помнил первую лютую зиму, когда под гулкий вой метели, изможденные и осунувшиеся, многие падали на стылый снег и уже не вставали. Голод. Он помнил как немногие уцелевшие, собрав нехитрый скарб, в спешке бежали.  Богохульники и слуги Диавола идут…шептались женщины, пока какой-нибудь мужчина с мрачным лицом не заставлял их замолчать. Ушли все, забрав собак и нескольких коров, ушли еще глубже в леса, валить такие же деревья и строить такие же дома, вдалеке от грешного мира. Уходили старообрядцы-блюстители истинной веры, оставшиеся после «Никоновского» раскола.  Бежали от властей, грехов мира и перемен. Но дом этого не знал. Ему было жаль ушедших,  их тепла, степенности и заботы.  Он стоял один в жутко-одинокой деревне, среди десятка таких же домов и пялился,  на темный и бескрайний лес, пустыми глазницами окон.
Но пришли другие. Реяли красные флаги и звучали лозунги. .. строили коммунизм. Степенность и чинность, сменилась живостью, задором и весельем. В доме разместилась изба-читальня.  Десятки, добротных полок, с сотней книг и щупленькая девушка библиотекарь, которую звали Любочкой.  Дому было приятно, он чувствовал свою значимость и даже немного задирал кровлю, как бы показывая своим соседям домам, вот, мол я какой ценный с книгами внутри.  Десяток лет, распаханные поля, ферма, первые трактора. Звалась деревня  весело и ярко  Добровка.
Было приятно и как то- тепло, от того что за грубо сколоченными столами, при первых лампочках, почему то названных лампочками какого- то « Ильича», сидели дети и подростки, шурша истрепанными листами книг.
Но все в одночасье рухнуло. Четкий голос диктора, со столба на деревенской площади, сообщил, что двадцать второго июня, Фашистская Германия, без объявления войны, вторглась на территорию СССР. И выходили на площадь мужчины, и строились в ряды и молча, уходили на запад. Беззаботность и веселье, сменила угрюмость и уныние. Читальня опустела. Санитаром на фронт ушла Любочка.  Пропадали в полях дети и женщины, и сутками вокруг дома крутились только стайки дворняг, с впалыми животами, заливисто лая и гоняясь, друг за дружкой.  Война. Страшное слово гуляло по деревне.  Уже осенью, когда в полях была убрана картошка,  а на деревьях еще висели красные, вобравшие в себя тепло летнего солнца яблоки, появились чужие. Серые мундиры, чужая гортанная речь, злоба и бездушие. Десяток женщин с детьми забившихся в угол, гулкие удары сапог по половицам , выстрелы, стены  и пол дома окрасило кровью. В деревне полыхал пожар. Горели почтенные пятистенки, хозяйственные постройки и сельский клуб. Было жутко и страшно, слушать вопли  заживо горевших .  Деревня сгорела вместе с жителями, дальше в глубь России ушли немцы. Но наш дом выжил, выжил один из многих домов, что сгорев, оставили после себя только закопченные кирпичи печей. Он выжил, но напоминанием  на стене и крыше, остались черные подпалины, того страшного пожара. Если бы на месте дома был человек, то лицо его украсили бы ожоги и шрамы, а душа окунулась бы в пучину скорби и печали.  Время неумолимо продолжало бег, зима сменяла осень, а лето весну, гарь зарастала…деревню уже никто не отстраивал. По ночам, когда лишь изголодавший волк воет на луну, да отрывисто бухает филин, дом стонал. Скрипела обветшалая и исхудавшая кровля, а полусгнившие стены ей вторили… Дом вспоминал свою жизнь, тех, кто нашел в нем приют и тепло, то чувство тепла и комфорта, которые заставляли его смыкать плотнее стены, не давая промозглому ветру, морозить тех, кто в нем находился. Он думал о добре и зле, о людях, их поступках и чувствах. Он мог назвать себя стариком, он думал как старик, умудренный и седой, проживший жизнь и накопивший опыт.
Он  понял. Он не мог без людей. Он ждал их, ждал всегда…и они пришли, пришли, когда спелые ягоды душистой малины, покрыли кусты, выросшие на месте гари и рой ранних комаров, кружил, выслеживая свою добычу.  Красивая девушка в цветастом платье, отгоняя веткой насекомых, держа в руке корзинку и тихонько напевая, собирала ягоды.
-Внимание, всему личному составу УВД района, усилить бдительность..из колонии строгого режима сбежали трое заключенных…объявить план…принять меры…
Злые глаза смотревшие из-за кустов, погоня и хрупкое тельце забившееся в угол, ища спасения и умоляя о защите. Он вспомнил все, ведь память дома вечна, дом заплакал…
Рыжеволосая Аленка, дочь сельской учительницы, со слезами рассказала, как двое зэков, забежав в дом, уже хотели над ней надругаться…она выбралась, они остались внутри, под останками того, что когда то было домом, а теперь лежало горой трухи и щепок, в которых ветер пел свою невеселую песню…дома тоже плачут.