Зоопарк, или похищенные из Рая

               

   - Иван проснись! Иван! Проснись же!

  Иван слышал голос, чувствовал прикосновение шероховатых ладоней, но вырваться из липкого кошмара не мог, как  не мог понять, где он находится.
   
  - Иван. Ты проснулся?

  Знакомые  ладони скользнули по лицу. Знакомый голос произнёс утвердительно:
   
  - Ты не спишь Иван.

  Иван, слепо таращась во тьму, постепенно приходил в себя. В груди гулко стучало сердце. На теле выступил холодный пот, высушив глотку. Головная боль не давала сосредоточиться, но Иван, позёвывая от привычной нехватки кислорода, уже почти проснулся.
   
   - Иван.
   - Всё-всё. Я проснулся.

  Иван лежал, чувствуя, что мрак окружает не только его тело, но и душу. Тонны земли, нависая в каких-то тридцати-сорока сантиметрах от лица, казалось, расплющивали трепыхающееся сердце безжалостно и неотвратимо, как рок. «Сейчас-сейчас. Сейчас я… Он хотел сказать встану, но осёкся. Сейчас мрак из души уйдёт. Так нельзя жить. Сейчас…»
   
   - Ты в порядке Иван? Не молчи!
   - Я в порядке. Не волнуйся. Никак не проснусь толком.

  «Надо найти в этой тьме что-то хорошее, какое-то светлое пятнышко. Инга? Наш будущий ребёнок? Надежда на спасение?»
   
  - Ты так кричал, стонал, что перепугал меня.
   
  Иван, с силой растирая заросшее бородой лицо, протирая до звёздочек глаза, ответил:
   
   - Кошмар. Всего лишь кошмар. Не в первый же раз и не только во сне. Правда?
   - Что тебе приснилось Ваня?
   - Мне казалось, что я застрял в лазе, и не туда и не сюда. Да ещё начал задыхаться.
   
  Иван, вспоминая сон, нервно зевнул, но спёртый воздух  не принёс облегчения лёгким. Теперь он понимал, что чувствовали раньше астматики.
   
   -  Инга ты сама как себя чувствуешь? – с хрустом потягиваясь, спросил Иван.
   - Я не знаю. Не знаю. Здесь такие вопросы странно звучат. Тебе так не кажется?

  Иван, наконец, нашёл силы улыбнуться, и сказал:
   
   - Да. Я согласен с тобой. Здесь у нас можно смело выбрасывать из лексикона слова связанные с прямохождением, зрением, цветом и светом.
   - Но разве, цвет, свет,  не относятся к зрению?
   - Ладно-ладно. Филолог. «Пойду» в «туалет».
   
  Иван провел ладонью по знакомым до каждой родинки изгибам тела своей подруги, особо задержавшись на заметно округлившемся животе, и проворно скользнул в узкий лаз. Давно огрубевшие до роговых наростов локти, колени и ладони, стремительно несли его к ответвлению, где ход, довольно круто уходящий вниз, давал возможность оправиться без приключений. Единственное приключение, с которым там можно столкнуться, это Посетитель, привлечённый… Чем? Запахом? Вкусом? В исследовательских целях? На этот счёт у Ивана были разные теории, но он более всего склонялся к версии со вкусом оставляемых им и Ингой «блюд».
   
  Впрочем, в узкой норе простые «утренние» дела сделать было не просто по причине чисто технической – слишком тесно. Невероятным образом извернувшись, Иван всё-таки сделал свои дела и пополз попить.
   
  Источник воды представлял собой сочащуюся по стенке лаза воду, и чтобы напиться требовалось либо осторожно, чтобы не хватануть земли, присосаться к стенке, либо ожидать пока вода наполнит выкопанные им же  небольшие бочажки.
   
  Бочажки были полны, и Иван вдосталь напился ледяной подземной водицы. «Козлёночком не станешь, - подумал он, - но и человеком в таких условиях остаться не просто».
   
  Протерев лицо, глаза, и, из особого бочажка, иные части тела, Иван пополз обратно к Инге.  Ледяная вода взбодрила и тело, и душу, и разум. Привычно пробираясь в полной темноте, Иван думал о том, что начинает какими-то краями своего сознания соприкасаться с разумом Посетителей. Так, возвращаясь к недавним мыслям о странном влечении Посетителей к фекалиям и иным продуктам человеческой жизнедеятельности, Иван понимал, что, данный продукт для Посетителей, если не деликатес, то что-то пикантное, вроде вонючих французских сыров.
   
  Вынырнув из лаза, Иван запутался в длинных волосах Инги. Ноль зрительной информации давно был компенсирован повышенной тактильной чувствительностью и поэтому в неизбывном стремлении к общению, а значит к получению информации, Иван нырнул в мягкие объятия Инги. Соприкоснувшись с ней лицом, он прошептал:
   
   - Кушала?
   - Да.
   
  Её ладони скользили по его спине, а он, приникнув к единственной родной душе в этом безумном мире, нежился в мягких объятиях её когда-то сильного, тренированного, а сейчас располневшего тела.
   
   - Поешь Ваня.
   - Не хочу пока. А что там? Что-нибудь новенькое?
 
  Иван скользил губами по её лицу, языком по ушкам.
   
  - Что ты задумал Ваня? – игриво засмеялась Инга.
  - Ш-ш! - Иван напрягся.
  - Посетитель? – дрогнувшим голосом спросила Инга.
  - Да. Кажется да, - шёпотом ответил Иван.

  Вся их сегодняшняя жизнь, сон, любовные ласки, даже отправление естественных надобностей, были отравлены ожиданием Посетителей, которые приползали, когда им вздумается, и делали много мерзкого и странного, а с точки зрения человека и извращённого.
   
  Впрочем, и Иван должен был это признать, без этих посещений, без этого контакта и получения хоть какой-нибудь, но информации, он бы сошёл с ума, не смотря на присутствии Инги. Посетители, наведывающиеся довольно часто, являли для них, замкнутых в тесном мирке максимум ста метров подземных ходов, знак, пусть и мерзкий, но знак, что мир за пределами их норы существует и, что возможно не всё потерянно.
   
  Они замерли, прислушиваясь и, невольно, при этом вглядываясь во тьму, хотя не было  видно ни зги, и услышать, что характерно, они тоже ничего не могли. Узкие переходы в толще земли гасили без труда и более громкие звуки, чем практически бесшумное сокращение и вытягивание мышц подползающего Посетителя.
   
  Словно холодный липкий палец мертвеца деликатно тронул его ногу и исчез.
   
  Через секунду Инга прошептала:

  - Это ко мне, - и, помолчав, добавила, с нервным смешком - очередной извращенец.
   
  Посещения, и сопутствующее этому, давно не шокировали Ивана, но он спросил:
   
   -  Мне уйти?
   - Как хочешь, - чуть дрожащим неживым голосом прошептала Инга. Видимо, Посетитель начал «осмотр».
   
  Иван немного отполз, чтобы не стеснять Ингу, которая, судя по шороху, немедленно  легла поудобнее. «Осмотры» иногда затягивались надолго.
   
  Он знал, что происходит в двух шагах. Ах, да! Какие здесь могут быть шаги? Скорее на расстоянии вытянутой руки. Посетитель привлечённый чем? Запахом? Влагой? Особенностями внутреннего строения женщины? Он будет долго «исследовать» лоно Инги своим сверхчувствительным, сверхподвижным, заполняющим любой объём, проникающим в любое даже самое крошечное отверстие, покрытым редкими тонкими щетинками и плёнкой слизи, чем? Головой? Туловищем? Этакий идеальный фаллоимитатор.
   
  Цинизм присущ человеку. Без этой защитной реакции нашего сознания на неприемлемые условия существования, можно легко свихнуться, и поэтому здесь, в этом подобии ада, у Ивана развился сверхциничное отношение к происходящему и, в особенности, к Посетителям, вытворяющим с ними всё, что  им заблагорассудиться.
   
  Иван прислушался. Инга тяжело дышала, но он знал, что она будет долго крепиться, молчать, а потом… потом не выдержит, и отдастся извращённому наслаждению. «Впрочем, - подумал Иван, - этот сеанс даст ей  невероятный эмоциональный заряд». Тем самым он признавал, что  Посетитель доставит ей несколько иную, возможно более богатую, гамму ощущений, чем, если бы это делал он сам.
   
  Инга завелась, а Иван подумал о странной любви Посетителей к отверстиям и отросткам человека, впрочем, находя, что в этом между ними есть что-то общее.  Сам он давно смирился с тем, что время от времени и его отверстие подвергаются набегам со стороны Посетителей, цинично утешаясь тем, что  время от времени какой-нибудь гость долго доит своим ртом его отросток, получая, в конце концов, порцию «молочка». Во время таких сеансов Иван, не стесняясь в  выражениях, комментировал процесс словечками, от которых покраснели бы и профессионалы порноиндустрии.
   
  Иван пополз в ответвление, расположенное недалеко от отхожего места, где уже давно наткнулся на корень одного из тех исполинских деревьев, что растут наверху. Теперь он  время от времени приползал сюда и копал нору вверх, держась корня. Плотная земля плохо поддавалась пусть и загрубевшим пальцам, но Иван упорно копал. Копал, не смотря на то, что иногда приползал Посетитель, вытесняя из уже метрового лаза, исследуя его руки. Копал, отлично понимая, что Посетителю ничего не стоит залить лаз переработанной в желудке землёй, застывающей через некоторое время в камень. Копал потому, что ещё не умерла надежда. И ещё он выстукивал  по корню кулаком SOS в слабой надежде, что там наверху кто-нибудь его услышит. Пока же в течение уже долгих месяцев на этот звук приползали лишь Посетители, слушая, но ничего не предпринимая.  Попав в эту передрягу, Иван не обольщался и, демонстрируя перед Ингой оптимизм, прекрасно понимал, что в этих подземельях, скорее всего, суждено им умереть.
   
  «Сколько же мы здесь находимся? – думал, копая, Иван. Ну, примерно два месяца я находился в другом месте.  Тогда у них ещё оставалась часть снаряжения, в том числе хорошие хронометры, одежда. Потом Посетители «слопали» всё снаряжение, а своих прочных костюмов и обуви они лишились и вовсе при жутковатых обстоятельствах. Огромный Посетитель просто пропускал их всех сквозь себя, растворяя одежду».
   
  Ивана передёрнуло. Они тогда получили лёгкие ожоги всей поверхности тела.
   
  «Кто же из нас погиб первым? А! Володька. Посетители, видимо изучая его внутреннее строение, проникли слишком глубоко, повредив какой-то из жизненно важных органов. Потом погиб Саня. Что-то они искали у него в голове. Потом меня забрали, и вот я здесь с Ингой. Значит, два месяца там. Потом два-три месяца Инга приходила в себя после пережитого. Потом между нами впервые произошла близость. И, если она сейчас примерно на пятом месяце, то в заточении мы уже девять-десять месяцев. Да-а…»
   
  Вернувшись к Инге, Иван позвал:

- Инга!
- Да, Ваня.
- Ушёл?
- Да.
   
  Иван, найдя рукой Ингу, обнял, прижавшись. Иван чувствовал, что Инга смущена, немного стыдится того, что произошло, и поэтому ничего не спрашивал.

- Есть хочу.
- Поешь Ваня, и я поем.
   
  Они подползли к тому месту, где Посетители оставляют для них пищу, и, нащупав её, принялись есть. Пища почти всегда бывала и по консистенции и по вкусу разная, но можно было быть уверенным, что представляет она собой особым образом переработанные в чреве Посетителей фрукты, грибы, орехи и другие дары бесконечного леса простирающегося наверху. Первое время, пока Посетители не разобрались, чем же питаются люди, они чуть не умерли от голода и пищевых отравлений. Сейчас еды было не только вдосталь, но была она очень питательна и по-своему вкусна.

- Ваня, - сказала Инга, жуя, - ты знаешь, мне всё труднее и труднее проползать в лазы. Да ещё с животом. Что я буду делать, если когда-нибудь застряну, как Вини-Пух?
- Что делать? Худеть тебе после родов надо будет. А то разъелась, как личинка майского жука. Такая же, наверное, белая, и уж точно такая же мягкая.
   
  Инга ткнула кулаком наугад, попав Ивану в бок.

- Иван будешь дразниться – будешь довольствоваться Посетителями.
- Не хочу Посетителей – хочу тебя, - притворно запричитал Иван и, помолчав, добавил, – А, если серьёзно, то, если до родов не сможешь проползать в лазы, буду носить тебе воду в клювике, буду ходить за тобой и умывать, как муравьиную матку.
- Снова!
- Да, нет, я серьёзно, - засмеялся Иван, - Я всё сделаю для тебя. Но после родов худеть. Ок?
- Поживём-увидим, - и, помолчав, спросила, - Иван почему, если они разумны, то не обеспечат нам нормальные условия для существования? Почему мы живём в этих норах? Почему мы вообще здесь? Почему они не поймут, что мы тоже разумны?
   
  Иван услышал приглушённые рыдания, и, нащупав Ингу, обнял её. «Он думал о том, что все эти вопросы риторические, и что всё это они уже сто раз обсуждали. Разум. Разумность. Там наверху, в базовом лагере «Рай», они препарировали десятки Посетителей. А доктор базы, даже пытался нажарить их них отбивные. Правда они получились несъедобные и жёсткие как подошва. А десяток Посетителей так, наверное, и живёт в виварии базы. Виварий. Зоопарк…»

- Инга.
- Что? – спросила, всхлипывая, но уже успокаиваясь, Инга.
- Вспомнил один случай из детства.
   
  Иван помолчал, и начал рассказывать, уткнувшись в шею Инги.

- Мне тогда было лет одиннадцать,  и я первый раз попал в зоопарк. Столица, метро, много пломбира на палочке, и я с вкуснейшим пломбиром в зоопарке.
- Я бы сейчас от пломбира не отказалась.
- А я? Ну, ладно… Мне не нравилось в зоопарке. Я не люблю, когда кто-то сидит в клетке, а все на него глазеют. Особенно жалкое зрелище, это хищники в неволе. Но больше всего меня тогда шокировала пусть и большая, но клетка с хищными птицами. Орлы, беркуты, ястребы, грифы, все эти большие и гордые птицы сидели на жёрдочках под затянутым металлической сеткой небом. Как меня тогда это возмутило! Птицы, созданные для полёта, для парения в невообразимой выси, никогда-никогда не поднимутся в небо. Представь на минутку – никогда. Никогда…
Иван замолчал.

- Ты хочешь сказать, что мы отсюда не выйдем?
- Нет. Я хочу сказать, что мы никогда не  встанем во весь рост.
- Почему?
- Шучу-шучу. У нас есть надежда – нас могут спасти. В конце концов, я пророю путь к спасению!
   
  «Спасёт? Кто? В лес тогда ушли обе группы по шесть человек. Наша группа «провалилась сквозь землю». Вторая? Скорее всего, и вторая пропала. Кто остался на базе? Капитан и доктор. Как они нас найдут? Никак. Убаюкала нас эта планета, ох убаюкала. Леса, озёра, реки. Климат мягкий. Ночью луны висят разноцветными фонарями. Рай обретённый и потерянный. Через сколько лет по местному летоисчислению колония достигнет численности и технической оснащённости, чтобы не только понять, где нас искать, но и достать из-под земли? Пятьдесят лет? Сто? И будут ли нас искать? И будут ли осваивать эту планету в ближайшие годы?»
   
  Инга, плотнее прижавшись мягким тёплым животом, прошептала:
- Знаешь, чего я боюсь?
- …?
- Я боюсь, что они заберут нашего ребёнка. Что ты сделаешь, если они попытаются его забрать?
- Что может сделать кошка, у которой хозяин топит в ведре котят?
- Мы не кошки. Мы люди.
- Вот потому, что мы не кошки,  у нас есть выбор между жизнью и смертью. Но я не думаю, что они заберут его маленького и, тем более, вряд ли они сделают ему что-нибудь плохое. Мы слишком редкие и экзотические зверушки. Может быть, когда нас станет слишком много? Знаешь стихотворение Есенина…?  Кажется, Песнь о собаке называется. Подожди. Сейчас вспомню. Вот.

Утром в ржаном закуте
Где златятся рогожи в ряд
Семерых ощенила сука
Рыжих семерых щенят

До вечера их ласкала
Вылизывала языком,
И струился снежок подталый
Под тёплым её животом.

- Ым-м… Дальше что-то…

…Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок…

- Забыл. Сейчас…

…И  так долго, долго дрожала
Воды незамёрзшей гладь…

- Дальше я не помню, но там тоже очень грустно.
- Это называется – успокоил, - дрожащим голосом проговорила Инга.
- Малыш. Мы должны для себя решить – жить нам и рожать детей, в надежде, что нас спасут, или умереть.
- Я… Я хочу жить. Я хочу родить мальчика, для которого этот мир будет родным и который сможет найти отсюда путь к спасению для себя и для нас. Он с первых своих дней будет слушать мои рассказы о прекрасном мире, полном блаженства, света и счастья.
- Как ты ему объяснишь, что такое свет?
- Не важно. Главное, чтобы тот мир манил его неодолимо. Он, наверное, единственный наш шанс спастись из этого ада.
   
  «Рай и Ад, - думал Иван, - Да, этот подземный мир, этот Ад, будет его родиной. Да, прекрасная сказка будет манить его наверх, но даже слабый блеск луны ослепит его, приведя в ужас. А предстать пред ликом Солнца он будет просто не в состоянии, даже с закрытыми глазами. Верхний мир, этот потерянный нами Рай, где вокруг него не будет путеводных стенок нор, наполнит его душу страхом сгинуть в пустоте. Напоенный кислородом воздух опьянит, лишив разума»

- Как мы назовём нашего сына? – спросил Иван.
- Не знаю.
- Назовём  его Авель…
- Почему?
- Потому, что мы – Адам и Ева.
- … !?

   Ребёнок, мягко толкаясь ножками, плавал в кромешной темноте, но она его совсем не пугала, ведь эта тёплая тьма родилась вместе с ним.

09.05.2009.                Г.В. Блонский