1. Мюнхен - Венеция

© Dmitry Karateev & Constantin Mohilnik

Видавничий Гурт КЛЮЧ


LIEBE DICH AUS… или ЛИРИЧЕСКИЕ ВЕЛИЧИНЫ

Психолирический детектив


Книга I.

МЮНХЕН - ВЕНЕЦИЯ

Ой, машина ты желєзна,
Куди милого завезла?

(Украинская частушка)

1. ВЕЧЕРИНКА У ЖУРЫ
2. ТЕЛЕФОН-ЗАМОГИЛЬНИК
3. ПОПЕНКОВ - ПУППЕНКОПФ
4. СТАРШИЙ ИНСПЕКТОР
5. СЛУЧАЙ НА ТАМОЖНЕ
6. ТУРБЮРО
7. ОЧКИ ОТ ГОЛТЬЕ
8. РАССКАЗ МЮНХЕНСКОГО ТАКСИСТА
9. ENGLISCHER GARTEN
10. NACH VENEDIG
11. ВИЛЛЕМ ВАН К.
12. ИСТОРИЯ ВЕНЕЦИАНСКОГО МАВРА
• Два обручения дожа

Отрывок. Целиком скачать на: http://www.scribd.com/doc/14975513/1-Liebe-dich-aus

 
ВЕЧЕРИНКА У ЖУРЫ

Liebe dich aus Detroit. Второй раз цветут каштаны. На них утренний снег, хотя уже полдень. Люблю из Детройта.

Отправитель: +491794924001
Послано: 06-Нояб-2004
20:20:47

Прочла – и снова включилась улыбка, как будто перезарядилась батарейка. И как трогательно: сколько лет ты, Платон, живёшь в Германии, говоришь практически без акцента, а признание в любви пишешь без ”ich”, отчего «Я люблю тебя» превращается по-русски в какое-то «излюбись». Готова излюбиться. Сияю. Так после каждой твоей sms-ки – загорается лампочка на лице, часа через полтора тускнеет, через два-три – хочет погаснуть, и тут её зажигает новое послание. Любопытно, какая у меня сейчас улыбка – немецкая или женская? Ты это различаешь, а я не научилась. Вынула зеркальце, твой подарок – круглое, с чёрно-белым рисунком Хундертвассера на обороте (помнишь?). Так женская или немецкая? Увидела немецкую женщину. Женщина – цветущая. Улыбка – уже увядающая. От самоанализа. Всё равно мне этого не понять, да и тебе только кажется, nicht wahr ? Катарина одна. И эта одна Катарина положила зеркало на место, в предназначенное для него отделение сумочки между двумя другими – для монет и для пудреницы, которой я и не пользуюсь, но при себе ношу. Ты когда-то ужасно насмешил меня присказкой о монахе, который женщин не трогает, а что надо – в штанах носит. «Зачем? Про запас». Мой запас – на тот случай, если ты вернёшься – как всегда, внезапно. Ненавижу извёстку на лице. A тебя, как всех ваших, возбуждает китч измазанных и надушенных жеманниц. К тому же одеваются они, ваши русские дамы, как шлюхи, что голосуют вдоль Реепербана. Was soll es!  И могу поспорить, что на этой вечеринке не обойдётся без вечных сексистских банальностей о бесполых немках, и даже найдётся кто-нибудь, догадываюсь кто, который скажет: «Вот, например, извини, Катарина, но…» Нравится мне манера – перед тем как сказать гадость, обязательно извинится, а после – уже как бы не надо. Я, впрочем, привыкла. У тебя, тем более, и вовсе не было этого «извини». И скажу тебе, меня сначала даже очаровывало твоё дикарство – что хочешь, то и несёшь. Но ты ведь нёс всегда разное для меня приятное – про улыбку мою, про глаза, формы, бёдра, цыганский характер, всё тебе так нравилось. Это ведь только в последний год пошли сцены и выросли стены непонимания, и я хорошо знаю почему. Но я не знаю, как это ты вдруг, друг, снова меня полюбил, чуть улетев. И ещё менее я понимаю, что такое случилось во мне самой – я ведь уж обрадовалась было твоему отлёту, рассчитывала даже воспользоваться им для разрыва – и вот… Начались твои краткие и жаркие послания, и я подсела на их горячую, серебристую иглу. Чуть уколешься, ждёшь следующего раза. Какое, оказывается, огромное невидимое пространство кроется в моём небольшом и замкнутом сердце немки. Это пространство – то самое, которое теперь не разделяет, а соединяет нас. Я в Мюнхене – ты в Детройте. Чем дальше, тем ближе, вот как у нас по-русски. Над ущельем отчуждения вырос мост расставания. Расстояния… Расщебеталась-разлепеталась твоя Катарина, ни дать ни взять впервые опылённая любовью медхен Гретхен!

……………………

– Наташа, у тебя во время танго не одни ноги, но и лицо танцует.
– Стараемся, как можем. Шутка. В танго как раз и не надо стараться. Что хочешь, то и неси. И всякого здесь видно… – Алло? Уже подъезжаешь к Мюнхену? А Костик тебя с пяти на автовокзале ждёт! Так давайте сразу к нам, окей? – …так вот, Катарина, танго – это на самом деле чистая борьба полов. Дать партнёру вести себя, но не отдаваться ему.
– В отличие от любви.
– А бывает?
Я-то знаю, что бывает. Хотя, наверное, не всякая знает. А Катарина и есть не всякая. И от этой мысли я вдруг так стала привлекательна, и без всякого танго, что Валерик, муж Ники Флокс, машинально потянулся от неё, хмурой, ко мне, счастливой. А вы говорите: танго!
– …говорят, мужской танец. А ты позволяешь этому мачо увлечь себя. Ему кажется, что увлёк, уволок, как паучок муху в уголок. А ты поддаёшься, уводишься, уворовываешься… И вдруг цап-царап! И запутался затейник в паутине шагов и наклонов, и уже ты его утаскиваешь, куда знаешь… Эля, добрый вечер!
Эля Тринкеншу (ты её не знаешь) – немка из Казахстана, Эльза Тохтамышевна, что непроизносимо. Красные косые скулы, узкие, но всегда широко раскрытые от эмоций глаза. По-немецки едва говорит, притом, кажется, не всегда то, что имеет в виду. Зато всегда то, что думает. Такая разновидность русских: называют себя немцами, а сами татары. И фамилия смешная, в Германии таких не носят, не фамилия, а прозвище из сказок братьев Гримм. И сама такая смешная, в этой зелёной кофте, а локоть оранжевой ленточкой перевязан со словом „Ja!“  Чего это она? А смотрит как-то подчёркнуто печально  – и почему-то на меня. Fehlt dir was, Elsa, что-то не так? Ах, ты не одобряешь, что Валерик так непроизвольно устремляется ко мне! Так ведь он Зонненблюм, подсолнечник по-немецки (ты должна бы знать), вот и поворачивается к свету. Здравая реакция, нормальное поведение. А жене хоть бы что, словно не видит! Не ревнует она вовсе Валерика, что ль? Тогда стоило ли списываться по электронной почте, потом перетаскивать мужчину на себе в Мюнхен из Израиля! Что-что, Валерик?
– Катарина, а можно вам сказать комплимент?
– Ха-ха, а зачем?
– Ну, мне хочется.
– Что, очень хочется?
– Ну-у…
– Баранки гну-у! Слушаю.
– У вас такая точёная чисто германская фигура, вам бы…
– Чего нам бы?
– Вам бы… очень шло… держать через плечо автомат!
Вспыхиваю:
– Вы считаете, если мы перед вами исторически виноваты и вы здесь живёте, то можете без всякого говорить эти мерзости?!
И Ника вспыхнула:
– Какой же ты! При людях вот так штаны расстёгивать!
Именно, именно, что вы, русские, вечно носитесь с расстёгнутыми штанами. В переносном, а подчас и в прямом. Ты сказал однажды, что каждый человек постоянно разыгрывает один и тот же сценарий в жизни, а потом будет разыгрывать его в вечности. Не очень понятно, но жутковато. Вспомнила, содрогнулась – и снова улыбнулась: что тут думать, наш сценарий хороший, если мне так радостно. И почему ты не посылал мне sms–ки раньше, хотя бы из соседней комнаты. Почему – по качану: ваша сюрреалистическая присказка. Ещё добавить могут: «и по капусте», ужас. Просто, наверное, я вот что сейчас подумала: не может радость всегда равномерно рассеиваться по вселенной. Где-то убывает, где-то прибывает. Вот я улыбаюсь, а Ника сумрачна, опустила стриженую голову, спрятала нос в шарф, руки – в рукава громадного свитера. Я понимаю – ноябрь и сыровато в цокольном помещении (помнишь, где Наташина студия?) – но зачем же кутаться. Это тоже нездоровая привычка русских дам, и многим из вас не нравится, что мы, немки, ходим налегке, чтобы тело дышало. Сама я, как с тобой повелась, париться стала в дублёнке, твоём подарке, хотя и жарко, и овечек жалко. Привыкла постепенно, утратила закалку. А в последний год, когда начали ссориться, снова перешла на спортивный стиль… Ника вдруг вскидывает голову:
– Не поняла, и с какой бы я стати так сияла!
Это она ко мне? Значит, всё-таки ревнует. Я сделала вид, что недопоняла по-русски. Дурочка! На что мне её Валерик? Ты же знаешь, Geliebter , голубчик, что он мне не нужен. Ну поиграли kleinwenig – чуточку, он, может быть, новенького чего-то ищет, скажем, нордического. Да плюс ещё, между нами говоря, эта их еврейская виктимность. Фу, Катарина, как не стыдно, при чём тут. Ну и я слегка подыграла – а зачем? А затем, чтобы отвлечь тебя от Крыси Смоковской, о-о-о! Лучше не начинай о ней. А то рассержусь, обижусь и погасну. Но Крыся тоже где-то близко, тянется крысиный запашок, ха! Иногда русский язык даже выразительнее немецкого. Вон она. Нет, не хочу смотреть.
Лучше о приятном. Вот Наташа Журавска – кстати, никто из немцев не может правильно произнести её фамилию, говорят «Цуравска». А я у тебя умею! Из всех ваших она мне самая понятная, нет, не то слово: наименее странная. Человек трудится в своей студии детского рисунка, за рабочий день выдерживает восемь смен русских и нерусских сорванцов. Немцы, между прочим, давно обленились и уже не такие, самим заметно. Турки и, как это ни странно, русские – вот кто работники. А я, например, у твоего прочного плеча приобрела вкус к безделью. Побуду в нашей Толствокской библиотеке четыре часа, и чю-у-ус!  А Жура – у неё ещё и пресловутое танго, и фитнес, и бассейн, и сауна – и правильно, и приятно посмотреть: потенциальная полнота всегда должна оставаться потенциальной, тогда она только красит, не в обиду многим русским женщинам… Журы и на выставки хватает, и на общение, вот как сегодня, и на фотографию. А собственная живопись – чудные, кстати, картинки, её «люляки». Такие – не то кактусы, не то зверьки, и все как-то влекутся к совокуплению. Ты, впрочем, ведь не любишь этого. Живописи, конечно. Совокупление любишь. Я тоже так. Помню, как водил меня в Киеве, ещё в студенчестве, по галереям Володя Ворон, и пел что-то своё под гитару, и мне, как будто нравилось. А сблизилась с тобой – и не надо мне никаких вернисажей, тем более песен. Зачем они, когда всё основное можно сказать в sms-ке в двух-трёх фразах. Даже в одной. Вот и она.

Liebe dich aus Detroit. Огромная белка на секвойе. Умывается, роняет орех. Зенит пламенеет. Люблю из Детройта.

Отправитель: +491794924001
Послано: 06-Нояб-2004
22:22:49

«Зенит пламенеет»… Почему, почему ты молчал об этом прежде? А ведь пламенел наш зенит, я точно помню. Не стану вдаваться, но хорошо было. Солнце возвращается в зенит только на следующий день. А если быстро гнаться за солнцем, например, на самолёте, можно, я думаю, не только продлить зенит, но и вернуться в него, если вдруг отстанешь. Или вообще сделать зенит вечным… Снова стало непонятно и жутковато, как всегда, когда упоминается Ewigkeit .
– Эльза, ты знаешь что это такое?
– Что такое, Катарина?
– Вечность.
– Не знаю, а ты?
– Где уж нам уж выйти замуж!
– Чего-о?
– Я говорю, хорошо рисуют детки у Журы.
– И не говори, я с таким удовольствием рассматриваю и думаю: они будут жить лучше нас, искреннее, полнее. Не будут бояться собственных чувств, страстей и симпатий. Вообще, ты знаешь, конечно, все рождённые после смены эона…
– Чего-о?
– Ну, после 96-го года, когда начали рождаться новые люди…
– А раньше какие рождались, Эльза?
– Ой, старые. Старые, заторможенные, замороженные, трусливые, комплексующие на жизнь. И продолжали в том же духе, пока не сложилось сегодняшняя ситуация, когда по-старому уже нельзя, а по-новому никто не понимает как. Кроме нашего кандидата.
И похлопала по оранжевой повязке на локте. Не то чтобы я не знала, о каком кандидате речь. Где-то на пассивной периферии памяти завалялась смутная информация о выборах в Казахстане.
– Так что, Эльза, решили снова переизбрать вашего султана?
– Ха-ха, как ты его! Нет уж, снова переизбирать это чмо уже не станут. Даже самые злые и реакционные. Даже они поняли, на чьей улице праздник. Украина не будет больше…
– Пардон! – я со смешком коснулась Эльзиной повязки, –  не поняла сразу, что ты об Украине.
– Как это?
Да вот так. А если серьёзно, то очень горько, что за этот год мы так отошли друг от друга, Платон, и я даже не знаю, что делается на твоей родине, которая ведь и мне не чужая. Ужасно. Где тут у меня была улыбка? А разве была? Огромная белка… Сидит на секвойе… Роняет орех… Что за чушь – was fuer ein Schmarrn!  Ведь орехи на пихте, то есть шишки. А в шишке – орех. А может, именно на секвойе?
– Что-что, Эльза?
– Я говорю, извини! У тебя такое, а я к тебе с тем, что тебе не до того…
– Не поняла тебя.
– Я говорю, ты так хорошо держишься, несмотря ни на что, держишь улыбку, всего две недели после кошмара…
О чём это? О первом туре выборов, что ли? Удивительная штука – эта пассивная память. Незаметно впитывает что-то из программ новостей, из разговоров, из воздуха, из was weiss ich woher … Ну конечно, сегодня вот уже неделя (или около того), как прошёл у них первый тур выборов, и, говорят, это был действительно кошмар. Говорят, самый страшный из кандидатов пришёл в такую ярость, что отбил министру транспорта правое яйцо, велел зажарить на сале и заставил несчастного съесть. А тот на следующий день как ни в чём не бывало принял делегацию самого хитрого кандидата, который для укрепления личной харизмы сам себя отравил, ходит весь тёмно-розовый и бугристый, как трицератопс. Преувеличивают, наверно, хотя – что в славянской жизни не преувеличено? Любить так любить. Как в сериале. Рассказывает моя сменщица в библиотеке, Лера из Одессы, по кличке Тайфун.
– Да, Эльза, правда, кошмар, что делается.
– И не говори, а я всё пристаю… И всего две недели…
– Ну не две, а только одна.
– Для тебя ещё долго это будет недавно. Мне и то не верится, что Платон ушёл.
– Не поняла тебя. Если хочешь сплетничать, пойди вон к пани Смоковской. Нет, постой, кто тебе это сказал?
– Так ведь по телевизору…
– Может, ещё скажешь, в новостях?
– Ну да, в новостях, такая страшная новость: ушёл, ушёл из жизни и столькие с ним! Как это ужасно – разбивается самолёт, и сердце, и жизни…
– Да что ты всё смешала в одну кучу, какой ещё самолёт? Einen Augenblick  – от него письмо! Вот посмотри и не повторяй нелепостей!

Liebe dich aus Chicago. Вижу бурую взлётную полосу. Сейчас начнётся: трубы заводов, клубы дыма, разборки в гангстерских клубах, неразборчивые прокуроры, конская голова на постели – декорации из «Крёстного Отца». А нам-то что! Wish you were here . Люблю из Чикаго.

Отправитель: +491794924001
Послано: 06-Нояб-2004
23:59:00

Что с ней? Bсплеснула руками, закрыла лицо и, прорыдав что-то вроде «Телефон-замогильник», бросилась прочь от меня. Мой бедный отец сам прослезился бы: ах, его так трогала эта внезапная и столь предсказуемая сентиментальность русских!
А это что такое? Кто «дура»?! Ну, это уж слишком, Ника! Нет, это мне нравится, подслушала чужой разговор, а сама оскорбляет! Куда это она? Вот оно, подлое русское – нахамить и убежать от ответственности! Ты тоже, когда ссорился… Не хочу вспоминать.
– Herr Sonnenblum , а вы куда же?
Вот тебе и «извини». Догоняй, догоняй своё сокровище. А теперь и я пойду:
– Нет, спасибо, Наташа. Чудный был вечер - tschss-ss-ss!
Ворох листьев под ногами, ворохом серых облаков забросан месяц, свежий ворох твоих посланий – скорее утащить всё домой. Нет, не судьба сегодня:
– Костя! Ты ещё не улетел в Амазонию или в другую Лихомандрию?
– Да нет, стосковался по Пивоварии, вот и товарища затащил прокатиться по нашим тютчевски ленинским и вашим вагнерски гитлерским пивным. Willkommen in Muenchen , Дмитрий, это Катарина – знает русский, как свои пять пальцев. Катарина, это Дмитрий – знает немецкий почти как персидский.
– Дмитрий, неужели вы перс? А так похожи на русского попа.
– Ну вот, опять поп! Лет четырнадцать назад каждый спрашивал: «Парень, ты художник?», а теперь только и слышу: «Батюшка, благословите». А вы, таким образом, цыганка? Ну-ну. Позвольте вас сфотографировать.
– Может быть, сразу «снять»?
– Но-но, для начала сфотографировать. Прошу в дом – здесь темно, как это… Finsternis .
– Скорее dunkel , Дмитрий. Вы хорошо произносите по-немецки и притом так старомодно галантно, что нельзя устоять. Держите с двух сторон, а то ступенек не видно. А это так сразу заметно, что я цыганка, даже во мраке? Мой Geliebter того же мнения… Наташа, я возвращаюсь и веду с собой – посмотри кого. Твой супруг, уж не скажу, бывший или не бывший, и с ним ещё один полиглот, Дмитрий – хорошо выговариваю? Ну что ж ты, или теперь тебе слишком светло, как на цыганской свадьбе? Снимай, что ль!
– «Что ль» – Штольц – щёлк – на долгую и добрую память. Весьма благодарен!
– Наташа, куда же ты их уводишь? Вот какова жизнь цыганская, Дмитрий: побалует встречей, и… Снова ты, Эльза! Да что с тобою сегодня? Должна? Нет, уж ты-то мне точно не должна. Надеюсь, как и я тебе.
– Бедная, бедная Катарина (всхлип!), ты ничего не знаешь. И я должна (взрыд!)… должна открыть твои синие глаза на ужасную правду.
– А вот и не надо, Schaetzchen – милочка. Наслушалась я за свой не такой уж долгий век страшных правд от ужасных доброжелательниц. Теперь выше правды – любовь, вот! Да прекрати ты реветь. В первый раз вижу, чтоб человека так огорчало чужое счастье.
– Но, Катарина, Платона больше нет! Самолёт разбился, никто не выжил, список пассажиров по чёрному ящику огласили. В тот же вечер, 21 октября. И его в том числе назвали… Ах-ах-ха-ф-пф-пфуфф!!!
– Что ты несёшь! И кто тебя подослал? Посмотри, посмотри, вот:

Люблю из ослепительного нью-йоркского полудня. Светится небо, светятся воды Гудзона. Весь мегаполис – лишь ярчайшие зигзаги на воде. Liebe dich aus New York

Отправитель: +491794924001
Послано: 23-Окт-2004
12:00:23

– Говоришь, 21-го октября самолёт разбился, типун тебе на язык, а я получила эту sms-ку 23-го. И с того дня – письма льют как из ведра.
– Катюша, милая, так ведь это ж самое в этом жуткое! Ты подумай: две недели, как Платон ушёл из жизни, а письма-то ты получаешь. Откуда?!
– Если ты намекаешь на то, что я переписываюсь с другим, то посмотри вот это:

Люблю тебя под ярко-синим небом с белым лебединым полётом над древесною ржавью Центрального Парка. Целую в лебедиху. Liebe dich aus New York

Отправитель: +491794924001
Послано: 05-Нояб-2004
09:24:37

– Видишь, это его телефонный номер. И сюда гляди! Гляди, гляди, только двое мужчин знают о ней: одноглазый татуировщик в Таиланде – он наколол мне «лебедиху», и Платон – только он сюда заглядывал. И теперь он вспыхивает, как порох, от вида лебедей – мечтает о своей «лебедихе». Видала, видала? Больше не увидишь. Терпеть не могу – обнажаться перед чужими. Помоги застегнуть, а то пальцы не слушаются – взволновалась я…
– Но тогда, тогда…

ТЕЛЕФОН-ЗАМОГИЛЬНИК

Ярко-синее небо, страшно синее небо, ужасно белое облако, жутко рыжее солнце, ржавые облезлые деревья, оскаленные конские головы, жестокие чикагские гангстеры – и сквозь всё – огромный жестяной самолёт выбрасывается из неба, словно безумный кит на остро скалистую сушу. Взрыв – пожар – вырваться – не шелохнуться – скован сном хребет. А за китом следом – волна, подобная небоскрёбу, и целый лес жидких колышущихся небоскрёбов рушится на остро скалистую сушу, на ржавые облезлые деревья, на деревянную будку тонкобородого тайского татуировщика, на оскаленные головы чикагских гангстеров-крабов с рыжими древесными гривами, на бессмысленные бельма облаков, в страшно синее небо, в ярко-синее небо – да это же мой глаз, а где другой… Ах!
Неужели проснулась? Прыгает белкой сердце, роняет орех – себя роняет в кровавую, солёную бездну – откуда в моём женском, излишне жёстком (не прощу тебе!) теле – такие глубины, что до дна не доищешься. Ах, да это сон продолжается, но уже о другом и на языке непохожем – по-русски, конечно, не вырваться мне из этого варварства звуков, кто бы знал, как натирает оно уши, душу, органы речи… Прямою речью твой, твой ненавистный голос:
– Хоть бы уж завела себе кого и отвязалась. Отвяжись, худая жизнь, привяжись, хорошая. Мало тебе денег моих – ещё и любовь подавай, а где её взять!
– Я когда-нибудь просила тебя о чём-нибудь? Уходи! Погоди… Я просила тебя о чём-нибудь когда-нибудь? Отвечай же, подонок: я – тебя – о чём-нибудь…
– «Когда-нибудь просила!» Знаешь, ты мне раннее девство напомнила, пардон – детство. У нас в детском саду таким, как ты, народ говорил: «Повторюха-муха, старая старуха». А особенно вредные, то есть справедливые, добавляли: «Лебедюха». Ну, не просила, и что из этого? Я ж не немец, меня и просить не надо, потому что натура широкая, на папу не киваю.
– А-а-а-а! Мерзавец, мерзавец, мерзавец!!!
– У-у-у-у, знакомо, знакомо, знакомо… Этим ты, неисправимая лебедюха-муха, и добилась нынешнего статуса, при котором моего либидо на твою лебедиху лебёдкою не поднять. Лиха беда – лебеда годами. Лё блан хабидан идельхан лихоман патрикеич, пристегните ремни, нагните головы к лебедям, падаем-м-м-м к…
И падаем, падаем, падаем мы, гудим, сидим, сдавленные ремнями. Не вырваться из паденья, хребет заклинило, сердце запёрло, руки – где они обе? Взрыв, пожар, чёрный ящик, чёрное зеркало с плеском – вдребезги. Немо тону-у-у в глубину-у-у… Аку-у-ула! Подплыла и сказала:
– Клаус наххаус, маус хераус, мотай фрау на ус, ich liebe dich aus…
– Чего аус?

Liebe dich aus Michigan. Озёрно-морской прибой расшибает камни в песок. Гуси преследуют след самолёта. Сердце молчит: гуси – не лебеди. Беззвучно скрылась моторка. Тоскую из Мичигана. Люблю отовсюду

Отправитель: +491794924001
Послано: 24-Окт-2004
15:14:32

Как хорошо: всё вернулось. Проскрипев, скрылась моторная лодка бреда. Легко-легко плещется необъятное глазом озеро, умеренно синее, не моё, не цыганское – просто мичиганское. Тяжело, тяжело плюхается осётр. Смотрит со дна кроткая лисья мордочка с тонкой бородкой, с тонкой иголкой, улыбается, лепечет:
– Фрау Лебедиха, иди сюда, хорошо сделаю, лебедя выколю. Хочешь лебедя? Красиво будет.
– Красиво не будет. Волна подымется, озеро в море смоет. Лебедя не будет. Ничего не будет. Волна придёт, слонов понесёт, землю сдвинет. Страшное дело. Просыпаться пора. Liebe dich aus… Доброе утро, далёкий мой Платон.
……………………

Доброе утро, далёкий мой Платон. Проснулась, что ль? Да, теперь проснулась. И слава Богу. Сейчас прогоним противную память о сновидениях свеженькой твоей sms-очкой… Не тут то было – нет sms-ки. И третий день уже нет, то-то и ночи стали тревожны. Ай-ай-ай, да что же это? Или снова разлюбил? Нельзя же, друг мой, столь стремительно менять сердечную ориентацию. Дама у тебя хотя крепкая, не кисейная, однако же живая, не железная. А вот мы её сейчас душем, нежелезную, душиком, да поконтрастнее. А теперь гимнастика… Да ну её к лебедям, не хочу! Был тут где-то пьяный шкафчик, потайной, от себя самой. Мр-р-р. А к водочке – огурчик – хрусть-хрусть, сгинь грусть. Во-о-о-от… Так всё-таки, куда ты девался, Платоша милый? Или накаркала глупая татарка Эля. Не хочу и думать. Да и не может быть того, unmoeglich , право: ведь когда, какого числа примерещился ей этот кошмар в новостях? 21-го, сказала. А когда от тебя первая весточка-ласточка из-за тридевяти морей прилетела? А это у нас было 23-го. Уговариваю себя, как после страшного сна, что вот ведь, всё это не наяву случилось. Но ведь правда же – не наяву. Или… Ну без второй тут дело не решить. Мграу! Огурчик сюда – картина Шишкина «Утро в русском раю». Или Репина? Картина Репина «Платон пишет sms немецкой султанше». Стоит голый до полупояса, весь в папахе смушковой, усы свесились… Напомни, милый, а есть у тебя усы? Когда есть, когда нет, когда и борода отпустится, ты у меня разнообра-а-азный, непредсказу-у-уемый, мяу! На моё немецкое понятие даже чуточку чересчур. Но чуточка разрастается, океан между нами ширится, материки расползаются-разъезжаются, как пальцы на руке, как мысли о тебе. Вот на этой карте, что Антарктидой кверху, Аляской книзу расползаются континенты… Не в этом дело. Дело в том, что карту эту, австралийцами ногами вгору перевёрнутую в пику зазнавшемуся евроцентризму, – я подарила тебе (не забыл?) в честь национального русского торжества (день Дурака), который Пётр ваш Великий, о котором русские всякому норовят уши прожужжать, завёз от нас, германцев, которые, кстати, никогда ничего такого не празднуют, а ты их просто не знаешь – моего отца, например, который… Ух, язык заплёлся от немецкого синтаксиса с русской водкой пополам. Хорош ёрш! Пора пивком переложить, но уже баварским, хи-хи. Удивительны, знаешь ли, наши русские обычаи. Выпивается, например, глоток из по-полного стакана водки. Вот так. Выпитое место немедленно доливается пивом и снова выпивается. Во-от. Отпитое место опять доливается пивом. И, конечно – что? – немедленно выпивается. М-м-м. Освободившееся пространство по новой заполняется пивком и опорожняется глотком. И так снова и снова, пока водка в стакане вся не превратится в пиво. Тот, кто дожил до этого, пьёт пиво и доливает водкой. Это – «медведь туда». И так в обратном порядке, пока пиво снова не превратится в водку, до чего не знаю или кто дотянет. Это – «медведь обратно». Где-то тут огурчик валялся… Ушёл. «Платон ушёл» – говорит. Врёт дура. А за «ушёл из жизни» можно бы и за космы потягать, да. Вопрос: в какой момент пиво становится водкой? Другой вопрос: а в какой момент водка становится пивом? Подведём по-немецки логически: если после первого долива это всё ещё водка, то ведь каждый долив равен первому, а значит, пиво никогда не станет водкой. Что и подтверждает практика, критерий истины. И называется это «Медведь туда – медведь обратно». Или, как говорил извесный филолог: «апория Медведь». Слушай, но я вдруг сообразила: ведь так же и с опьянением. Глоток – ничего, другой – тоже ничего. Когда же наступит «чего»? И наступит ли? Практика говорит – да, но гордый разум против. О, опрокинутое русское сознание! Словно перевёрнутая австралийцами карта мира. И что они хотели этим сказать? Что письма от тебя всё нет, что это с ног на голову – так и без них понятно, хотя и непонятно, а-а-га-а… Вот что. Пора снимать осаду. То есть открывать крепость. Выдержала характер, можно капитулировать:

Почему молчишь? Неблагородно приручить и не нести ответственности. Уже  не сержусь. Жду тебя, но письма ещё больше. Катарина

Отправитель: +491776644564
Послано: 09-Нояб-2004
09:16:32

Ага, доставлено, не уйдёшь, птичка!

ПОПЕНКОВ - ПУППЕНКОПФ

Mein Gott . В башке разнобой, во рту сушь и дрянь, сердце неведомо где – вместо него отчаянно пульсирует весь телесный состав, а что в брюхе – так о том… Как хорошо, как хорошо: а) что никто этого не видит; б) что сегодня по расписанию не мой день; ц) что осталось ещё пиво, а в банке из-под огурцов – рассол… Хотя от этого рассола проку… Ты же признавался мне, что рассол Иван Сусанин полякам присоветовал, когда с вечера вусмерть их уложил, а сами русские один только способ в этом случае уважают: выпить как вчера, только чуть больше. А почему «вчера»? Ведь ещё сегодня? Да, сегодня, 9 ноября, 16:09, на дворе сумерки, в комнате ночь, а сердце – далеко, в Мичигане, что ль? Глоток – и обновилась, обнулилась. Что нам пишут? Э-э-э… Ничего не пишут. Знаешь, я начинаю беспокоиться. От меня письмо получил? Ну. Может, эта дура азиатская, Эльза, в какой-то мере…
Mein Gott! Я всё поняла. Самолёт разбился, ты уцелел и лгал из больницы о Детройте и Мичигане, но наконец тебя прорвало правдой о любви. Я знаю, эти страдания разбудили тебя от суетного наркоза будней и исцелили от деловой паранойи! Но вот ты умолк, и… что же? Страшно подумать. Но надо держаться. К делу.
– Алло, повторите. Нет, я слышу, но не верю. Как «никто не выжил»? Проверьте ещё раз, я повторю по буквам: Платон ПопенкOв. Какой Пуппенкопф? Сами вы Пуппенкопф! Повторяю по буквам: Петер – Отто – Пауль – Ева – Норма – Клаус – Oскар – ВерOника. Правильно – ПопенкOв. Что?! ПопенкOв погиб? А Пуппенкопф? Тоже погиб? А кто это? Покойный пассажир… А кто же мне пишет?.. Нет, нет, какой ещё шантаж, о любви пишет, но… Как это другой, мне другого не надо. Что? Зачем в полицию? Послушайте, фройляйн, если бы вам так писали, вы что, в полицию бы пошли? А компания почему меня не известила? Звонили? Кому вы позвонили? Не имеете права сказать? Datenschutzgesetz?  Как ваша фамилия? Фрау Пфнюр, вы за это ответите!
Не ответит, не скоро я до неё доберусь, да и надо ли. А что надо, подскажи, Платон, я сама затрудняюсь. Давай логически. И мужественно, хотя ты и не терпишь этого слова в применении к женщинам, чудятся тебе в нём небритые скулы. Начнём с того, чего не надо. Однозначно не надо в полицию, это стопроцентно. Я никогда – ведь правда? – не вникала в твои дела, но ясно же, что за полицию ты мне спасибо не скажешь. Все русские полиции почему-то сторонятся, даже кто и не мафия, а поди у вас разбери. Романтика незаконности, в каждой душе сидит какая-то контрабанда. И в личной жизни всегда прощупывается двойное дно. Потому что семья для вас – это тоже разновидность инстанции. А значит, с нею надо держать ухо востро. Хотя её не обойти, но обойти надо стремиться. А всё потому, что у вас там и в 21-ом веке без печати в паспорте семьи не понимают…
Додумаю позже, Крысе надо звонить, это ясно. Почему ясно? Потому что точно. Точно! А кому же ещё авиакомпания могла позвонить о твоей гибели, тьфу ты чёрт… об аварии, конечно. Конечно, мужики любят стерв, даже если думают, что стерв не любят. А Крысёнок – стерва стопроцентная и однозначная. Кристина Смоковска дама карьеры, сама себя родила. Белобрысая, сероглазая, саркастическая, не люблю. Скрытая и скрытная, образованная и бессердечная. Бегают от неё поляки, бегают и русские – вам, славянам, не учёных крысочек, а кисейных кисочек подавай. Но уж коли увязнет коготок, не уйдёшь из сети. Не расстанется стервятница с жертвой, а будет когтить зайку, пока самой не надоест. И конечно, ты дал им её контактный номер. А не мой! Вот пусть она тебя и ищет… Трагическая шутка. Дурацкая к тому же… Так я и позволила! А может, ты уже всё? И она уже ездила тебя, прямо скажем, хоронить!.. У-у-у, ужас!

СТАРШИЙ ИНСПЕКТОР

– Говорит Катарина Вольгемут. Фрау Смоковска у себя? Пригласите, пожалуйста…
- День добрый, Катарина! Ты уже сделала заказ? Нет, не кофе, апельсиновый сок, пожалуйста, фреш. На тебе лица нет. Куда подевалось?
- Давай обойдёмся без каламбуров. Неужели тебе нечего мне сказать?
- Что сказать – всегда найдётся, была бы охота. Не поняла твоего тона!
- Так уж не поняла?
- Будешь продолжать в этом духе? Тогда я ухожу. Сок оставляю на память.
- Присядь, подруга. Тебе звонили из авиакомпании?
- Звонили, а что?
- А почему, собственно, тебе?
- Потому что билеты заказаны на моё имя.
- Ты сказала «билеты»? Ты, что же, думала лететь с ним?
- Нет, должны были лететь вдвоём, но полёт отменён. Я и не знала, что ты тоже с нами.
- Постой-ка. «Тоже» - это не обо мне, а о тебе. Это для ясности отношений.
- Ну и дурочка. Если ты у нас уже старший инспектор, то я, ты, видимо, пока не в курсе, куратор направления. Так что: встать, равняйсь, смирно! А надо, скомандую «лечь!», и ляжешь, милая моя. Шучу пока. Вольно.
- Во-первых, убери руку с моего колена. Во-вторых, ты глубоко ошибаешься: сколько ни командуй, ни «лечь», ни «встать» от меня не дождёшься – не на ту напала. И вообще ты, должно быть, нарочно, заговорила не о том. В-третьих, формулирую вопрос стопроцентно однозначно. Будь любезна сейчас же ответить мне, что тебе сообщили из авиакомпании по поводу самолёта, в котором летел Попенков? И, главное, почему об этом сообщают именно тебе? Родственница ты ему или, может быть, любовница? Слушаю!
- Хи-хи, гора с плеч. Позволь, я тоже в три приёма, но в другом порядке. Во-первых, всё это про инспектора и куратора можешь считать неудачной шуткой или приступом бреда сивой кобылы, но совершенно серьёзно забудь об этом. Так-то. Во-вторых, Пан Бог миловал меня от родственников с русскими фамилиями и от любовников мужского пола. Так-то. И в-третьих. С глубоким прискорбием убираю руку и задаю встречный, хотя и риторический, вопрос: что вы все находите в этих тупых и нахальных самцах? Ах да, позабыла о том, что, по-твоему, главное: никто мне ни о каком самолёте ниоткуда не звонил, да и с чего бы. Так-то.
- Но тогда, тогда…
Другому не стала бы, а тебе, Платон, признаюсь: лопнули мои слёзные железы и ошпарили щёки. Крыся отпаивала меня водой, а затем и водкой. В какие-то 15 минут мы с ней превратились в почти подруг. Разве что не целовались, так как не сходимся в ориентации. На прощание она с нежной и грустной улыбкой протёрла мне синим платочком уголки глаз и сказала вот что:
- С Платоном я встречалась исключительно по делам, о которых тебе знать не надо. А вот мой братик Яцек – его старый напарник в других делах и приключениях. Я попрошу его тебе позвонить, свой телефон он давать не любит. Уж он-то может порассказать много занимательного о твоём москале. Не поминай лихом, красавица, - и медленно царапнула тонким и твёрдым, ромбиком ногтя указательного пальца мне по носу.

……………………………

Если ты думаешь, Платоша, что адресат твоих кратких и пылких посланий тут же взяла себя в руки и занялась толковым поиском или, по крайней мере, рациональным ожиданием звонка «братика Яцека», то ты, как всегда, преувеличиваешь и без того воображаемую маскулинность твоей фрау Катарины. Запас прочности у меня, конечно, имеется, как у всякого живущего (без того он не был бы живущим), но, увы, этот запас на пределе. Предельно на пределе. Я даже не могу ничего вспомнить об этом Яцеке, хотя, первые месяцы нашего с тобой союза, Яцек у тебя с языка не сходил. Случалось, позванивал, но всё такой пьяный, что вряд ли я теперь узнаю его по голосу. Вот глупая, почему я так уверена, что на этот раз он будет трезвым? Глупая, да Платоша? Мораль: не утрируй так мою пресловутую немецкую рассудительность, а то обижусь. Посмотри: нервы у женщины измочалены, очи опечалены, в крови оживился, получив подкрепление, затаившийся алкоголь. Тенью мелькнула подлая мысль: зачем искать, если ты всё равно жив, а что перестал писать, так тебе же хуже. Будь осторожнее на любимых крутых поворотах! Дама может и прогневаться. Но тогда - берегись! Что, не так, скажешь? Ах, сама не знаю, так или не так – пошла домой, ведь завтра рано на службу. Шутка ли сказать: библиотека моя открывается в 10. Кто культивировал во мне лень, а, Платон? А-а-а, спать. „Schlafen Sie Deutsch“  - так ты на первых порах, не то каламбурил, не то ошибался…
Что за трезвон? Какой Ковальский? Яцек Кавалек? О цум тойфель! В смысле, яволь, сейчас выхожу.

СЛУЧАЙ НА ТАМОЖНЕ

Кафе из самых прокуренных, на стойке бутылка, перед ней – сразу видно, что Яцек. Элегантен и пьян, элегантно пьян. Вот этим и отличается поляк от русского – элегантностью опьянения. Но элегантность поляков – какая-то шуточная, а у этого – даже чуть шутовская. Сам длинный, нос длинный, горло бутылье длинное, язык длинный:
- Вот я какой, пани Катарина, узнаёте? Небось, наслушались от Платонека про верного, проверенного и безотказного приятеля Яцeка? Да какой Ковальский, обижаете! Кавалек – другое дело, горжусь этим заслуженным прозвищем. Я таки «кавAлек», по-нашему «кусок». А потому что всегда у меня кусок с тремя нулями в кармане. Зачем? Про запас. Мало ли что в любой момент может случиться. Все под Паном Богом ходим. А чаще всего человек сам себе лажу делает, в смысле, яму роет, я хочу сказать, силок расставляет. Два у Яцека было друга: один умный, да русский, это ваш Платонек, а другой и поляк, да дурак. Был, я хочу сказать. Сейчас на дне морском лежит Пшебек, акулами обглоданный, осьминогами, простите, обгаженный. Но не о нём тут речь. Я зачем его тут упомянул? Чтобы вас, ясна пани, утешить. Прозит!  Ведь если с одним лучшим другом Яцека так судьба обошлась, то дважды в одну шляпу и ворона не попадает, вы меня поняли. А это значит: Платонек сидит сейчас на каком-нибудь маракуёвом острове типа Тото-и-Тото или в Республике Соледад-и-Собака, текилу потягивает, солью зализывает, цитриной зажёвывает. Эх, мне бы так! Хотя грех жаловаться, Яцеку тоже неплохо: отдыхает в компанействе такой сличной панEнки и вудку консумирует. Прозит, кстати! Эх, или знает дрога пани с каким рыцарем вообще живёт? Благороден, как олень, храбр, словно тигр! Прозит за вашего и нашего Платошу! Я не злоблюсь, что он меня покинул, потому что вы же не знаете, какой он теперь выдающийся деятель. Потому что скромен, как лев!
А начинал с кем? Угадайте с одного раза. Конечно, с Яцеком. А пани что, на Пшебека подумала? И безосновательно, ибо вы же не знаете всех обстоятельств дела. Затонул один корабль в синем море – не сам, правда, Чёрный Лоцман его, холеру, затопил. Да сейчас не про то. Нырнули мы с Пшебеком к тому кораблику за бриллиантами. Бриллианты там и остались. И Пшебек с ними. А за Яцкову жизнестойкость прошу немедленно выпить, дженькуе! В смысле, данке.
А с Платоном пересекали мы однажды нелегальную границу между не скажу какой страной, нельзя много болтать. Словом, в авте нашем в запасном колесе кулёчек лежал. Везли мы, коротко говоря, немалый кавалек некоего груза, именно о котором я и не буду распространяться, у одесских барыг куповали. Коротко говоря, была то травка солнечная южноукрAинская и бардзо душистая. Только добже запаковAна и в колесо забортовAна. В общем, подъезжаем к чехословацкой мытнице. Офицерек, як тот баранек, поглядел на нас и усомнился.
- А ну, - говорит, - панове, загоните ваш самоход в тот вон бокс. Сами выйдите, отворяйте дверки, капотек и багажувку, сами ся ретируйте до боку и прошу обсервOвать, что будет.
Тут пEсек-овчарек до авта идёт, а офицерек ему мячик с запахом кайфа суёт. Нюхнул песек мяч и говорит:
- А, понятно, разрешите выполнять?
- Приступайте.
- Яволь, херр официр!
Это я для пани перевожу для лепшей понятности. И давай скакать кругом авта. Вшистко занюхал, ниц не вынюхал:
- Прощенья пшепросим, - говорит, - я извиняюсь, езжайте с Богом. А вперёд не попадайтесь. Шутка, конечно, р-р-гав!
Ну с моей стороны тоже, конечно, шутка. Пани добже знает, что пес не разговаривает, хе-хе. И слов не понимает, только интонации. Зато иные паненки слова-то понимают, а интонаций не улавливают, ещё раз хе-хе. В общем, за понятливость прозит. Это, кстати, тоже одно из качеств незапоминаемого нашего Платона. Но что Платон? Я мыслю, далEко теперь Платон, на Тото-и-Тото, а мы-то с пани тута. Вы меня поняли, а? Не? О, тогда мгновенно трезвею (я так умею) и континУю.
Докатились наши колеса через Чехов до Немец. А немец, пани добже знает, что за человек немец:
- Куда господа следуют? Мюнхен? Гут. А откуда?
И тут в Платоне знакомита понятливость задремала:
- С Украины, а что нельзя?
А в херре немце – пани их знает! – понятливости сроду не ночевало:
- Можно, - говорит, - закон не запрещает, но проверке подлежит.
И без всяких собак говорит:
- Вам следует, господа, пожалуйста, загонять авто в бокс, открывать, багажное отделение, пожалуйста, равно как двери и капот, а самим, пожалуйста, надлежит, сняв пиджаки, вшистко положив на специальный столик справа, стоять в стороне и внимательно наблюдать за исполнением законности.
Загоняем, раздеваем, наблюдаем. А про себя мыслим – это я мыслю, пани понимает:
- И по цо ты, холерный Платон, со своей Украйной высунулся! Мы ж едем теперь из Праги, и кто бы тебя за Ензык потянул, глУпец.
С Украйны в девяностые, да будет пани ведОмо, весь наркотрафик пробегал. Вот и допробегался. А херр пограничник другого херра с инструментом вызывает. Берёт один херр ключа, другой херр отвёртку, и давай потрошить по винтику, разбирать нашу БМВ до гаечки. Ясна пани, Яцек многое видал, а такое лицо, как в тот час у Платона – Пан Бог миловал. Как Геракл: мускулом не дрогнул, носом не повёл… Един немец, гляжу, обшивку с дверей сдёрнул, понюхал, снова одел. За сиденья пшинялся. Платон – чисто Геракл: щекой не дёрнул, ухом не пошевелил. Я для самоуспокоения про себя цифры считаю – ай, цвай, потом драй… А инный немец в мотор ся попёр. А Платонека очи из границ орбит наружу вылезают, но мускул не дрогает, нет. А я: …фир, фюнф, секс, зибен… Первший немец до багажувки наближается. А на Платонека очи – очи б мои не глядели! …Ахт, нойн, цен – стуй, Яцек, куда, столько лят не дадут! Это юж будет немецкое превышение власти, а мы вольные европейцы, и то есть наш цивилизацыйный выбор, так, пани! Подвергать достоинство иноземца, если я пОляк, немцам не вольно. А в тым часе инный немец с багажувки запасувку вынул и… Платонковы очи с орбитой Сатурна сравнялись. Эх, Яцку - эльф-цвёльф! …взад запасувку xерр официр положил, багажувку затворил, сам так до нас мувил:
- Аллес клар – то есть вы свободны. Мы имеем свои предписания, но не пойман – не вор, это право человека.
То юж не шутка. Пани добже знает, цо немец тутай сказать может. А понимать того не может, что в запасувке кулёчек заветный залёг, хе-хе! В общем, чуть от границы за угол автом свернули – песню грянули русскую народную блатную хороводную:

Летит паровоз по долинам и горам,
Летит, сам не ведая куда.
Парнишечка зОстал босякем и ворем,
И жиче го вечна ест тюрма!

Постой, паровоз, не стучите, колёса,
КонтрОлер, натисни на гальма,
До матки родимой, коханой и любимой
Я хце се покАзать на глаза…

Добра песня, душевна. Добра вудка, моцна. Так до Мюнхена пели-пили, пили-пели, а как приехали – не помню, холера ясна, не паментам. Пшепросим, пани, грубость дикого сармата. А как проснулся – помню: на груди моей православный крест, который я на Платоне видел. Так и побратались.
А травку-то нашу духовитую причерноморскую мюнхенские дилеры не восприняли. Не прошла эуропских стандартув, шляк бы их трафил! Я ту травку поныне сам курю, блин. Зато для Платонка то был тылько трамплин. Отчаянно большим паном стал человек, так что и сказать сразу страшно, выпить предварительно надо. За рост, просст ! Бардзо веле пшизджеть – ёй, пардон – хочу сказать: конверсОвать слишком о том не дОлжно, но пани Катажина, конечно, лучше Яцка бедного то знает, же пан Платоша в ОПРРИ великий начельник. А того, може, и пани не знает, же на исторычней ойчизне он теперь высокими политиками крутит, и кого Платон в последний час подсилит, тот из них и будет. Ниц не знаешь, пани? То-то – скромен как лев! Тылько единого не разумею: кого же он хочет подсилить? Там пошло у них уже фифти на фифти, то есть стенка на стенку, а Платону что их Витя Хам, что их Витя Пан – вроде вшистко Едно, как будто и не его дело. Ибо скрытен, как антилопа. Умолкаю, как Аристотель. Он, как и я, говорил:
- Платон мне друг, но истину только Пан Бог знает!
Скажу лепше, какой я нашему Платоше презент преподнёс 5 лет тому, на 35-летие. Меня (может, пани не в курсе) народ зовёт Яцек Кавалек, то есть Ковальски, а ближние - Яцек Паспортист. Таково моё занятие: паспОрты людям изготовляю. Компьютер-то – дурак, а пОляк – умный, и сколько там в электронных списках мартвых душ записАно есть, столько и паспОртув Яцек живым душам способен выдать. С себя самого и начал. Пани думала, я естем Ковальски, а Ковальских у нас в одном КракОве, як у вас тых Мюллеров в одном Мюнхене. Урождён я, как и Крыся, Смоковски, а Ковальским на этом свете удобней, ибо неприметней. Нех тот покойник Ковальски на меня в трумне обиду не держит. Это мы тут под Паном Богом все ходим, а которым в гробу - вшистко Едно. А тут, представь, пани, накануне дня, когда отмечает день рожденья пан Платон Попенков, попался мне в списке покойников херр Петер Пауль Пуппенкопф. Не делай, пани, круглые такие очи, это уже судьба человека! Выгреб я покойничка виртуально из-за гроба и в новый докУмент по фамилии впечатал, который документ на счастье твоему Платоше и подарил, хе!

ТУРБЮРО

Помилуй, Платон, зачем тебе столько гробов и фамилий? Ты ведь у меня один, и гроб, до сих пор надеюсь, будет у нас общий, а фамилия – что? Петеров-Паулей на свете – как в Мюнхене Мюллеров. Мой папа тоже Петер-Пауль, а Платонов так мало! Я только двоих знаю – тебя и Аристотеля. Но тот ведь был ненашей ориентации – мальчиков любил, чем и известен, а ты ведь меня любишь, притом отовсюду. Постой… «Скрытен, как антилопа». Много ли, в конце концов, я о тебе знаю? Ревновала вот к этой Крысе, а она оказалась тоже ненашей ориентации, никогда бы не подумала. И занимался ты с нею, значит, не любовью, а чёрт знает чем. Так с кем же ты тогда любовью занимался, а? Других баб рядом с тобою как будто и нет, а мою «лебедиху» - почти уже год, как не голубил, да-а. Не голубил, голубчик, потому что голубец – а? Угадала? Угадала! И никакой ты не трудоголик-импотент, глупости. И разузнавать о твоей интимной стороне следует в кафе «Вилланис», вот что. У того самого Арсюши Шарова. Сейчас вызвоню голубчика. Нет, не сейчас. Мобильник сам уже голосит: «Мальчик хочет в Тамбов, чики-чики-чики-чики-чики-та…».
- Вольгемут на проводе.
- Фрау Вольгемут, Вас беспокоит AirBlue. Уполномочен ответить на Ваш, увы, уже вчерашний, звонок.
- Ничего, я не спала. Говорите же!
- Разумеется, сударыня, на то и уполномочен. Прежде всего, разрешите представиться: Петер-Пауль Мюллер, старший менеджер отделения в Баварии. Настоящим уполномочен довести до Вашего сведения, что наша служащая фрау Пфнюр в телефонном разговоре с Вами от 09.11.2004 допустила две служебные ошибки, за что уже понесла административную ответственность. Первая ошибка – фактическая: пассажир П.-П. Пуппенкопф, ошибочно и оскорбительно названный сотрудницей Пфнюр «покойным пассажиром», в аэропорту … города Амстердам покинул самолёт и не зарегистрировался при посадке на борт для продолжения полёта в Нью-Йорк, США, а следовательно, предположительно жив. Что же касается пассажира по имени П. Попенков, последний прошёл бортовую регистрацию на рейс Амстердам - Нью-Йорк, который совершал разбившийся на подлёте к цели рейса самолёт, и следовательно, к глубокому прискорбию корпорации, живым считаться не может. Вторая ошибка фрау Пфнюр – этическая. Она состояла в попытке отказа сообщить известную фирме информацию о погибшем, равно как и оставшемся в живых, пассажирах предположительно заинтересованному лицу, каковым в данном случае являетесь Вы, фрау Вольгемут. В качестве моральной компенсации фирма предлагает Вам бесплатный билет на рейс Мюнхен – любой пункт, числящийся в расписании полётов AirBlue, и обратно, о чём в ближайшие сутки Вам будет доставлено письменное уведомление.
- А на человеческом языке?
- Короче, эту старую вешалку Пфнюр удалось наконец сплавить на пенсию, за что Вам лично от меня большое человеческое спасибо. И второе: Пуппенкопф не умирал. Он вышел в Амстердаме. Город, знаете, психолирический, не сразу отпускает. Словом, не полетел Пуппенкопф дальше. Просто повезло чудаку, а вот Попенкову – дудки! Полетел чудак в Нью-Йорк и, сами видите, не долетел. Взорвался на подлёте. Никто и вздрогнуть не успел. Следствие только глазами хлопает. Бывает. А Вам за это, я хочу сказать - за Пфнюр, лично от меня билет куда хотите и назад. Сам-то я летать не люблю, а Вам пригодится, что не так скажете? Приятного сна.
Да-а, приятного сна… На холме стоит сосна, а внизу секвойя, голубая хвоя. Что-то знакомое, не вспомню. Вышел в Амстердаме, там живёт годами, пишет письма даме:

Люблю из Игусижабы. Океан хохочет, пляж плавится, пузырится текиловый мёд заката. Liebe dich aus Toto-y-Toto.

Отправитель: +491794924001
Послано: 08-Нояб-2004
02:12:27

Голубая секвойя, текиловый мёд, видит око - зуб неймёт. Кто тебя, дружок, поймёт? А Катарина поняла мало-мало. И, кстати, поймала, весь обман твой поломала. Тото-и-Тото, да? То-то ты у меня умный, Пуппенкопф, Кукольная Голова - фамилия твоя такова! Ты не думай, Платоша, что Катарина ничего не замечает. Всё-о-о Катарина замечает, всё видит, и оно у неё всё вот где. И всплывёт однажды наружу. И такую волну подымет, что слизнёт твоё Тото-и-Тото вместе с Игусижабой в хохочущий океан, потому что хорошо хохочет тот… сам знаешь кто…

…кто хохочет весело. Liebe dich aus Igusijaba.

Отправитель: +491794924001
Послано: 08-Нояб-2004
02:12:27

Шутишь-любишь или нет? Это танец такой наш цыганский, малость хулиганский. Куплю вот билет бесплатный до Игусижабы, где мулатки-бабы, танцевать не слабы… Ах, если бы да кАбы! Как ты пишешь название? Ой, а где же sms-ка-то? Утонула, волна слизнула, океан сна поглотил – и хохочет-грохочет галькой рассыпною… Проснулась. Приснилось. И письма приснились? Конечно. Как, неужели все? Тьфу ты, чёрт, слава Богу! Вот - про секвойю, вот - про пальму, вот - про зенит, вот - про рассвет, вот - про Детройт, вот - про Чикаго… А про закат в Игусижабе? Стой, куда разогналась, Катарина? Об этом тебе, Платоша, ещё курить и курить. То есть писать и писать. Думаешь, укрылся от Катарины в её сновидениях – в стране Тото-и-Тото и в дне позавчерашнем? Кстати, где это такая страна – не забыть спросить у Кости, он путешественник, он точно знает. Он чуть где не бывал, туда вечно собирается.
- Алло, Костя? Рада, что ты как раз не где-то в Тарзании и не в вашей Самоварии, а всё ещё в нашей Пивоварии.
- В Тарзанию как раз собираюсь, угадала. Не всё же в Пивоварии париться. А с Самоварией попрошу не путать нашу Хохляндию, что по-вашему звучит Hochland. А это и значит по-нашему «Высокая земля», то-то!
- А я к тебе именно по этому поводу – насчёт Тото. В смысле Тото-и-Тото, ты понял. Не собираешься ли в Игусижабу?
- Вообще-то планирую. В Тарзании станет ясно.
- А в какой это части света, Тото-и-Тото? Как ты сказал?..
Тьфу ты чёрт, опять схлынуло. Накатил день, и сколько ни жмурься – одни жёлто-лиловые пятна. Подъём, Катарина, пойдём! Хорошо, я готова, но куда? Как это куда? О работе забыла? А таки забыла. Вспомнила, но идти не согласилась. С отпуском потом разберусь. Благо, деньги на карточке. Кто там у нас на очереди? Арсюша Шаров. Так. Знакомства у меня, однако! Ну, с кем поведёшься…

ОЧКИ ОТ ГОЛТЬЕ

Созвонилась, договорилась, встретилась. Маленький, щупленький, сам серенький, одет пестро, словно воробей нарядился попугаем. Или русский президент в парадном кимоно (не тот, что из Днепропетровска, а который из Ленинграда).
- Здравствуй, милочка Катюша-тюша-тюша, посмотри, в каких я очках: это от Голтье! Не слышу крика восторга. Завидуешь, сестричечка, да? Все вы, бабы, завистники. Да, должен я твоему Платошику, и не ему одному, безумную сумму. Это часть моей кредитной истории. Есть что рассказать и чему поучиться. У меня ведь уже состояние! А что со знаком минус, так это – как на него посмотреть. Ведь плюс – это не что иное, как перечёркнутый одним движением минус. Для того и очки. Вчера у Флатца вернисаж происходил. Сам приехал весь в чёрном и на жёлтом «порше». И два мотоциклиста в чёрном по крыльям, справа такой изящный и стройный, а слева мужественный. Это для его сикьюрити, хи! Красиво? Красиво. Вся пресса, все шлюхи позолочёные и все наши педерасты так варежки и разинули. Флатц из кабриолета выпрыгивает, зеркально-тёмные очки так самодовольно-самоуверенно поправляет. И кругом плечом поводит так небрежно и томно, а потом – и скис. Потому что все – и модели, и самые расписные педы – все, как по команде, моего Голтье глазами заглатывают. А Флатц попёрхивается. И даже мальчики-сикьюрити его «порше» вдруг заигнорировали и так сладко ко мне приглядываются, ах! И заключительный мазок, а точнее, победный аккорд моего торжества – даже его гладкошерстый чёрный гигант кобель по имени Гитлер слюну пустил. Вот что с нами очки делают. Конечно, если они не просто тёмно-зеркальные, а за 2000 и вчера только от Голтье из Парижа специально прилетели – так это что-то! И бедный Флатц тут меркнет, идёт  на ущерб и закатывается. И чей из нас это получился бенефис – я спрошу об этом тебя, незаинтересованную киску. Почему молчишь? Не стоит завидовать, потому что мы с тобою в совсем разных плоскостях находимся, я хочу сказать, в совершенно различных лесах охотимся, подружечка. Не комплексуйся, что два мальчика за тем столиком про нас хихикнули. Это они говорят:
- Новый прикид стал у наших педерастов – с бабами в кафе сидеть, хи!
Молодые, всё им смешно. А мне уже – не скажу сколько до сорока, и творчество не ждёт, и муж дома ждёт, нервничает, ты как думала? Только я девушка честная и верность храню. Не то что ваши брутальные натуралы – только покажи ему сиську молочную, дом-семью забудет, работу-статус оставит, пока за неё не подержится. Он не виноват, это всё тестостерон на сто сторон бросает человека. Вот хоть твой Платон. Я не о нём лично, и вообще он душенька – кто спорит? – я тебя понимаю: сегодня Катарина, завтра Ника и т.д., а какая разница? Что у неё - дыра квадратная? В этом смысле – не обижайся, лапочка – я его тоже понимаю. Что значит «почему Ника»? Это только например. Я хочу сказать, сегодня Таня, завтра Маня, а вот Арсюша – никогда. Это, увы, неизлечимо. Да что ты заладила про Нику! И фотограф-то она – как фотограф, да ещё и начинающий. Вот у неё послезавтра вернисаж в одной голубой галерее, изящные люди придут. И как туда только бабы проникают? Да это к смеху, а в целом тут супер. Можно быть принципиальным художником. Твори, выдумывай, пробуй. А буй укажет верный путь. И не надо врать себе и другим, не как в СовкЕ. Работал я директором картины «Дни затмения». Там режиссёр татарин. Они тогда на «Ленфильме» евреев потеснили, один я остался. Да, еврей. А ты не знала? Потому что в моей жизни дело не в этом. Ну, во-первых, у меня только мама - да, а папа – не. А во-вторых, я эмигрант не национальный и не политический, а чисто эротический. А тот татарин пялится на своих актёров-мальчиков и - я же вижу - млеет, вожделеет, истекает, но не долбёт! Ненавижу лицемерие.


…………………



Ненавижу лицемерие. Ты в Амстердаме, и ты Пуппенкопф. Что, скрытен, как антилопа? Не надо врать себе и другим. Отвечай немедленно. Разгневанная Катарина.

Отправитель: +491776644564
Послано: 10-Нояб-2004
11:22:33

…………………


Молчишь? Минуту молчишь, полчаса молчишь, до вечера молчишь… Больше не жду. Думаю. Почему он сказал «Ника»? Случайно или нарочно проговорился? Но sms–ки-то всё равно нет. Смотрю в зеркало: окно, тусклый закат, призрачный снег и женщина с осунувшимися глазами. Да знаю я, как говорят, можешь не поправлять. Да, осунувшиеся глаза, спутанные брови, свалявшиеся щёки, выцветшие зубы, удавившийся нос. Подразумеваю: повешенный. Нет, к лебедям пьяный шкафчик. К егерям всех знакомых. К мебелям долгие думы, поехали кататься, такси!
Пошёл-распошёл, хорошая моя, на вечернюю-невечернюю зорьку потускневшую, тёмно-вишнёвую, зА город, зА город, кумушка-кума, расчудесные дела! Что, Платоша, нову шапочку купил, свою походку, ромалэ, изменил? Изменил, изменщик коварный, а я-то верила, доверялася, да разуверил ты меня, Катюшу, заморозил, зазнобил, знать другую полюбил? Верный друг, чай, правую дорогу указал? Ай да ну да не ломайся, на прогулку с Катaриной собирайся. Что там светится в тумане, искры гаснут на корню. Послушай, барышня, что так веселишься, сразу видно – цыганка, далеко ли разогналась, даром что немка? Я и сам-то – мэ сом ром, ай да голубэлица.

РАССКАЗ МЮНХЕНСКОГО ТАКСИСТА

Да нет, я сам с Одессы и нетрезв сегодня. Ну и ничего: полицай таксистов не проверяет. Знает точно, что ваш брат немец на работе не пьёт. А я уж сегодня, раз такое дело… Словом, слушай! Я, кстати, всех вас всегда выслушиваю. Ваш брат, пассажир, у меня, как на приёме у психоаналитика или у проститутки, всю правду-матку до донышка выплёскивает. Но сегодня мой день. И вот слушай.
Жил в Одессе парень-паренёк, звали его Серёга Рубин. Учился он в театральном, обладая природным артистизмом. И невзирая на это, не бедствовал, потому что в остальное время кастрюлил, то есть грачевал по всей Одессе. Это потому что между передних кресел в «москвиче» всегда кастрюлька для бабок стояла, кидать бабки пассажиру шофёру, ты меня поняла. И таки крупную валюту Серый зашибал, девушек водил по ресторанам. И однажды, как раз в ресторане, увидел Серый Галю, да и женился. И скоро, конечно, в Германию жить засобирался, потому что еврей ведь не роскошь, а средство передвижения. Это одесская народная мудрость. А за месяца два до отъезда пошёл он с корефанами на дискотеку в Аркадию, и увидел её, и погиб. Её – это в смысле Леру, а погиб – в смысле полюбил. Молодая, лет чуть ли не 16. Реально было ей тогда 17. Красивая, из тех блондинок, что не красят корней волос в тёмный цвет. Каждый глаз – как яйцо Фаберже и малахитовый, а в них метался пьяный ветер. Стройная, знойная, и не угадаешь, когда не врёт. И затащил Серёгу океан страстей в бушующий кратер вулкана любви. Это было какое-то цунами. И звалось оно тайфун Лера. Потерял Серёга последнюю голову, развёлся сгоряча с Галей, потащил Леру за руку в ЗАГС и тут же за другую руку в ОВИР. И поехали. И вот тут я горько убедился, что невозможно построить одно счастье на несчастье другого. Это показал опыт моей жизни на чужбине. Во-первых, Лера оказалась не то что тайфуном, а прямо людоедом и кровопийцем. Взялась сматывать мне нервы с кишками, как вообще русские бабы на эмиграции. У них тут сразу крыша едет, как понюхают эмансипированных прав, а особенно свобод. Расцвела, конечно, сугубо, на Мишель Пфайфер ещё похожее стала… Да, и раньше была похожа, я тебе не сказал об этом, думал – само собой поймётся. Но загрызла, короче, как кошка пальму в горшке. Вот какой был случай. Перекусила Лера Серёге яремную жилу и оторвалась праздновать свой день рожденья демонстративно в Париж. Видала ты такое? И что же Серёга? Я на машину – и вдогон. Мюнхен – Париж – 1000 километров за ночь на одном дыхании. На втором дыхании в цветочной лавке на Елисейских – 22 белоснежные розы, как снег. И в каждой записка вложена с одним только словом, сама угадай. Откуда ты знаешь? Из sms–ок? Чушь! Слушай дальше. И тут же в отеле все 22 розы к её ногам по числу лет швырнул. Она хохотала и снова любила, а потом снова хохотала, но совсем без любви. И так было все предыдущие 5 лет. И переступил Сергей через собственное сердце, и наступил на лебединую шею нашей любви. Чего ты стонешь? Почему не можешь слышать про лебедей? Не в них дело, а в том, что хлынул Серёга назад в Одессу, и вспомнил Галю, и пришёл к ней:
- Прости меня, Галя, Галина Петровна, я знаю за что, но прости. Понял, что не ждала, но прощаю, что другой раз замужем. И требую: ты ж помнишь, как мы с тобой! Это ж любовь была, а не грехи юности.
Вижу – не заржавело чувство. И взял я Галю за руку, и повёл по жизни в ЗАГС и развёл с Максимом, и женил на себе, и оформил её на Германию, и вернул таким образом старый долг. И вернулся в Мюнхен, сижу за рулём и жду. И встречает Серёга в гостях у друзей Леру, ставшую чужой.
А та к нему:
- А зачем тебе колечко, Серёжа?
Я говорю:
- Традиция такая – женат – окольцован. А ты забыла?
- И на ком же ты женился?
- На жене моей женился.
- Была жена, стала не твоя.
- Ты не поняла, как никогда не понимала. Была моя, теперь снова моя.
- Не дождёшься. Была, да не буду.
- И не будешь. Я на Галке обратно женился, на жене моей.
И вот тут и пошёл тайфун Лера. Не успел добраться домой – телефон:
- Люблю, всё было ошибкой, всегда твоя. Возвращаюсь навек.
Три дня бушевал тайфун. Вышвырнул из дома Леры серьёзного немца с намерениями, втащил меня снова в воронку страсти. Обнулился, короче, мир. Проснулся Серёга на четвёртое утро, вижу: на подушке красивая Лера, за окошком мюнхенский листопад, а в Одессе жена моя Галя у моря погоды ждёт, и чайки прощально кричат:
- Не нужен нам берег турецкий.
А где он, мой берег? Полетел, короче, я снова в Одессу и Гале всю правду сказал:
- Другую люблю, но слово мужчины.
Не заплакала, но спросила с невыразимым недоумением:
- Замутил же ты сине море, Серёжа. Кто же мне теперь муж?
Засеребрился над морем серенький дымок, сел я на камушки-рАкушки в Ланжероне и стал думать.
И на третий день в золотых лучах заката пришёл-таки в действие. Раз - прилетела в Одессу Лера. Два – и расписалась с Максимом. Три – потащила его за руку в Мюнхен. Четыре – а я за другую руку туда же Галину. Пять – ты сама понимаешь. Не понимаешь? Извини, забылся, ты же немка. Объясняю: пятый акт длился два года и завершился вчера. Мюнхенский суд развёл-таки Леру с Максимом, а Сергея с Галиной. И все эти два года Лера беззаветно любила Сергея и родила ему сына Никиту и дочь Барбару. Что будет дальше, подскажи, фрау? Говоришь, Сергей возьмёт в жёны Леру? Быть может. Может быть… Чувства надо проверить, куда спешить? А с другой стороны – счётчик-то щёлкает. А с третьей – пусть себе щёлкает. Деньги говоришь, дома забыла? Последняя пятёрка? Давай. Прощаю. Прощай.

ENGLISCHER GARTEN

Прощай, прощай, только не ты, Платон. Я тебя ещё не отпустила, и не надейся. Может быть, и тебя куда-то вот так завезло-занесло, так что не видно ни зги. Что это – зга? Ни один немец этого не знает. Но что мне с того, если её всё равно не видать? И тебе не видать, бедный мой Платон, и тебя не видать. Только луны кукольная голова захлёбывается темно-бегущими облаками, погибает, позвала бы на помощь, да нема. Немцы – немы, немцы – не мы, а славяне – те, у кого слово. А я заговорила, словесна стала, всё равно, как бы эта кукольная голова рот открыла, вот был бы ужас. Снег-слепец, сам летит, куда не знает. Всё заслепил-запорошил: конной скорости поток с водопадами на ровном месте – это малый приток Изары; мраморную ротонду на горке, где бурши-фавны бюргерш-нимф бурно в рощи мчат. Кентавры вроде отбивать рвутся, а на пфердах кнехты верхоконные: кх! пф! И самоё рощу засыпал мокрый снежище – да это же Энглишер Гартен – Английский сад. Вот она я где. А ты думал, я тоже такая, что помчу за тобой в твои Тото, тьфу ты - Амстердамы твои с Роттердамами, Элизеи с Нотр-Дамами. Нет, спокойно, рационально и целесообразно прогуливаюсь свежим ноябрьским вечером по для здоровья полезному парку, экологический кислород впиваю, нужную растениям углекислоту в воздух вывожу. Погуляю, потом на вернисаж, ибо славен Мюнхен художествами, архитектурой примечателен, не то, что твой родной Медвежье-Алтынск.
Вон там налево Адольф Алоизиевич - ты так прозвал его с шокирующей нежностью - в 1937 году под торжественный марш и веяние червонно-чёрно-белых хоругвей и стрёкот восторженной Лени-Рифеншталевой кинокамеры открывал двери Дома Немецкого Искусства немецкому народу… Пфы-ы-ы, - фыркнул пферд над ухом, мокрой гривой по шее мне провёл – ха! Из аллеи метели всадник за всадницей вылупились: айнс-цвай – Полицай! А вдали за ними, за кронами дубовыми с недолгой налипью белёсой слепоты два гвоздя колоколенных вылепились. И как раз между ними – откуда что берётся – кто это? Белый балахон - или то хитон, венок из белых вялых роз шипами колет высокий лоб, косматые виски и по ключицы борода. И слышу из бороды:
- Хай, Швести, усладимся вместе!
- Хай, Джизас, забивай, что ль!
Протянулся длинный вислый рукав, протянул деревянную люлечку:
- Не кручинься, блаженствуй.
Потянула из люльки, потянуло метелицей по знойно-ливанским сандалиям Джизаса, зажившегося шестидесятника-хиппи, потянуло в тепло, веселей закружили снежинки, заблаженствовали, заблажили… Призадумалась, поворотилась.
- Алло, это опять фрау Вольгемут? А это опять я – Петер Пауль Мюллер. Ну, который из AirBlu. Не до флирта? Что так? Как знаете. В общем, я вам всё равно благодарен за то, что уходили на пенсию эту старую козу Пфнюр, и сообщаю, что: а) фамилия покойного пассажира нашего покойного самолёта – не Попенков, но Попенко, хотя тоже Платон (и это погрешность была компьютера); б) херр Пуппенкопф в Амстердаме погрузился на туристический лайнер «Грейс Норман», совершавший рейс Амстердам-Венеция, который и затонул в Венецианском заливе 23 октября 2004 Р.Х. около 17 часов GMT+1 – по среднеевропейскому времени; в) за дальнейшими сведениями звоните в пароходное агентство Stella Maris; г) этот звонок не входит в мои служебные обязанности, я всё выяснил приватно и лично для вас; д) хоть вам и не до флирта. Вот так-то…
Ту—ду—to-do—ту—ду—tout—doux—ту—ду…
Вот тебе раз: затонул. Нет. То есть, как это нет, когда только что неофициально сообщили… Значит – правда. Но всё-таки. Как же это ты, Платон? Как ты мог? Нет, не «как ты мог затонуть», я же не вполне пока сумасшедшая, понимаю, что это каждый может, дурное дело нехитрое, так? Но, в конце концов, зачем? Назло? Конечно, назло, потому что не любил, и я уже не любила, а теперь вот полюбил, видите ли. И я тоже, да поздно. Поздно, что теперь – одни sms-ки, а тебя-то уж нет. И не идёт ведь тебе это, ты думаешь, это очень интересно, что ты утопленник, а это не так. Задохнулся вдруг солёной водой, потерял сознание… Ой, да знаю, что ты скажешь, и неинтересно это в сотый раз, и даже в первый раз неостроумно, если хочешь знать. «Потерял сознание > очнулся > гипс». В первый раз, когда ещё этого фильма не видела, было, действительно, смешно и даже жутковато: забылся > пришёл в себя – глядь > а ты уже гипсовый памятник. Потом увидела кино и разочаровалась. В комедиях люди повторяют то, что слышат, что сами ежечасно твердят, да-да – и думают, что если уловили вдруг, как это смешно, то сами уже по ту сторону смешного. Ведь в смешном, как в воде – две стороны… Ой, да знаю я, что скажешь: «А я и не знал, что в воде есть две стороны». Конечно, есть: над водой и под водой, и в смешном тоже так, и кто-то в нём тонет, а кто-то с берега или с лодки смеётся и тем самым льёт воду. Нет, что я это… Наоборот, правда? Кто-то сух-сухохонек – есть такое слово? – в сухом кизяке копошится на берегу, сухим, серьёзным воздухом давится, аж лёгкие ему дерёт, а другой уже захлестнулся хохотною – есть слово? – влагой – так это смешно. И всё, и на дне человек, а потому что выскочил из спасательного круга, отпустил концы – так защекотал бронхи терпкий воздух важного бережного берегового бытия. А ты, бывало, водолазом по этому дну ходишь, аквалангистом гуляешь, только нос продуешь да горло прочистишь – кха! И я за тобою – туда, но я-то без акваланга. Мне дышать невтерпёж, задохнуться невмочь, стать русалкой пока не пора, морская соль по веткам лёгочным оседает, сосуды засыпает, хребет обвивает, и – ха-ха-ха-ха! Осьминогом вьётся Катарина, медузой по полу растекается, пальцы ветками коралловыми растопырила, по дну пятками бьёт… Ладно-ладно, ты подумал, так уж и пятками бьёт? В детстве случалось такое, когда мучили роялем, а теперь – ну прыснула в сердцах разок-другой – хи-хи! – признаюсь, хи-хи, ну и только. Характер-то нордический – не буду! И даже притом не буду, что знаю, как вам всё это нравится, все наши слабости. Карл Маркс (ваш, наш? – уж не знаю!) так и говорил, я помню. Ой, ну не надо, я всё знаю, все твои надругательства, нет: надсмешки, нет: насмешки – ты воображаешь, что я ошибки в языке делаю, а я уже легко играю ошибками. Мёртвая правильность – это не по-русски, понял? Так вот, я не помню, конечно, Карла Маркса живого, не издевайся, но я у вас в Киеве на филфаке пять раз делала о нём сообщения, и об Энгельсе три раза. Каждый преподаватель – как узнает, что немка, как услышит, что говорю по-русски, так сразу: «А Катарина Вольгемут сделает нам сообщение о Карле Марксе». По-английски – делала, ну тут всем было такое задание: тема Карл Маркс. По политэкономии – сама не понимала ни блина, но делала. По русской литературе делала, хотя блин знает зачем. По зарубежной литературе – сама предложила, зная обычай, но Шахова заменила рассказом Томаса Манна «Смерть в Венеции». И по марксистско-ленинской этике делала: «Личность Карла Маркса в зеркале “Альбома признаний”». Ты на занятие не пришёл тогда, и Володя Ворон не пришёл – неинтересен был вам этот предмет, да и какая тут этика, когда самый разнузданный садосексизм. Спрашивают Карла Маркса: «Какое качество вы больше всего цените в мужчине?» Он отвечает: «Силу». – «А в женщине?» – «Слабость». Вот! Вот! Я думала, не возмутится ли кто – не-е-ет, никто не возмутился, никто даже не понял, какое за этим горилловое насильничество. А скажи он, например: «В немце люблю силу, в русском – слабость», тогда поняли бы? Поняли бы, кого чья слабость-сладость умиляет-распаляет, кто по усам себя ладонью погладит, кто кого потом беспощадно выдолбет? А дурочка Маруська Серко так обрадовалась, что взяла слово для дополнения и, щекасто-глазасто: «А ещё правильно говорят, что в каждой женщине обязательно должна быть загадка, а иначе ему неинтересно». На которой потом Володька рассердился и женился – тоже нашёл загадку! Ах, Платоша, со всем этим ещё можно бы разобраться, можно бы договориться, какой-никакой диалог, какая-то тень взаимопонимания, всё возможно, пока он не утонул. И если хочешь знать, я бы даже больше уважала, если бы уж утонул – так и всё, и отрезал, как Володя: женился на своей Маруське – и прощай. А то что же теперь душу мотать sms-ками, а, Платон? Какая-то размазня славянская выходит. Никогда не скрывала, что это мне в вас во всех глубоко претит. В настоящем мужчине всегда должна быть сила, и я всегда думала, что в тебе она есть. И в женщине тоже должна быть сила, и она есть, и я это делом докажу. Со дна моря тебя достану, устами горячими разбужу, вот этими жёсткими ладонями откачаю-воскрешу. И посмей только сказать потом, посмей только осознать потом, что не нравится тебе Катарина.

………………………………………………………

- Агентство Stella Maris слушает. Да, затонул. Нет, многие спаслись. Благодаря г-ну ван К. Это лоцман с затонувшей «Грейс Норман». Остановился в Венеции, в отеле «Два Кольца». Нет, телефона не имеет – старый, знаете, человек…
Говорите, лоцман? В Венеции? Так о чём речь: вперёд, Катарина, поговорим с этим чёртовым лоцманом: не мог же он, бездельник, сам выплыть, а Платошу моего утопить!

NACH VENEDIG

– Eintagstour nach Venedig bitte!  Да, одно место.
– Отъезд 25 ноября в шесть утра с Изарторплатц. Aber nicht zu spаеt kommen .
Будильник? И не подумаю! Есть внутренний будильник – слышал о таком? Всё равно не отгадаешь. Ха-ха: сердце, друг мой – das Herz. Слыхал о таком органе? У тебя его, правда, нет, но каким-то будильничком внутри ты тоже обладаешь. Обладал. Бывало, в любом часу встаёшь и мчишься за тридевять земель от Катарины:

Всё нас из дому гонят дела – дела – дела…

Ну зачем, Катарина, разве до того теперь? Это ведь одна из бесчисленных песен, которые Володя Ворон мне напевал, там ещё странное такое:

Над дорогой смоленскою, как твои глаза,
Две холодных звезды – голубых моих судьбы.

Два глаза – понятно, две звезды – куда ни шло, хотя предпочитаю одну, ту самую, которая гори-гори. Но две судьбы на одну пару глаз – это как? А, чего не бывает! Не нравится – так есть о том же из другого барда:

Но вечно надо отлучаться по делам –
Спешить на помощь, собираться на войну.

Не знаю, знать не хочу твоих дел, Платон, это здесь не моя тема, моя – психолирическая. Но когда тебе надо – всегда проснёшься и уйдёшь, уплывёшь, улетишь. А ежели день свободный – пушкой не растолкаешь. Так что ль, говорится? Я уж и по аллеям оленьего парка пробежалась, и Журу там повстречала:
– Gruess’ dich, Katharina,  молодчина, что бегаешь. Погляди, олешки потому и стройные такие, что бегом занимаются. Постой.
И достаёт горсть семечек – русского счастья – из спортивного трико:
– Угощайся, олешка.
С детства слышала о русских семечках. Отец говорил: «Сидят и грызут, и так часами, весь пол шелухой заплюют. Только и слышишь: “Семачек хочешь?” И обижаются, что не хочешь: “Вот фашистюга!”»
– А знаешь, Катарина, такую частушку:

Всем давала, всем давала
В саду на скамеечке…
Не подумайте плохого –
А с кармана семачки.

Скучаю без них. Покупаю вот в магазине “Russische Delikatessen” . Немцы насмехаются, зато олени немецкие любят.
– Дай и мне.
– Держи.
– Danke!
– Tschuess.
Прибежала домой – а там от храпа потолок трясётся.
– Платона-а-а, семачек дать?
Сквозь храп:
– Если кедровых…
– Подсолнуховых, лущительных.
– Чо?
– Ну, лускательных.
– Эко, всё к тебе жлобское липнет, плебейская манера… Хр-р-р…
Выбросила в форточку птицам. Через минуту вдруг звонок в дверь:
– Frau Wohlgemut , я поражена. Переведите вашему русскому, что здесь Бавария, а не Сибирия, где можно безнаказанно сорить с балкона.
– Он спит, фрау Вебер.
– Так следите за ним, чтобы и во сне вёл себя прилично, это вам не Сибирия с медведями…

ВИЛЛЕМ ВАН К.

Ну вот – я в Венеции. Ну вот – над морем пробегает собака. Какая собака? Собак – тем более таких рыжих и ушастых не видано в Мюнхене. Ну ладно – это Венеция. Но – пробегает над самым морем серая кошка. Какая кошка? В мюнхенских домах обожают кошек. Но не таких: не серых. Хозяйки носятся с многоцветными, лысыми, многошерстными кошками, но ни в коем случае не допускают их пробегать просто так над Изарой. Не бывает такого, чтобы животное само по себе неслось над водой, орало ма-а-ау-у-у и убегало в какую-то дыру меж камнями. Но более того: что же там – в дыре меж камнями? Голый серый хвост. Крыса! Я их видела только в Киеве да в Москве, да и то краем глаза. А впрямую – только на страницах  сказок Братьев Гримм, где их целой стаей жизнерадостно топил в реке весёлый дудочник в остроконечной шляпе. Захватывающая была картинка. Но уже на следующей странице тот же весёлый дудочник в остроконечной шляпе так же жизнерадостно топил средневековых детишек в колпачках, камзольчиках, и башмачках. Где было дело? В городе Гаммельне. За что он их? Дочку бургомистрову в жёны ему не дали. А дали бы – была бы и третья картинка: весёлый дудочник в остроконечной шляпе жизнерадостно топит изумлённую медхен Гретхен в белом чепчике, с приподнятыми юбками, сам так приговаривает: «Вода-то и есть жизнь».
Что?:
- Вода-то и есть жизнь, молодой человек. Стар я ноги трудить, до ваших «Двух Колец» на край города добираться.
- Но туда ведь не плавают! – раздражённо отвечает чернолицый гондольер в полосатой матроске и нашейном платке – седому трубокуру, закутанному в брезент.
- С каких это пор?
- Да с деда-прадеда! Там воды-то по пояс, одни ужи да жабы.
- Чушь. Посмотрите сюда.
И вытаскивает старик откуда-то из брезента нечто цветасто-потрёпанное, свёрнутое в трубку:
- Это венецианская лоция.
- Кто так нагло обжулил возрастного синьора? Кто вам продал эту псевдофальшивку? Небось, made in China?
- Нет. Она куплена в лавке на канале Чинчизелли.
- Синьора обманули: такого канала не существует. Тем более такой лавки.
- Я сам покажу вам дорогу. Не будь я Виллем ван К. – доплывём!
- В таком случае – 100 евро.
Хмыкнул старик:
- Это за мою-то работу? Вы сами будете мне должны.
Ног не чуя, бросаюсь к торгующимся:
- Io pago!
И по-русски:
- Поехали!
Разбелозубился чернолицый гондольер:
- Если бы не молодая синьора…
А я, прыгая в гондолу, молча продолжаю его мысль по-русски: «Если бы не молодая синьора, то пошёл бы ты у меня на хер, caprone! »

ИСТОРИЯ ВЕНЕЦИАНСКОГО МАВРА

- Вот вы сказали, а не сказали, так подумали: вот какой расист, китайцев не любит, а сам-то чёрный – nero. И тут вы ошиблись, потому что вы туристы-иностранцы. А мы не nero, мы – moro: Венецианские мавры. Слыхали о таких? По крайней мере об одном из нас вы знаете из иностранной литературы, хотя там всё враньё. Это клевета на Отелло, будто он поверил клевете. Да, он задушил Дездемону. И всякий из нас поступил бы так же на его месте. И повёл он себя благочестиво, и позволил ей перед смертью помолиться, что сделал бы, согласитесь, не каждый. Но речь не о нём, и даже не о доже Кристофо Моро, или Микеле Моро, чьими именами горды скрижали истории Венеции. Я расскажу вам другое, неизвестное не только приезжим, но и большинству венецианцев. Исключая наиболее коренных.

Два обручения дожа

Произошло это при доже, имя которого я вам не назову. Не назову даже век. Одного не скрою: этот дож стал вдовцом сразу же после свадьбы. А всё потому, что затронул традицию. А это никогда не приводит к добру. И возрастной синьор справедливо кивает. Ну-с, как написано во всех путеводителях и учебниках истории, каждый дож, вступая в должность, должен был обручиться с морем. Обручиться с морем. Обручиться с морем – это значило выйти в открытое море на Бучинторо. На Бучинторо. Бучинторо – это золотая галера. Да, молодая синьора, она действительно была вся золотая, даже вёсла. И несправедливо возрастной синьор качает головой. Что, синьор? И паруса? О, паруса были сшиты из чистого шёлка, завезённого из далёкого Китая знаменитым венецианским путешественником Марко Поло. Марко Поло. Но были расшиты золотыми стёжками. И представьте себе, синьора: за тысячелетнюю историю Венеции Бучинторо несколько раз сменялся. Представляете, сколько это золота и шёлка! И на этой галере имелся Алмазный Компас. Алмазный Компас.
Алмазный Компас в отличиие от обычного указывал не только север, но и все остальные стороны света, даже такие, которых простой магнит не ощущает. Что, синьор? Вы спрашиваете: ну и где эти части света? И где теперь компас? Увы, синьор, таких компасов больше нет. Его привёз из древнего Китая знаменитый Венецианский путешественник Марко Поло. Марко Поло. Марко Поло, как известно первым привёз в Европу шёлк, фарфор, порох, макароны, равиоли, фосфор, искусство книгопечатания, но всего этого, может быть, никогда не узнало бы европейское человечество, если бы не Алмазный Компас. На этом компасе имелась золотая стрелка, которая в любом положении безошибочно указывала дорогу к острову Лидо. К острову Лидо. К острову Лидо направлялась золотая галера Бучинторо, с борта которой дож должен был швырнуть золотой перстень со словами: Disponsamus te, Mare! Что по-венециански означает: Мы обручаемся с тобой, Море! И полагаемся на Твою верность. Так поступал каждый дож немедленно после избрания советом Сорока Одного. Каждый дож, синьора.
Но этот дож, синьора, задумал совершить одновременно два обручения: с морем и с юной донной Марией. Вместе с невестой дож взошёл на Бучинторо, а за ними свита. В состав свиты, разумеется, входил и наш предок, спальник дожа – мессир Джироламо Моро Третий. О котором, собственно, и речь: Джироламо Моро Третий. Джироламо Моро Третий не одобрял задуманного новым дожем и всегда говорил ему перед сном: это не приведёт к добру, эччеленца, можете отрезать мне язык. Дож был человеком решительным и действительно отрезал мессиру Джироламо язык, после чего тот, однако, не прекратил благочестивых наставлений, и постилая дожу ложе, красноречиво качал головой и сокрушённо мычал. Дож стал даже подумывать о том, не отрезать ли непокорному спальнику вслед за языком голову, но пока фортуна судила иначе. Всю ночь перед двойным обручением дожа верный спальник стоял у золотой двери спальни и тревожным мычаньем не давал господину спать. Так что дож явился на Бучинторо с некоторым опозданием, несколько несвежим, и это, конечно, было замечено собравшимся на набережной народом. Многие в это утро так же сокрушённо качали головами и, не решаясь на откровенное слово, обескураженно молчали. Поведение венецианцев было замечено и турецким посланником, который с восточной льстивостью успокаивал дожа примером своего падишаха, обручённого, как известно, с многочисленными жёнами. Это исторический факт, синьор. Исторический факт. Исторический факт, однако, и то, что среди обручниц султана не было моря, потому, что это исключительно венецианская традиция. Исключительно венецианская традиция.
Исключительно венецианская традиция требовала, чтобы новоизбранный дож добрался на золотой галере Бучинторо, направляемой Алмазным Компасом, до острова Лидо и там швырнул в море золотой перстень, возглашая по-венециански: Disponsamus te, Mare! Disponsamus te, Mare! – произнёс дож и швырнул перстень в море. Disponsamus te, Mariae! – произнёс дож и надел другой перстень на безымянный палец правой руки юной невесты. Море рассерженно бушевало. Бучинторо едва добрался до набережной Сан-Марко. Вечером того же дня во дворце дожей была сыграна пышная свадьба. Ровно в полночь дож распростился со знатными гостями и, провожаемый льстивой улыбкой турецкого посланника, удалился с молодою женой в опочивальню. Спальник Джироламо приготовил брачное ложе и принёс молодым на серебряном блюде сосуд с кипрским вином и печёную рыбу, пойманную на закате дня в Венецианском заливе. Дож собственноручно разломил рыбу, и тут о блюдо что-то звякнуло. И дож побледнел: на серебряном блюде сверкал в зловещем свете свечей золотой перстень, точь в точь такой же, как на безымянном пальце правой руки прекрасной донны Марии. “О, спальник, как ты был прав!” – вскричал несчастный дож и немедленно позвал палача, которому и велел немедленно же отрезать прозорливому Джироламо голову, а затем и обе руки. Что поделаешь, синьора, суровое было время. Суровое время. И возрастной синьор справедливо кивает.
Но даже в это суровое время человек, и особенно облечённый, властью, каковы дожи, вынужден принимать решения. Дож принялся размышлять, немедленно пожалев об отрезанной голове прозорливого спальника Джироламо, и припомнив мудрую народную пословицу о том, что caput unum bonum est, sed duo meliora . Эта мысль напомнила ему также о горестном восклицании римского цезаря Нерона: “О, почему у всего Рима не только одна голова!” Вы не поняли, молодая синьора? А между тем всё просто: древнеримский властитель сожалел о том что эту голову – даже при его всесилии – не отсечь одним ножом. Что же, суровое было время, и возрастной синьор вдвойне справедливо кивает. Тем не менее решение было принято.
Среди моногочисленных гостей Благословенного града святого Марка пребывало в ту пору голландское, а может, и португальское судно, которое, собственно, и привезло с африканского Берега Скелетов те самые два злополучно одинаковые кольца: для Моря и для Марии. Оттащив за руку невесту от нетронутого брачного ложа, которому фортуна судила навсегда остаться нетронутым, решительный дож облачил себя и Марию в тёмные плащи с капюшонами и тайно покинул дворец. Сопровождаемые вместо свиты порывами ветра и дождя, жених и невеста прибыли в порт и, сунув вахтенному голландцу, не то португальцу, увесистый мешочек золотых – щедрое было время! – возрастной синьор справедливо кивает, - проникли на корабль. Алмазного Компаса с ними не было, и дож с невестой доверились отваге 30-летного капитана и опытности 50-летнего лоцмана Гильельмо Неро. Неро, сударыня, не Моро. И напрасно возрастной синьор неодобрительно качает седой головой. Напрасно, ибо лоцман Гильельмо безукоризненно доставил корабль к дальнему маяку Лидо, благополучно преодолев ливень и ураганный ветер. И не его вина, что судьба судила судну разбиться о самый маяк. Судно разбилось, юная невеста погибла, экипаж погиб, капитан последним покинул корабль и тоже погиб, и только дож, сопровождаемый бестрепетным лоцманом, никогда не разлучавшимся с Библией, к утру был прибит к берегу вместе с обломком мачты. Суровое было время, трудные погоды.
Хотя и сейчас – о чём говорит этот 2-недельный ливень над нашим городом? Может быть, молодая синьора думает о скорой гибели Венеции? Может быть, думает, но это не так. И недаром так мудро кивает седой головой возрастной синьор. Cos`e, signore?  Вы уже забыли, слышали ли это когда-нибудь в первый раз, а Венеция всё стоит? А Венеция всё стоит. И вдовый дож наградил своего спасителя, назначив его лоцманом нового огромного корабля. Время было щедрое, и дож не пожалел бы ни золота, ни серебра, ни слоновой кости, но Гильельмо Неро не был корыстен. И справедливо кивает возрастной синьор: Гильельмо Неро не был корыстен. Гильельмо Неро не был корыстен, и не его вина, что направляясь к острову Криту огромный корабль “Мария” затонул. Да, корабль “Мария” затонул, потому что нельзя, синьора, дразнить Море именем своей любимой женщины. Даже если ты дож. Сам же Гильельмо Неро спасся, ибо на него Море не держало гнева. Спасся и навеки покинул Венецию. Он покинул Венецию после разговора с дожем, который тоже не держал на него зла. Лоцману дали лодку, плату за верную службу, недельный запас пищи и пресной воды и отправили за горизонт. Говорят, что его видали затем в Генуе на службе у тамошнего дожа. Многое говорят, разное говорят. Но Джанкарло Моро, ваш покорный слуга, что знает – то знает. Cos`e, signorа?  Откуда я всё это знаю? Во-первых, Молва – богиня. Во-вторых, нашему роду ведомы многие тайны. И то, что я вам сейчас рассказал…

- Aх, puorca Madonna! Говорил же я, что нельзя здесь плавать…
Рыча и плюясь грязной водой, выпрыгнула из-за поворота и опрокинула гондолу наглая остроносая акула-моторка.
- Aх, puorca Madonna! Ах, проклятый Гильельмо Неро!
Седой лоцман, стоя по грудь в воде, неторопливо вынул изо рта трубку, подхватил за локоть Катарину:
- Пойдёмте, сударыня. Мы прибыли.
Что за крик поднялся в гостинице «Два Кольца», как ринулась хозяйка уводить > переодевать > сушить > утешать Катарину, как бросился хозяин её седому спасителю, помогая ему стянуть промокший брезент, принимая и целуя кожаную с застёжками Книгу:
- Синьор, синьор, здесь ведь уже 200 лет не плавают на гондолах, только рокеры на моторках – да разве они венецианцы! Раздевайтесь, синьор, сушитесь.
А синьор, невозмутимо:
- Да что сушиться? Вода-то и есть жизнь.
- Но как же, синьор? – лебезит хозяин. – Проходите в номер, вам подадут грогу, или рому – что предпочитает синьор?
- Рому, разумеется. - Предпочитает синьор.
И вежливо, но твёрдо, отнимает у хозяина ту самую, старинную, с застёжками.
И только чернолицый Джанкарло ещё барахтается в канале, тщетно пытаясь перевернуть гондолу на брюхо.

____________________________________________

Продолжение: http://proza.ru/2008/03/18/128

____________________________________________

Целиком книгу МЮНХЕН - ВЕНЕЦИЯ скачать на: http://www.scribd.com/doc/14975513/1-Liebe-dich-aus