Однорукий

             
                За окном неспешно пролетали города, деревни, вокзалы и полустанки. Глубинка необъятной России. Мерный перестук колёс убаюкивал. В купе находились двое. Один, облокотился на стол и с интересом наблюдал за проносящимися пейзажами, иногда что-то вполголоса говорил. Возраст выдавали выбеленная годами редкая шевелюра и сеть глубоких многочисленных морщин на лице. На переносице красовались очки в явно дорогой оправе. Напротив вытянувшись во всю длину полки, так что ноги свешивались с другого края, со скучающим видом листал журнал юноша. Светловолосый, с вытянутым лицом. Несмотря на большую разницу в возрасте они чем-то неуловимо напоминали друг на друга. Те же серые пронзительные глаза и острый выпирающий подбородок.
            Поезд набирал скорость, вагон раскачивало, в такт покачивалась и голова пожилого человека. При очередном толчке с верхней полки побалансировав на краю, на стол упала дорожная сумка, из кармана выпали паспорта и одновременно, слегка приоткрылась дверь. В купе образовался сквозняк, набросился на паспорта, увлечённо листал от начала до конца и обратно. На страницах мелькнули фотографии пассажиров, имена. Тот что постарше Ганс, второй Отто Келлер. Дед и внук.
    - Дед, ты всё смотришь и смотришь. Неужели там есть что-то интересное? А помне так у них все деревни похожи одна на другую, - сказал, зевая, юноша.
     - Возможно и так Отто, но я здесь воевал, и то военное прошлое для меня много значит. В том прошлом и эти вот русские деревушки, и … много ещё чего. Я думал, за прошедшие десятилетия здесь всё изменилось, но что меня удивляет - многое осталось таким же, как полвека назад. Русские удивительный народ, но только пьющий и ленивый. Знаешь у меня такое ощущение, что война всколыхнула их, мобилизовала все силы, а потом они опять впали в спячку, - ответил, не отрываясь от окна, Ганс.
      - Тебе видней, а я уже за время дороги насмотрелся на их похожие друг на друга, как близнецы города и клонированные деревни. Так что лучше поваляюсь. Кстати когда мы наконец доедем до… как ты назвал ту станцию? – спросил внук.
      - Клетская. Пойду кстати узнаю у проводника сколько до неё осталось. Заодно по упражняюсь в русском. Тебе бы тоже не помешало заняться языком, - сказал, выходя из купе, Ганс. Посторонился, пропустил пассажира и аккуратно прикрыл дверь. Не спеша пошёл по коридору, навстречу донесся голос, купе проводницы было гостеприимно распахнуто, он заглянул. На него озорно зыркнули глаза-пуговки молодой девушки, а руки её жили отдельной жизнью – в расставленные на столе стаканы разливали кипяток.
       - Что-то хотели? – спросила, не переставая лить, проводница.
       - Подскажите, пожалуйста, когда будет станция Клетская, - коверкая русские слова, спросил немец.
       - Сейчас посмотрю по расписанию. Вы знаете это у меня первый самостоятельный рейс, маршрут совсем не знаю, - смутившись, ответила девушка.
         Ганс, ветеран второй Мировой, прошёл почти всю войну – от начала и до конца. Два раза был ранен, но судьба была благосклонна, щадила, и он остался жив. После войны счастливая звезда не отвернулась от него, ему опять повезло, он оказался по ту сторону Берлинской стены, нанялся подмастерьем к аптекарю. Со временем скопил достаточно средств, чтобы открыть свою аптеку, затем фармацевтическую сеть. Бизнес процветал.
Давно выросли дети, повзрослели и внуки. И Ганс решил передать бразды правления сыну, а сам отошёл от дел. Взял с собой младшего внука и отправился в Россию. Все эти годы его преследовала мечта побывать здесь, в местах давних боёв и особенно….
      - Ваша станция через пятнадцать минут, сдайте постельное бельё, - ход его мыслей прервал звонкий девичий голосок.
           Поезд притормаживал, улыбчивая проводница в новенькой униформе открыла дверь, спустила на перрон лестницу.
      - Благодарю вас. До свидания, - на ломанном русском сказал Ганс.
      - И вам всего доброго, - ответила проводница, кокетливо взглянув на молодого немца, - Вещи не забудьте.
         Простояв не больше минуты, поезд сорвался с места, в последнем вагоне, за шторой мелькнула девчушки лет пяти, скорчила им рожицу. Вокзал встретил неухоженностью. Обшарпанные, неопределённого цвета стены, бегущие по фасаду сверху вниз трещины. Крупными объёмными цифрами под местами обвалившейся лепниной год постройки – 1938.
     - Ну, пойдём Отто. Хватит стоять с открытым ртом, - недовольно проворчал старый Ганс и взялся за отполированную многочисленными прикосновениями ручку.
           Внук поправил сумку на плече, приладил наушники, в кармане на ощупь надавил кнопку плеера. Массивные деревянные двери вокзала протестующе заскрипели, сопротивляясь, поползли в стороны, взорам открылся зал ожидания. Отто шагнул вслед за дедом. На потёртых, исписанных и изрезанных юными дарованиями скамьях сидели кое-где люди, неторопливо прогуливались по залу, негромко разговаривали, высокие потолки терялись в полумраке, откуда-то сверху лилась музыка, перебиваемая объявлениями диспетчера. В углу возле кассы, прямо на сумках и рюкзаках примостилась компания молодёжи, все в кожаных куртках, кроссовках, украшенных черепами банданах на босу голову, шеи и руки увешены цепями. Один из них что-то рассказывал, отчаянно жестикулировал, войдя в раж, ёрзал, подпрыгивал на месте, вскоре донеслись раскаты истеричного хохота. Вдоль стены, привлекая яркими запахами, громоздились продуктовые павильоны, ларьки, отдельно в сторонке располагался киоск союзпечати. В ноздри всё сокрушая на своём пути, победно ворвался запах курицы гриль. Возле противоположного входа вокзала на каменных плитах пола, непрестанно осеняя себя крестными знамениями правой рукой, а левую вытягивая навстречу прохожим, хватая за рукав и гнусавя требовательно-жалостливым голосом, на картонке, поджимая под себя ноги, расположился мужичок неопределённого возраста. Достигающая груди тёмная с проседью бородка, бесформенная шляпа и затемнённые очки полностью скрывали черты лица. У ног маленькой кучкой поблескивала белая и жёлтая мелочь. От попрошайки исходил устойчивый, заставивший немцев отвернуть носы, запах устоявшегося перегара и явного свежачка. Чуть поодаль у самых дверей, опустив взгляд долу, сутуля плечи, положив руку на рукоять когда-то вскрытой лаком, но давно выцветшей, сверху донизу украшенной узорной резьбой палки, стоял человек. Одежда давно прошла все сроки носки, старенькая, как и хозяин, но чистая, пиджачок, приходившийся когда-то в пору, сейчас топорщился складками, был явно великоват, второй рукав висел плетью, брюки тоже сидели мешковато. Хозяин раньше был явно крупнее. Остатки волос на голове посеребрила жизнь (седина), едва видимая щетина создавала впечатление человека следящего за внешностью. На груди, позвякивая от малейшего движения, соперничая друг с другом, переливались несколько орденов. В кепке на полу, примятые купюры, достоинством десять, одна - пятьдесят рублей, а между ними рассыпана мелочь.
           Ганс подошёл к выходу из вокзала, но вдруг остановился. Сзади налетел внук, шарящий по сторонам глазами, чуть не выронил сумку от неожиданности. Ганс обернулся, шагнул назад и остановился напротив ветерана. Долго и внимательно рассматривал его, покачал головой, из портмоне достал тысячу рублей и аккуратно положил в кепку. Русский ветеран вздрогнул, руки задрожали, голова поползла вверх. Их взгляды встретились. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем немец сказал: «Ну, вот и свиделись Иван…»
            
                Сердце обливалось кровью, родные места. До войны он жил здесь в соседней слободке. Рыбачил, охотился, знал местность, как свои пять пальцев, естественно знал и всех жителей. А теперь – часть хат сожжены, заборы повалены, не слышно мычания скотины, не видно людей.
                Бойцы гвардейской роты старшего лейтенанта Бочарова третий час пытались отбить занятый противником хутор Павловский.  Иван Збитко – младший сержант пехотной гвардейской дивизии в составе роты второй час пытался отбить занятый немцами хутор Павловский. Немцы окопались, укрепились и превратили хутор в довольно крепкий орешек, поочерёдно приходилось штурмовать каждый дом. Больше половины роты уже полегло. С чердака дома без устали строчил пулемёт, не давая русским и головы поднять.   По приказу командира роты младший сержант Иван Збитко, рядовые Калинин и Лесничий, должны были погасить пулемётную точку, скрываясь за валежинами, используя каждую ямку, каждый куст пробирались обходным путём. Отжав доску в заборе, Иван, а следом Пётр и Семен ползком пробрались в огород крайнего дома. Но почти сразу же из хозяйственных построек застрочили автоматы. Отстреливаясь, Калинин неосторожно высунулся из-за поленицы дров, где они залегли, тут же упал, обливаясь кровью. «Ну, что Семен надо выполнять задание, другого выхода нет - разделяемся, ты справа я слева. Эх, бог не выдаст, свинья не съест. Вперёд!», - сказал Збитко и открывая огонь первым выскочил из укрытия. Побежал. По дороге споткнулся о бревно, кувыркнулся, это и спасло ему жизнь – пули прошли в нескольких дюймах, последний рывок и его укрыла спасительная стена. Боковым зрением видел, что Лесничий тоже добежал и укрылся за строениями. Иван, огибая угол, потихоньку приоткрыл дверь сарая…
             В сарае царил полумрак. Осмотревшись, Иван шагнул внутрь. В углу приподнялась солома. Он почти нажал на спуск, когда на него взглянули две пары детских глаз на перепачканных и испуганных личиках. Девочка и мальчуган лет пяти, семи. «Ни как Андроновы! Больно похожи на Тоську» - подумал Збитко. И в тот же миг в дверном проёме соседней комнатки появился фриц, лицо сосредоточенное, в одной руке граната, в другой автомат. Иван держал его на прицеле, но на спусковой крючок не нажимал. Он за время войны давно привык к смерти и знал, что в любой момент и сам может погибнуть, но если сейчас разорвётся граната, погибнут и дети тоже. Немец тоже заметил шевеление соломы, кинул взгляд на детей, долго и внимательно смотрел русскому в глаза, медленно отвёл руку с автоматом в сторону. Збитко не делая лишних движений опустил автомат вниз. Фриц развернулся в пол оборота и через проём швырнул гранату во двор. Грохот взрыва оглушил, в сарай сквозь щели посыпалась земля. Немец указал на детей, кивнул на проём в соседнюю комнату, приглашающе махнул рукой. Вторая комната оказалась много меньше, по стенам в несколько ярусов располагались стеллажи, в середине на полу стояла деревянная бочка, в углу вилы, лопаты, порывом ветра качнуло дверь. Немец, постоянно оглядываясь, дошёл до середины, попытался сдвинуть бочку, та подавалась с трудом. Иван подошел, толкнули вдвоём, бочка медленно сдвинулась, поползла. Под ней открылся люк.
         - Что тут, погреб? – спросил, оборачиваясь к детям Збитко.
         - Да. Мамка здесь картошку хранит, - ответил мальчуган.
         - Что-то лица ваши очень знакомы. Вы чьих будете? – внимательно всматриваясь, сказал Иван.
         - Андроновы мы. Антонины дети, - ответил мальчишка явно старший по возрасту.
         - А как здесь оказались одни? – спросил Иван.
         - В лес утекли за грибами, вернулись, а тут немцы, - ответил мальчишка, кинул взгляд на немца и потупил взор, - вот и кинулись в первый попавшийся сарай.   
         - Зовут то как? – в очередной раз спросил Иван.
         - Колька я, сестра Машка, - ответил малец.
          Немец переводил взгляд с детей на Ивана, сунул руку в карман, что-то достал, зашелестел фольгой, протянул девочке, кивнул. На ладони лежала шоколадка.
          - Спасибо, - ответила девочка, неуверенно взяла.
          Збитко стянул с плеча подсумок, развязал лямки, вытащил газетный свёрток, развернул, в воздухе повеяло салом.
          - Берите, тут хлеб, сало. Времени нет, лязайте в погреб, поедите там.
Сидите, как мыши пока всё не стихнет. Давайте с богом, - сказал Иван.
          Машка первой начала спускаться по неустойчивой деревянной лесенке.
Когда голова её была на уровне пола остро, не по-детски посмотрела на немца,
Тот улыбнулся. Девочка улыбнулась в ответ и исчезла в темноте. Следом нырнул мальчишка. Иван закрыл люк, не сговариваясь, вдвоём сверху набросали соломы, выпрямились.
          - Иван, - сказал русский и протянул руку.
          - Ганс, - на немецком произнёс фриц, попятился, как рак к дверному проёму и исчез за дверью.
             «Ах, ты гад! С немцами дружбу водишь! – заставив Збитко подпрыгнуть, произнес кто-то голосом Калинина. Иван обернулся: «Пётр! Жив!». На пороге, бледный как полотно, держась за косяк, стоял Калинин, медленно поднимая винтовку в его сторону. Но вдруг он обмяк, сполз по стене вниз, одновременно донеслись крики, автоматные и пулемётные очереди. Прибыло подкрепление, немцев в течение часа выбили из села и только несколько человек, спустились по балке и ушли через лес.
            Из всей роты в живых остались два человека: Иван и Пётр. Калинина отправили в госпиталь, но перед этим он о чём-то шептался с политруком, прибывшим с подкреплением, тот остро взглянул на меня. А дальше… за связь с немцами военный трибунал и штрафбат. Мне повезло, через три месяца в одном из боёв разрывом снаряда оторвало руку. Госпиталь… ну, а дальше посчитали, что я кровью искупил свою вину. Комиссовали, отправили на родину. На работу не брали – кому я нужен однорукий, вот так и живу. Пенсия, если её можно назвать пенсией, я то почти что  враг народа. Жена умерла лет десять тому. Дети… да что дети… приезжают раз в два-три года, живут больно далеко - на Камчатке. Сын, внуки, правнуки… все там. Вот и хожу на вокзал, когда уж… совсем есть не чего», - закончил рассказ ветеран.

             Иван и оба Келлеры сидели за накрытым столом в доме Ивана. На застиранной скатерти початая бутылка водки, нехитрая закуска - что из магазина, что-то с огорода.
        - Вы пейте гости, пейте, - наполняя стопки, произнёс Иван.
        - Спасибо, - ответил Ганс, зажал в ладони стопку, поднял, взгляд пробежался по комнате. Выбеленный потолок, зелённые стены, краска кое-где начала шелушиться, в углу русская печка, на стенах в простых деревянных рамках семейные фотографии. Из мебели: круглый стол, несколько стульев, буфетный старинный шкаф с посудой.
        - Скажи, а дети… ну те в погребе живы? – спросил Ганс.
        - Дети, - усмехнулся Иван, - У них у самих давно уже внуки. Машка так на хуторе и осталась, только он не хутор сейчас, а посёлок, Колька в город подался, - закончил фразу Иван.    
        - Ну, что ещё по одной? – спросил Иван, - И расскажи, как твоя то жизнь сложилась.
        - Жаловаться не на что, неплохо, неплохо, - ответил Ганс и рассказал о последних десятилетиях жизни.   
              Рано утром Иван проводил гостей на вокзал, тепло попрощались, поезд пронесся и бесследно растаял. Уже из тамбура Ганс сказал: «Вы удивительный, сильный народ и хорошие вояки, но возможно в той войне вам стоило и  проиграть». Иван добрался до дома, дверь встретила скрипом, вешалка радушно приняла пиджак и шляпу. Голос диктора по радио поздравлял народ и ветеранов с днём победы. «Сегодня же девятое мая» - подумал Збитко. Достал из холодильника запотевшую бутылку водки, налил почти полный стакан, залпом выпил. В открытую форточку ворвался запах цветущей сирени, громкие голоса прохожих. Достал оставшуюся с вечера закуску, повернулся к столу, руки задрожали, едва не выронил тарелку. На столе лежала пачка денег, рублёвых тысячных купюр, рядом записка. Иван одел очки, подслеповато поднёс лист к глазам: «Это тебе Иван. Даже враги склоняют головы перед героями, но ваша страна не когда не ценила их. Я исправляю ошибку твоего правительства. Ганс». Рука потянулась к бутылке, пальцы тряслись.
              «Дядь Вань я тебе молочка принёсла» - сказала соседка. «Ты дома?», - спросила она, прислушалась и постучала снова. Толкнула дверь, та поддалась, со скрипом открылась. Она зашла на кухню. На столе водка, закуска, деньги. «Ничего себе. Вот дядь Ванька. Ну, даёт, деньжищи такие, а сам всё жалится, побираться ходит», - подумала соседка. За столом сидел хозяин дома. Голова склонилась на стол, единственная рука прижата к груди, там, где сердце, глаза закрыты. «Никак уснул», - негромко произнесла она, - «Выпил в честь праздничка-то и уснул». Соседка схватила деда за плечо, слегка потрясла, ладонь обдало холодом, банка выскользнула из ослабевших пальцев… 


2005г.