Колыбельная

                Струнами Вивальди.

                Починил ли ты свой самолет, Экзюпери?

  Тише.
  Тише…

Уже совсем тихо шелестят три берёзы и молодой ясень за домом. За ними мерно покачивается закатное небо, мягко-осенним светом радуя разнотравье. Всюду разливается тишина. Она ещё совсем недавно жалась где-то там – у противоположного берега реки. Тишина, как мне рассказали соседские дети, боится лая собак и пения птиц, - всех птиц, кроме соловья и кукушки. Но теперь, с началом пробуждения вечера, когда в воздухе начинает сгущаться прохлада, тишина начинает свое триумфальное шествие по лесам с их неведомыми дебрями и домам с их неустанными разговорами, ссорами, спорами. Тишина равняет всех. Она готовит природу ко встрече с сумерками. Мир с надеждой устало глядит вслед ночному горизонту. Туда, где ещё рдеется приятно-красное таинство – солнце.

В доме недалеко от распахнутого ещё окна, медленно вздымающего свои полупрозрачные, почти не осязаемые занавески, работает потускневшими транзисторами радиоприёмник, укутанный в такую же потускневшую железно-пластмассовую простыню. Сквозь посвистывание и еле слышное движение речи диктора областной станции доносится мягкая, переливающаяся нежной грустью музыка. Не то Моцарт, не то Вивальди.

Солнце, солнышко наше, уже почти закрыло свои пылающие глаза на бренную Землю. Несколько мятежных птах бесшумно пронеслись над крышей в погоне за свежим ветром. И ветер подул. Не ветер. Нет, скорее ветерок, знамение нового дня. Дня с ещё пока чистой совестью. Неизвестного. Манящего своей далёкой белизной, словно свет одинокого фонаря возле деревенского клуба. Каждым летним вечером сотни мотыльков слетаются на его свет, словно знают, что это, возможно, и есть самое прекрасное, что они видят в жизни. К утру, мотыльки засыпают. И никто (даже соседские ребятишки) не может сказать заранее, проснутся ли они снова.

Небо, мгновения назад пепельно-оранжевое, залилось подобно водной глади, благородной синевой. Синева эта, если следить за ней так, чтобы даже шея уставала держать задранную кверху голову,  превращалась на востоке в прозрачное чернеющее зеркало. Зеркало людских страхов и надежд. Радио уже почти окончило и сообщило о том, что «ноль часов ноль-ноль минут»…

Все стихло.

-Трцы-цы-цы-цы-ц. (Сверчок)

-Трцы-цы-цы-цы-ц. (еще один)

Тишина. Минута, и вот уже шуршат сотни перекликающихся ночных голосков-вестников.

(Значит, пора.)

Скрипит дверная петля. Ступеньки. Тихо переступаешь по грунтовой дорожке. И идёшь поговорить с природой. Люди раньше говорили с природой днём. Теперь такая роскошь доступна лишь лунными июньскими ночами, и то если найдешь дорогу.

Отодвигаешь ветви куста сирени. Идешь туда – ближе к реке. Туман скрыл поля в долине. Идешь словно по пояс в молоке.

Вот они. Стоят, укрытые ночной прохладой. Вдали от мировых войн, революций, полётов. Они спят и видят сны. Тише. Пожалуйста, тише…

Даже деревьям нужен отдых, говорила соседская девочка ***. Теперь, когда они закрыли свои глаза и видят сны, деревья могут общаться. Они не шелестят, поддаваясь безумному полуденному ветру. Они склоняют свои кроны, смыкаясь ими, и заслоняя друг друга от невидимой беды, уютно проводят ночь.

Спите, ясень и березы. Набирайтесь сил. Вам предстоит еще тратить их бледными душными деньками и долгими зимними ночами-вьюгами. Человек тоже спит. Он, как и вы.
Осторожно, чтобы не упасть, спускаешься к реке. Она спокойна, лежит перед тобой, что томная красавица, приглашая разделить ночлег. Тихо заходишь. С приходом ночной прохлады вода приобретает сладостную теплоту и легкость, которая сразу растекается неведомыми тропами по всему телу. Ясными глазами смотришь на Луну, что почти возле тебя, на камыши. Совсем близко плеснула рыбина и скрылась, словно постеснявшись, во тьме омута.

«Зачем торопиться, рвать, хватать? Что такое счастье, в конце концов? И зачем мне все это теперь, когда я в молочном тепле нежу свои мысли и чувства, ласкаемый прохладой…»
За забором запели. Сначала тихо, потом громче. Вся процессия приближалась, но шла, по всей видимости, зигзагами. Наконец, шум стал спадать и вскоре совсем иссяк, побежденный, нет уже не тишиной, но каким-то необыкновенным спокойствием.

С сожалением смотришь вдаль. Понимаешь - как редко ты понимаешь, что живешь.
А ведь жить стоит хотя бы ради того, чтобы умереть. Но не сейчас. Не сейчас…

Тише.

Ощупываешь ногами поросшее водорослями илистое дно. Выходишь из воды. Вот что чувствует младенец, когда рождается на свет. Ты чист перед миром, чист перед собой. И в голове та незнакомая, но как старое теплое кресло привычная мелодия.
Между тем уже далеко за полночь.

Идешь к себе в дом, весь пропитанный запахами ночи, лета и глубинки. Открываешь бутылку вина. Делаешь три медленных глотка, и с улыбкой на постаревшем за неделю лице засыпаешь.