Птолемей и Таис. Кусочек

Птолемей и Таис. Отрывок из нового романа. 12тыс. знаков

Глава 1. Я больше не люблю тебя...

Таис убрала его руки с талии, отодвинулась, одернула платье...
- Я больше не буду с тобой спать.
- Устала?
- Ты слышал меня? – Таис обратила к нему лицо.
- Да, ты не хочешь...
- Никогда более.
Вот тут Птолемей ее услышал. И услышанное выдавило ему глаза и отняло дыхание.
 - Что случилось?
Таис молчала.
- У тебя появился другой? – хрипло спросил он.
- Нет.
- Почему? Что?
«У этих македонцев у всех квадратные глаза», - не к месту отметила про себя Таис. А у Птолемея все лицо, казалось, превратилось в одни ищущие, вопрошающие, неверящие глаза.
- Таис! Что ты такое говоришь? Что я сделал не так?
- Ты все делал так. Но я никогда не обещала тебе вечной любви.
- Я ничего не понимаю, - прошептал Птолемей и закрыл глаза.
Ничего нет. Ничего не было. Сгинь...
- Пожалуйста, не принимай близко к сердцу... Подумай спокойно на досуге. Всему есть начало и конец.
Птолемей опустил лицо. Таис замолчала. Все это просто ужасно. Любые слова могли быть только лицемерием. Она разбивала ему сердце, вот прямо сейчас.
- Я разве ущемляю тебя чем-то?... Земля и небо! -  взорвался он, - Что происходит!?
- Дело не в тебе. Ты ни в чем не виноват – ее голос как будто потеплел («Показалось! Она пошутила!») – Мы должны расстаться, – теплые ноты испарились.
- Но ведь я тебя люблю! Что мне делать?
- А мне что делать? Теперь я тебе до смерти обязана? Потому что ты меня любишь?
Он закрыл глаза, а Таис отвернулась – на него было больно смотреть, себя страшно слушать. Этот тон, эти жестокие слова. Но других она сказать не могла.
- Я пойду... Пожалуйста, не устраивай трагедии, - неуверенно прибавила она, и спешно покинула его комнату.

Птолемей просидел в оцепении битый час, а когда попытался встать, у него ничего не вышло – отнялись ноги. Поняв это, он не испугался, а рассмеялся. Потом упал на спину и заплакал злыми слезами.

Она бросает его не потому что любит другого, а потому что не любит его! Это самое обидное. Шесть с половиной лет длилось его счастье, и каждый благословенный день этих шести с половиной лет он боялся его конца. Ждал и боялся, потому что всегда знал, что она не любит его так, как он ее. Нет, не ври, называй вещи своими именами, трус. Потому что знал, что она только позволяет любить себя. И его счастье - конечно. Не принадлежит ему. Оно лишь на время звято взаймы у судьбы...

Он пролежал так, на спине, с онемевшими ногами, всю ночь. Он пролежал так, на спине, с онемевшими ногами, всю ночь. Ближе к рассвету отчаяние и бешенство слегка улеглись, он больше не плакал, не грыз себя, не пытался ничего понять, только вспоминал. Наслаждался и любовался каждой жемчужиной-воспоминанием, всплывавшим со дна океана его памяти. Думал, думал, вспоминал все с самого начала, с того святого дня, когда щедрая судьба подарила ему это чудо, эту встречу, эту удивительную женщину.

Это произошло в конце лета 338 года, в Афинах, после блестящей победы при Херонее. Царем еще был одноглазый хромой Филипп, отец Александра. Хитрец не поехал сам, а послал в Афины сына с делегацией подписывать мир. А Александр прихватил пару друзей – посмотреть великий город. Птолемею пришлось остановиться не в городской рециденции для посольств со всеми, а у богатого афинянина, с которым его отца Лага связывали узы гостеприимства. Так требовал обычай. Помнится, Птолемей не был рад этому, но только до того момента, пока не увидел Ее. А потом прославил предусмотрительную судьбы, что, кроме него, никто из компании царевича не познакомился с Таис. И ему посчастливилось скрывать ее от всех целых четыре года!

А сколько у него к тому времени уже было женщин! Он начал рано: имел к ним интерес, и женщины на нем висли. Дурак был. Первое время считал свои победы. Александр еще смеялся – не те победы считаешь, друг. Его самого мать, царица Олимпиада, чуть не силком заставляла с женщинами спать, подкладывала то одну, то другую, чтоб только от Гефестиона отлучить. Ну, да каждому свое. А, встретив Таис, Птолемей понял, что не было в его «бывалой» 22-летней жизни никаких многочисленных женщин и никакой любви. Всю опытность и самомнение как ветром сдуло. Гол и бос стоял перед ней. Хотя – голой и босой как раз была она... Боги, как же он дико, очумело влюбился в нее! Предположить не мог, что так бывает!

Удивительно или нет, но в эту ночь и Таис думала о тот же: первой встречес Птолемеем, о Диноне, о послехеронейских волнениях... И даже не об этом дне, а о предшествовавшем ему - длинном безмятежном счастливом летнем дне, который, почему-то запомнилася в мельчайших деталях. И он оживал в ее воспоминаниях, наполнялся светом, звуками, прикосновениями ветра, жаром солнца на ее коже - живо и зримо...

... Тот идеальный летний день выдался знойным. Птицы, разморенные солнцем, умолкли, и лишь одна неугомонная цикада изредка подавала голос. Ленивая жара усыпила даже море. А вот Таис совершенно не тянуло на сон. Она перевернулась на спину и зажмурилась. В глазах расходились красные пятна. Ее переполняла радость. “Как хорошо!”- крутилось в голове, и губы расплывались в улыбке. Ты, море, солнце, молодость и вся жизнь впереди.
“Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце, жребий мой – быть в солнечный свет и красоту влюбленной,” - стала петь Таис стихи Сафо к возникшей в голове мелодии. Она напевала в перемежку со смехом и таяла от солнца и удовольствия. Потом рассматривала песчинки, траву вокруг и удивлялась, как много оттенков зеленого в природе. Бархатные, серебристо-зеленые веточки какого-то растения пахли морковкой. Как тихо и покойно вокруг, только волны воркуют убаюкивающе, сонно набегая на берег.

Таис вдруг увидела над морем стайку маленьких летучих рыбок. Сверкая на солнце, они взлетели над водой и, как чудо, исчезали. Таис со смехом побежала в море, дивилась тому, как свободно чувствует себя в воде. Ныряя, открывала глаза, но видела лишь размытые картины водной толщи, пронизанной солнечными бликами, и уши воспринимали совсем другие звуки - глухие и таинственные...

Утомленная движением и переполнявшей ее радостью, она выбралась на берег. Полуденное солнце заливало мир нестерпимо белым  светом. ”Как быстро летит время, когда ты наедине с природой... И когда ты счастлив. А ты всегда счастлив наедине с природой. Как удобно, значит, я всегда буду счастлива!”
Настала пора уходить. А так не хотелось возвращаться в мир, в суету, в люди. Таис шумно вздохнула, накинула хитон, напевая и танцуя, пошла, оставляя на твердом песке свои следы...
Она не знала, что в эту минуту была уже не одна, что все это время за ней наблюдали: сначала с удивлением, потом с умилением, потом с завистью, потом с радостью, потом  с тоской. “...радость люблю и солнце...” Голос удаляющейся нереиды затихал, и ее танцующая фигурка таяла в дрожащем августовском воздухе…

Динон ждал в своей мастерской. Он критически рассматривал неоконченную богиню, для которой Таис стояла моделью. Работа не шла, скульптор был недоволен собой и сделанным. Предыдущая статуя получилась на славу, и он любил мраморную Таис не меньше, чем живую. А хотелось не просто повторения, но развития успеха, не только удачи, а признания, славы, зависти коллег. Прибежала Таис, далекая от честолюбивых желаний Динона, облилась водой, облила проходивших мимо подмастерьев. Ее смех долетел до мастерской, и морщины между бровями Динона разгладились. Мокрая веселая Таис вскочила на постамент и замерла в позе. Капельки блистели на ее лице как роса на лепестках розы. Динон почувствовал себя уверенней и принялся за работу. Постепенно и его лицо окаменело, как у статуй, и он полностью ушел в себя. Таис тоже закрыла глаза, и перед ее мысленным  взором проплывали картины сегодняшнего дня: летающие рыбы, солнечные блики под водой, колышащийся, звенящий воздух, травка серебристого цвета...

Солнце, вместе со своим менее приятным спутником – жарой, удалилось на покой, афиняне, наоборот, ожили, стали выбираться из домов, и городская жизнь вступила в следующую стадию. В гостелюбивом доме Динона собралась обычная компания - молодой поэт Менандр, афинский политик Фокион* (оратор, сторонник македонской партии), несколько друзей. Поужинали, обсуждая важнейшую тему - приезд в Афины для подписание мирного договора Александра, сына макадонского царя Филиппа.

Два года назад (осенью 340 года) Афины объявили Македонии войну. Уже тогда она не вызвала большого энтузиазма ни у афинян, ни у Филиппа, занятого осадой Византия на Боспоре. Весной и летом 339 года он вел войну со скифами и трибаллами. Параллельно все же послал часть своих войск в Среднюю Грецию, где с осени 339 начались вялотекущие боевые действия с афинянами и их союзниками фиванцами. Оборонительные действия афинян за год не принесли никакого результата, поэтому решили дать македонцам большое сражение у города Херонеи, которое завершилось полным разгромом афинян. Если бы афиняне послушали не Демосфена* (политик, глава антимакедонской партии), а противника войны Фокиона, кровопролития и позора не случилось бы. Но афиняне не вняли его разумным речам, более того, возвели Фокиона в предатели Отечества. Они не прислушались даже к пророчеству Пифии: “О если бы мог избежать я резни на брегах Термодонта.” И вот неделю назад оракул сбылся: афиняне были разбиты македонцами на берегах Термодонта, у Херонеи. “Плач и рыдания ждут побежденных..." Так и случилось - рыдания заполнили Афины. Демосфен же, спровоцировавший войну с Филиппом, бежал с поля битвы, бросив оружие и щит, на котором по иронии судьбы стоял девиз: “В добрый час.”

По правде сказать, афиняне ожидали куда худших последствий - разрушения великого города и рабства для его жителей. К их великой  радости и удивлению, Филипп отказался от дальнейших карательных действий, более того, вернул 2000 пленных без выкупа(!), тела павших для погребения и прислал послов для заключения весьма мягкого договора. Такого не ожидали от диких горцев-полуварваров, какими считали македонцев высокомерные афиняне. Фокион все же испытывал  чувство запоздалого удовлетворения от того, что оказался прав. Таис смотрела на него чуть-чуть снисходительно - видимо, нет в природе совсем не тщеславных мужчин - и с ужасом вспоминала страхи и волнения последних месяцев. Слава богам, что все позади. Хоть и поражение, но оно могло быть куда ужасней!
- И каков же Александр, принц? - спросила Таис Фокиона.
- Не по годам зрел, умен, обходителен. По-моему, искренне восхищается красотами нашего города. Благо, есть чем восторгаться.
Таис хотела продолжить расспросы, но в разговор вступил скульптор Динон:
- Правда, что Демосфену поручили надгробное слово?
- Как здесь не усмехнуться горько? От нашего народа надо ожидать чего угодно, - Фокион покачал головой. - Нельзя мириться с теперешним положением дел. Прекрасная идея демократии опошлена составом нашего демоса. Крикуны и бездельники составляют большинство. Достойных, трезвомыслящих людей - единицы. И  всегда найдутся ораторы, способные своими “пламенными“ речами увлечь толпу в беду.

Фокион умолк, не желая сетованиями надоедать сотрапезникам, тем более, что они все придерживались его мнения. Таис решила поменять тему и попросила Менандра дописать стихи на тему сегодняшнего дня. “Море, небо, солнце и песок...” Менандр улыбался, слушая, какой чудесный был сегодня день, и какие чувства хотела выразить Таис. Она помогала себе руками и глазами, пытаясь зримо изобразить эти чувства. Возможно, все трое - и Динон, и Менандр, и Фокион - думали в этот момент одно: “Как хорошо, что она есть."

Уже лежа в постели в своем чудесном домике в Керамике, слушая неутомимых цикад и вдыхая вечерний воздух, она все еще видела рыбок и юрких ящериц в кустиках серебристой травы. И кто бы мог знать, что был в Афинах еще один человек, который тоже не мог уснуть от избытка счастья по разным причинам. И одной из них была прыгающая на волнах незнакомка из какой-то другой, чужой жизни, которая поет от радости бытия и сама есть олицетворение радости бытия. “Я не узнаю ее никогда, но я бы хотел знать, как она живет.”