Герои не пропадают без вести

     Никто из рядовых пехоты не выходит в генералы.
     Новобранец для армии – беззащитный голый Адам.
     «Будете как боги»,- так увещевал Змей и обманул, обольстив, человека. Думающий ушами и прочими рецепторами удовольствий не может стать богом. Отступивший на шаг не сможет перепрыгнуть пропасть, образовавшуюся между ним и Древом Жизни и преградившую путь к возвращению. Как бы ни казалось легким и досягаемым возвращение, повторить попытку не удастся.
     Отступивший на шаг невосполнимо подрывает свои первозданные силы. Однако как сладко и приятно слышать вкрадчивый голос, ласкающий: «Будете как боги». Как непреодолима эта жажда власти над миром и космосом, над реальностью и вымыслом, над мыслью и временем, над духовным и плотским. И уже не различаются смыслы фраз «Будете богами» и «Будете как боги». Беспристрастный закон распада и смерти настигает неминуемо. Человека и его мысли. И вот уже этот закон руководит поступками человека, хотя последнему кажется, что он сам управляет своими желаниями и поступками, заблуждаясь все более. И все далее отходя от самого себя, от своего образа.
      Воля к власти губительна. Факт.
     Самоутверждение обманчиво. Факт.
     Невозможно создать мир по своему плану и замыслу. Факт.
     Потому как «Быть богом» тоже невозможно, но всем хочется.
     Подвиг и грех. Где граница? Никто не знает.
*
Боевая операция в районе Хоста длилась с февраля по апрель. Расположившись в районе Чамкани, полк оказался в роли джина, упрятанного в бутылку. Долина тоже отдаленно напоминала этот сосуд. С боков эту долину-бутылку отсекали от остального мира два длинных средней высоты хребта, поросшие деревьями и кустарником. Донце образовывалось невысокими отрогами этих хребтов. Кто-то давно разбил это донце, и в месте разрыва горных массивов образовалась равнинная полоска, на которой уместилась дорога, ведущая в Пакистан. А вот горлышко бутылки было стиснуто обрывистыми склонами хребтов, вплотную подступающих к узкому ущелью. Ширина ущелья составляла несколько метров, заполненных водой горной реки. То есть въехать в долину со стороны Алихейля можно только по руслу этой реки. Въехали. И пробыли там два месяца.
   Два месяца, сопровождаемые ежедневными обстрелами реактивными снарядами, а также нарастающей тревогой солдат весеннего призыва о судьбе "демобы". Накануне выхода приказа Министра Обороны, который формально подкреплял право этих ребят на надежду и мечты, заключались пари на то, кто угадает номер этого заветного приказа. Узнать о свершившемся выходе приказа можно было только по связи у земляков-штабистов. Сообщения ждали напряженно, как сводку Совинформбюро...
   Когда поступило распоряжение готовиться в путь, у всех стало веселее на душе. Еще бы, два месяца на операции. Никто не ожидал, что обратный путь будет похож на переправу антилоп через реку, кишащую крокодилами. За время, что полк провел в Чамкани, душманы не дремали. Вся река была просто нашпигована минами. Само собой, качественно установить мины в бурном потоке течения реки было затруднительным занятием, но при желании все возможно. Весна - время половодья. В Чамкани это еще и время дождей. Под свинцовыми тучами, хмуро наблюдавшими с высоты за происходящим, по реке тянулась гусеница колонны. Это выходил из чамканийской преисподней наш многострадальный полк. Кажется, это была первая операция нового командира полка подполковника Щербакова...
   Левка Матвеев сидел на броне командирской БМП. Сверху лилась вода в виде мелкого дождика. Машина, ревя мотором, пробиралась в естественном тоннеле, образованном отвесными скалами по обе стороны реки и низкими тучами, накрывшими сверху серым балдахином этот тоннель так, что невозможно было разглядеть вершины скал. Снизу бурлила река под траками бронемашины. Колонна продвигалась медленно. То и дело БПМ останавливалась. Это символизировало то, что впереди произошел подрыв, и надо было освобождать проезд от подорвавшегося транспорта.
   Вон справа на откосе поворота реки стоит один из таких транспортов. Это был танк. Итальянка рванула под правым траком. Экипаж не пострадал, но пострадал каток, и порвалась гусеница. Левка с интересом, который может вызвать хоть какое-то развлечение, возникшее неожиданно в череде серых картинок, наблюдал как танкисты пытались ликвидировать повреждения своими силами. Из люков танка сразу после взрыва выскочили невысокого роста узбеки, в черных танковых комбинезонах они напоминали чертиков. Один из чертиков, как видно, был главным, поскольку, спрыгнув на камни, он стал размахивать руками и пинать других чертиков, подгоняя их. Голосов слышно не было - рычал двигатель БМП и шумела река. Наконец, главный чертик-танкист организовал работу, в ход пошли кувалды и монтировки...
   Чем закончилась эта работа танкистов, Левка не успел досмотреть, поскольку бронемашина тронулась вперед.
   С обоих бортов вдруг всплыли оранжевые рыбы. Это были мины.
   По связи то и дело звучали доклады о подрывах. Командир полка постоянно запрашивал замыкающего колонну зампотеха о его нахождении. К середине ущелья, когда оставалось пройти еще немало километров по руслу реки, все тягачи, имевшиеся в распоряжении, были задействованы в буксировке подорвавшихся транспортов. Тогда стали уничтожать подрывавшиеся машины, добивая их пластидом. Пока разведроту командир полка не беспокоил. Однако всем было понятно, что это до поры. Не стреляли и сверху, хотя эта самая гусеница колонны могла стать лакомством для стервятников, если они нападут сверху. Как оказалось, третий батальон обеспечивал прикрытие выхода полка по ущелью. Стервятники, желающие напасть с господствующих высот, пытались сбросить пехоту с этих высот. Наседали настойчиво. Самым плохим было то, что после прохождения колонны пехоте необходимо было сниматься с занимаемых позиций и спускаться вниз на поджидавшую броню, чтобы не быть отсеченной и уничтоженной.
   После получения команды на спуск, пехота просто бежала от наседавших духов.
   Седьмая рота осталась последней на горке из остальных подразделений третьего батальона. Замок колонны никак не мог пройти опаснейший участок ущелья...
   Разведрота не успела перевести дыхание после выхода из ущелья, как была поднята по тревоге и отправлена обратно. Вновь в этот тоннель. Теперь уже в одиночку. Вдобавок ко всему начало смеркаться...
   В это самое время седьмой роте пришлось совсем туго. Душманы, видя, что рота осталась одна, практически без огневой поддержки, решили ее уничтожить. Женька Сысоев с товарищами отбивались от духов, пока позволяли запасы боеприпасов. Надежды на Утес не оправдались. Хотя пулеметчик до последнего пытался отстреливаться. Но Утес со своей огромной станиной не укроешь за камушком, пулеметчик во время стрельбы практически не защищен. В ближнем бою - это огромный минус. Этим минусом и воспользовались духи. Пулеметчик упал. Никто не мог точно определить, ранен он или убит. Оставлять пулемет, только что полученный на вооружение, было нельзя. Таковы были законы, поэтому бойцы пытались подобраться к Утесу, заодно, и вытащить пулеметчика. Однако это грозило новыми жертвами. Поняв тщетность попыток, командир, скрепя сердце, дал команду на отход. Так и остался безвестным тот парень. Пулеметчик Утеса. Герой необъявленной войны...
   Именно сообщения о трагедии седьмой роты были причиной броска разведроты обратно в ущелье. Разведчики обеспечили выход танку на позицию, с которой было возможно достать ту самую высоту из танкового орудия.
   Всю ночь до рассвета разведчики просидели в реке, пытаясь рассмотреть и расслышать хоть что-то в ночи...
   Утром все вернулись к новому месту походного лагеря полка. Молодость и радость того, что вышли без потерь подняли настроение. Ведь сама по себе война - херня, главное, чтоб не убили...Так шутили разведчики.
   Но пострадать можно не только в бою. Вот и Бульба - здоровенный беларус, механик-водитель расслабившись, поплатился. Смех и грех. Рота получила коробки с сухпаем. Сухпай расхватали быстро и стали играть в футбол опустевшими картонными упаковками. Соскучились молодые мышцы по движению за время марша. Бульба отвлекся припрятать свой сухпай подальше от посторонних глаз. Потом выскочил из люка к играющим. А те уже все коробки расфутболили в стороны, осталась одна ровненькая, аккуратная, лежит в центре площадки на ровненьком песочке. А друзья кричат, слабо, мол Бульбе добить эту коробочку до ворот. Это Бульбе-то слабо? Ага, сейчас он вам покажет...Левка заорал во все горло:
  - Не надо!
   Но было уже поздно. Бульба со всего маха врезал по коробке, предвкушая гол. И упал рядом с оставшейся на месте коробкой, наполненной камнями...
   Теперь уже кричал Бульба. Он выл, рычал, прыгая на одной ноге, пытался дотянуться до ушибленного пальца, чтобы подуть на него...Хохотали не долго. Поняли, что переборщили...Левка пытался оказать первую помощь...К счастью, выяснилось, что кости не повреждены. Говорят, после этого Бульба в футбол играл неохотно...
   Днем отдыхали, приводили себя в порядок, готовясь к маршу в родной полк.
   А война продолжалась.

*****    
      В это время…    
     Гена Винников смотрел на происходящее. Вот Женька Сысоев стреляет по духам. Паникует, а как не паниковать. Порывается к телу пулеметчика...
   "Во, блин, о своем теле думаю, словно о чужом - "тело пулеметчика"- это ж мое тело. Бывшее уже. Но все равно, странно. Хоть бы одумались и не стали его вытаскивать. Наверняка уже приготовился снайпер к легкой стрельбе по живым мишеням, старающимся вытащить с поля боя и тело, и пулемет. Да, вон он лежит за камушком. Тихо лежит. Глаз щурит. Бур уже заряжен. А вон правее еще один притаился в чалме. Остальные скачут да постреливают для создания фона, а эти - основные убийцы. Их не видно обороняющимся, все внимание отвлечено на атакующих. Не слышны и выстрелы снайперов, их не выделить из общего шума боя. То ли камень о камень стукает, то ли сердце бьется в висок. Нет, это снайпера одиночными выбивают шурави..."- так думает Генка, рассматривая горку, на которой идет бой.
   Он сам еще несколько мгновений назад был участником этого боя. Его рота обеспечивала выход колонны полка из Чамкани по адскому ущелью. Чтобы духи не атаковали колонну сверху, надо было блокировать эти высоты.
   Седьмая рота в составе третьего батальона выдвинулась на блокировку за два дня до начала выхода полка. Высота, которую предстояло занять и удерживать до прохождения колонны, была самой дальней, если считать от Чамкани. Шли в замке, экономя силы. Первой шла девятая рота. Им надо было первыми выйти на свою высоту и обеспечивать прикрытие и огневую поддержку остальным подразделениям. Ходу по горкам в этом районе Афганистана можно было бы дать.
   Это вам не Панджшерское поднебесье, тут горки не высоки, если считать высоту от уровня моря. Тут и солнце не так палит, можно и тень отыскать - кедры, сосны, ели растут. Но воды нет. Нет родников на этих горках. Вся вода внизу в речках, что текут по дну ущелий. И вторая беда - это местные моджахеды. Опытные умелые воины. Хорошо умеют скрываться, используя ландшафт и растительность. Здорово стреляют и любят свободу.
   Однако на отсутствие воды в этот раз грех было жаловаться, весь день, пока карабкались наверх, шел мелкий холодный дождь. За два месяца нахождения в Чамкани все изрядно поизносились, поэтому теперь все вымокли до нитки. Злые и уставшие наконец добрались до цели. И тут поступило сообщение, что выход полка откладывается на сутки. А сухпай и воду рассчитывали только на один день, мол, после прохождения колонны сразу спустимся на броню. Гладко было на бумаге, да забыли про напряги. А напряги были обычным делом в нашей армии в ту пору. Вертушки летать не могли, низкие тучи не позволяли подняться в воздух. Почему-то все напряги доставались обычным пехотинцам. За что такое наказание? Артиллерия высоты перепутает - пехоте ползать на карачках, спасаясь от снарядов, вертушки не летают - пехоте сидеть голодными и холодными сутки напролет. Непременно это должны учесть небеса. Всем пехотинцам, даже если залетчики и разгильдяи, непременно должен быть гарантирован рай на том свете...
  "Не надо пытаться вытащить его, это не поможет, не оживит, а можем еще ребят потерять..."- нашептывает Генка ротному. Никто не слышит. Не потому, что грохот боя не позволяет, просто слышать ангела может только тот, с кем он говорит. Бессознательно это происходит. Не голос слышит человек, а кажется человеку, что это его собственные мысли...
  - Не надо стараться вытащить его, это не поможет,- кричит ротный седьмой роты оставшимся прикрывать отход роты ребятам.,- срочно снимайтесь и бегом вниз. Второй взвод вас прикроет огнем. Осторожно, чтобы вас не зацепили...Сейчас и танки начнут обстрел высоты, поэтому срочно вниз, как поняли?- ротный уговаривал оставшихся бойцов.
   Казалось, он уговаривает и себя...Ведь оставался его боец. Он привел его сюда. Он дал ему приказ установить Утес и вести огонь по наступающим духам. А ведь Утес в ближнем бою не годится. Вообще это оружие больше подходит для стрельбы одиночными. Прицел с оптикой шестикратного увеличения дает возможность доставать противника на большом расстоянии. Да и психологически можно давить, одним грохотом можно запугать. Но в той ситуации пуганых не было.
   Генка видел, как бегут его друзья, спотыкаясь и матерясь. "Уходят. Молодцы...
  Не надо больше смертей. Пусть и Сашка Бурдаков убегает, и Колька Толстой пусть уходит...Кольке еще пожить надо. Он умрет позже. Тогда выскочит их БТР на пригорок в окрестностях Газни, и прозвучит страшный взрыв фугаса. Тогда и погибнет Колька, не сейчас...Тогда и Женька Сысоев, повздорив с Колькой пересядет пред выездом на другую машину...Тогда Женьке повезет, пусть и сегодня ему повезет...А я - святой, молящийся здесь на горной террасе, когда где-то мирно пасутся животные на лугах, и птицы вьют гнезда на моей родине, и мама моя возвращается с работы домой, подходит к почтовому ящику, ждет письма, не писал я уже месяц, не было возможности отправить письма...А рядом затухает бой. Бой, во время которого я был убит. Так же будут пастись животные на лугах, и птицы выведут птенцов в тех гнездах, строительством которых сейчас они заняты, и мама моя через две недели придет с работы домой и найдет казенный конверт в почтовом ящике. И задрожат ее руки. И упадет мама в обморок. А потом будет долго и безутешно плакать. Почему, почему я доставил своей смертью ей боль? Ведь это так противоестественно, когда дети умирают раньше своих родителей. Нельзя так наказывать матерей. Они в муках рожали. Отдавали все силы, все средства, чтобы вырастить нас. И теперь, когда настало время радоваться за сыновей. Радоваться их любви. Ждать внуков. Нянчить внуков, балуя... Ничего уже нельзя изменить. Я умер. Я теперь святой и молюсь за оставшихся живыми. Пусть они продолжают жизнь. Пусть они видят восходы и закаты, пусть услышат радостный смех своих детей! Я буду за них молиться всегда..."- Генка сидел на камне, бубня себе под нос заклинание. Слова отражались от камней и тонули в сером густеющем сумраке...
  " А все-таки обидно, что они меня вот так бросили. Ведь никто из них не был уверен в том, что меня убили. Никто не видел следов пуль на моей груди, никто не проверил наличие пульса на моей шее. Меня бросили. Даже если бы видели кровавые пятна от пуль на моей груди, это еще не значит, что я мертв. Ведь сколько раз бывало, что человек выживал даже после смертельных на первый взгляд ранений. Никогда, ты слышишь, никогда никого не бросали. А меня бросили..."
  Гена метался от одного своего сослуживца к другому. Все они были бывшими. Нет, они и сейчас остались сослуживцами друг другу. Бывшим стал он. Это новое незнакомое ощущение пахло могильным холодом. Этот холод стал сопровождать Генку сразу после команды ротного:
  - Уходим...
  И сейчас Генка пытался докричаться. Докричаться до них, бросивших его. Не виновных, он их не винил, он благословил их поступок.
  "Но могильный холод, являющийся и пробирающий до мурашек, до блевоты, до пьяного беспамятства...Не удается вытравить этот холод ни забытьем, ни водкой, ни молитвой. Пусть наконец-то выдадут мне ордер на эту могилу, обшитую цементными швами, побеленную известью, усаженную цветами, укрытую венками, политую водкой Третьего тоста. Пусть дадут мне эту бумажку на эту ими построенную мою могилу глубоко под землей. Пусть покажут мне дверь туда, в мою могилу, где должно покоиться мое тело, мой прах, мои останки, захороненные согласно моей Веры, согласно обычаям этой Веры. Пусть осенят себя крестом над этой моею могилой, где нет меня. Если смогут."
   Генка сидел на выступе скалы над пропастью. Вдруг он соскользнул вниз. Вот оно чувство полета, чувство свободного падения. Свободного от пут обязательств. Перед собой, перед окружающими, перед землей, и опять перед собой. Теперь можно не переживать за свершенное, теперь можно только упиваться этим падением на камни, ощетинившие острые пики на дне ущелья...
   Еще мгновение и Генка врежется со всего маху в эти каменные уступы, чтобы все забыть, чтобы обрести покой...
   Легкая тень мелькнула по камням на берегу ручья на дне ущелья. Эта тень не спугнула даже ящерку, которая не встречала ранее таких легких и безобидных теней. Не смогла эта тень скрыть солнца. Значит, камни останутся такими же теплыми, значит, жизнь ящерки продолжится...
   Даже легкого порыва ветерка не состоялось. Не дрогнул ни один стебелек желтой опаленной солнцем травы. Ангелы не могут разбиться о камни, ангелы не могут умереть по собственной воле...
  "А как бы я поступил тогда, будь я на месте ротного? Да, нужно было забрать тело. Вначале убедиться, что пулеметчик мертв. Сейчас или позже, когда стихнет бой, когда духи отойдут. Но ведь не было возможности ждать. Не было возможности остаться до утра. Не было возможности вернуться. Была такая возможность! Но тогда бы пришлось жертвовать живыми. Ради мертвых. Ради их души. Единственной души одного пулеметчика. Человека! Можно было спасти эту душу, дав ей покой, похоронив тело. Не факт, что удалось бы это сделать - спасти души новых жертв. Ведь схватка была бы неравной. Заканчивались патроны, помощи ждать не приходилось. И новые жертвы падали бы вокруг одного тела. Бывшего сослуживца. Пулеметчика. Человека!!!"
   Генка взвыл в отчаянии. Не было выхода. Нет выхода. Могильный холод все сильнее терзал обнаженную беззащитную душу...
  В небе над Чамкани летел на север журавлиный клин...
   
  ...и вот кричу: "Бача, давай по новой!"
   свеча, упавшая под лед, горела долго...
   чудо?... диво?...
   слеза под скрип зубов комдива
   пыталась растопить тот лед...
   семнадцать километров до Газни...
   а журавлю неделю лету до России...
   семь дней душе на подвиг отпустили...
   и кто вперед...
   и кто пойдет...
   и скольких понесут...
   а скольких бросят...
   не брошен ни один...
   всех донесли...
   шипенье от тангент как вздох из ада...
   и каждого нашла своя награда...
   играли гимн... он стал хитом...
   знамена выцвели, лафеты укрывая...
   и залпы в небо... в трех шагах от рая...
   удачи все желали журавлю...
   кури, бача... спасибо, не курю...
   от свечки не прикуривают...
   поздно...
   
  Война продолжалась...
****
"Хорошо летят, с ними бы...- глядя на журавлей, думает Генка Винников,- все же зря я обиделся на ребят, мол, бросили...Не бросили они меня. Я ангел, святой, а они просто люди. Настоящие! Есть у ангела способность быть сразу в разных временах одновременно. Вот и я сейчас сижу на таком перекрестке, где сошлось все во едино: прошлое, будущее, настоящее...И не остановить прошлое, не переписать судьбы живых людей. И не повлиять на настоящее...Это мне так кажется, что я нашептал на ухо ротному правильное решение в той ситуации с моим телом. Нет, не могут ангелы изменить ход событий. Это Человек принимает решение. Не легок этот момент. Нет покоя потом Человеку. Сомнения, мучения, вина, сны и бессонницы,- все это сопровождает Человека до самой смерти, ангелу сомнения ни к чему - обладая способностью видеть одновременно событие, а также то, что предшествовало этому событию, и то, что последовало за ним, ангел избавляется от сомнений. Но вот не сдержался же я тогда, сгоряча даже покончить с собой хотел, да, видно, ангелы тоже бывают молодыми, старослужащими и дембелями...кстати, куда деваются ангелы после дембеля..."- мысль ангела быстрее мысли человека.
   Даже человеческая мысль успела бы пройти этот путь в долю секунды, размышления Генки были мгновенны. Тут же он переключился на созерцание происходящего в настоящем времени...
   А живым людям, тем, с кем он еще сегодня был рядом, травил анекдоты о скорой демобе, с кого собирался содрать сахар по приезду в полк - расплата за проигранный спор по поводу номера приказа о демобилизации, - с кем жрал из одной банки остатки сухпая еще сегодня в обед,- им было трудно. Трудно и страшно.
   Духов было много, гораздо больше, чем наших. Четко прочитав ситуацию, духи сосредоточили все силы на занятии этой высоты. Если бы удалось отсечь эту роту, то уничтожение ее было бы делом техники. А там и за броню, которая осталась ждать спуска роты, можно было приниматься.
   Сашка Бурдаков был ближе всех к Генке, когда тот упал. Сашке показалось, что он четко видел, как несколько пуль попали Гене в голову. Раз за разом Сашка и ребята, укрывшиеся рядом с ним за камни, пытались выскочить и стащить тело друга. Хрен с ним с Утесом, а вот Генку надо забрать. Однако каждая попытка пресекалась духами. Душманы были так близко, что над Сашкой пролетело несколько гранат, разорвавшихся ниже, это духи пытались забросать шурави сверху гранатами. Сашка поднимал автомат над укрытием и стрелял, не целясь, в сторону духов. Вдруг очередь осеклась на полуфразе...Кончились патроны. Остальные рожки были пусты. Снаряжать магазины не было возможности, не успеть. Сашка четко услышал команду ротного:
  - Уходим!...
   Легко сказать, а как это сделать? Ведь неизвестно, где именно духи, а ясно, что камни, за которыми притаился Сашка, обстреливаются, значит, духи знают, где находится Сашка...Страшно это! Генка знал, как это страшно. Помнил ангел о том чувстве страха, испытанном в человеческом теле. Страх сжимает в тиски сознание и мышцы, безвольное тело пытается сжаться в комок, защититься голыми руками от смерти...Преодоление страха - это и есть подвиг...
   Сашка сжал граненые бока гранаты, вырвал кольцо и швырнул эфку, тут же проделал то же самое со второй...Сразу же рванулся вниз и влево, ему казалось, что там есть укрытие...Запнувшись о кочку, повалился вперед, ударился коленом о камень, но что была та боль в сравнении с опасностью за спиной...
   Сашка покатился вниз, рядом шелестели камни, осыпавшиеся от его прикосновений. Каким-то немыслимым способом Сашке удалось вскочить на ноги, рот был забит песком и грязью. Рядом с собой Сашка увидел отступающих спиной вперед и отстреливающихся ребят из третьего разведвзвода. Ими командовал молодой лейтенант Сергей Храткевич. Сашка вспомнил,- нашел же время для вопоминаний,- что это первый выход взводного на боевые.
  - Генка остался!- крикнул Сашка Храткевичу,- дайте мне магазин, у меня патроны кончились...
   Кто-то бросил в его направлении рожок. Перезарядив автомат, Сашка выстрелил в направлении камней, за которыми совсем недавно скрывался от духов, там уже мелькали фигурки наседавших преследователей...Снизу броня пыталась прикрыть отходивших товарищей...Это несколько охладило пыл духов. Но не надолго. Однако короткого замешательства врага хватило спускавшимся немного оторваться от преследователей...
   Вторая группа душманов интенсивно обстреливала броню. Броня нашла небольшой пятачок, на котором можно было расположиться и организовать хоть какое-то подобие обороны, при этом обеспечить встречу спускающихся с высоты подразделений. Место это находилось на окраине кишлака. Обойти кишлак не представлялось возможным, поскольку этому препятствовала высокая горная гряда, практически неприступная. Она прикрывала кишлак с тыла. Сам кишлак насчитывал полтора десятка строений, среди которых выделялся большой трехэтажный дом. Усадьба выглядела богато, была отделана добротным камнем и имела деревянные инкрустации. Резные перила и наличники, балконы,- такой дизайн внешней отделки дома резко контрастировал на фоне остальных традиционных глиняных дувалов...На пятачке среди фруктовых деревьев к моменту начала спуска седьмой роты скопилось достаточно техники, чтобы привлечь конкретный интерес со стороны духов: танк-тягач, подбитый одним из первых, ЗУ-шка на базе ЗиЛа, с десяток машин ремроты, Уралы, еще один танк замка, БМД-шки с НОНами гардезцев. Все это вело интенсивный огонь. По всему этому духи также вели непрерывный огонь из кишлака и склонов прилегающего к пятачку ущелья. Причем, очевидным было то, что эффективность душманского огня была выше, чем стрельба отстреливающихся...
   На пятачок изредка выскакивали одиночные БТР-ы, видимо, отставшие от колонны полка. Эти машины ошалело вылетали на пятачок, неслись на предельно возможной скорости, при этом пытались тоже стрелять из КПВТ. После этого эти одиночки покидали поле боя и исчезали в ущелье по направлению к Нараю. Один из таких "летучих бронеголландцев" беспорядочной стрельбой накрыл спускающуюся седьмую роту...
   С брони ребята уже видели своих друзей, пытались прикрыть огнем. Хорошо было видно, как группа добралась до одного из дувалов и укрылась за его стенами. Как оказалось, эта группа выносила приданного арткорректировщика. Глебыч - здоровяк и замечательный русский парень - был прошит навылет пулями, санинструктор попытался перевязать так, чтобы устранить пневмоторекс. Кровь пузырями прорывалась наружу из отверстий на спине и на груди здоровяка. Удивительно, но Глебыч не стонал и не кряхтел, еще и подбадривал ребят. После оказанной помощи санинструктором Глебыч самостоятельно пошел со всеми, при этом даже отказался отдать свой вещмешок, так и дотопал до брони...
   Андрей Алферов оставался старшим на броне седьмой роты. Всю эпопею со спуском своей роты Андрей наблюдал вместе с другими дембелями с брони. При этом пытались хоть как-то помочь. Непрерывно вели огонь по вершине, отсекая преследователей.
   На броню удалось пробраться НШ батальона капитану Тихонову. С ним был друг Андрея Сашка Бурдаков...Сашка забрался в БТР, забился в десант и молчал. Андрей не решался потревожить друга, понимал, насколько тому тяжело...Тихонов приказал Андрею отправить БТР к дувалу, где укрылась группа с Глебычем. К этому дувалу пробирались и остальные бойцы седьмой роты. Надо было их оттуда забрать на броню, чтобы начинать отход по ущелью...
   Андрюха не решился послать кого-то. Решил ехать сам. На своем БТР-е со своим дембельским экипажем...Духи из гранатометов пытались достать броню. Послать кого-то из менее опытных - подвергнуть опасности выполнение задачи. Андрей Алферов принял решение.
  "Красавчик Андрюха!- думает Генка Винников, наблюдая за настоящим свысока своего наблюдательного пункта ангела,- хоть бы ему повезло вместе с Володей Мозговенко, водителем-дембелем и стрелком Хариным, тоже дембелем, пусть прорвутся и вернутся невредимыми..."
   С площадки сада, где стоял БТР, надо было преодолеть крутой порожек. Вовчик разогнал БТР и выпрыгнул на дорогу. При этом водитель повернул колеса в тот момент, когда они оторвались в прыжке от земли. Машину бросило в сторону и она врезалась в дерево. Заглохли. Пули затарахтели градом по броне. Ящики с цинками патронов, закрепленные на бортах, раздербанили в щепки. Рядом с БТР-ом разорвались гранаты...
  - Вовчик, давай заводи и рви когти, мы тут как в тире мишени, надо двигаться!- Андрюха орал во все горло, пытаясь разглядеть в тримплексы ситуацию за бортом...
   Мозговенко удалось завести машину, и БТР ринулся к дувалам.
  Когда БТР подрулил к дувалу, находящиеся там встретили Андрея как Ноя-спасителя. Двадцать человек набились в десанты бронемашины как сельдь в банку.
  - Бойницы открыть и отстреливаться по флангам. Один стреляет, второй перезаряжает. Чем больше мы в них, тем меньше они в нас!
   Вовка гнал БТР, ощетинившийся и стреляющий из всех бойниц. Дважды БТР сталкивался с подбитой техникой, на скорости не удавалось избежать столкновений, поскольку ехал по тримплексам...Но вырвались с пятачка и устремились в погоню за полковой колонной...
  "За что все это выпало на долю этих ребят?- размышлял Генка,- Казалось бы вырвались из ада, а что их ждет впереди...Ну, почему я не могу их предупредить, почему я не могу предотвратить страшное?"
  Нет конца терзаниям души.
   
  А война продолжалась...
   
   
   Поверь мне, двадцать лет спустя
   Еще сильнее стонут раны,
   Еще стервознее шипят
   Осколки смерти окаянной,
   Еще щемящей вспоминать
   Последние слова комбата:
   "Сынки, у каждого есть мать,
   Вернитесь к ней, прошу, солдаты!"-
   Еще тревожнее рассвет
   В зарницах хлещущих бессонниц,
   Еще отчаянней ответ,
   Еще бездонней мера скорби.
   Поверь мне, хочется найти
   Свой миг в минуте той молчанья,
   Чтоб грех убийства искупить
   На тяжком вздохе покаянья.
   Суровость личного суда
   Страшнее зверства самосуда:
   Когда пророк ты и Пилат,
   И Петр, и Павел, и Иуда...
   Поверь мне, двадцать лет спустя
   Вина все четче сознается,
   Себя простить не удается,
   Пусть хоть убитые простят...
***
- Вован, давай гони, сматываемся отсюда! Тихонов приказал догонять полк...- Андрей Алферов дал команду своему другу, водителю БТР-а, который еще больше стал похож на Ноев ковчег: в десантах сидели уставшие, еще не оправившиеся от шока бойцы седьмой роты, лишь несколько минут назад бывшие на волосок от смерти...
   "Нет, нет, нельзя им сейчас погибнуть, только бы это не случилось сейчас. Сейчас, когда они прошли через этот ад, когда показали свои лучшие черты в смертельном бою. Никто не струсил, никто не побежал, не отступил с позиций до команды ротного. Мало у кого осталось боеприпасов. Пара автоматов заклинили от сумасшедшей стрельбы...Глебыч сидит с резиновыми накладками из оболочек перевязочных пакетов на груди и на спине. Эти накладки прикрывают дыры от пуль. А этот русский богатырь не подает вида, что больно, понимает, что нельзя, нельзя добавлять свою боль на этот гнет, который и так давит на бойцов...Разве не герой этот Глебыч, обыкновенный корректировщик. Спокойный, добродушный русский парень. Пусть ему повезет. Пусть не случится этого сейчас..."- заклинает Генка, наблюдая за происходящим своими ангельскими глазами...
   Залетев на полном ходу по накатанной прошедшей полковой колонной колее в воду реки, БТР по инерции продолжил движение поперек течения. Видимо, скорость была очень высокой для этих условий, машина подпрыгнула, налетев колесом на валун, не видимый из-за мутной воды. На пути неожиданно возник каменный выступ скалы, возвышавшейся над этим участком реки. Бронетранспортер врезался в этот выступ, его отбросило от скалы, при этом машина едва не перевернулась...
  - Бля, мрак, я не заметил этот жеваный камень...- проговорил Вовка.
  - Так, Вован, спокойно! Давай поаккуратней, да и хватит по тримплексам ехать, тут уже не стреляют...пока, так что давай открываем люки и едем помедленней,- Алферов открыл крышку своего люка, вылез на воздух, умостился как обычно на краю люка, свесив ноги внутрь. Бойцы также постепенно переместились из десантов на броню бронемашины.
  - Всем вести наблюдение!- дал команду Андрюха.
   Одинокий бронетранспортер пробирался по ущелью, позади был ад, впереди - неведомое.
   "Что-то не так все было на этой операции,- размышлял сержант Алферов,- как-то иначе происходило все ранее. Ни разу до этого полк не нес такие потери. Нас просто расстреливали два месяца из реактивных установок, минометов,- это броню, а в горах было не лучше. Как могла оказаться их рота в такой ситуации, когда духи могли спокойно окружить, не прояви настоящее геройство Генка Винников и Сашка, да и остальные ребята. Ведь перебрасываться с духами гранатами - это не в снежки играть. За два месяца потерять столько людей и техники, так толком ничего не добиться, ни результатов, ни трофеев, ни складов, ни урона живой силе врага. И вот сейчас. Едем в одиночку уже несколько километров по ущелью. Связи нет, скалы не пропускают сигнал, экранируя. Так же пробирались в одиночку те БТР-ы, которых мы видели ранее, так же будет пробираться оставшаяся часть роты, так же будет выходить оставшаяся с замком броня. Никогда ранее не допускались такие разрывы при движении колонны..."
   "Прав Андрюха,- думает Генка (ангелы могут слышать мысли людей),- плохая операция выпала на долю полка. Новый командир полка пока что-то делает не так. Да, командирами полка не рождаются. Да, все проходили через первые операции и ошибки. И за каждую ошибку приходится расплачиваться жизнями солдат, жизнями офицеров, покалеченными судьбами людей. Да, командир полка навсегда учтет уроки этой операции, много еще полку предстоит совершить ратного на земле Афгана. Да, потом этот же командир организует вывод полка в Союз, прошедший без потерь. Но сейчас все было плохо на этой операции..."
   Между тем бронетранспортер, облепленный спасенной пехотой, миновал ущелье и выехал на небольшой серпантин, ведущий в долину, где расположился вышедший из Чамкани полк.
   Над долиной появилось солнце, и настроение бойцов несколько улучшилось. В молодом возрасте организм имеет достаточный запас прочности, чтобы противостоять агрессии извне. Бойцы стали переговариваться, кто-то даже пытался шутить.
   С нескрываемым любопытством пехота глазела на то, как вертолеты транспортируют бочки с соляркой. Откуда шла доставка таким образом, не было известно пехоте, но невольно забавляло то, что расход на подобную транспортировку наверняка превышал содержимое такой бочки. Похоже, денег никто не считал, а солярку за ценность не принимали...
   Вован вырулил к месту, где уже расположились БТР-ы, прибывшие ранее. Вот и машины седьмой многострадальной...
   Спешившись, бойцы получили задачу привести себя в порядок, получить сухпай и готовиться к маршу.
   Через час Андрей подозвал двоих молодых бойцов.
  - Так, после нашей работы в десантах остался слой гильз в двадцать сантиметров. Даю вам полчаса, десанты должны быть чисты, время пошло...- и Андрей направился к соседней машине, где под навесом, сооруженном из плащ-палаток, сидели друзья и пили чай.
   Вдруг со стороны БТР-а раздался звук взрыва. Андрей метнулся к бронетранспортеру.
  Подбежав, увидел страшную картину: из люков шел дым, из правого бортового люка наружу торчала неестественно подогнутая нога, обутая в сапог.
   Андрей заглянул внутрь. Сквозь остатки дыма удалось разглядеть два изуродованных тела бойцов, которых минутой ранее Андрюха заставил наводить порядок внутри бронемашины. Это еще не были безжизненные трупы, однако и жильцами подобное состояние назвать трудно. Окровавленные и обезображенные тела, деформированные головы, вывалившиеся глазные яблоки, висящие на канатиках нервов...В моторном отсеке стонал механик, раненый осколками, пробившими металл перегородки...Подбежали другие бойцы. От вида пострадавших некоторых вырвало. Андрей принялся перевязывать головы бойцов. Вскрытые черепа с вывалившимися мозгами, кровь...Алферов стиснул зубы и действовал автоматически...
   Вертушка подлетела быстро. Загрузив страшный груз, бойцы стали расходиться. К БТР-у подкатила машина с особистом. Тот стал расспрашивать, как все произошло. Само собой отдых был скомкан...
  "Нет-нет-нет!!!- терзался Генка,- хватит с этих ребят, хватит со всех! Почему, почему случился этот день? За что столько боли и испытаний на молодые головы? Чем провинилась наша рота? Где предел человеческого терпения? Почему я не могу им помочь? Почему мне не дозволено их предупредить об опасности? Почему так несправедливо устроен мир?..."
   В ходе проверки была установлена причина этой трагедии: в десантах разорвалась граната от гранатомета. Осколки свидетельствовали именно об этом. Граната осталась в стволе гранатомета во время боя или гранатомет не был разряжен гранатометчиком. В любом случае согласно конструкции гранаты взрыва не должно было произойти. Но граната взорвалась. Андрей с ужасом представил, что могло произойти, разорвись граната в тот момент, когда десанты были набиты битком...Двадцать два человека могли подвергнуться такой же смерти, как эти двое...Всю ночь Алферов не сомкнул глаз...Это была вторая бессонная ночь кряду...
   
  Вы за делами забывать уж стали,
   Что где-то тут живет еще война,
   Неся разлуки, скорбные печали,-
   Трофейный груз - убитых имена...
   Поди попробуй умереть не глупо,-
   Любая смерть ведь в сущности глупа...
   Но с чьей-то смертью вал стал неприступным,
   Другой же умер, вправду, как шакал.
   Мечтает каждый поскорей вернуться
   На Родину...увидеть мать, отца...
   Но вот огонь. Сплошной - не шевельнуться
   И от земли не оторвать лица,
   А надо все ж идти. Да, что там, "надо!"-
   Ведь гибнут на глазах твои друзья.
   И ты шагаешь прямо в пламя ада,
   Ты знаешь, что иначе жить нельзя.
   Ты знаешь, чтоб друзья не умирали,
   Тут путь один, и выбора не жди.
   И ты становишься вдруг вылитым из стали
   И сам себе даешь приказ: "Иди!"-
   И в смерть вступаешь. Нет, не верь, неправда!
   Ты остаешься в вечности живым.
   Чтоб стать бессмертным, многого не надо:
   Взять смерть себе, а жизнь отдать другим...
   
   Утро следующего дня выдалось росным...
   А война продолжалась...
   
   Надвигались сумерки. Генка Винников сидел на камне неподалеку от своего тела. На небе не спеша стали загораться звезды.
  'Вот ведь какая хрень. Когда я был человеком, мне очень хотелось жить. И жить красиво. Я хотел, чтобы меня уважали. Чтобы не звали чмырем. Следил за собой. Молодым, когда приходилось 'летать' и нестерпимо хотелось спать, все равно выкраивал несколько минут ото сна, чтобы привести себя в порядок, умыться, постирать хб, простирнуть носки. Не всегда для этого были условия, так, если стираешь хб, то в чем прикажете идти хотя бы до палатки из умывальника. А была зима, постиранные шмотки не успевали толком просохнуть. Досушивал в таком случае на себе, но уже в следующий раз был мудрее, просил дружка своего призыва, стоящего в наряде разбудить, чтобы часок просушить одежду у буржуйки, а потом стали помогать друг другу, наблюдая за тем, чтоб хб друга просохло и не сгорело при сушке от раскаленной буржуйки. С такой взаимопомощи и рождалось боевое братство. И всем очень хотелось жить красиво,- эти мысли вслух сопровождались настоящим звездопадом, яркие метеориты падали с неба, устраивая огненное шоу в небе над Чамкани,- Я долго готовился к тому, чтобы в момент, когда меня ранят, тоже выглядеть красиво.
  Не хотелось предстать перед сослуживцами шокированным и растерянным, не допускал мысли об обмороке или истерике. Нет, представлял, что спокойно возьму жгут с приклада автомата, наложу на раненую руку или ногу, разорву ИПП и наложу себе повязку. И буду дальше стрелять по духам, пока ко мне не подоспеют на помощь мои друзья...
  Собственно так и было. Я стрелял до последнего, Я видел, как пули, выпущенные мной из моего Большого Друга - крупнокалиберного пулемета с поэтическим названием 'Утес', - просто растерзали троих душманов, опрометчиво выскочивших из-за скалы на тропу, ведущую к моей позиции. Как залегли остальные духи, заслышав громкий бас Большого Друга. Испугались. Не решались атаковать. Это замешательство позволило моим друзьям миновать лысый склон горы и укрыться за каменными нагромождениями ниже этого открытого участка. Никто не остался лежать на простреливаемом участке горы. Это уже хорошо, значит, мы с Большим Другом не зря прошли путь от полного раздрая, когда на полигоне я попытался впервые выстрелить. Отдачей пулемет подбросило вверх и назад так, что окуляром прицела мне влепило так в лобешник, что я откинулся, едва не потеряв сознание. Потом приноровился так выцеливать, что работали мы с Большим Братом получше наших снайперов с СВД-шками. Наш-то прицел был посильнее, да и дальность мы брали в три раза большую...Эх, жаль, не довоевал я...
  И что меня угораздило высунуться...Любопытство, бля, проняло, захотелось результат получше рассмотреть, похвастаться хотелось. Не знал, что уже получена команда на отход роты...Как-то все совпало не так. Только выглянул, сразу несколько пуль ринулись ко мне,- Генка анализировал свою гибель, рассматривая недавнее прошлое.
  Ангелы могут видеть это прошлое одновременно с настоящим и будущим,- и впилась одна в ключицу, отбросив меня на камень за спиной, и не смог я преодолеть боли, повиновался ей, и раскрылся для второй пули, та угодила в грудь. Не умер я тогда. Каким-то образом вспомнил свою подготовку к ранению, свой аутотренинг. Только теперь с поправкой на действительность. Понял я, что не жилец уже, а поняв это решил, что умирать, так с музыкой..."З-З-заводи,"- сказал я Большому Брату, вон уже танцоры снова вылезли на танцплощадку, имея ввиду появление на из-за укрытий осмелевших духов. Навалился я на тело Большого Брата, нашел кнопку и надавил на нее, теряя силы. Снова в меня вонзались пули, снова меня убивали уже мертвого, а мой Большой Брат все еще строчил в духов, при этом сразил еще одного, в сиреневой чалме, именно его бур выпустил ту пулю, что попала мне в грудь, секундами ранее. Снова отринули духи за камни, это позволило еще на десяток метров оторваться от преследователей нашим ребятам...И только пули, угодившие мне в голову, отбросили мое тело в сторону, тогда палец соскользнул с кнопки и Большой Друг смолк...Потом прилетела граната и опрокинула взрывом мой пулемет...Вот ведь какая хрень, когда я был человеком, мне очень хотелось жить, жить красиво, а получается, что и умер я тоже красиво...Если бы только не мама...'- Генка закрыл глаза и приложил ладони к лицу. Ангелам не полагается плакать. Ангелы не должны жалеть свое прошлое...
   Вдруг ангел ощутил, как на его плечо кто-то положил ладонь. Вздрогнув от неожиданности, Генка обернулся.
  - Привьет, как деля?- в метре от Генки стоял афганец. Сухощавый незнакомец лет тридцати, с сиреневой чалмой на голове...
  - Ты?!- вырвался у Генки крик-вопрос.
  - Шурави, не бойса. Я нет зла. Я такой не живой как ты,- коверкая слова, бормотал душман,- я малаика-воин, как ты. Я должен назвать тебе шайтан. Я не хотеть тебья так назвать. Как тебья зовут?
  - Гена,- парень был шокирован. Перед ним стоял ангел того духа, который убил его, и которого завалил его Большой Брат уже в тот момент, когда Генка был мертв...
  - Гена? Очен приятн. Меня зовут Мехмед.
  - Ах ты сучара!- Генка метнулся к малаике, пытаясь нанести ему удар кулаком в лицо. Тщетно. У ангелов нет плоти. Однако Генка не мог успокоиться, снова и снова он бросался на душмана. Тот не сопротивлялся. Наконец, Генка в отчаянье упал на камень... Трудно душе успокоиться, если нельзя плакать, не выплачешься, если нет возможности покончить с собой, даже нет возможности выплеснуть накопившееся на ангела своего врага. Врага, который убил тебя...
  - Ты не обижайса, Гена! Я и ты честно воевал друг с друга. Я и ты честно убивал друг друга. Ты герой, Гена. Ты очень харашо воин. У нас такого воин нет.
  - Слушай, ты, сволочь! Какой я тебе 'друга'! Ты сидел в засаде, пришел сюда, чтобы убить исподтишка меня и моих друзей, и теперь мне в друзья набиваешься...
  - Гена, Гена, я понимать тебья. Но понимай, Гена, это не моя пришла к тебе домой. Это твоя сейчас лежит на моей гора. Я на этой гора бача пас овца...Шурави пришла моя земля. Шурави убивай мой брат. Я мстить шурави. У нас такой обычай...
  - Хреновый у тебя обычай! Я не сам сюда пришел. Меня призвали в армию и отправили сюда. Мне и нахрен не нужна твоя гора. Мне не нужна жизнь твоего брата, я его не убивал. Мне оставалось несколько недель до дембеля. Мы привезли вам хлеб, мы привезли вам цивилизацию...
  - Гена, моя не просил твоя хлеб и твоя цивилизация. Моя не понимать, зачем мой мертвый брат твоя цивилизация. Моя хочет жить свобода.
  - Угу, уже не 'жить твоя'...
  - Гена, твоя тоже не жить. Нам нечего с тобой делить теперь. Ты ангел, я малаике. Так у нас называть ангел. Я не называть тебя шайтан. Ты не называть меня демон.
   'А ведь прав этот дух, - подумал Генка,- да, очень обидно и хочется рвать его на куски, но что теперь-то можно изменить...Мы загробили друг друга (о, бля, и я его уже за друга считаю), а результат? Я остался тут навсегда, брошенный своими, он остался тоже брошенным. И никому эта гора нахрен не нужна. Наши завтра уедут в Газни, а нам тут куковать...' *
   ...а я живу не по Христу...
   мой путь давно уже расхристан...
   не знаю я, как строят пристань...
   и как на пристани той ждут...
   а я давно забыл уют...
   в его привычном измеренье...
   мениски стерты, и колени
   болят от этого...вот тут...
   не иглы боли - что мне боль...
   я демонство избрал судьбою...
   и если слышу :"Бог с тобою..."-
   о толстокожье словно моль,
   слова те призрачные бьются...
   но чаще...мне вослед смеются...
   полночный демон - просто ноль...
   когда смыкаются пространства,
   когда не выстонать себя...
   эх, жаль, что жил не по Христу...
   уже, наверное, не пустят...
   и позади - до эха - пусто...
   и впереди...
   что, Бог
   судья?...
   **
   а я живу не по Христу...
   в изгнанье диком - рядом с вами...
   споткнетесь об меня - я камень,
   из голых жил, из голых струн...
   от камня - твердь, от тверди - суть,
   ударить словом - бросить камень,
   но слову больно - слово с нами,
   и боль стекает по кресту...
   да, я живу не по Христу...
   когда ходил над облаками,
   до солнца доставал руками,
   и с неба собирал росу...
   я звезды жменями кидал
   на исполнение желаний,
   и вопреки несчастной карме
   любовь мне говорила "да"...
   была война - я убивал,
   убитых всех считал врагами,
   но совесть хлещет не словами -
   убийцу не спасут слова...
   клеймо такое не смывают,
   года не вылечат греха,
   я слово Божье не узнаю,
   предав до крика петуха...
   найдутся новые слова,
   и вновь предам за оправданье,
   и вся невинность станет данью,
   и злым пророчеством молва...
   и слово за слово сойдет,
   и в бой пойдет на слово слово.
   и это будет так не ново,
   и слово - каждому свое...
   
   
   да, я живу не по Христу...
   голодный дух не справит тризну...
   а от греха, что назван жизнью,
   разит бессмертьем за версту...
   
   
   и вдаль по призрачной канве
   на грани бытия и смерти...
   
   
   родная мать вослед окрестит.
   и вспомню я, что человек...
   
   
  А война продолжалась...
**
Все желают, чтобы всё происходило своевременно...
   Говорят, что из птиц лишь нетерпеливый козодой подает голос до рассвета. За это был лишен способности петь. Кто слышал козодоя, тот поймет, что несвоевременность не может быть песней...
   Ночной кофе над Нараем еще не получил ни одной порции утренних сливок, а темноту начали тревожить всхлипы стартеров. Нехотя подхватывали движки. Заводили свою заунывную мелодию. Кое-где рядом с броней стали вспыхивать костерки - это бойцы разжигали солярку в консервных банках из-под каши. Всполохи выхватывали из темноты фигурки заспанных помятых человечков. Движения их были медленными; словно вараны, озябшие за ночь, человечки пытались вскипятить воду для чая и разогреть завтрак для механиков-водителей, одновременно человечки старались вырваться из липких лап сна.
   Безучастно наблюдал за происходящим Андрюха Алферов, который так и не сомкнул глаз. Погруженный в какое-то непонятное самому состояние. С одной стороны накатывалось неодолимая тревога и негодование по поводу происходящего: впервые на его памяти оставили своего на поле боя и ничего не предпринимаем по исправлению греха. С другой - бездна пережитого и преодоленного за время службы на войне выдохнула холодную апатию. Ничего уже невозможно изменить, стоит ли об этом переживать...Проще включить стандартное равнодушие и безразличие. Это поможет расслабиться и отдохнуть организму...Кнопку, включающую это безразличие, заело. Не включалось равнодушие...
   Вот строки из письма, написанного Андрюхой через двадцать три года своему сослуживцу, даже время не смогло унять ту боль:
   "Когда приехали в полк, пережили в палатке печальное зрелище. По-особому заправленные кровати ребят. И ничего так не наводило тоску больше, чем эти кровати, их у нас тогда было четыре. Решали, ЧТО отправлять будем домой Гене. Даже набрали картона и бумаги. Хотели спалить и отправить пепел. Ведь такого у нас не было, чтобы труп оставили. И становилось ещё тяжелее оттого, что даже косточки Гены родной земли больше не увидят...
   На собрании мы решили написать на Гену наградной. На героя Советского Союза. И я лично этот наградной написал.
   Суть его была такова: Виников Генадий прикрывал отход наших ребят пулеметом "Утес", будучи раненым, он непрерывно вел огонь, и когда его окружили, он взорвал себя гранатой вместе с окружившими его душманами. Банальный сюжет, но кто из нас литератор?
   Через неделю мы увольнялись, наш бывший ротный Никиенко, который стал зам.ком батальона, нам на дембель "подарил" старшинские звания. Пришлось переделывать погоны за ночь, будили продавщицу, чтобы купить золотую ленту, а утром начальник строевой сказал нам (Алферов, Абылкасимов, Бейсенбаев, Бурдаков): "Увольнение через особиста,"- мы направились к нему теряясь в догадках, почему? и даже испытали чувство страха , помнишь, как тогда нас "казнили" особисты в полку - постояные суды - но разговор состоялся о Гене.
   Саня Бурдаков подвердил, что видел ранение в голову, несовместимое с жизню, и что Гена не подавал признаков жизни, но особист нам сказал, что героя не будет, а вдруг он жив...
   Особист сказал, что Винников представлен к ордену Красного Знамени. Что мы ему могли возразить?
   Когда нас уже должен ждать дембельский вертолет...
   Улетели мы через день или два, когда кружили над полком, я заплакал, посмотрел на других реакция та же...Там внизу оставалась часть души вместе с друганами, которые оставались служить, там остались друзья, которые никогда не могли вернуться домой, там остались два года незабываемой службы, дружбы, удачи, неудачи, победы, поражения, кровь и пот, слезы и нервы - наши, и наших родных.
   Почему-то и до сих пор хочется туда попасть.
   Лет восемь или девять назад попала мне в руки книга Ляховского "Трагедия и доблесть Афгана", из которой я узнал, что Винников Геннадий записан в пропавшие без вести.
   Я начал писать и в МО и президенту о том, что парень геройски погиб и надо вручить награду родственникам героя, но отовсюду приходили отписки. Так я и не узнал, награжден Гена или нет. Скорее всего, нет. Какой-то невыполненный долг перед пацаном в душе остается, хочется поднять вопрос об этом и довести его до логического завершения. Очень хороший парень был, исполнительный, безотказный. Вначале служил водителем, а потом, когда получили этот "Утёс", его как наиболее сильного поставили в расчет. Пулемёт остался в горах вместе с Геной..."
   - Смотри, душара, видишь как обо мне помнит Родина, как обо мне помнят друзья,- Генка читал Мехмеду письмо Андрея Алферова,- понимаешь, у нас в России есть святой принцип: "Никто не забыт, ничто не забыто"...
   - Моя смотрит, Гена, моя все понимат. Моя страна маленький. Но у нас живут тоже люди, Гена. И наша памьят тоже ест много...
   - Да, ест память, действительно, много, вот только отрыжка от съеденного не всегда приятна...
   - Что ты сказал, Гена, моя не понимат...
   - Да, это я так, к слову,- спохватился Генка.
  Помолчали. Мехмед отошел в сторонку, умостился на плоском камне и принялся вершить намаз.
   "Эх, бля, а мне даже помолиться не приходится. Нельзя молиться без преданности вере. А мне нельзя. Я комсомолец...
   
  Промокну свою боль подорожником,
   Жажду жизни росой утолю...
   Хоть зову сам себя я безбожником,
   Хоть на крест - приучили - плюю,
   Хоть наук постигаю законы,
   Хоть наивности древних смеюсь,
   Но в глаза, что глядят с иконы,
   Заглянуть я порою боюсь...
   Это все не от лишней скромности,
   Не в угоду себе и другим,
   Не боюсь я своей безбожности,-
   Я безверьем горжусь своим.
   Слышу стоны, но славлю законы,
   Сам не знаю за что, но борюсь.
   А в глаза, что глядят с иконы,
   Заглянуть все сильнее боюсь...
   Весь простеган идеей красной,
   Словно плащ или спальный матрац :
   Комсомол. Партсобрание. Гласность.
   Эшафот. Смерть. Прозренье. Парнас.
   Медь и золото. Корни и крона.
   Тройка. Матушка. Родина. Русь...
   Что ж в глаза, что глядят с иконы,
   Заглянуть я все больше боюсь...
   Промокну свою боль подорожником.
   На народ мой похож его лист :
   Истоптали, но не был наложником,
   Весь в пыли, но душою чист...
   Только вот не убавилось стона,
   Только вот не иссякла грусть...
   Знать, не зря я в глаза иконы
   Заглянуть все сильнее боюсь...
   
   Эх, выплакаться бы, да ангелам не положено плакать... Да и Мехмеда стыдно. Что мне теперь с ним делать..."
   Мехмед закончил намаз, подошел к Генке.
   Оба ангела пристально смотрели за тем, как из долины в окрестностях Нарая потянулась колонна бронетехники в сторону Гардеза. Это уходил полк Генки Винникова.
  - Гена, плохо, я знаю.
  - Понимаешь, по нашим законам я пропал без вести. Это значит, что моя мама не получит ничего, даже гроб мой не получит. Обязательно найдется гнилая душонка, которая озвучит с чувством собственной значимости, мол, а вдруг, он выжил и сейчас в плену, а еще хуже, переметнулся к духам...
  - Гена, это плохо, я знаю...
  - Откуда ты можешь знать такое, душара ты некрещеный...
  - Гена, мой тело лежит недалеко твой тело...Мой мама тоже не знат обо мне...Мой братья не знат...Я тоже пропал без вести...
  - Да-а. Вот так ситуация. Друг друга запуярили, оба без вести...Получается, мы уже побратимы...
  - Гена, моя твоя очень просит одно дело. Только ты хорошо подумат...
  - Что еще?
  - Гена, по нашим обычай, надо мой тела земля предат...Это понимаешь? Это не я придумал...
  - Ну да, слышал я о ваших обычаях...
  - Гена, ты мне должен помогат. Я просил тебья...
  - Помочь? Как я могу тебе помочь?
  - Гена, моя не мочь свой тело хоронит...
   Не легко ангелу выполнять людскую работу. Не дело ангела хоронить тело убитого врага. Генка выбился из сил, пока ковырял смесь песка и глины металлической пластиной, бывшей щитком на его родном "Утесе". Потом с еще большим трудом Генке удалось стащить в вырытую яму тело Мехмеда...Генка вырубился сразу после того, как положил последний камень на могилу своего врага, ставшего братом...
   Вновь Генка читает строки из письма Андрюхи, написанного в будущем:
  "Трудно, тяжело вспоминать события тех дней...До этого с нами рядом шли НОНЫ 56-й бригады из Гардеза.Я помню, шел бой, тогда духи основательно подготовились, десантники огонь открывали быстро. НОНЫ стреляли и как пушки, и как минометы, в тот момент стреляли минами. Были в ущелье, и не было согласованности, первым залпом накрыли два наших взвода. Я с нашими связь держал, они мне сначала сообщили, что духи их обстреливали из минометов, но калибров у них таких не было; после нескольких минут переговоров по связи выяснили что НОНЫ по нашим бьют, и делают это резво. Пришлось пробираться к гардезцам и останавливать их стрельбу. Их командир мне говорит, мол, мне приказали поддержать пехоту, а целей не дали. Вот и луплю наобум в Господа Бога, дай мне цели. А я ему отвечаю, дескать, откуда я их возму? Клади мины подальше от того, где клал до этого...на том и порешили... Но хорошо что без жертв тогда обошлось...
   Я сам на Алихейле весной 85 был накрыт залпом артилерии и по-моему армейской. Штук пять или шесть снарядов разорвалось в 10-15 метрах от нас, шум разлета осколков или даже треск, хрен передашь языком, этот звук действует на психику определенно, сидишь и ждешь, а не зарядят ли беглым, а очко даже и не разжимается уже, сил не осталось моральных на страх...
   Я представил, как нашим пацанам там было херово: духи, а ещё и наши. Ты знаешь, тот выход мне до сих пор кажется вечностью, но некоторые моменты очень хорошо помню. Вот сколько дней мы выезжали не помню, но запомнил, что не спали трое суток, ехали ночью, и был запрет на включение фар.
   Мы с водилой Вовчиком Мозговенко (подпольная кличка МОЗГОЕБ) заснули и чуть не упали в пропасть. В том месте метров 15 отвесный обрыв над рекой. Скорость была небольшой, и мы повисли, качаясь, на утёсе. Проснулись от удара головами в тримплексы, словно, кто нас толкнул рукой в затылок...
   Сообразили в чем дело и пулей из БТРа в страхе, что нас могут спихнуть. Остановили первый шедший транспорт, по моему, тоже БТР и стянули нашу машину с утеса. Днище промялось перестали включаться 1 и 3 передачи ( в полк мы въехали на половине одного мотора, на одном вытекла вода полетела помпа, на втором сорвались шпильки одной головки, перли на пониженной 0.5 км/ч, но гордые что своим ходом)...
  Так вот, я тогда думал, что при Суринове таких разгромов не было, не было таких разрывов и такого бардака, я точно помню что тогда благополучно проскочил ком полка и наливники, а рем рота потеряла всю технику, которая выезжала, РМО - несколько грузовиков, вот на той площадке (где мы ждали пехоту) стояло более десятка машин, возможно, что это вы сопроводили танк, я помню, что танк прибыл со стороны Нарая (полка) и начал валить дувалы, и очень конкретно. Он проехал за нашим БТРом и как влупил, а я держал люки открытими, потому что стреляли кумулятивными из РПГ...Танк как влупил, за малым сознание не потеряли, быстрее завелись и отъехали от него, бьет как скаженный...
   А ещё я запомнил, как духи взорвали дорогу уже на почти на выходе из ущелья.
   Она довольно сильно оползла, и мы все вручную таскали камни, чтобы хоть как-то можно было двигаться дальше.
   Кое-как восстановив дорогу, двинулись, шел мелкий дождь, и наша насыпь двигалась как живая, я помню, наш БТР прошел вторым или третим , ещё после меня прошло машин пять, и один КАМАЗ улетел вниз.
   Вроде бы водила остался живой и отделался испугом, машина, перевернувшись, упала на колеса, подсыпали еще и проезжали...
   И потом последний маршбросок в полк, даже не помню, ночевали в Гардезе или нет, скорее, что да.
   Мы тащили БТР комбата, пока у нас не потекла помпа, потом ехали на одном движке, пока не оборвало шпильки блока, потом тащили нас, тащил танк, рвал троса как нитки. Танк поворачивал резко на гусеницах, а мы втроем крутили руль, - сломался левый движок, а на нем сидел гидроусилитель,- и мы с криками и потугами пытались попасть в колею танка, но так и не попадали, болтались за ним, и постояно отрывались после его резких поворотов.
   В двух километрах от полка у нас закончился трос в лебедке и мы поехали на половине двигателя сами, в полк заехали, а на малый пригорок не смогли. Мы бросили Мозгоеба с БТРом и пешком пошли в палатку...
   Это была последняя моя операция, и наверное, самая жесткая по всем показателям, которыми можно оценить тяжесть потерь и пережитого за эти дни..."
   Никто не знает, снятся ли ангелам сны. Но доподлинно известно, что нарушивший трижды законы поведения ангела, карается очень жестоко. Дважды Генка нарушал эти законы: когда убедил ротного дать команду на отход, когда разбудил уснувших в походе Андрюху и Вовчика...
   Третьим грехом не прощения было это захоронение тела Мехмеда...
   А все ангелы стремятся возвратиться в рай...Генке довелось узнать, что случается с ангелами после дембеля...
   Андрюхе сны про войну снятся. Раньше это случалось часто. Теперь реже. Но от этого не легче...
   Вчера проснулся и не смог понять, сон ли это был.
   Стоят они с Вовкой на вершине горы, что недалеко от Чамкани. Смотрят на улетающих на север журавлей...
   А на земле перед ними - холмик. Над холмиком большой камень. К камню прикреплена табличка из металлической пластинки, бывшей когда-то щитком на "Утесе". На табличке надпись золотом:
  "Геннадий Винников. 1966 - 1986. Герой Советского Союза."
   
   Мне не спалось опять. Тревожно,
   Хоть за окном и тишина...
   Мне вдруг представилось возможным
   Забыть, что кончилась война.
   Забыть тот свист, дерущий душу,
   Из прошлого...Подранков - влет...
   Тогда был смел, теперь вот трушу,
   Хоть знаю точно: не убьет...
   
   Сжигаю выцветшие снимки -
   Бумага-память не горит...
   
   С убитым другом я в обнимку,
   Наш БТР "пять-восемь-три"...
   
   Светает. Пепел. Головешки.
   Пургою яблоневый цвет...
   Пора тебе. Лети без спешки.
   На небе встретимся. Привет...
   
   Андрюха и Вовка помахали вслед журавлю, устремившемуся вдогонку за своей стаей...
   Над Чамкани занимался рассвет...
   Всем хотелось, чтобы все происходило своевременно.
   Герои не пропадают без вести.