По лабиринту памяти...

  Вместо введения. 
 
  Так хочется всё вспомнить... И записать... Вспомнить всё, что было... Хотя, что было?.. По большому счёту – ничего не было, лишь одна бестолковая и бессмысленная суета... Но если именно она и заставляет меня до сих пор что-то вспоминать и записывать, то так ли уж она была бестолкова и бессмысленна?..

 
  Глава 1.

  Квартира.

  За точку отсчёта я возьму самый событийный день моего детства – 10 апреля 1982 года. Наконец-то, после шести лет мучений, наша семья из четырёх человек переехала из тесной однокомнатной квартирки в Медведково в казавшуюся нам тогда огромной – «трёшку», недалеко от Останкино. Мне, шестилетней девочке, не имевшей даже собственной кроватки (я спала вместе с бабушкой, а родители – как водится – за шкафом, на раскладной софе), новая квартира, ещё без мебели, казалась нереально просторной, а коридор, которого в прежнем жилище не было вовсе – нескончаемой дорогой  к маленькой уютной спальне. Эта дальняя комната приглянулась мне сразу, но родители взяли её себе, с трудом подобрав к ней небольшой импортный гарнитур с резными спинками, сохранившийся по сей день. Меня же – поселили с бабушкой, купив лишь обычную детскую кроватку и письменный стол. Третью, самую большую комнату, было решено оставить свободной, в качестве залы для гостей, но она мне никогда не нравилась геометрически-квадратным видом и большими дверями с прозрачными стёклами. Когда я чуть подросла, и жить под присмотром бабушки стало тяжело, а отношения с родственниками, которые периодически приезжали в Москву и ночевали на нашей раскладной софе, заметно охладели, родители предложили мне перебраться в эту так называемую «залу», но я отказалась. «Стенку» и единственный телевизор выносить из неё никто не собирался, менять двери – тоже, разве что стёкла папа заменил потом матовыми, а мне хотелось иметь настоящую детскую комнату, какие были почти у всех подружек, только ещё и с запирающейся на замок дверью, а не общую неуютную гостиную, куда просто перенесут мои вещи, но будут постоянно заходить, то за одним, то за другим, и накрывать стол для гостей по праздникам. Переселиться в неё мне пришлось уже поневоле, в 93-ем году, ровно через три месяца после моего восемнадцатого дня рождения, прямо перед Новым годом, когда бабушку парализовало, и на восемь лет наша квартира превратилась в настоящую больницу... (Ах, какая же это всё-таки тяжёлая, страшная и мучительная штука – инсульт – как для того, кто болеет, так и для тех, кто ухаживает, или просто видит!..) Вот и сейчас я пишу эти строки, находясь в той самой, нелюбимой с детства комнате, где до сих пор стоит та самая, уже порядком всем надоевшая, но такая модная в советские времена «стенка», нетронутая нами по причине неизлечимого бессилия что-либо выкинуть. Кажется, само время остановилось в нашей квартире навеки. Даже пейзаж за окном мало поменялся за последние 27 лет, только выросло несколько новых домов, а улицы, дворы и даже тротуары – заставились машинами донельзя... Впрочем, я не к месту отвлеклась.
  На дворе – 1982 год. Весна! Мне шесть лет. Я только что переехала в трёхкомнатную квартиру. Впервые я сплю в собственной кровати одна. И впереди моё последнее свободное лето перед школой – самое счастливое лето моей жизни... 


  Глава 2.

  Женя.
 
- Девочка, а как тебя зовут? – услышала я внезапно, готовясь перепрыгнуть через отскочивший от стенки мяч.
  Прыжок сорвался, и я недовольно оглянулась. Сзади меня стоял худенький мальчик, с кудрявыми светлыми волосами, который, не дожидаясь ответа, спокойно продолжал спрашивать о чём-то дальше.
- А ты когда приехала? А ты тут одна играешь? А у тебя есть брат или сестра? А меня Женя зовут. А давай теперь вместе играть?! – заключил он, и подобрал с земли мяч, тогда как я ещё только успела тихо произнести своё имя...
  Женя подбросил мой теннисный мячик очень высоко и легко через него перепрыгнул, потому что был выше меня ростом и старше на два года. Так он впервые показал мне своё превосходство.
- Теперь мы будем с тобой дружить! – заявил он уверенно.
  А в тот же вечер, когда выяснилось, что мы с ним, ко всему прочему, ещё и соседи, он, ничуть не стесняясь, добавил:
- А когда вырастем – мы поженимся, и у нас будут дети! Ты выйдешь за меня замуж?
- Да! - уверенно сказала я, в первый и в последний раз в своей жизни.
- Только вот где мы будем жить, я даже не знаю...
  Женя серьёзно задумался и почесал затылок.
- У тебя на 10-ом этаже или у меня – на 11-ом?..
- По очереди! – весело сказала я.  - В понедельник – у тебя, во вторник – у меня; в среду – у тебя, в четверг – у меня!.. – я очень развеселилась, перечисляя уже известные мне дни недели на пальцах...
- Нет, так нельзя! – недовольно прервал он мою игру. - Это надо точно решить, где лучше будет! Ты где хочешь?
- А мне всё равно. Я только хочу жить в последней комнате, где мои родители спят, и спать на такой же большой-пребольшой кровати...
- А у меня там тоже родители спят... Что же делать?..
- Вот видишь, значит негде нам с тобой жить, – чуть не плача, заключила я.
- Ну, не хнычь! – успокоил меня Женя. - Я сегодня с ними поговорю и  попрошу их переехать в большую комнату...
- Правда? А они согласятся? Вот мои бы – ни за что не согласились, они себе сразу взяли ту комнату...
- А я их уговорю. Главное, что мы с тобой всё решили. До завтра.
- До завтра.
  А придя домой, я, едва ли не с порога, радостно заявила:
- А я к Жене переезжаю, и мы будем жить прямо над вами. Он сказал, что с родителями поговорит, и они нам свою комнату уступят.
  Помню только, как недоумение на лицах моих домочадцев сменилось здоровым смехом, а я не выдержала и горько разрыдалась. Мама попыталась меня утешить, объясняя, что переехать к Жене и спать на двуспальной кровати в желанной комнате я смогу только когда вырасту, но я никак не могла смириться с тем, что ждать этого придётся бесконечно долго. Увы, не поняли тогда взрослые, что причина моих слёз была лишь в кровати и комнате (которая так мне нравилась, и казалось такой уютной в отличие от моего угла, даже не у стенки), а не в соседском мальчике, как они сразу подумали, не на шутку встревожившись... И тем же вечером я услышала их разговор на кухне:
- Надо сходить к его родителям, поговорить... Это может плохо кончиться...
  Но к утру всё забылось. Взрослые ушли на работу, а меня разбудил Женин голос. Я выбежала на балкон, и мы сразу стали строить планы на самое ближайшее, а не на отдалённое будущее. Детство тем и прекрасно, что живёт только настоящим и быстро утешается, переключаясь на что-то новое. А у нас впереди было столько важных дел: облазить все чердаки и крыши, тайно сбегать на пруд, до головокружения накататься на лифте, а потом вызвать диспетчера и убежать... и ещё столько разных весёлых приключений!.. Мир принадлежал – только нам двоим, и казался таким волшебным и удивительным, каким он кажется только в детстве и больше никогда!..


  Глава 3.

  Лето.

  Сейчас – даже трудно вообразить опустевшую летнюю Москву. А в начале 80-ых – город просто вымирал на три месяца. Особенно мало оставалось в нём детей, ведь едва ли не каждая семья находила возможность отправить своих чад на дачу, в деревню или в лагерь, причём на весь сезон. Я была проблемным ребёнком, и вне дома, где всё было чужим и незнакомым,  чувствовала себя очень некомфортно и целыми днями ревела в голос, не только выражая свой протест, но и от невыносимой тоски, которая почему-то не проходила, а наоборот – усиливалась с каждым днём... Через неделю – максимум две – меня, изрядно похудевшую и ослабевшую, что называется «дошедшую до ручки», отовсюду отправляли домой, нередко высказывая родителям претензии за доставленные хлопоты. Забирали меня не только из деревень и лагерей, но даже из больниц, под расписку, куда я несколько раз попадала с не подтвердившимися подозрениями на аппендицит... Но дома я всегда быстро выздоравливала, и как душевное, так и физическое состояние в скором времени приходило в норму. Увы – только до школы...
  А тем летом меня никуда не собирались отправлять. Родители – всё свободное время посвящали обустройству квартиры, а я – изучению окрестностей вместе со своим новым другом. Женю почему-то тоже никуда не отправили, и всё лето мы с ним были неразлучны. Каждое утро он подолгу будил меня, крича едва ли не на всю улицу, и моя бабушка не выдерживала, выскакивала на балкон и гневно ругалась:
- Ну, что ты орёшь, как резаный? Спит она! Успеете ещё нагуляться!!!
  Но её упрёки на Женю никак не действовали. Не успевала бабушка вернуться на кухню, как он принимался кричать заново. А я не торопилась вылезать из-под уютного одеяла, даже если уже проснулась; меня веселили его усердные старания... Потом я всё-таки выходила на балкон, сладко зевая и потягиваясь, и равнодушно выслушивала его недовольные жалобы...
- Когда ты выйдешь? – не успокаивался Женя.
- Не знаю, – лениво отвечала я. - Пойду ещё посплю, потом позавтракаю, а потом, может, и выйду... А, может, и нет...
- Почему нет? – нервничал уже Женя.
- Потому что, когда я соберусь – уже будет слишком жарко, и придётся опять сидеть за домом...
  Это было наше любимое место, где мы прятались от жаркого полуденного солнца. Тень от дома не уходила почти до вечера, а в маленьком палисаднике ещё росли декоративные цветы: мальвы, бархотки, ноготки, космеи... Откуда они там взялись – неизвестно, но вряд ли их кто-то посадил специально, слишком уж беспорядочно они пробивались сквозь густую высокую траву. Мы с Женей устраивались под самым большим кустообразным деревом, и подолгу сидели, то смотря на наши балконы, то о чём-то мечтая, то закапывая наши «секреты» с клятвами – вечно быть вместе... Именно там, под тем деревом, Женя почему-то часто рисовал картину нашей с ним совместной будущей жизни, и это даже не было похоже на детскую мечту, скорее на сознательное планирование, что казалось мне странным и непонятным... Я не хотела ни говорить, ни думать об этом, мне было неинтересно и безразлично, как я буду жить, когда стану взрослой, меня волновали совсем другие вещи в мои неполные семь лет, но Женя навязчиво задавал мне уже надоевшие вопросы, и я ему что-то терпеливо отвечала, лишь бы поскорее отвязался... Сейчас я искренно недоумеваю, как, несмотря на такое несоответствие наших детских желаний, мы с ним умудрились ни разу не поссориться за всё лето, проведя вместе столько часов и дней?.. Но ещё больше меня удивляет то, почему восьмилетний мальчик с первого взгляда увидел во мне, дикой и отстранённой шестилетней девочке, свою будущую жену, и так часто говорил мне об этом?.. Лишь много лет спустя, я увижу в тех его детских словах совсем иной, пророческий смысл... Ровно через пятнадцать лет, в одно летнее воскресенье 97-ого года, его тело упадёт с одиннадцатого этажа, и переломит то самое дерево, под которым я дала ему это обещание... К тому времени нас уже ничего не будет связывать, и причина его самоубийства не будет иметь ко мне никакого отношения, но его кровь обагрит землю, на которой мы дали друг другу роковой обет, отразившийся на наших судьбах... 
  Женя уйдёт из жизни в 23 года, так и не вступив в брак и не познав прелестей отцовства... Мне 33 года. По определённым причинам личного характера у меня не будет ни мужа, ни детей... И благодаря этому странному стечению обстоятельств, мне не пришлось нарушить данного ему обещания... Но бывают минуты, когда я хочу переместиться в лето 82-ого года, подойти к восьмилетнему мальчику, и ответить ему иначе: «Прости, но этого не может быть никогда!..» А вдруг это каким-то невероятным образом изменило бы его «программу», и он был бы сейчас жив?.. Я до сих пор не могу объяснить себе, почему на протяжении всех последующих пятнадцати лет, когда мы уже были абсолютно чужими людьми, я ощущала неразрывную связь с ним и неоднократно возвращалась к нашей детской истории и заложенному в неё самой судьбой смыслом... И – почему он стал для меня тем единственным человеком, чей уход из этого мира я ощущала едва ли не на физическом уровне, и чуть не сошла с ума в те страшные ночные часы...
  Я никогда не забуду день его смерти... Не забуду – как с самого утра меня трясло и ломало, а ни на что непохожая тоска, вперемешку с тошнотой от осознания какой-то жуткой неотвратимости – схватила за горло и не отпускала до тех пор, пока я не услышала возню наверху, а через несколько мгновений – истошный женский крик... Позднее я увидела из окна, как подъехали две машины: скорой помощи и милиции... До утра в мою открытую форточку проникали какие-то звуки, смысла которых я так и не уловила... О том, что произошло, я узнала из своего кошмара, который приснился мне сразу же, как я отключилась, и лишь потом, уже днём – от соседей... Женя бежал за мной во сне со своими двумя гавкающими овчарками и громко орал «всё равно догоню», а я от него – с криками «нет, я туда не хочу»... И, пожалуй, это был один из самых ужасных снов в моей жизни...
  Я никогда не смогу простить себе, как будучи уже взрослой, ругалась с Женей через балкон из-за пустяков, и кричала в порыве гнева «чтоб ты вывалился из окна», а потом подолгу представляла, как он летит и падает (и откуда только попадают в людские головы такие пророческие видения?). И – того, что, хоть и совершенно неосознанно, но всё же – солгала ему в шесть лет под тем деревом... 
  Мир – твоему праху, Женя!.. И пусть твои – а не наши – не рождённые дети, о которых ты так мечтал тем незабываемым летом, дарят тебе своё тепло в том мире, который, я надеюсь, прекраснее и справедливее этого!..   


  Глава 4

  Счастье.

  И оно тоже осталось там, в том удивительном лете, если, конечно, вообще было. Вспомню ли я теперь, как оно выглядело и в чём именно наиболее проявлялось?.. Вряд ли. Наверное, оно было закопано вместе с самым красивым нашим «секретом»... Или – просто жило на крыше, по которой мы не уставали бегать часами, часто решаясь подойти к самому краю, держась за руки и испуганно трясясь, но не забывая при этом пугать друг друга случайным падением... А может – оно пряталось в той высокой траве, которая была нам по пояс, и сквозь которую мы пробирались к рельсам, чтобы положить на них самый большой гвоздь, украденный мною из папиных запасов... Или же оно было – в той тёплой пластинке, похожей на маленький ножичек, в которую  наш гвоздь превращался после прохождения по нему электрички... Одно могу сказать точно: тем летом я была счастлива – как никогда!.. Я словно попала в другой мир, и провела его так, как ни проводила потом ни одного лета в своей жизни: ни в детстве, ни став взрослой... Оно было особенным, прекрасным, неповторимым, но не из-за Жени, который был скорее свидетелем моего счастья, чем его причиной... Только тогда, в последнее лето перед школой, я ощущала абсолютную гармонию: свободу и полноту жизни в каждом глотке воздуха!.. И эта иллюзия, что я принадлежу только самой себе и всему миру, а мир принадлежит только мне одной, несмотря на присмотр взрослых и постоянное Женино присутствие, невероятная лёгкость в теле и душе, какую можно ощутить только в раннем детстве – не покидала меня ни на секунду!.. И я до сих пор, дожив до возраста Христа, не знаю, а есть ли в этой жизни что-то ещё, что можно назвать этим великим словом – СЧАСТЬЕ?..


  Глава 5

  Предательство.

  Как это ни парадоксально, но я не помню подробностей того вечера. Я была найдена родителями уже ближе к ночи, в люльке, где Женя и его друзья, продержали меня несколько часов, не отпуская домой и, вероятно, как-то издеваясь, что следовало из разговоров взрослых... Моя память не сохранила ничего, но Женю – сильно излупили и заставили просить у меня прощения... Помню только, как он стоял с опущенным от стыда лицом багрового цвета, и тихим, почти рыдающим голосом, лепетал «извини», а тётя Оля больно хлестала его по ушам... Помню, как мне стало жаль его, несмотря на то, что я тогда ещё не понимала всей тяжести этого поступка, именуемого предательством – только чувствовала, как что-то умерло в моём сердце... Незнакомое ранее ощущение оставило тяжёлый болезненный осадок где-то глубоко внутри и долго не забывалось...
  Наши родители запретили нам общаться, и к Жене я больше никогда не подходила, даже став взрослой... Когда же нам приходилось вместе ехать в лифте, он старался поскорее отвернуться, я – тоже, но каждый раз чувство дискомфорта от нахлынувших воспоминаний, тяготило нас обоих; и это было заметно по всему. Когда мы стали совсем взрослыми, Женя осмелел и начал выражать свой негатив, оставшийся после нашей детской истории – открыто, выкрикивая с балкона оскорбительные ругательства в мой адрес по какому-нибудь пустяковому поводу. Но, как и в детстве – у него никогда не хватало храбрости делать это, когда мы оставались один на один, в лифте или на улице, а только – в присутствии своих друзей... Мужская трусость всегда вызывала во мне чувство отвращения, но каждый раз, сталкиваясь с ней потом в жизни, я невольно вспоминала тот подлый Женин поступок...
  А что же всё-таки произошло в конце августа 82 года? Почему Женя предал меня, поддавшись давлению со стороны засмеявших его мальчишек, приехавших к началу учебного года, которые не только вторглись в наш дивный мир, но и разрушили его до основания? И было ли дело в них, может, всё-таки – во мне?.. 
  Мы с Женей провели вместе целое лето, но ему так и не удалось подчинить мою свободолюбивую душу и вылепить из меня ту послушную девочку, какой я должна была быть, по его представлениям. Я всегда выскальзывала из его ловушек и убегала, когда мне что-то не нравилось, даже видя, что его это огорчает... А в середине лета на 12-ый этаж въехал Петя – совсем другой мальчик – яркий, смелый и решительный... Отчётливо помню, как однажды он неожиданно подбежал ко мне, прижал к стене и поцеловал прямо в губы, а Женя это видел...
- Значит, ты за Петю выйдешь замуж, а не за меня? – тихо спросил он после.
- Нет, за тебя!.. Я же тебе обещала!.. – ответила я.
  Самое интересное, что я действительно ни разу не подумала о Пете – как о новом женихе. Верность была заложена в меня изначально, и проявилась даже в том нежном возрасте, когда ещё отсутствовало понимание её смысла...
  Но Петя сдаваться тоже не собирался и решил брать меня штурмом, что плохо для него закончилось. Насилия над собой я не терпела никогда, и в детстве, если не удавалось избежать его, часто пускала в ход кулаки. Не помню, что переполнило мою чашу терпения, но Петя был мною побит совсем не любовно. Вечером его папа – очень интеллигентного вида еврей, чем-то похожий на Кобзона – пришёл к моим родителям, и громко провозгласив, что я искалечила его сына (интересно, почему люди этой национальности, часто даже без причин, склонны преувеличивать, как никто?), прочитал им мораль, что они растят не дочь, а будущую «бандитку». Моя мама была не в силах в это поверить и даже не нашлась, что ответить. «Ваш сын, вероятно, что-то перепутал. Моя дочь на такое неспособна!» – и, пренебрегая правилами приличия, резко закрыла перед ним дверь. Родители даже не спросили меня, а била ли я Петю на самом деле – настолько эта мысль не укладывалась в их головах, а ведь если бы спросили, я не смогла бы солгать, и скандал мог обернуться для меня серьёзным наказанием... Абсолютная честность всегда и во всём – вторая моя неизлечимая болезнь.
  Жаль, что я не могу вспомнить, а был ли Петя в люльке тем вечером, но то, что все мальчики, которых я считала своими друзьями, неожиданно объединились против меня – не вызывало сомнений. Первое предательство близкого человека, первое столкновение с человеческой жестокостью, первое разочарование в людях, первая настоящая жгучая боль и первое осознание собственного одиночества в этом мире – пронзило меня со страшной силой, за неделю до 1-ого сентября, дня, ставшего началом новых, куда более мучительных пыток, на следующие десять лет... 



  Глава 6

  Машина.

  Это было похоже на настоящее чудо!.. Новенькая беленькая «копеечка» стала частью нашей семьи тем же летом!.. Папа пригнал её из Орла, ещё толком не умея водить. Купить машину в начале восьмидесятых без большого блата, которого у нас не было никогда и ни в чём, было невозможно, но мой дед получил это право, как ветеран войны, и передал его своему старшему сыну. Семь с лишних лет откладывались на неё деньги, к недовольству бабушки, которая говорила «лучше бы на ребёнка положили!» И – положили позднее, но, как всем известно, страна отняла их полностью в смутные 90-ые... А тогда!.. Мы с мамой были в восторге, наблюдая с балкона, как папа её паркует!.. Единственное, что мне в ней никогда не нравилось – так это её цвет – белый – самый нелюбимый с детства и навеки веков!..
  В первые годы – машина стояла во дворе в гордом одиночестве – едва ли не одна на весь подъезд!.. И сколько это вызывало во мне радости и гордости – а в окружающих зависти – и не опишешь... Пару раз с неё, правда, снимали колёса, а однажды – мы забыли её закрыть – и был украден находившийся в ней японский зонтик-автомат и папина кроличья шапка... Но – ни разу её не попытались угнать, несмотря на отсутствие сигнализации, даже когда мы оставляли её у леса, уходя на несколько часов за грибами. Лишь раз ночью кто-то из соседей запустил в неё бутылкой с балкона, вероятно, тоже из зависти...
  Однако, с того дня, как у нас появилась машина, мы с мамой просто влюбились в автомобили и перестали представлять себе без них жизнь!.. Мама сразу же записалась в автошколу, но научиться водить так и не смогла, только теоретически, и, надо сказать, это у неё прекрасно получается до сих пор. Даже один остановивший нас недавно гаишник – сразу просёк, кто у нас главный, и обратился к маме со словами: «Так, Вы – штурман?» Теперь мы только так и зовём её в дороге – штурманом. 
  А в 82-ом году, когда мама училась в автошколе, я знала все дорожные знаки и даже некоторые правила движения. Однажды мы ехали в трамвае, я встала за стеклом водителя, и пока ехали, громко объявляла каждый знак, ни разу не ошибившись... Водитель трамвая был удивлён, я горда собой, а мама  стала надеяться, что из меня-то уж точно получится настоящий шофёр!.. Увы, этим её мечтам, как и многим другим, сбыться было не суждено. Записавшись в автошколу уже будучи взрослой, я быстро поняла, что мне это не дано, и что мой страх задеть какой-нибудь мерседес – непреодолим, и от близко проезжающих машин я готова шарахаться на тротуар или даже в кювет... Но особенно меня расстроил тот факт, что обладая неплохой интуицией в жизни, я ничего не чувствую на дороге: ни своей машины, ни того, чего хотят от меня другие водители, когда начинают сигналить, требуя их пропустить. А моя врождённая замедленная реакция не позволяет действовать быстро, и я понимаю, что надо затормозить лишь после столкновения, а – что надо перестроиться – лишь после того, как это начинает делать кто-нибудь другой... Возможно, профессиональный инструктор, чувствующий психологию обучаемого, и научил бы меня чему-то, но будут ли у меня когда-нибудь на него деньги, которых, учитывая мою хроническую неспособность к учёбе в целом, потребовалось бы не меньше, чем стоит имеющаяся у нас сейчас машина... 
  Но как я любила в детстве залезть на заднее сидение нашей «копейки» и с неописуемым восторгом крикнуть: «Поехали!!!»  Как мне нравилось смотреть из окна на проносящиеся мимо дома, магазины, деревья, ощущая саму эту силу и радость движения!.. Раз – и в лесу!.. Раз – и дома!.. А на метро – так долго и там столько народу, что не всегда даже бывает место, а стоять с больной с рождения ногой – так тяжело!.. А эти ужасные турникеты, которых я боялась лет до двенадцати (они тогда почему-то часто заедали, даже на выходе, и пару раз меня прилично прищемило), и эти упёртые сотрудники метрополитена, которые каждый раз с криками «не положено!» подолгу не пропускали орущего в истерике ребёнка там, где проходят только по проездным!.. Даже, когда меня стало прилично укачивать, я всегда была рада поездке в машине – всё равно куда!.. Пусть снова будет тошнить и даже вырвет – только бы ехать, а не ползти на своих двоих, не стоять подолгу на остановках, не влезать в переполненные автобусы!.. Сейчас, в мои 33 – мне в тягость каждый шаг, а ненависть к общественному транспорту в этом многомиллионном городе, заполненным непонятно кем, – переходит все границы... И, вспоминая, как хорошо, и главное – без происшествий, мы ездили раньше везде и всюду на нашей первой машине, я с ужасом думаю, как буду жить, когда папа, стареющий не по дням, а по часам, не сможет «крутить баранку» наших нынешних, уже кое-где побитых и начавших ржаветь узбекско-корейских жигулей...   


  Глава 7

  Школа.

- Ты хочешь в школу? – ласково спросила меня бабушка вечером 31 августа.
  И этот вопрос стал последней каплей накопившегося за последние дни напряжения, которое тут же вылилось громкими и  болезненными рыданиями...
- Нет, я туда совсем не хочу!!! Я хочу остаться дома!!! Можно, я туда не пойду?! 
  И новый поток горьких слёз...
- Ну, что ты плачешь? – попыталась она меня утешить. – Тебе там понравится!.. Там же так интересно, и столько книжек дадут!.. Ты же любишь читать?!
  Читать я действительно научилась очень рано, и так быстро проглатывала принесённые мне книжки, что мама еле успевала их покупать... И это дало повод ещё одной (увы, в очередной раз не оправдавшейся) надежде, что из меня вырастет, если не вундеркинд, то уж отличник – как минимум. Но, несмотря на это, к учёбе я была не готова совершенно, ведь начав слишком поздно ходить, после гипса, распорок и бесконечных наблюдений у врачей, я только-только начинала осваиваться в этом мире, и физически в том числе, а тут – новый мощнейший стресс... Всю свою жизнь мама будет жалеть, что не записала меня в школу на год позже...
- Мне там не понравится, я точно знаю...
  И проревела не меньше часа...
  А на следующее утро меня разбудили так рано, что мне стало плохо... То, что я сова по биоритму, я поняла лишь через несколько лет, когда в течение года или двух пришлось учиться во вторую смену. Сразу же у меня не только повысилась успеваемость, но я стала и лучше себя чувствовать, притом, что засыпала уже после трёх ночи... И, пожалуй, это было единственное время, когда у меня хватало сил читать книжки не только из школьной программы...
- Я не могу никуда идти, - снова начала я плакать, - мне плохо, и я хочу спать!..
  Но меня подняли, умыли холодной водой, несмотря на моё яростное сопротивление, и заставили одеться в уже выглаженную новенькую школьную форму... Поесть я так и не смогла – кусок застревал в горле, и тогда мне сунули в портфель завтрак, объясняя, как и когда его надо будет съесть... Но в тот первый день я не смогла его даже вытащить – настолько мне было плохо, что я думала лишь о том, чтобы не разреветься в голос, дав лишний повод посмеяться надо мной этим здоровым детям, которые и без того сразу почувствовали, что со мной что-то не то... Самое ужасное – что до последнего школьного дня я так и не научилась впихивать в себя еду по утрам. Часам к одиннадцати голод становился нестерпимым, а у меня либо вообще не было возможности перекусить (на то, что предлагалось в школьных буфетах в период застоя – тошно было даже глядеть), либо на большой перемене я успевала сбегать в булочную и засунуть в себя калорийную булку, запив её сырой водой из-под крана... Бывали дни, когда я еле-еле доходила до дома, корчась от жутких судорог, а потом уже не могла притронуться к бабушкиному обеду из-за нестерпимой боли... Моего желудка хватило лишь на несколько лет такой адской жизни, после которых я приобрела весь букет желудочных болезней, отчего страдаю до сих пор...
  И вот, 1-ого сентября 82 года меня усадили за последнюю парту.
- Я так хочу домой! – пожаловалась я Юле, моей соседке, с которой мы попали в один класс и случайно разместились на соседних партах... 
- Тише, ты же – в школе! – нравоучительно сказала она, и я поняла, что подругами нам с ней не стать...
  Да и чем мне могла помочь эта абсолютно самостоятельная девочка, даже выглядевшая, как взрослая женщина, которая была к тому же на год старше меня? Какую поддержку могла оказать? Она рвалась в школу ещё с последних августовских дней и, казалось, была абсолютно счастлива, что наконец-то сидит в классе!.. Помню, как накануне Юля гордо подбежала ко мне на улице и сказала:
- Представляешь, ты и я попали в один класс, в 1 «А»! Здорово, правда? А Оксанка в 1«В» будет учиться, а Ольга – вообще в «Д»! Но зато мы с тобой – в «А»! Ты рада?
- А мне всё равно! Я вообще в школу не хочу!.. – с полным безразличием прокомментировала я её весёлый лепет...
- Ты – глупая, и ничего не понимаешь! Школа – это же так здорово!..
  И вот я сидела, убитая горем, не слушая учительницу и всем своим существом желая очутиться дома, и смотрела, то на счастливое Юлино лицо, то на остальных детей, которые, казалось, были веселы и всем довольны... «Почему же им всем хорошо, а мне так плохо, что я еле держусь?» Этот вопрос я задавала себе на протяжении последующих десяти лет, едва ли не каждый день, но так и не нашла на него ответа...
  Я вернулась домой без книг. Я хорошо помню, что все дети сложили учебники в портфели, а я этого не сделала. А учительница – то ли не заметила (школа была переполнена, и в нашем 1 «А» было больше сорока человек), то ли проглядела, кто не взял, а утруждать себя расспросами – не стала... Но я шла домой одна, с пустым портфелем, и без Юли, которая уже нашла для себя более подходящих подружек-единомышленниц...
- А где учебники? – вылупилась на меня ошалевшая бабушка.
- Не знаю... - медленно протянула я. - А зачем они мне? Я туда больше всё равно не пойду...
- Ишь, чего выдумала – не пойдёт она! – бабушка разозлилась не на шутку. - А ну-ка, пошли за учебниками!..
 А у меня уже началась настоящая истерика, которую я с таким трудом сдерживала несколько часов!.. И я до сих пор отчётливо помню, как бабушка тащила меня в школу за этими чёртовыми учебниками, чуть ли не волоком, а я без всякого стеснения перед людьми, что есть мочи, орала на всю улицу, что всё равно больше никогда туда не пойду...
  Потом меня долго не могли успокоить, а когда мне стало легче, я захотела спать, а надо было садиться за уроки...
- Ничего – со временем привыкнет!.. – сказали родители.
  Но этого не произошло.


  Глава 8

  Учёба.

  Ад, продлившийся десять лет, искалечил меня не только физически, но и психически. От постоянного нервного напряжения у меня развилась какая-то странная припадочная болезнь. В одно мгновение всё вдруг начинало уплывать, и я словно проваливалась в темноту... Помню только, как от жуткого страха, я хваталась за голову и старалась как можно громче кричать, чтобы услышать свой голос, но он доносился до меня откуда-то издалека, притом, что орала я на всю улицу... Эти приступы чаще всего случались на открытых территориях, к примеру, в лесу, и ещё почему-то – в театрах, когда гас свет, из-за чего я стала засыпать потом только при зажжённых лампах, а темноты боялась лет до 16-ти... Меня усиленно пытались лечить, возили как к психотерапевтам, так и к бабушкам-заговорщицам, но почти ничего не помогало, а когда применили гипноз – мне стало совсем плохо, и я в истерике чуть не порвала им все датчики... Врачи советовали класть меня в больницу, но мама понимала, что пребывания в палате, где лежат 14 человек, с неуравновешенной психикой, я уже не вынесу (меня и из лагерей, где рядом были только здоровые дети, забирали в жутком состоянии), и если даже и вернусь оттуда живой, то уже абсолютным инвалидом... И она тянула до последнего, несмотря на то, что сама очень сильно страдала, видя, что со мной творится, и, к счастью, дотянула... Всё закончилось также внезапно, как и началось, вместе с учёбой...
  Но особенно тяжело нам всем было до восьмого класса. Ежедневные утренние  мучительные пробуждения отнимали последнюю энергию, как у меня, так и у моей бедной бабушки – жертвы сталинского режима – для которой опоздать куда-либо было равносильно смерти... Сколько же она потратила нервов за десять лет, будя меня в эту чёртову школу, но я всё равно всегда опаздывала... Самое ужасное, что я действительно спала, как мёртвая, в этот самый сладкий для сов час, и порой вообще не слышала, как она кричала и срывала с меня одеяло... Нередко в эти минуты мне начинали сниться яркие и отчётливые картины, во всех подробностях, как я встаю, одеваюсь, беру портфель и плетусь в школу... А однажды я проснулась оттого, что почувствовала, как на меня посыпалось что-то острое... Это были осколки люстры, которую бабушка разбила, замахнувшись на меня стулом, но в самом замахе я её так и не увидела... Иными словами, если я скажу, что едва ли не каждый день, на протяжении десяти лет, я шла в школу – как на голгофу – это не будет сильным преувеличением. Я не только ни к чему не привыкла – с каждым днём мне становилось всё хуже...
  Шесть дней в неделю, и коротенький выходной, когда я могла поспать хотя бы до часу... Но самочувствие улучшалось лишь ненадолго, даже по воскресеньям, а на уроки – уходила уйма времени и сил, ещё и от отсутствия памяти, из-за чего многое приходилось тупо и долго зубрить... Когда мы перешли на пятидневку, стало ещё тяжелее. Да, увеличилось количество выходных, но и уроков – тоже. Лишь около трёх я возвращалась из школы: голодная, разбитая, вымотанная... На первых двух уроках я просто спала с открытыми глазами, на третьем и четвёртом – пыталась сообразить, а что я должна делать, ну, а на пятом и шестом – уже считала минуты до звонков... Помню, как мне купили первые часики с надписью «Заря» на переливающемся синем циферблате, и они так громко тикали (а в классах тогда стояла мёртвая тишина), но время, казалось, застыло навсегда... А я постоянно ждала сначала конца уроков, потом конца недели, потом – каникул, а потом, естественно, – лета... И, несмотря на это, до третьего класса я училась очень неплохо. А во втором классе – вообще была круглой отличницей, за что даже получила почётную грамоту, сохранившуюся и поныне. Более всего меня выручало умение читать и писать. Откуда оно во мне появилось – неизвестно, но когда одноклассники ещё читали по слогам, тратя на каждое предложение по несколько минут, я прочитывала уже весь текст, и даже успевала соскучиться и забыть, а что мы вообще читаем... И хоть я и никогда не могла толком сформулировать ни одного правила по русскому языку, но нередко получала за диктанты пятёрки – одна из класса. А как-то раз, заболев скарлатиной, я пропустила целый месяц занятий!.. В первый же день, когда я пришла в школу, надо было писать диктант. И я, ни разу не прикоснувшись к учебнику в течение тридцати дней, одна из класса, написала его на пять!..  Помню, как была удивлена первая учительница – Галина Александровна.
- Ты, наверное, всё время занималась, да? – спросила она меня потом на перемене.
- Нет! – честно ответила я.
- Да ладно тебе! – тепло ответила она. - Ну, иди...
  А мне было обидно, что она не поверила...
  Впрочем, итоговой пятёрки по своему любимому русскому языку я так и не получила. Вероятно оттого, что заваливалась на устных вопросах и изложениях, которые внушали мне настоящий ужас! Запомнить что-то после двух прочтений, а тем более уловить суть – я не могла ни в младших, ни в старших классах!.. В общем-то, я никогда ничего не могла запомнить и повторить, даже после пятого прочтения текста, разве что стихи, потому и тратила на зубрёжку уроков по многу часов, но изложение-то вообще читалось лишь дважды... Подглядывая в чужие тетради, я меняла местами слова, и получала свои тройки по любимому предмету, за «чужое» изложение, к изумлению учительницы... Но эта четвёрка по русскому языку в моём аттестате – единственная правильная и справедливая оценка. Я никогда не знала его на пять, потому что всегда писала – интуитивно. Иногда даже закрывала глаза и связывалась с Космосом, чувствуя, что здесь должен стоять какой-то знак, но какой, двоеточие или тире, я не ведала, и ставила что-то на авось... Часто угадывала... А недавно из любопытства я прошла тест на грамотность, и сдала его всё на ту же четвёрку... Даже знаю, где ошиблась, лишь одно предложение заставило меня усомниться, и вот результат... Эх, на старости лет – интуиция стала подводить меня всё чаще... Впрочем, я опять отвлеклась. 
  Скарлатина!.. Какой же это был счастливый месяц, когда никуда не нужно было идти!.. Да и здоровье не особенно беспокоило: ну, сыпью покрылась, ну периодически поднималась температура – зато три недели карантина, и я принадлежала только своим куклам, машинкам, лошадкам и пупсикам!.. Это была такая ощутимая для меня передышка!..
  А первый предмет, который не стал мне даваться, это, как ни парадоксально, – рисование. Обожая живопись с детства, я не только с огромным трудом могла провести какую-то линию, но попросту не понимала, куда она должна идти, и как ложатся тени, а предметам придаётся объёмность... Но я обожала разноцветные краски, и часто просила хорошо рисующих подружек что-то мне нарисовать на раскраску... А свои рисунки я стирала и перетирала до бесконечности, но советские ластики не были рассчитаны на такое обилие творческих порывов, и беспощадно смазывали изображение, из-за чего я рыдала по многу часов, либо разрывала уже готовые рисунки и мучилась заново, но результаты не менялись... Так у меня стали появляться первые тройки в дневнике, и первые, очень болезненные раны – в душе... И ладно бы по математике – но по такому прекрасному предмету, на котором все остальные отдыхали!.. Мне было очень обидно!..
  То же самое произошло и с музыкой. Такой лёгкий и весёлый предмет, но у меня – как назло – ни слуха, ни голоса... Тройки за неё не ставили никому, но четвёрка по пению, которая так и осталась в моём аттестате, была равносильна абсолютному провалу...
  И, наконец, самая настоящая пытка для меня – уроки труда. Критерий тот же: четвёрка – это позор, но мне бы никогда не поставили и её, если б я не прибегла тогда к чудовищному обману...
  К швейной машинке я боялась даже подходить, не научившись ни заправлять её, ни непосредственно – на ней строчить... Даже просто нажать на педаль и держать ткань – мне было невыносимо, притом, что мама много раз объясняла мне дома, как это всё делается... Но в том, что касалось выкроек – дело обстояло ещё хуже. Я даже представить себе не могла, как правильно начертить эту странную половинку, из которой потом получался целый халат или юбка... А за два часа – ровно столько длился урок шитья в школе – каждая девочка, должна была хоть раз подойти к машинке, и я в ужасе тряслась, что мне не удастся этого избежать, особенно после полученных пятёрок за сшитые мамой вещи, кое-что из которых даже попало на школьную выставку!.. Ах, как я была тогда горда за маму – так и хотелось всем рассказать, как она у меня здорово шить умеет – и как тяжело я себя чувствовала, получая похвалы вместо неё!.. Но такое позорное разоблачение мне, патологически ненавидящей ложь, было бы ещё труднее пережить, и потому, кроме вынужденного обмана, другого выхода я для себя не видела... И дело было, конечно же, не в пятёрках. Эти уроки носили ещё и идеологический характер, и учительница, решившая сделать из нас настоящих жён-хозяек, подвергла бы меня адским пыткам, узнав правду, заставив ходить к ней по субботам на дополнительные занятия – учиться обращаться с машинкой и готовить, чего я не терпела совсем... Но кулинарией мы занимались всего одну четверть в год, и я искренно недоумевала, почему мои салаты так низко оценивались, хоть и выглядели не хуже других?.. То майонеза слишком много, то крупно порезано, только вот, насколько мне помнится, никто не выплюнул и даже не поперхнулся, и она в том числе... Вероятно, позорная четвёрка была поставлена за привкус моего личного негативного отношения к самому процессу приготовления пищи. Эх, видела бы эта учительница, как и чем – я питаюсь сейчас, и особенно – мои «шедевриальные» бутерброды, разваливающиеся на части ещё задолго до того, как доходят до места назначения!..   
  Но настоящий ад начинался на уроках шитья! Как я выкручивалась? Занимала в очереди к машинкам – последнее место, да ещё и всех пропускала, кто не успел что-то доделать. На полчаса выходила из класса, под предлогом – в туалет или в санчасть (в школе я была гипертоником, и порой медсестра могла даже запросто отпустить меня домой). Также помню, как я подолгу стояла у кабинета, где занимались трудом мальчики, тайно заглядывая в щёлку!.. Ах, как у них там было весело: стояла громкая ругань под звуки молотков и рубанков (а я обожала инструменты: у папы их было немало) и так приятно пахло струганной древесиной... Да и одеты они все были в тёмно-синие рабочие халаты, производящие такое солидное впечатление, не то, что мы – в гадкие фартуки, когда что-то готовили!.. У меня едва слёзы на глазах не наворачивались от обиды, что девочкам уготована такая скучная учебная программа... И вернувшись потом в свой класс в угрюмом настроении, а то и получив выговор за долгое отсутствие, я продолжала медленно намётывать, только, чтобы не идти к машинке... Потом тайно, под столом, распускала эту намётку и также медленно метала заново, пока ни раздавался спасительный звонок...
- А ты опять прострочить не успела! – сетовала учительница труда.
- Да, не повезло мне сегодня, - подтверждала я с притворной грустью, а душа прыгала от счастья.
  Весело сейчас вспоминать эти невинные обманы, которые, несмотря на их длительность и слишком подозрительные повторения, к огромному счастью для меня, так и не раскрылись... Но как тяжело мне всё это давалось тогда, и сколько было потрёпано нервов!..


  Глава 9

  Выпуск.

  Лишь в последние два года я смогла, наконец, успокоиться и на всё плюнуть, и появлялась в школе пару раз в неделю на нескольких уроках, только для того, чтобы показаться учителям на глаза. Почему меня не исключили? Ну, прежде всего, потому, что наша классная руководительница, Татьяна Борисовна, ко мне прониклась, видя своим зорким глазом, что я действительно нездорова во всех отношениях... А ещё потому, что это было начало 90-ых – то самое смутное время, когда все, включая педагогов, казалось, пребывали в некоторой растерянности... Во-первых – страна начала грабить свой народ, и ежедневное обнищание, такое непонятное и неподдающееся сознанию людей, «сделанных в СССР», наверняка занимало учителей больше, чем посещаемость учеников. Во вторых – менялось всё вокруг, в том числе и настроение, ощущалась какая-то свобода грядущего беспредела даже нами, учениками... Мы как-то сами, постепенно, начали заменять школьную форму одеждой из собственного гардероба. Но поначалу девочкам разрешалось носить только юбки. Я одной из первых стала приходить в школу в джинсах «варёнках», привезёнными мне папой из Африки (из которых не вылезала потом несколько лет), несмотря на первоначальную ругань директрисы... Однажды я не выдержала её упрёков и требований приходить в юбке и нагло ей заявила:
- Вы понимаете, в юбке – у меня ляжки трутся, а это отвлекает от учёбы...
  Никогда не забуду тот злобный взгляд, которым она меня наградила. Но я её уже совсем не боялась, хотя она и была директором. Я уже не боялась никого из них и даже ждала, когда они меня исключат – так хотелось поскорее уйти на покой. Учиться к тому времени я уже не могла совсем, просто по состоянию здоровья. Я уже не могла не только что-то запомнить из предлагаемого материала, но и понять каких-то элементарных вещей, того, что мне говорят... Я всё время хотела спать, а женские изменения, начавшие происходить в моём организме после 14-ти лет, наградили меня постоянной температурой 37 и 5, не спадавшей около года, общей слабостью, одышкой, тяжёлой походкой и не проходившим недомоганием... Внесли свою лепту и бессонные ночи. Я уже даже перестала пытаться заснуть в ночные часы, это было бесполезно, но главное – только по ночам заметно улучшалось моё самочувствие и настроение. А приползая изредка на уроки, в полумёртвом состоянии, я нередко говорила учителю:
- Вы меня только к доске, пожалуйста, не вызывайте, потому что я действительно ничего не знаю, а Вам, как преподавателю, будет неловко...
  Многие думали, что я специально над ними издеваюсь, но это была абсолютная правда, только рассчитанная ещё и на чувство юмора учителя, коим в ту пору обладали единицы. Особенно жалко было учительницу химии: из её предмета я знала лишь то, как он назывался. Но однажды она настояла, чтобы я вышла к доске и взяла в руки мел.
- Пишите! – громко крикнула она мне.
- Что писать? – переспросила я.
- Пишите - «ядро»...
  И я с чистой совестью, потому как до сих пор не имею ни малейшего представления, как пишется это «ядро» по законам химии, написала ей по-русски, крупными буквами, почти на всю доску это запрашиваемое слово: ЯДРО! Класс упал от дикого хохота, а мне на мгновение показалось, что её хватит инфаркт – до такой степени побагровело её лицо, и всё, что она сумела сделать – так это выкрикнуть каким-то уже не своим голосом:
- Вон отсюда!!!
  Каждый раз я выходила из класса, громко хлопнув дверью от обиды, что мне не верят, но с невероятным облегчением на сердце. Я действительно ничуть не лукавлю – в ту пору (впрочем, как и сейчас, но уже по другим причинам) меня не волновало, ни моё будущее, ни всё остальное... Я просто хотела домой и спать, спать, спать, целыми днями спать... А как мне нравилось в спокойном одиночестве сидеть на подоконнике и слушать царящую повсюду школьную тишину, ожидая следующего урока, с которого меня в очередной раз выгонят!..
  Чуть сложнее обстояло дело с экзаменами и контрольными. За день до экзамена – я с ужасом осознавала, что не смогу сказать ни одного слова, ни на одну тему... И тогда я просто начинала зазубривать какой-то один билет из сорока, что тоже было для меня непросто... Наверное, это прозвучит неправдоподобно, но, ни разу в жизни, ни на одном экзамене, мне не досталось ни одного сложного вопроса, а когда я знала только одну тему, то каким-то чудом вытаскивала именно её. Однажды, пролистав тетрадь по истории, я выявила из всего написанного там моими каракулями, какое-то положение, подчёркнутое зелёным цветом, показавшееся мне самым важным, и начала его зубрить... Вроде бы надо было запомнить всего несколько предложений, но память категорически отказывалась их усваивать, и я потратила на это запоминание не один час... На следующий день одноклассники выходили от историка с двойками, а меня он спросил – именно это – и сразу поставил четвёрку без лишних вопросов... А я потом долго недоумевала: неужели это была счастливая случайность? Наверное, всё-таки Татьяна Борисовна – мой школьный ангел-хранитель – оказавшаяся в этот момент в том же кабинете, подслушала, как я говорила подружкам, что кроме этого положения из мировой истории не помню ничего, и попросила его спросить меня именно это!.. Впрочем, это лишь неподтверждённая гипотеза...
  А главной моей задачей на «контрольной» – было, разумеется, у кого-то её списать, а ведь ещё и давал – не каждый. Но трудность была в другом: сосредоточиться, и быстро, ловко и безошибочно это сделать. Химия, физика или математика – но знаки в чужих тетрадках казались мне иероглифами, а если ещё и у обладателя заветных ответов был непонятный почерк – так это вообще кошмар!.. Однажды я переписала задачу с какой-то серьёзной опечаткой, а те, кто списали у меня, естественно, её клонировали. Разгорелся скандал, всем были поставлены двойки, а мне – было решено не давать больше списывать. Ну, нет – и не надо! Тогда я просто решила не сдавать тетрадь, как будто меня и не было на уроке вовсе, и совершенно спокойно смотрела в окно, пока весь класс нервно передёргивался... А чуть позднее, преподаватели, коллективно, словно сговорившись, стали не замечать списываний, даже когда все стояли в ряд и переписывали с одной тетради, едва ли не под присмотром учителя... А когда подходила я – физичка или математичка – злобно шипели на меня:
- Да как ты смеешь списывать в открытую? Можешь – не сдавать!
- А почему другим можно, а мне – нет? – не унималась я.
  Но никаких конкретных ответов я не получала... Вероятно, другие одноклассники уже начали давать какие-то взятки, либо моё нестандартное поведение вызывало у учителей такую жгучую неприязнь... Но поняв, что творится, я перестала утруждать себя даже попытками что-то списывать...
  А однажды наша физичка – невероятно занимательный персонаж – так многозначительно мне улыбнулась (когда я даже не словами, а жестами показала ей на списывающих рядом одноклассников), и показала мне своим тоненьким пальчиком с острым ноготком на дверь, что я душой почуяла что-то неладное. Предчувствия оказались небеспочвенными: она решила поиграть со мной в хищника и жертву, чтобы удовлетворить какие-то свои извращённые фантазии, судя по всему.
  Это был последний год обучения. Вопрос о моём исключении всё ещё стоял, но уже не так остро, и директриса, и математичка с химичкой уже как-то смирились с моим существованием, тогда как физичка решила взять надо мной реванш и категорически не хотела меня аттестовывать – даже двойку не ставила – просто неаттестовывала... И вот, в день, когда уже должны были быть выставлены все итоговые оценки по всем предметам, она неожиданно заявила мне:
- Будешь ходить за мной сегодня весь день, пока не докажешь, что знаешь физику на тройку, иначе – аттестата не получишь...
- Я не знаю её на тройку, - честно сказала я, - но Вы ведь мне её из принципа не ставите?..
- За мной! – скомандовала она.
  Я в нерешительности остановилась. Так не хотелось ей покоряться, да и аттестат с её тройкой волновал меня меньше всего на свете... Но было что-то невероятно интригующее в её взгляде хищницы... Она была постоянно недовольна и зла, как никто из учителей, казалось, её раздражало всё на свете, и никогда она не проводила с учениками больше положенных 45 минут, а тут... Ей захотелось провести целый день в моём обществе!.. И я с нескрываемым интересом поплелась за ней в медучилище...
  Не могу вспомнить, как её звали, но это была совсем молодая женщина, с ярко-рыжими волосами и зелёными горящими глазами из-под уродливых очков с огромными линзами и в толстой оправе... Её все не любили и прозвали «мензуркой», но почему-то боялись, как не боялись никого... Я же в тот день, проведённый с ней, не испытывала никакого страха – только жгучий интерес, чего же она от меня хочет?..
  Трудно передать – как она со мной, что называется, оторвалась тогда!.. Словно выместила на мне всю свою злобу на всех учеников, бывших и будущих...
- Покажи мне свои шпаргалки!!! Хаха! Это что за бред в них?
- Знаете, физика – это не моё призвание!.. Я – человек гуманитарного профиля...
  Но она лишь отпускала едкие намёки, что из меня вообще ничего не получится, если я даже шпаргалку правильно написать не могу, в чём, в общем-то, и оказалась права... Временами я с трудом сдерживала слёзы, но чем хуже было мне, тем веселее ей, и в какой-то момент я поняла, что впервые вижу, как она улыбается, хоть и ехидно, но уже – как человек... А выплеснув всю свою накопившуюся злобу и доведя меня до отчаяния, она вдруг стала необычайно ласкова и добра, и её голос зазвучал почти нежно, отчего меня вообще покоробило... Внезапно она склонилась надо мной, чего никогда не позволяла себе с учениками, и стала диктовать мне какие-то формулы... Её густые тёмно-рыжие волосы даже перепутались с моими, кудрявыми и не расчёсанными, настолько близко её лицо находилось от моего, отчего мне стало совсем неловко и ей, судя по всему, тоже...
- Извините... – пролепетала я. - Уже поздно, я могу идти домой?
- Ну, иди уж!.. Тебя никто не держит!.. – по-прежнему холодно и властно произнесла она.
- А тройку Вы мне теперь поставите? – зачем-то спросила я.
  Она лишь улыбнулась и ничего не сказала в ответ, всем своим видом давая понять, чтобы я немедленно исчезла...
  Я вышла из медучилища в необъяснимой растерянности, ничего не понимая... Мне было всё равно, будет ли мне поставлена тройка, но от того, что она со мной проделала, какой моральной атаке подвергла мою и без того неуравновешенную психику, я ощущала себя как-то странно... И проходя, мимо школы, решила заглянуть туда... Уже было около пяти, все уроки давно закончились, ученики разбежались, и я поднялась в учительскую... Нечасто удавалось тайно забрать оттуда журнал, но там уже должны были стоять все итоговые оценки, и мне захотелось полюбопытствовать, а у кого что стоит... Однажды мы с подругами, также листая этот журнал в туалете, увидели двойки, поставленные карандашом, и не за незнание предмета, а за проделку нескольких одноклассников (по ошибке историк был облит ими водой), и я так негодовала по поводу своей, что, проведя по ней пару раз потным пальцем, случайно её стёрла. Чуть позднее подруги решили стереть и все остальные двойки, уже ластиком – не знаю, возможно ли совершить такое нынче, но в начале 90-ых мы это делали... И вот, открыв наш журнал на странице физики, я с изумлением обнаружила, что напротив моей фамилии уже стоит жирная итоговая тройка и даже – не карандашом... «Но «мензурка-то» ещё там, в училище, и в школу мы с ней ни разу за весь день не зашли, значит, тройка была заранее поставлена, а она меня просто решила помучить... Вот – стерва!..»
  Всем своим существом я ощущала, что меня, как говорится, «поимели», и ещё долго не могла прийти в себя после этого...


  Глава 10

  Оксана.

- Но неужели у Вас нет ни одного приятного воспоминания, связанного со школой? – изумлённо спросит кто-то.
- Ах, чуть не забыла! – опомнюсь я.
  Там я увидела её – самую красивую девочку на свете... Из нескольких восьмых классов у нас образовался всего один, девятый, и Оксана перешла к нам... Я видела её и раньше, на переменах, и каждый раз невольно останавливала на ней взгляд. Её красота была такой нежной и хрупкой, и вызывала такое странное умиление в моей душе, что я сама себе удивлялась. Вот пройдёт она мимо, и сразу станет так хорошо и легко, а все тревоги и заботы куда-то улетучатся... А от её улыбки сразу освещался весь класс, и мне казалось, что само солнце заглянуло в окошко!.. Её тонкий голосок журчал, как ручеёк, и переливался так сладостно, что хотелось слушать его бесконечно, лишь бы перемена не кончалась, и пусть бы она что-то кому-то говорила и улыбалась, улыбалась и говорила... И вся она была такая хорошенькая, как куколка, как фарфоровая статуэтка, выточенная искусным мастером!.. Оксана сидела прямо передо мной, и я могла наслаждаться её красотой каждую свободную минуту, долго и внимательно разглядывая её совершенные линии...
  Но рядом с ней сидел парень, с которым она встречалась и которому принадлежала вся её неземная красота. Однажды она связала ему свитер с очень оригинальным рисунком, и он долго приходил в нём школу, а мне всё время хотелось потрогать его, насколько он мягкий, этот свитер, связанный самыми рукодельными в мире ручками (на юбочки с кожаными вставками и необычными аппликациями, которые она шила себе, я заглядывалась не меньше)... Я не испытывала к нему ревности, только странное чувство несогласия, что ей нужен совсем другой... Оксана была принцессой из сказки, золушкой, а парень – увы, не принцем, особенно по фигуре и росту... Он, видимо, ощущал мою неярко выраженную антипатию подсознательно, потому, что каждый раз смотрел на меня как-то не по-доброму и быстро отворачивался... Он никогда со мной не разговаривал, даже по пустякам, как, впрочем, и она, но мне этого было и не нужно – я и так получала огромное удовольствие от созерцания!.. А однажды, когда меня в очередной раз тошнило в туалете от голода, недосыпа, переутомления и отвращения к школьной жизни, Оксана вдруг неожиданно подошла ко мне и с неподдельным участием спросила:
- Тебе плохо?
  Я оторопела от неожиданности и стала пристально смотреть на неё, ведь она обратилась ко мне впервые в жизни...
- Уже лучше, – тихо выдавила я из себя после паузы.
- Я провожу тебя в класс! – сказала она. – Вот, возьми леденец!
  И протянула мне конфету...
- Спасибо! – улыбнулась я, и мы с ней, молча, пошли в класс...
  Путь занял минуты две, но я ничего не смогла сказать ей... Даже не знала, о чём можно её спросить... А когда мы сели за парты, и начался урок, она забыла обо мне... Навсегда!.. А мне всё время хотелось пройти с ней ещё, хоть один разок, вдвоём, по длинному коридору, пусть даже опять, молча...
  А в один из дней Оксанин папа попал под поезд... Когда она вошла в класс, чуть позже обычного, то была лишь бледнее, чем всегда, и больше ничего в её облике не говорило о случившейся в семье трагедии... Она даже улыбалась, как обычно, только реже, и мало с кем разговаривала... Я неотрывно наблюдала за ней, искренно недоумевая: откуда у этого эфирного существа такая выдержка?.. 


  Глава 11

  Таня.

  Вот с кем я была по-настоящему счастлива, хоть и недолго, в предпоследний год обучения!.. Об этом удивительном человеке надо писать отдельный роман, и я очень надеюсь когда-нибудь это осуществить!.. А пока, воскрешая в памяти 90-ый год, могу сказать лишь одно: более сильной и неординарной личности я не встречала никогда!.. Таня – это неиссякаемый источник энергии, фейерверк эмоций и страстей, вулкан, который постоянно извергается... Есть ли где-нибудь стена, об которую она могла бы удариться так больно, что у неё не хватило бы сил заново подняться? Нет! Кто может её остановить, если она задумала совершить настоящий безумный поступок? Никто! Таня могла бы водить танки и самолёты, Таня могла бы спасти этот мир в случае апокалипсиса!.. Да и кто, если – не она, если не такие – как она?..
  В моей памяти до сих пор звучит её живой голос и невероятно заразительный смех... Я помню, как она смотрела на меня на уроках своим лукавым взглядом, обещающим много незабываемых приключений!.. Но самый неизгладимый след в моей памяти оставили два её экстремальных поступка: питьё из лужи, как в известной всем сказке, и прыжок со второго этажа, закончившийся для неё переломом обеих ног и пребыванием в больнице всё лето!.. Пойти с ней гулять – нередко означало попасть в какую-нибудь переделку, а не пойти – лишить себя удовольствия понаблюдать за ней... Куда только её ни тянуло, и кого только она ни притягивала к себе!.. Но как она раскрывалась в любви, увлекая выбранного парня в своё пылающее безумие!.. Это невероятно-красивое зрелище до сих пор стоит у меня перед глазами!..
- Я тебя тоже с кем-нибудь познакомлю! – нередко говорила мне она.
- Да мне никто не нужен! – упиралась я.
- Я тебе хорошего мальчика найду, будешь с ним ходить, а не со мной...
- Но с тобой веселее и интереснее!..
- Но я же – не парень! – смеялась она.
- Жалко... – отвечала я с неподдельной грустью.
  А через мгновение – нас уже разбирал смех.
  Порой она сажала меня на колени, так, что её саму было за мной не видно, и говорила:
- Ну вот, пусть хоть издалека будет похоже, что ты с парнем сидишь!..
  И меня это всегда очень смешило, пока однажды, сидя у неё на коленях, я не испытала странного и очень приятного, но прилично испугавшего меня тогда, чувства...
  Таня относилась ко мне очень тепло и даже заботилась, как могла. Всегда провожала меня до дома и возвращала маме вовремя. Однажды я не захотела возвращаться так рано, убежала от неё и спряталась. Была зима, Таня уже замёрзла, но долго продолжала меня звать и искать, ходя туда-сюда по дороге, а я наблюдала за ней из своего укрытия, еле сдерживая смех... Потом я пожалела её, такую продрогшую, задубевшую, выскочила и набросилась сзади с криком...
- Ну, что за шалости? – обрушилась на меня она. - Я тут чуть с ума не сошла, подумала, что тебя украли...
- Да кому я нужна?! И кто тут в такой холод может промышлять похищениями?!
  Но она уже схватила меня за руку и тащила к подъезду, а я продолжала весело упираться...
  Только её попытки с кем-нибудь меня познакомить – прилично утомляли. И как я радовалась – когда не нравилась выбранным ею мальчикам!.. Но однажды мне пришлось встретиться с одним из них, и я совершенно спокойно сказала ей об этом на следующий день в школе, без какого-либо энтузиазма, одной фразой:
- Да, я тут с твоим Андреем вчера встречалась...
- Что???!!! – искренно удивилась она. - А почему ты меня с собой не взяла???!!!
  Я с нескрываемым удивлением вылупилась на неё.
- Зачем???
- Но, как же ты с ним одна могла пойти, без меня!!! Я бы сзади вас незаметно шла, присматривала б за тобой!..
  Я от души расхохоталась.
- Да он безобидный совсем!.. – успокоила я её.
- И где вы с ним были? – не унималась Таня.
- Так, погуляли, потом в кино сходили... Только мне стало очень плохо оттого, что он за меня заплатил... Я ему потом на обратном пути, в автобусе,  полчаса пыталась вернуть деньги, а он брать не хотел... Пришлось силой совать – чуть карман ему не порвала, так неудобно получилось...
  Тут Таня рассмеялась так громко и заразительно, как умела только она.
- Ты – такая дурочка!
  Таня долго не переставала хохотать, и мне тоже стало весело.
  Впрочем, за одно знакомство я бесконечно благодарна ей до сих пор!.. 
 

  Глава 12

  Миша.

  Я хорошо помню тот день. Таня и не обмолвилась, что хочет познакомить меня с Мишей, совсем не как со своим другом, вероятно, понимая, что я уже устала от этих её попыток и могу запросто отказаться... А, зная, что они встречаются (о чём судачил весь класс, видя, как тепло они общались на переменах), я и не заподозрила никакого тайного умысла и спокойно согласилась пойти к нему в гости.
  Никогда не забуду, как Миша открыл нам дверь. Никто, за всю мою жизнь, не смотрел на меня так, как смотрел тогда он – словно увидел привидение... Это был даже не взгляд, а какое-то проникновение глазами в душу и даже некое её вампирическое высасывание... Сколько мы с ним ни встречались потом – привыкнуть к этому взгляду и выдержать его хотя бы несколько секунд – всегда было выше моих сил...
  Но это никак не отразилось на впечатлении о той незабываемой встрече и нашем с ним дальнейшем общении. У Миши было очень тепло и уютно, как бывает только у высоко одухотворённых и интеллигентных людей. Атмосфера была такой мягкой и обволакивающей, что я чувствовала себя достаточно комфортно и намного лучше, чем у Паши – другого Таниного парня, к которому она меня часто водила... Кроме нас троих, в квартире присутствовал ещё какой-то Вовка Гусев, которого я не помню совсем: ни как он выглядел, ни зачем вообще был нужен... Сначала я думала, что это для меня его туда позвали, но потом случайно выяснилось, что совсем и не для меня, да и никакого интереса этот загадочный Вовка ко мне тогда не проявил, как и я к нему... Меня волновала только Таня, только её эмоции и чувства...
  А ещё у Миши был катушечный магнитофон, каких я никогда не видела, гитара, на которой он мне тогда сыграл, но почему-то не спел, несмотря на все мои просьбы, и главная достопримечательность: 12 гладких белых домашних крыс, одна из которых больно меня укусила, отчего до сих пор на пальце остался шрам...
  В какой-то момент Таня с Вовкой ушли, а мы смотрели на них с балкона в бинокль... Миша поставил уже непопулярный тогда «Modern Talking», и это внесло сентиментально-романтическую нотку в нашу постоянно прерывающуюся беседу – ни о чём... Мы мало с ним говорили, но никто из нас не испытывал из-за этого неловкости. Миша – так и остался единственным для меня человеком, с которым я могу подолгу молчать без какого-либо душевного дискомфорта...
  Когда я уходила, Миша проводил меня до лифта, и пока не закрылись двери, неотрывно смотрел прямо в глаза, всё тем же пристальным взглядом...
  А через несколько дней мне позвонила Танина бабушка – личность не менее легендарная, чем её внучка – и напрямую спросила:
- А скажи-ка мне вот что: кто, по-твоему, из них двоих лучше, и больше подходит Тане: Паша или Миша?
- Миша! – без колебаний сказала я.
- Ну, вот! И я ей всё время об этом твержу! И он её – просто обожает!!! А зачем она тогда к Пашке бегает?..
- Сама не знаю, он мне совсем не нравится... Грубый и наглый...
- Ты – девочка хорошая и серьёзная, - умоляюще начала Танина бабушка, - поговори с ней, а? Повлияй на неё!..
- Но, Вы же знаете: Таня никого и никогда не слушает!!! – засмеялась я. - Почему Вы думаете, что мне удастся её переубедить?
- Таня к тебе очень хорошо относится, я же вижу!.. Может, хоть тебя она послушает?..
- Ладно, я с ней поговорю! – успокоила я её.
  А сама, вспоминая, как Таня смотрит на Пашку и как преображается рядом с ним, – понимала, что она уже сделала свой выбор. Наверное, неправильный выбор, по нашему с её бабулей представлению, но зато свой, только свой – как всегда!.. Возможно, именно из-за Паши она и уехала тогда в Керчь, вскоре после описанных выше событий!.. Просто – тайно сбежала в один день, от всего и от всех, никому ничего не сказав!.. Но сбежать от любви Тане всё-таки не удалось, хотя она и не кончилась для неё ничем хорошим... Впрочем, это уже совсем другая – и только её – история. А тогда... я очень сильно по ней скучала и чувствовала, что мне её не хватает, как никого на свете!.. Миша тоже скучал, хотя и ездил к ней в Керчь, но вернулся оттуда в ещё более подавленном настроении... Я тоже очень хотела к ней поехать, но родители меня не пустили... Зато после Таниного отъезда мы с Мишей стали друзьями навсегда, объединившись в своей печали по человеку, о котором нам оставалось только мечтать, чем мы долгое время и занимались, болтая ночами по телефону – лишь о ней одной!..


  Глава 13

  Поступление.

  Придётся мне чуть нарушить хронологическую последовательность и ненадолго заглянуть в лето 90-ого года. Татьяна Борисовна очень хотела, чтобы я куда-то поступила после восьмого класса, и даже – совершенно бескорыстно – пошла на должностное преступление, выдав мне свидетельство о неполном среднем образовании без троек, что позволяло поступать лишь по собеседованию. Впрочем, тройка там должна была стоять всего одна, по физике; остальные проблемные предметы были чудом вытянуты на четвёрки, благодаря не покидавшему меня везению на экзаменах. Никогда не забуду своё удивление, когда я взяла в руки это свидетельство «хорошистки», и с какой восторженной благодарностью посмотрела на Татьяну Борисовну, совершившую для меня это маленькое чудо!..
- Спасибо! – еле-еле выговорила я.
- Иди отсюда! – улыбнулась она. - И чтоб я тебя больше тут не видела!
  И мы вместе рассмеялись.
  Увы, сей благородный поступок не принёс ожидаемых ею результатов, и мне было очень стыдно перед ней, когда я принесла в конце лета это свидетельство обратно... Но кое-кто, от кого она действительно мечтала избавиться, расстроил её гораздо больше своим неожиданным возвращением, а именно – Танька. Она вернулась в школу внезапно, прямо в середине урока (который Татьяна Борисовна и вела), спустя две недели, проучившись всё это время в медучилище, где ей почему-то не понравилось...
- Что ты здесь делаешь? – вылупилась на неё ошалевшая Татьяна Борисовна, когда Таня показалась в дверях.
- А я решила к Вам вернуться! – весело заявила она.
- А кто тебе это позволил?
- Директор! – также спокойно ответила Таня и стала искать себе парту.
  Надо было видеть побледневшее лицо Татьяны Борисовны, надолго потерявшей дар речи. Да и весь класс был в шоке... Но Таня – это Таня, она могла выкинуть и не такое...
  А с моими поступлениями произошло нечто необъяснимое, и, кажется, с тех самых пор я и стала верить в судьбу. Точнее – в не судьбу...
  В престижных техникумах конкурс был хоть и не таким высоким, как в институтах, но всё же приличным: от семи до пятнадцати человек на место, и пропускной бал – не меньше восьми, а я тогда, даже по собеседованию, могла набрать только семь... Но ни один из них – всё равно мне не нравился, кроме, пожалуй, одного, юридического...
- Забудь! – сказала мама. - Туда только по блату берут...
   И выбрала мне учётно-кредитные техникумы, считающиеся в то время очень перспективными...
- Но я же ненавижу алгебру, как я буду там что-то считать?! Я хочу получить профессию, связанную с русским и литературой...
- А ты знаешь, какой туда конкурс? До старости будешь поступать!..
  Я и сама понимала, что мне туда никогда не поступить, если я даже в педучилище, куда полгода ходила на подготовительные курсы, с треском провалилась...
  В обоих техникумах – диктанты я написала на четвёрки, но математика... Я уже не раз упоминала выше, что везение на экзаменах меня не покидало никогда, и даже на одном из этих собеседований по алгебре я вытащила самый лёгкий для себя билет – единственное, что вообще щёлкала, как орешки – дискриминант... И вдруг – совершенно необъяснимый провал в памяти, видимо, от волнения... Смотрю на это уравнение, но даже не подозреваю, что оно решается по известной мне формуле... Словно саму информацию о существовании дискриминанта вынули из моей головы на время собеседования... От обиды, что я не вспомнила единственного, что прекрасно знала, я проревела три дня, но так и не объяснила себе причины произошедшего...
  Но время ещё оставалось, и, по настоянию мамы, я сдала документы в другой колледж. История, которая произошла там, была ещё более странной... Мою «непропускную» тройку по алгебре вообще поставили кому-то другому, и когда я стала выяснять, что да как, меня провели в кабинет и оставили искать свою зачётную карту в огромной куче других... Девушкам-секретаршам надоело там сидеть, и в какой-то момент они вышли. И вот я нахожу свою зачётку с пустой графой по алгебре и понимаю, что могу решить судьбу своего поступления в одну секунду... Я была одна в кабинете, стоило только достать ручку и черкануть одну цифру, и я – студентка престижного колледжа, в который никогда бы не поступила своими силами... Судьба тогда словно спросила меня:
- Ну что, надо тебе это или нет? Решай сама!..
  У меня даже было время вспомнить, как легко подобное делали одноклассницы в школе... Но, во-первых, мне это было не нужно: не я выбирала этот колледж, преимущество которого было лишь в одном: он был совсем недалеко от дома... но всё равно вряд ли бы я смогла его закончить... А во-вторых – пойти на такое мне было бы сложно даже сейчас, ради каких-то более существенных благ, а в 15 лет...
  Я с улыбкой посмотрела на свою зачётку и позвала девушку-секретаршу.
- Впишите сюда тройку! – сказала я ей, и навсегда покинула это заведение с лёгким сердцем...
  И пока я ехала домой после этого странного случая, мысль о родной школе и милой Татьяне Борисовне, сделавшей для меня так много, даже согрела моё сердце... наверное, в первый и последний раз в жизни...
  Только позднее я поняла, что если бы судьба позволила мне поступить тогда, у меня бы сейчас не было на руках даже аттестата о среднем образовании, что выглядело бы уж совсем неприлично...


  Глава 14

  Свобода.

  Я никогда не забуду утро 1-ого сентября 1992 года!.. Я стояла на балконе и смотрела на спешащих в школу нарядных детей с букетами, осознавая, что мне больше никогда не надо будет туда идти!.. Я впервые в жизни плакала от счастья – словно только что вышла из тюрьмы, где десять лет отбывала срок!..
  Но ведь бывают же светлые минуты и у заключённых!.. И так хочется верить, что они были и у меня в школе, хоть я и не могу теперь о них почти ничего вспомнить... Что-то плохое записывается в голове со всеми подробностями, как на плёнку, а хорошее – оставляет где-то глубоко в душе расплывчатый след, да и только...
  Но оно было, это моё маленькое школьное счастье, я это точно знаю, чувствую, что было!.. Может быть, – когда я узнала, что в пионеры меня будут принимать в первом потоке?! Такой светлый и солнечный выдался тогда день, и, хоть и не было ничего особенного на фоне привычной тогда неорганизованности, зато повсюду царила торжественная атмосфера настоящего праздника!.. Или, может быть, – когда мне дали от школы билет на Кремлёвскую Ёлку?! Ах, какое счастье по тем временам было – получить подарок с конфетами, которых не было в свободной продаже!.. Ещё я смутно припоминаю, как весело было на «Смотре песни и строя», когда мы маршировали во время уроков под руководством самого смешного военрука на свете, громко выкрикивая какие-то речёвки, а недовольные учителя из соседних классов выскакивали и ругались... А как мы всем классом умирали от смеха, когда на уроке музыки пытались, но так и не смогли спеть песню «Комара женить мы будем...» А однажды подружки уговорили меня записаться на танцы, куда я проходила целый год, так толком и не выучив ни одного па, но успев, при этом, опозориться перед самим А. Поповым, упав на «Венском вальсе» от головокружения и волнения, танцуя с местной «звездой», у которого заболела его «звёздная» партнёрша... И как мне нравилось ходить после уроков в тир, который открыл в актовом зале всё тот же военрук, и как здорово я научилась там стрелять!..  Но почему же, когда я читаю эту надпись на фотографиях: «Школьные годы – чудесные», я невольно вспоминаю лишь о чём-то тяжёлом и печальном, а истинно-счастливые мгновения – так редко всплывают в памяти?!
  Я не присутствовала ни на выпускном вечере, ни на последнем звонке – не видела в этом для себя никакого смысла. Ни с кем из одноклассников у меня не сложилось тёплых дружеских отношений, даже Таня была уже совсем в другом месте...
  И поступать тем летом я уже никуда не собиралась: если в 15 лет я могла хотя бы представить себе – возможность дальнейшего обучения, то в 17 я уже еле ползала и совершенно ничего не представляла и не соображала... Всё, чем были заняты мои мысли – так это желанием, наконец, отоспаться, за все предшествующие десять лет, и весь тот год я действительно проспала, отводя на сон от двенадцати до семнадцати часов в сутки – этого требовал мой измождённый организм.
  А по ночам я читала!.. Читала – как голодная – всё, что стояло на полках, что должна была прочесть раньше, когда училась, но по понятным причинам  не смогла... Я перечитывала даже книги из школьной программы, теперь уже понимая, о чём они, и что я вообще читаю!.. Впервые я стала не только понимать смысл написанного, но и чувствовать магию строк...  И я погрузилась в этот пленительный мир целиком, без остатка, и незаметно для себя пришла к пониманию, что должна создать – свой, такой же чудесный и прекрасный... Но сочинять стихи я начала значительно позднее, а то, что писала в ту пору, хоть и вызывало бурный восторг знакомых, но не имело к стихосложению никакого отношения. Впрочем, я часто жалею, что не сохранила те свои первые пробы пера...


  Глава 15

  Любовь.

  Ну, вот и добралась до самого главного. И сразу растеряла все слова... Но сейчас, познав другую любовь, я понимаю лишь одно: та первая – была неполноценной... Она была сильной, настоящей, болезненной, но лишённой многих ярких красок. Я бы сказала, что она была однобокой, и потому изначально вела в тупик. Не было в той любви самого главного – ощущения полноты жизни и гармонии с собой, с собственной душой, а было лишь постоянное напряжение, скованность, тревога, несогласие, внутренний протест... Не было того чувства лёгкого и свободного парения над землёй, которое и должна вызывать истинная любовь, а также ощущения себя – собой... А значит – не было и настоящего счастья, а то, что за него принималось – на деле оказалось лишь иллюзией... Эта любовь была тяжёлой и безответной, и много лет камнем пролежала на моём сердце...
  Я познакомилась с Димой 5 мая 1991 года, вскоре после Таниного отъезда в Керчь, которая потом сетовала, что стоило ей только уехать, как я сразу нашла парня сама, без её помощи, но такого гордого и нехорошего, ещё хуже, чем её Пашка...
- Он же тебя совсем не любит, ты понимаешь, не любит!.. – не раз повторяла Таня, спустя несколько лет, когда я делилась с ней своими переживаниями.
- Я знаю, знаю... но другие – мне не нужны совсем!.. Да ты бы хоть себя вспомнила?!
- Но я же его бросила!.. И больше к нему даже не хожу!.. Хотя, так хочется сходить!.. Может, зайдём, а?..
- Вот-вот!.. 
  И мы начинали смеяться...
  А наше с Димой знакомство было и впрямь совершенно случайным, нелепым, даже глупым, и не предвещало ничего особенного. В то время я относилась к встречам с парнями, как к игре, лишь бы было весело, и редко встречалась с кем-то больше нескольких раз, а чаще – по одному. Я им не нравилась, мне они были неинтересны. В свои неполные 16 лет я мало походила на девушку: всегда лохматая, непричёсанная, не накрашенная (я ненавидела косметику и начала ею пользоваться лишь после 25-ти лет), в спортивных штанах или в лучшем случае джинсах, и в кедах, даже не в кроссовках, достать которые тогда было непросто... Это сейчас все юные девушки круглый год ходят в джинсах, что считается вполне сексуальным, тогда же – предпочтение отдавалось коротеньким узким юбочкам, и ножкам в красивых ажурных колготках...
  Я хорошо помню нашу первую встречу. Его телефон дала мне подружка накануне.
- Вот, позвони ему. Он такой злой, всегда всех посылает...
- Зачем тогда звонить, если всё равно пошлёт? – засмеялась я.
- Ну, ты же к этому легко относишься, от тебя не убудет! – подруга явно решила поиздеваться над моим безразличием к мнению окружающих.
- Вот как ты меня ценишь?! Ну, спасибо! – ответила я. – Ладно, я позвоню...
- По нему Наташка сохнет, а ты, если он тебя не пошлёт, встретишься с ним и всё выспросишь, как он к ней относится...
- Как же я это сделаю, если она категорически запрещает упоминать при нём своё имя? – улыбнулась я.
- Ну, ты как-нибудь издалека попробуй... В общем, вот телефон, звони!
  Я позвонила, и, несмотря на явное недовольство в Димином голосе, он меня не послал. Более того – сразу предложил встретиться, предварительно попытав меня, какая сволочь – дала мне его номер, но Наташку я не выдала, даже год спустя... Я всегда умела хранить чужие тайны, и если уж меня попросили что-то не говорить – не скажу никогда и ни при каких обстоятельствах, даже если для просящего это уже не будет иметь серьёзного значения. Вероятно, поэтому я очень болезненно реагирую, когда мои просьбы что-то кому-то не передавать – игнорируют, и считаю это чем-то вроде «полупредательства», ведь, чтобы о чём-то узнал весь свет, достаточно поделиться с кем-то одним...
  Я, как всегда, опоздала, но сразу узнала Диму по описанию, как, впрочем, и он меня. Помню, как мы с ним шли по станции метро «Дмитровская» навстречу друг другу, не отводя глаз... Только в тот первый день в наших взглядах не было никакого напряжения, и мы сразу стали общаться так, словно знали друг друга всю жизнь, легко и непринуждённо, как близкие друзья... Больше мы никогда так не разговаривали и не смеялись... Он долго не хотел меня отпускать, а мне не хотелось от него уходить, и я не понимала, почему... Обычно мне быстро наскучивали такие встречи, но тогда этого не произошло. У Димы были хитрые карие глаза, в которых горел яркий, живой огонёк, так будоражащий мою душу, светлые волосы, зачёсанные назад, и довольно густые рыжеватые усы, благодаря которым он выглядел на пару лет старше... Но более всего мне понравились его сильные руки, перевязанные на запястьях широкими кожаными ремнями. Кажется, он тогда ходил в секцию тяжёлой атлетики, поднимал штангу... Несколько раз Дима подал мне руку, и я впервые в жизни почувствовала, что от его руки исходит такое странное и приятное тепло, проникающее в мою руку и быстро распространяющееся по всему телу... Сколько я потом перетрогала рук, как у мальчиков, так и у девочек, в надежде, что снова это почувствую, но ни от одной из них такого тепла не исходило. И потому, каждый раз, когда мы с Димой встречались, самым большим наслаждением для меня – было взять его за руку, но он не часто позволял мне это, видимо, считая, что уже вырос, чтобы ходить с девчонкой за ручку... И я всегда краснела от неловкости, когда он, порой даже резко, вырывал свою руку из моей, и долго не решалась на новую попытку...
  Наконец, я сказала ему, что мне пора домой, и он интригующе подмигнул мне на прощание из вагона...
  А про Наташку я так и не вспомнила, к негодованию подруги, да и он долго потом не спрашивал, кто дал мне его номер...


  Глава 16

  Разочарование.

  Дима позвонил мне месяца через полтора и едва ли не после привычного «Привет!» произнёс следующее:
- Слушай, а как ты смотришь на то, чтобы мы вместе приятно провели время?
  Я прекрасно понимала, что он имеет в виду, но была в шоке от прозвучавшего предложения, после одной-единственной встречи, и не сразу нашлась, что ответить...
- Ну, так что? Почему молчишь? – не унимался он.
- А почему ты мне это предлагаешь? Разве я дала тебе какой-то повод?
- Ну, ты мне понравилась, разве нужен ещё какой-то повод, чтобы приятно провести несколько часов?
- Думаю, нужен...
- Какой же?
- Ну, хотя бы – любовь!
  Он рассмеялся.
- Ну, на это я вообще вряд ли способен... Хотя, может я потом в тебя влюблюсь, всякое же бывает?..
- Раз сразу не влюбился – значит, уже не влюбишься...
- Откуда ты знаешь? Ты же мне сразу понравилась...
- То, что ты мне сейчас предлагаешь, само по себе не имеет к любви никакого отношения, и даже звучит – неуважительно...
- Но почему ты в этом видишь что-то оскорбительное?.. Всё будет так, как ты захочешь, я тебе обещаю!.. А если что-то не понравится – я не буду настаивать... Ты же ничего не потеряешь – только удовольствие получишь...
- Я так не могу... Без любви... И вообще мне это не нужно...
- Как так, не нужно? – в его голосе промелькнуло искреннее удивление.
- Вот так!.. Не нужно и всё!..
- Так не бывает! – не переставал смеяться он. - Ну, год ты может быть, без этого ещё и проживёшь, ну два... Но больше – всё равно не протянешь, помяни моё слово... Так чего тянуть?.. Или я тебе совсем не понравился?..
- Теперь, после этих слов, уже не знаю... И не знаю, как к тебе относиться...
- Я же тебе честно признался, а мог бы соврать, что люблю!..
- А вот за это – спасибо!.. За честность!..
- Ну, ладно, не обижайся! А если надумаешь – звони...
- И не надейся!..
- Ну, тогда пока!
- Пока.
  Долго я не могла успокоиться после его звонка... Ну, как он мог такое мне предложить?.. Почему – мне? Я прокручивала в памяти нашу встречу, всё недоумевая, что я могла тогда сказать или сделать, чтобы он подумал, что я сразу соглашусь на такое... Я позвонила той подруге, что дала мне его номер, и, поведав о своём горе, заключила, что Наташка зря по нему сохнет, он этого не стоит...
- А может, он только тебе одной это и предложил? – съязвила подруга. - Показал, как на самом деле к тебе относится... Значит, ты сама на него такое впечатление произвела, и он решил, что ты согласишься на всё!.. Не каждой такое предложат – только тем, кого не уважают...
- Но почему мне? За что? Я ему ничего не сделала, мы просто мило поболтали...
- Ага, как же!.. Значит, ты дала ему какой-то повод так думать... Да я же тебя знаю, ты могла дать – и не заметить...
- Знаешь, что? Это ведь ты мне его подсунула...
- Причём тут я?.. Ты сама побежала с ним встречаться...
- Ну да, конечно, я сама пошла, сама дала ему повод думать, что я – шлюха...
- А чего ты злишься, я не понимаю? Забей на него и всё!.. А если ещё раз позвонит – пошли...
- Вряд ли он позвонит... Но ты права: нет смысла из-за него переживать...
  Но я переживала. А он снова позвонил, уже осенью... И я была рада его звонку...
 

  Глава 17

  Ошибка.

- Ну, так что? – игриво начал Дима весёлым голосом. - Ты ещё не надумала?
- О чём ты?..
- А то ты не знаешь! Не прикидывайся, что не понимаешь...
- Я и не прикидываюсь! Я всё тебе сказала ещё летом!..
- А сейчас уже осень!.. Может, у тебя что-нибудь поменялось?
- У меня никогда ничего не меняется, к твоему сведению! Я вообще – самый постоянный человек на свете!.. 
  Он рассмеялся.
- Давай встретимся! – предложил он.
- Зачем? – удивилась я.
- Ну, может, я смогу тебя переубедить...
- Ты только зря потратишь на меня время... Поищи лучше другую...
- Но я хочу с тобой!..
- А я этого не хочу...
- Ну ладно, а чего ты вообще хочешь?
- Чтобы мы с тобой были друзьями, просто хорошими друзьями...
- Замётано! Теперь придёшь?
- Только если ты пообещаешь – больше даже не заикаться об этом...
- Обещаю. Заикаться точно не буду.
  И я услышала в трубке его смешок...
- А ты точно выполнишь своё обещание? – серьёзно спросила я.
- Я всегда выполняю свои обещания, либо – их не даю! – ответил он.
 «Прямо – как я!» – улыбнувшись, подумала я, но что-то меня стало беспокоить... А уже через час я начала жалеть, что согласилась с ним встретиться, но и не прийти к нему – я не могла...   
  А когда я его увидела, то поняла, что безумно скучала по нему все эти полгода, хоть и не признавалась себе в этом... Он шёл рядом, что-то спокойно рассказывал об отдыхе в деревне, улыбался, и мне даже стало казаться, что по телефону я разговаривала с другим человеком... Он ничем не выдавал своих истинных желаний, и, по наивности, я решила, что они исчезли, улетучились, испарились, как будто их и не было вовсе, и окончательно успокоилась, поверив в то, что мы будем друзьями... В один миг он оборвал эту надежду, страстно поцеловав меня в губы, когда мы уже сидели на лавочке в парке...
- Ты же обещал, что не будешь даже заикаться об этом! – еле-еле выговорила я после долгой паузы...
- А я и не заикаюсь! – спокойно парировал он, заткнув мне рот новым поцелуем...
  Мне хотелось, чтобы он остановился, но я не могла ему помешать... Я не могла отвечать на его поцелуи, но и не могла ему сопротивляться... Я хотела встать и уйти, но не могла даже пошевелиться...
- Садись ко мне на коленочки! – ласково сказал он.
- Нет, не сяду!
- Ну, тогда я сам тебя посажу!..
  И посадил меня так аккуратно и нежно, как будто я весила 10 кг, а не 65... «Ну да, конечно, штанга...» – только и промелькнуло в моей затуманенной голове... 


  Глава 18

  Мука.

  После того дня я ни о чём и ни о ком не могла думать, кроме него... Я хотела его видеть, прикасаться к нему, и я делала всё возможное и невозможное, чтобы избежать встречи... Сначала я не подходила к телефону, зная, что это он, а потом долго плакала, что не подошла... «Он меня не любит и не полюбит!» – эта мысль не оставляла меня в покое ни на минуту, причиняя невыносимую боль. «А если бы полюбил, мне бы пришлось выйти за него замуж? – не переставала я задавать себе мучительные вопросы. - Но я этого тоже не хочу!.. Я вообще не хочу замуж – никогда!.. Неужели нет никакого другого выхода, чтобы просто общаться и встречаться?..» И, чувствуя, что выхода действительно нет, я начинала горько рыдать и долго не могла успокоиться...
  Мы очень редко виделись, притом, что я мечтала о встрече – едва ли не каждый день. Я пыталась встречаться с другими мальчиками, чтобы забыть его, некоторые из которых мне даже нравились, но как только брала их за руку – всё заканчивалось... Не прошибало током – как от Диминой руки... Ни разу больше – не ударило... А сколько раз я ловила себя на мысли, что иду с кем-то, а думаю лишь о нём...
  Только когда приехала Таня, и мы с ней встретились, я снова почувствовала себя счастливой, и даже на время забыла о Диме!.. С Таней мне было хорошо, тепло, уютно, спокойно, весело и легко!..
  А с Димой я даже по телефону не могла говорить без напряжения и волнения... И эта неопределённость наших отношений – убивала нас обоих. Дима стал всё больше раздражаться, осознавая, что мы словно стоим на одном месте... Он чувствовал, что я не принадлежу ему, несмотря на мою любовь, даже когда нахожусь рядом, совсем близко, и его это очень злило... Он становился жестоким и грубым, порой даже специально обижал меня... Нередко мне приходилось что-то терпеть ради него, пряча и заглатывая слёзы... Удовольствия от наших встреч я получала всё меньше, но без него – по-прежнему не могла... Чтобы только увидеть его, я готова была пожертвовать многим, но это не приносило радости никому из нас... Это сейчас я знаю, что когда любовь перестаёт быть лёгкой, как пёрышко, а ложится на сердце тяжёлым грузом, надо немедленно разрывать отношения, как бы ни было больно, обрубать все цепи и нити, связывающие с любимым, и уходить навсегда, без оглядки, чтобы не мучить друг друга, а тогда... Тогда я не могла даже себе представить – жизни без него, а мысль, что каждая встреча может стать последней – просто сводила меня с ума...
  Ад продлился несколько лет, а потом он женился, и мы перестали общаться... Это был уже 97-мой год, тот самый, когда Женя выбросился из окна, а вместе с ним рухнули и все мои надежды на счастье и на выход из того тёмного лабиринта, в котором я оказалась в 21 год отроду... Эти два не имеющих отношения друг к другу события связались у меня в голове одним прочным мистическим узлом, прежде всего потому, что произошли чуть ли ни в один день... Моя жизнь – будто остановилась на много-много лет, словно кто-то, просматривая её, как кинофильм, взял пульт управления, да и нажал на паузу...
 
 
 
  Эпилог.
 
  Вот на этом я и хочу закончить своё путешествие по лабиринту памяти. Что-то, наверное, упустила... Что-то очень важное и ценное... Что-то, что наверняка повлияло на формирование моей личности и судьбы... Но нужно ли здесь описывать какие-то уж совсем неприятные и интимные подробности моей неудавшейся жизни? Полагаю, что – нет.
  О себе сегодняшней, я могу сказать немного. Мне 33 года. Я – не признанный поэт и абсолютно одинокий человек. У меня нет денег и здоровья их зарабатывать, и я беспомощна в быту, как ребёнок. Мой отец – инвалид, и у меня нет ни одного родственника или близкого человека, который мог бы обо мне позаботиться, в случае смерти мамы... Но есть и другая сторона медали. Мне 33 года. Я – поэт! Я свободна, как ветер, и принадлежу только самой себе! У меня есть всё необходимое, что нужно для жизни, и я не голодаю, как миллионы людей в этом мире. У меня есть доступ в Интернет, через который я могу общаться с близкими мне по духу людьми. У меня есть верный друг, с которым я могу поделиться самым сокровенным. У меня есть хорошая подруга, которая всегда примет меня такой, какая я есть, и согреет теплом своей души. А ещё, в моём израненном сердце когда-то жила ЛЮБОВЬ!..
  И разве всего этого недостаточно, чтобы однажды сказать себе: ЖИЗНЬ ПРОШЛА НЕ ЗРЯ?!


Апрель – май, 2009 г.