Прикосновение

Мне всего лишь 16 лет. Теплая туркменская ночь объяла наш город, который после трех часов полностью погрузился в тишину.
Даже соседская собака за длинным кирпичным забором затихла, заснув, положив голову на лапы.
Я знаю, что ее будка находится как раз напротив веранды, на которой я лежу. Подо мной раскладушка. Мать и сестра спят на одной кровати в комнате. Окна открыты настежь, но слышно как они ворочаются. Так тихо и мирно спит наш весь одноэтажный коммунальный дом.
Только я не сплю. Я пришел со школьного вечера, где танцевал с Людкой. После первого танца я приглашал ее еще и еще. Уже на третий раз она спросила:
- Ты что, Белка, влюбился в меня что-ли?
Белка от моей фамилии. Я Виталий Белый, ученик девятого класса железнодорожной школы. Когда Людка пришла к нам из 21-й школы, где не было старших классов, то всех, с кем она общалась, стала называть уменьшительно-ласкательно. Кольку Атаянца – Атаянчиком, Леньку Костина – Ленчиком, Борисова Витьку – Борисчиком. Все на «чик», а я - на «ка».
Людка Аннушкина стала любимой всеми. В восьмом классе на первом уроке труда Юрий Вениаминович распределял нас по рабочим местам. Людка отказалась от домоводства и вместе с Лидкой Карагачевой (Карагач) пришла в нашу мужскую компанию. Лидка стала токарем. А Людка – фрезеровщиком, как и я. И мы стали работать с ней за одним станком.
Этот год прошел в каком-то упоительном забвении всего.
Нет, нет, я учился исправно, но не слишком усердно, с ленцой, списывая у отличников выполненные ими домашние задания. Были другие увлечения, и многие, именно в этот период, ради Людки.
Я занимался греблей на байдарках, боксом, читал умные философские книжки, писал стихи. Даже вместе с Сашкой Воробьевым записался в молодежный отряд народной дружины, и мы участвовали в разгоне взбунтовавшихся студентов нашего пединститута.
Мне казалось, что этот набор занятий вполне достаточен, чтобы обратить внимание самой обаятельной девчонки нашей школы.
Во внешности Людки все было аккуратно: на кругловатом и скуластом лице зеленые с серым глаза, нос – прямоугольный треугольничек с хорошим косинусом, ротик бантиком, развитая грудь и прыгающая походка волейболистки. Именно она стала в нашей школе на три года до выпуска эталоном красоты. И многие девчонки, гораздо «интереснее», как выражались наши матери, старались подавить ее покровительственным взглядом. Да нарывались на ее энергичную независимость. Подруг у нее не было…
- С чего это ты взяла? – спросил я. – Я приглашаю тебя, потому что не с кем кроме тебя больше танцевать.
Людка загадочно улыбнулась. А после этого танца приняла приглашение Атаянчика. Затем были Борисчик, веселый Сережка Александров (Александрик – а потом, после исполнения модной тогда песни - Марина), Витька Шабанов, но тот уже из парного класса. Я понял, что мои резервы на этот вечер исчерпаны. Но во время  перерыва Людка подбежала ко мне: «Проводи, Белка, домой».
Сначала со школьного вечера шла толпа. И полкласса - в нашу сторону. Затем ряды рассеялись, и мы оказались с Людкой вдвоем. Три километра пешком по почти пустынным улицам мы разговаривали о всяком. Уже у парка Дружбы, когда сошли с пустой дороги на тротуар, расцвеченный просветами от крон деревьев, Людка повторила вопрос:
- Так ты в меня влюбился?
- Я?
Вот настырная!
- А рядом еще кто-то есть? – по-взрослому усмехнулась она.
- Мой двойник. Я же близнец.
- Тогда берегись, - воскликнула Людка, - я скорпион!
- Ладно, чего скрывать, я давно в тебя втрескался, еще до того урока труда.
Я не мог сказать «влюбился», мне казалось, что это слово для маменькиных сынков.
Людка промолчала и замедлила шаг.
- А по-человечески ты можешь признаться в любви?
- Это обнять что ли тебя, прижать и шептать на ухо о своих чувствах?
Я говорил как бы нагловато, но голос дрожал от волнения.
- А что именно так нельзя?
И Людка остановилась.
- Ну, можно, только зачем тебе это?
«Это» я сказал почти шепотом. Да и вопрос был ненужным, идиотским…
А она сделала шаг в мою сторону, и мы оказались лицом к лицу, дыша друг на друга. Я почувствовал, как она взяла мои руки и положила их себе на талию.
- Ты, почему пошел провожать меня? – спросила она нервно и резко. Так говорила наша математичка Инесса Сергеевна: «Белый! Ты видишь на доске прямой угол? Вот от него и пляши»!
- Ты попросила, - сказал я.
О, Господи! Идиотизма во мне не убавилось!
- Уходишь от ответственности, Белка! Ты хотел проводить меня?
- Да, - согласился я.
- Вот ты и провожаешь. А хотел ли ты поцеловать меня?
- Да, но я не знаю, как это делать?
- Хорошо, я покажу.
Людка приблизила ко мне свои губы и, прикоснувшись к ним,   отпрянула, как будто передумала. Она посмотрела сквозь листья на луну.
Ее губы оставили жгучий остров на моих. Я облизнул их. Затем, взял в свои руки ее плечи, кажется, так это делал один парень в каком-то фильме, прижал ее к себе и прилепился к ее губам. А когда они дрогнули, приоткрылись и…
Я до сих пор ощущаю сладость первого поцелуя.

Но поцелуя, этого не было. Я его придумал.

Вот и сейчас, когда  лежу на двуспальной кровати и рядом сном связана моя вторая, и, надеюсь, последняя жена,одна из красивейших женщин мира. Да, именно мира. Но мира нынешнего времени.
Но я сейчас подумал о  придуманном поцелуе.   Я знаю, что Людка Аннушкина носит уже другую фамилию. И у нас была размолвка из-за сплетен моей первой жены, и мы уже не можем просто так позвонить друг другу:
-  Как ты?
-  А ты как?
Я не могу встретить ее на улице своего города, потому что живу далеко от   Москвы. А того, небольшого туркменского города уже и не существует. Ни по имени, ни по знакомым строениям. Там покончено с русификацией и те, кто остался из «наших», оказался в другом государстве, запечатанном визами.
Но сейчас я вижу себя лежащим там, сорок лет назад, на раскладушке.

Ворчит во сне соседская собака. Трещит в зарослях цветов на клумбе перед верандой неугомонный сверчок, из под крыши виднеется темное небо с очень яркими звездами.

Именно эти звезды, которые и сейчас, в 2005 году, мне видны с кровати, стали мостом во времени. Я могу чуть сдвинуть его, всего на полтора часа назад, когда я, действительно провожал Людку, и мы у парка Дружбы остановились, чтобы поцеловаться после того, как я признался ей в любви. И не она напрашивалась на мое признание, а я сам сказал у парка. Там я просто прикоснулся кончиками своих пальцев к ее руке, меня ударило током. Это был разряд любви.
И он ушел в землю. Почему?
Мы тогда сразу заспешили. Людка вспомнила, что мне надо возвращаться, а путь неблизкий. И у своего дома она с каким-то состраданием ко мне остановилась, помахала рукой. И это было прощанием на всю жизнь! Было ясно, что я не вызвал у нее любви.
Назад я шел быстро, глотая несуществующие слезы. У того места, где мы должны были поцеловаться, я остановился. Всей мощью юного воображения я заставил Людку вернуться сюда, уже в ночной рубашке. Она, полная моей вымышленной любви ко мне, смеялась от счастья, что я все-таки осмелился и покрывала меня бесчисленными поцелуями. Нам было очень хорошо. Так никому хорошо еще не было на свете!
Мы много говорили, потешались над нашими страхами, славили мою решительность! А затем, я, просунув руки под ее ночнушку, прикоснулся к ее разгоряченному телу и не спеша дошел до упругой груди, споткнувшись об острый сосок…
Время моей воображаемой встречи было мгновение, но через него прошла вся моя жизнь, как через проводник, в землю.

Люблю ли я свою нынешнюю жену? Да, очень! Я не мыслю без нее жизни. Но это уже жизнь другого во мне человека. А тот, что остался с юности, грустит о первой любви, заявляет свои права на это чувство, старается занять главное в моем мире место. Но он лишь вызывает грусть потому, что я не сберег свою первую любовь тем прикосновением.
А может быть произошло нечто фантастическое? Ведь утверждают, что душа может совершать путешествия как в будущее людей, так и в их прошлое.
И вот тогда,   я, будущий,  навязал свою волю, определил всю свою жизнь - от собственного рождения до последнего вздоха?
А юношей не стал бороться с  этим навязанным ка?
Сложные рассуждения, запутанные.
Одно знаю, нынешний я, забрав у юноши силу воображения, приумножив ее занятиями литературой, могу вернуться куда захочу! Я могу проникнуть в дом нынешней Людки, заставить ее взять альбом с фотографиями, где я в одном ряду с одноклассниками, взглянуть на меня и вспомнить то прикосновение, которое было важнее всего и ушло в какую-то общую копилку страстей человеческих…
Умилят ли меня появившиеся слезы на глазах моей поседевшей Людки?
Вряд ли.
Я вижу ее, пережившую свои чувства в виде морщин на лице, под глазами, держащуюся за бок у печени.
В силу воображения я знаю о ней многое, не видя ее почти всю жизнь. Я могу в виде фантома, оказавшись рядом с ней, разгладить ее морщины, вернуть счастливую улыбку, ту, когда она слушала о моей любви, и снова запечатлеть на ее губах тот несуществующий, но такой сладкий поцелуй!
Но этого и не сделал вздыхающий во мне юноша. Он был отключен будущим...

***

Ну вот и все. Нет в живых прообраза моей героини. Словно ободрано сердце... Кровоточит по молодости, по надеждам и иллюзиям. И не печень у неё болела, но недуг был страшный и неумолимый. Может быть я мог спасти её, но я был рядом только в мыслях...