Дежавю

  Ирма выключила компьютер и со сладким стоном потянулась. Почему перед праздниками время на работе замедляется донельзя?!! Взгляд упал на часы, и сердце дёрнулось марионеткой. Потом пришло облегчающее душу воспоминание: - Мама приехала! И все же рука пробежала по кнопкам, вызывая дом.
 
- Мамуля, привет! Ты Ромыча забрала?
- Ну, а ты как думала? – раздалось привычное ворчание, - Воспитательница не знала, куда от радости деваться. Говорит, Романа всегда последним забирают.
- Мам, ну я скоро. Спасибо за Ромку.

Ирма пересекла длинный полуосвещённый коридор, в холле корректор Марина привычно препиралась с  верстальщиком Пашкой, редактор молча курила, привалившись усталой головой к спинке кресла, белокурые локоны красиво рассыпались по тёмному велюру. Ирма взмахнула на прощание рукой.
- Счастливого Рождества! - крикнул Пашка вслед. Ирма пожала плечами. Католическое Рождество было красивой, навязанной телевидением сказкой. Лёгкий привкус приближающегося Нового года с ароматом мандаринов и шоколада, и только.

Она окунулась в свет фонарей и невесомые белоснежные хлопья заворожили её своей круговертью. Ирма ловила снег горячими губами и подставляла лицо жалящим поцелуям. Снег, такой долгожданный и любимый! Ирма любила зиму. Ей нравилось, когда мороз расписывал окна причудливыми узорами. Седые утра, когда дым из деревянных домиков розовыми столбами упирался в небо. Оттепель, сменяющаяся морозом и гирлянды сверкающих сосулек под крышами домов, оставленные на память. Снег, лежащий горкой на гроздьях рябины и превращающий их в сказочные домики. Зимние птицы – снегири и свиристели, вернувшиеся в город синицы и вороны. Кошки, осторожно танцующие по снегу на кончиках пальцев и оставляющие маленькие аккуратные следы. Зима!

Ирма родилась зимой и Ромка тоже. Он тоже любил зиму и радости с нею связанные. Они с сыном вообще во многом были похожи.
Ирма вдруг очнулась и вздрогнула, обнаружив, что находится в чаще леса, и рассмеялась. Ёлочный, вернее сказать, сосновый базар. Забрела нечаянно, погруженная в свои раздумья. Слабое мерцание неба над головой, пушистые ароматные ветки, тянущиеся ласково к ней, свет фонарей и иллюминаций просвечивающий сквозь призрачный лес. И ей послышалось вдруг,  что где-то звенят бубенчики. Звон приближался, Ирму окатила горячая волна предвкушения: сейчас всхрапнёт лошадь, остановившись, послушно звякнут бубенчики и большая голова с печальными глазами и нежными чёрными губами приблизится к её лицу. Молодая женщина остановилась в конце сосновой аллеи и отчаянно зажмурилась. Видение воплотилось мгновенно. И лошадиная морда, в капельках растаявшего снега на нижней губе, и звон тот же что и секунду назад. Что это было – предвидение? D;j; vu? То и другое одновременно? Ведь всё это уже было когда-то. Сто лет назад? В прошлой жизни? Во сне? Яркое и полное жизни видение.

- Девушка, вы ёлку берете? – женщина в тулупе и валенках выплыла из параллельного мира. – Маленькие по сто двадцать, средние – сто песят, большие – сто восемьсят, - сиплой скороговоркой выкрикнула она. Ирма отчаянно затрясла головой: - Спасибо, я потом.
Возница в розвальнях улыбнулся щербатым ртом: - Садись,  прокачу с ветерком! Тридцатник всего!
Ирма вымученно улыбнулась и заторопилась домой. Купила в киоске бананов и мандаринов, посетовала, что не успела в канцтовары – у Ромки закончился пластилин, а у неё почти не осталось белой гуаши. Выйдя из магазина, поделилась батоном с дворовой собачушкой и пообещала вынести завтра мясных щей.

Мама вышла в коридор навстречу, Толстый велюровый халат, осветлённые волосы, стянутые по-девчачьи в хвост, тапки-собачки на варикозных ногах – матушка!
- Ромка! Мама пришла, молочка принесла! – крикнула с порога Ирма.
- Тише, спит твоё сокровище. Ты бы ещё позже пришла.
- Сегодня выпускной день, ты же знаешь! Я же не на свидании была, - обиделась Ирма.
- Лучше бы на свидании. Сколько можно одной-то маяться? И замужем, и без мужа. Что ж ты у меня неустроенная такая? Вон у Юрки дочь уже четвёртый раз замуж выходит, тоже с ребёнком.
- Я – не Наталья, у нас разные темпераменты.
- Ну, ты же не будешь всю жизнь Сергея дожидаться, у него в Москве давно, поди, ухажёрочка под боком.
- Я сама сделала выбор и теперь  до личной жизни Серёжи, мне нет никакого дела.
- Ага, то-то ревёшь по ночам. В кого ты у меня такая бестолковая?
- В тебя, мамуля.
- А вот не надо было в меня!  Я промучалась одна с тобой, теперь ты такая ж дура… Ладно, ешь, иди, вон одни кости торчат! Неудивительно, что мужик сбежал. Не принакрасится, ни принаденется, что за девка такая выросла!

Ирма отнесла посуду в раковину, вытащила кипу картона, коробку гуаши, и, примостившись поудобнее, обмакнула кисть в воду.
- Ир, ты кино смотреть, что ли не будешь?
- Я сериалы не люблю. Предпочитаю свою собственную жизнь.
- Ой, да какая там у тебя жизнь? – мама досадливо махнула рукой и прошуршала в комнату к телевизору.

Ирма увлеклась безмолвной игрой героев новой Серёжиной книги, превращая диалог и действие в причудливые сочетания  цветовых пятен. Вдруг она отодвинула незавершённую работу и на чистом листе без предварительной прорисовки, широкими зеленовато-коричневыми широкими мазками набросала тропу, проложенную меж молодых сосен, высоко в небе рогатую луну, выглянувшую на миг из косматых туч,  призрачную голову лошади с печальными и добрыми глазами, маленькую детскую фигурку с простёртыми к небу руками. А как нарисовать мелодию Рождественской ночи? Как передать звон колокольчиков на бумаге, если не знаешь нотной грамоты? 
Ирма взглянула на часы – сочельник истончался, через полчаса наступит Рождество. Что там к нему полагается – взошедшая звезда, ясли с младенчиком… Ну, младенчик уже давно сладко дрыхнет в своей кроватке, звёзд не видно из-за усилившегося снегопада…  Ирма вымыла и нарезала фрукты, налила в бокалы вина и принесла в комнату, где мама с вязанием в руках дремала в кресле под бра.

- Мама, мам! – тронула за плечо, - Давай выпьем!
- Чего, не надо! – замахала спросонья руками мама, - Фу ты, напугала!
- Рождество, мам. Хочу отметить. Скоро закончу  иллюстрации для Серёжкиной сказки, наверное, ему понравится. И это я тоже хочу отметить.
- Ещё не хватало, за этого балбеса пить, - мама засунула рукоделье в корзинку, - Давай, бокал!
- Сережка талантливый. Мама, если бы ты только знала, какой он! Душно ему в нашем городе, а Москва – это Москва! Он станет знаменитым! Издаст книгу, а в ней, представь – мои рисунки! Давай выпьем за книгу, за рисунки, за талант и Рождество, в конце концов!

Преувеличенно бодро звенькнули бокалы, мама выпила одним большим глотком, а Ирма лишь пригубила вина, разломила розовую мякоть мандарина и взяла дольку в рот. Сладкий холодный сок приятно защекотал язык.
- Знаешь, сегодня было так странно. Почему-то, вспомнилось что-то, чего со мною никогда не было. Дорога через сосновый лес, только что перестал идти снег и ветер разогнал облака; выглянул месяц, чистый, ясный как в сказке… И звон бубенчиков, такой переливчатый: тринь-динь-дилинь, тринь-динь-дилинь! И вроде спать мне пора, а мы всё куда-то идём. А этот звон далеко и напоминает что-то другое, испугавшее меня недавно… И там, где был этот первый, страшный звон, дома такие красивые, с башенками, флюгерами, стоят   на булыжных мостовых, а улицы узкие и, то поднимаются вверх, то спускаются вниз с холмов… И где-то там было море. Седое, с ледяным дыханием… Я иду по лесной тропе и всё это у меня в голове кружится, кружится… А потом я оказываюсь в санях и быстро еду. И потом вижу в глубине леса оранжевые окошки света, и на подоконниках бревенчатого домика много цветов… И две собаки прыгают и отрывисто лают… И ёлка большая, смолистая вся в мишуре и серпантине. И вместо игрушек там золочёные шишки, конфеты в красивых обёртках и яблоки с апельсинами…

- Ты не можешь этого  помнить, - приглушённо сказала мама, - Ты совсем малышкой была. Пяти ещё не исполнилось.
- Что? – Ирма едва не поперхнулась соком. – Что помнить, мама?
- Налей мне ещё, сейчас я тебе такое расскажу – «Санта-Барбара» отдыхает.
Ирма выполнила просьбу и села на ковер, прижав коленки  к груди и уставившись на маму.
- Я в техникуме училась, нас на втором курсе на практику в Таллинн отправили. Ох, думала, две недели в Прибалтике поживу как белый человек. А занятия по десять часов в день, вечером возвращаемся в общежитие, падаем от усталости, только и хватало нас немножко погулять, на морячков заграничных поглазеть да каблуки об булыжники пооббивать.
На меня все парень один смотрел, в столовой при общежитии мы рядом сидели, мульгикапсадом давились. Высоченный, волос белый, глаза голубые – настоящий прибалт. Ничего так, я тоже на него внимание обратила. Ну, первая  подходить не хотела. За день до отъезда нашего он все-таки храбрости набрался, а может, просто набрался, подошёл, говорит: - Таллинн посмотреть хотите? – почти без акцента сказал. Я согласилась. Надела плащ красивый, польский, в военторге мать достала, сапоги на десятисантиметровых каблуках, пошли. Гуляли, гуляли. В музеи какие-то ходили, по Ратушной площади бродили, там даже кино какое-то снимали, кареты катались, я лошадей в первый раз вообще живьём увидела. Потом забрели на какие-то холмы, давай целоваться. Я вдруг как засмеюсь: -  Как тебя зовут, говорю.

- Август, - отвечает.
Мне ещё смешнее стало, думала шутка такая, говорю: - А меня – Сентябрь!
- Тебя Ниной зовут, я знаю, - говорит.
Ну, ещё погуляли, ночь опустилась, я замерзла, с моря холодный ветер задувал, а в общежитие возвращаться не хотелось. В кино пошли, а там уже и одиннадцать часов - общежитие закрыли. Тогда Август предложил в гости к материной подруге поехать, мне всё равно уже было, замерзла, спать хочу – умираю! Сели в трамвай, поехали куда-то в тьму-таракань. Тётка по-русски вообще не говорила, всё ворчала, ворчала. Вместе нам постелила. Квартирка маленькая, но уютная была, книг там – все стены в полках! И кукол много. Она кукол для театра мастерила. Куклы красивые, но тётка ворчливая, замучила вконец, всё утро ещё болтала по-своему.

Мы разъехались, он писал, каждые три дня письма получала. Я-то, не любительница сочинять, ну было и было, всю жизнь те два дня, что вместе провели вспоминать, что ли?
Я уж и думать забыла о нём, а он возьми, да и приедь. Как жених.  Ухаживать начал, всё такое. Поехали да поехали к матери знакомиться. Ну, я, конечно, обрадовалась – Прибалтика, жених высокий да красивый, дом свой у него, машина. Вот думаю, счастье-то привалило! Родители меня отпустили. Приехали мы в Прибалтику, только Таллинна и трамваев я и не увидела. Приехали мы за тридевять земель, на хутор, мыйза, по-ихнему. Вот стоит дом посреди леса и вокруг ни единой души. В доме матушка его с бабкой хозяйничают, собаки да овцы с коровой. Приняли меня хорошо. Кормили нормальной едой, никаких там кровяных колбас и свинины с квашеной капустой – пирожки, оладьи, я их борщ готовить научила. Но тоска там смертная!

Я от скуки вязать даже начала. Одно и то же каждый день, одни и те же люди, одни и те же разговоры. Куда не пойдёшь – то луг, то болотина. Ни магазинов, ни ДК, от  природы этой тошнит уже. Ох, думаю, не могу! Нет, спасибо, я без такой Прибалтики как-нибудь обойдусь. Пока Август на станцию меня вёз, я только и думала, чтобы скорее в поезд сесть и отдохнуть от озёр его и лесов дурацких. А он разглагольствует, как  в  Таллинне работать будет и на выходные приезжать к нам на мыйзу, а мы втроём будем овец стричь да  пряжу прясть, коров доить да масло взбивать. Как старообрядцы какие-то.
Я  его письма и читать не стала, все назад отправила. Доучилась спокойно, а ты родилась – родители помогли, батя целыми днями с тобой маленькой возился. Ирмой он назвать придумал, говорил, эстонское имя, как у героини романа какого-то. А с мужчинами мне потом всё как-то не везло. Вроде симпатичная была, блондинка, длинноногая, весёлая, ну вот ни с кем у меня жизнь не ладилась.