Колымское эхо сорок пятого

Вечером седьмого мая в кабинете директора поселковой школы зазвонил телефон.
- Сергей Сергеич? С районо беспокоят. У нас француженка, туристка. Три дня в районе, экскурсию на бутугычагский лагерь просит. Завтра свозите? Уазик организуем, часам к восьми подъедут. Туда и обратно, за праздничный стол как раз успеваете.
Сергей Сергеич Бровун, директорствовал в поселковой колымской школе много лет, преподавал историю, увлекался колымскими лагерями и был в этом деле признанным авторитетом.
- Хорошо, хорошо, непременно устроим, - волновался директор, - пусть одевается теплее, сквозняки там, дует в долине, и снега ещё полно.
Поручение из района представлялось Сергей Сергеичу почетным, а человеком он был ответственным и сразу принялся за организацию дела.
- С района звонили, завтра на Бутугычаг француженку повезем, - говорил он Елене Семеновне, учительнице русского языка, - у вас мама на Вахканке в женском лагере сидела, это там рядом. С нами поедете, расскажете гостье, какие трудные времена были, как тяжело в сороковые заключенные уран для страны добывали.
В половине восьмого, как условились, машина с француженкой  пропылила поселковой грунтовкой и остановилась у деревянного крыльца утлой деревенской школы.
- Здравствуйте, здравствуйте, - заулыбался директор. - Прошу ручку, мадам, осторожно, аккуратней. Как дорога наша? Вечная мерзлота, оттаивает летом, любое полотно порвет – обходимся грунтовкой.
- Очень трясет, - призналась француженка, тщательно выговаривая буквы, - пыль в салон много. Я ездила Аляске, там тоже мерзлота, везде асфальт.
- Чайку, кофе и в путь. Познакомьтесь, Елена Семеновна, местная учительница, колымчанка. На пенсии уже, но работу не оставляет, вместе с детворой воюем.
- Очень приятно, меня зовите по-русски Саша.      
Спустя пол часа, Уазик выскочил на трассу.
- Ехать не долго, километров тридцать, - перекрикивал директор рокот мотора, - эту трассу ещё зэки прокладывали. Да, да, валили лес, укладывали бревна, засыпали грунтом. У нас говорят – дорога на костях. Время такое было.
- Как можно ехать на костях! – ужаснулась француженка.
- Не беспокойтесь, Саша, на Колыме невиновных не было, - успокаивал директор, -  бандиты всех мастей, рецидивисты матерые. С  сорок пятого целые этапы фашистских прихвостней погнали, прибалты, бандеровцы, да и своих иуд хватало.
За окнами мелькали тощие лиственницы, могучие склоны белых сопок с черными пятнами проталин. День обещался быть пасмурным, снежные вершины тонули в серых облаках и дальневосточный пейзаж представился в своем черно белом обыкновении.
- А вот был поселок. В девяносто пятом  ликвидировался, - указывал директор на торчащие печные трубы. – Все колымские поселки выросли из лагерей, тут пересылка была, огромный деревянный барак на две тысячи – ни одного капитального перестенка! Крыша арочного типа, как пролеты мостов речных, видели когда-нибудь?
- Талантливый бандиты тут строили, очевидно, - задумчиво проговорила Саша.
Директор прокашлялся, хмыкнул.
- Ну, инженеры тоже не без греха бывают, - недовольно пробубнил он и молча уставился в окно.
Дорога поползла в перевал. Слева надвигалась отвесом скала, справа гудел горный поток. Талые ручьи сбегали размытыми траншеями и срывались в обрыв. Основная трасса уходила вдоль речки вправо, а машина свернула в долину сразу за скалой. Тут кое где ещё лежали высокие сугробы снежных заносов, но долина уже просматривалась чернотой.
- Охотнички ездили, - облегченно заговорил водитель, скатываясь в прямой гусеничный след, - теперь до самого перевала прорвемся.
Показались стены высоких ангаров, проваленные крыши белых домиков.
- Это лагерь? – интересовалась Саша.
- Нет, это был вольный поселок, лагерь дальше, - отвечала Елена Семеновна, - многие кто на Бутугычаге отсидел, тут на вольном поселении оставались.
- Я  помню, «поражение в правах» называется, - щурилась Саша.
- Да, особые случаи, «без права выезда в центральные районы», - соглашался директор. – Были и такие, кому и возвращаться некуда, тут оставались, враги народа, изменники Родины – у нас таких народ презирал. А вон и лагерь начинается, рудник Бутугычаг, обогатительная фабрика «Вакханка», уран из руды извлекали, ввели в эксплуатацию в мае сорокового.
По среди долины высилось мрачное каменное здание в два этажа. Кругом громоздились желтые кучи отработанной руды, чернели стальные чаны отстойников, а по среди в проталинах урановое озеро. Кое где ещё стояли подгнившие столбики с колючей проволокой в несколько рядов.
- Спускаться не будем, радиация высокая, - предупредил директор, - как-то были японцы с дозиметрами, так они с трассы едва съехали, развернулись и в Магадан обратно, в лагерь и заезжать не стали.
- А как там люди работать? – поразилась Саша.
- Ну, какие там люди. У нас вся страна на военном положении была, женщины, старики, дети у станков по шестнадцать часов стояли! – оправдывался директор. – Да и кто знал тогда об этой радиации. Руду в шерстяные мешки в штольнях грузили, полагали, шерсть радиацию не пропускает. Это теперь все грамотные!
Машина тронулась, стали пробиваться дальше, на перевал. Вплотную к дороге прижимались крутые склоны сопки, на них рисовались черные устья глубоких штолен, торчали рельсы узкоколеек. Начался крутой подъем на перевал, вдоль дороги в беспорядке стояли каменные стены бараков.
- Там  расстреливали? – интересовалась Саша, указывая в пустые решетчатые проемы окон.
- На Бутугычаге не расстреливали. БУР, барак усиленного режима, - кричал директор сквозь надрывное завывание двигателя, - одиночки, самое страшное лагерное место! Отказников, саботажников содержали. Барак не отапливался, в минус полтинник доходяги загибались моментально.
- Не понимаю, повторить, - кричала в ответ Саша.
- Холодно, на поверхности  минус пятьдесят, а в шахте около нуля, но пыль урановая и газ! Отказавшиеся работать шахтеры умирали в камерах от холода, - объяснила Елена Семеновна.   
- Да, да, газ – СО, я понимаю, - кивала француженка, - быстро  смерть.
- Ну, причем тут пыль, газ! – вмешался директор. – Работать не хотели, блатари! Стране был нужен уран, а они саботировали.
- А зачем вашей стране нужен уран в сороковой году?
- В СССР первая атомная электростанция заработала в пятьдесят четвертом, - объяснял директор, - разработки проекта уже шли!
Саша улыбнулась и стала следить за дорогой. Машину сильно кидало в стороны, по обочинам начался плотный кустарник, смыкавшийся по обе стороны высоко вверху.
- Размыло совсем, по волунам скачем как бараны горные, - ругался водитель, - хорошо ещё снег самоходом укатали, так бы не проехали.
Дорога петляла, вправо, влево, среди плотных веток кустарника нельзя было угадать направление. На поворотах машина сильно буксовала, загребая камни вперемежку со снегом всеми четырьмя колесами.
- Серпантин, очень крутой подъем, - кричал директор, - всё заросло ольховником, радиация сильная, прет как на дрожжах. Тут ещё лет десять назад ездили.
Наконец, кустарник заметно поредел, дорога выпрямилась, двигатель перестал реветь и вдруг, въехали на ровную не широкую площадку вершины. Чуть в стороне стоял уже ржавый щит с белой, едва видимой надписью: «Перевал Подумай».
- О, ля ля! – проговорила пораженная Саша, - я хочу выходить!
 Гулял не сильный, теплый ветер, над самой головой висели свинцовые тучи, а вокруг, сколько хватало взгляда, виделись белые вершины колымских гор. Простор казался бесконечным, черный силуэт ворона чертил в свободном полете прямую строчку, и хотелось, взмахнув крыльями броситься вслед за ним.
- Счастливая птица, - проговорила Саша, - я понимаю, почему она терпит стужу. 
- Женский лагерь «Вакханка», - указывал директор в распадок у подножья сопки внизу, - обратная сторона сопки Бутугычаг. Вон чернеют деревянные бараки, а вон из тесаного камня здание дробильной фабрики «Кармен». Тут обогащали касситерит, содержание олова до восьмидесяти процентов.
- Какие страшные имена для каторги, - проговорила Саша, - Вакх, бог виноделия, вакханки - его вечно пьяные подруги!
- Ну, что там стряслось? – обратился директор к водителю.
- Колесо пропороли, будем запаску ставить, - ответил тот, - помоги снять.
- Красота, какая! – обратилась Саша к Елене Семеновне, беря её под руку.
- У меня мама тут сидела, семь лет почти, - тихо проговорила Елена Семеновна, - на голых досках спали, у неё до самой смерти мозоли на бедрах закостеневшие сохранились.
- Вам тяжело, я понимаю.
- Пойдемте, тут рядом совсем.
Женщины стали пробираться через сугробы, цепляясь за длинные  ветки хвойного стланика.
- Мы с Вадиком тут были один раз, сын мой. Все мечтал военным, поступал два раза, по конкурсу не прошел, а потом мне военком наш подсказал: У тебя мать за пособничество сослали, отец неизвестно кем, забракуют уже на анкете, не пытайся даже. Теперь программистом во Владивостоке работает, очень ценят его!      
- Что вы говорите? Как можно за бабушку!
- О, у нас с этим строго, наследственность. А я не расстраиваюсь, спокойнее даже. Вадик сильно переживал, он умный у меня, а экзамены сдать не мог. Мама много плакала, она недавно умерла, в поселке со мной жила. В сорок четвертом она девчонкой шестнадцатилетней была, на Западной Украине, рассказывала, выйдут из леса, худющие, грязные, глаза как у волчат затравленных, картошки им давала, крупы, хлеба, чем могла, самим не шибко жилось. Отец её ругал, бил даже, а ей все жалко было… Ну, вот и пришли.
Среди кустов стланика открылась на склоне укрытая снегом площадка. Все её пространство словно спичками, было утыкано столбиками с круглыми жестяными табличками.
- Кладбище, - проговорила Саша.
- Это мужское, с Бутугычага хоронили. Тут где-то отец мой похоронен. Он электриком хорошим был, за колючкой часто работал, тайком к матери пробирался, она его по имени знала, Семен, он фамилию ей не открыл, боялся, что проговориться кому.
Женщина расстегнула пальто, достала сверток и положила на сугроб два красных цветка гвоздики.
- А знаете, Лена, у меня дедушка в братской могиле немцы похоронили. Приезжайте ко мне в гости, я покажу вам место.
- Ну, где вы, ехать надо, - внезапно донесся голос директора, - а-а. Вот, между прочим, таблички вырезали из донышек американских консервов. Сколько лет уже, слегка поржавели, номера даже читаются.
Обратной дорогой машина шла легче и к двум часам успели за праздничный стол. Присутствовал весь педагогический коллектив, поселковый глава, заместитель и главный бухгалтер администрации. Первый тост поднял поселковый глава:
- Товарищи…
- Не спешите, - всполошилась Саша, - Елена Семеновна подождать я и место караулю!
- Г-м, г-м, - прокашлялся глава, - понимаете, Саша, так повелось, Елена Семеновна не принимает участия в нашем празднике.
- Почему? – удивилась француженка.
Наступила неловкая пауза, вмешался директор.
- Она с мамой жила. Маму, за пособничество бандеровцам в сорок пятом…
- Ну, ну, Сергей Сергеич, что вы говорите такое, - возмутился глава, - кто был виноват принял заслуженное наказание, при чем тут Елена Семеновна?! В конце концов, у нас свободное, демократическое государство, мы сами вправе выбирать, какие праздники нам каждому отмечать!
- А можно мне тост сказать первой, как гостье? – вновь заговорила Саша. – Я войну не знала, а вот мой дедушка погиб на прорыве немцев к тылу Мажино. Оккупацию бабушка осталась одна с пять детей, моя мама десять лет было, старшая. Было очень плохо, работы нет, бабушка стирать и шить форму офицерам Вермахта за хлеб. Когда вернулась французская армия, де Голль вручил бабушке посмертную дедушкину медаль Мажино и крепко жал руку за сохраненных Франции пятерых детей. За победу, господа! 
Все поднялись со своих мест, загремели рюмки, фужеры.
- Прекрасный тост! – проговорил довольный поселковый глава.
Елена Семеновна вернулась домой уставшая, ей уже тяжело давались длительные переезды. С тех пор как трагически погиб её муж, водитель Камаза, уснул за рулем, она редко выбиралась из поселка. Была школа и дом. За тем умерла мама, сын уехал учиться во Владивосток, и Елена Семеновна осталась одна. У неё была где-то в Канаде семья, ей говорила мама, две тети и дядя, но она даже не пыталась их отыскать. Все, что было светлого в её прошлом осталось здесь, в вечной колымской мерзлоте. А сын, он был её продолжением, будущим. Елена Семеновна сняла трубку и позвонила.
- Вадик, здравствуй, как ты?
- Все хорошо, мама.
- И у меня хороший день сегодня, я была на могиле у дедушки. Представляешь, меня в Париж, в гости пригласили!
- Мам, хорошо, что ты сама заговорила, я не решался. Дядя Йосип в Торонто завет, уже давно, там программисты нужны. Поехали, мам?

PS
Самые жаркие "бои" за тему ГУЛАГа, уже отгремели. Мир давно вынес свой приговор сталинскому режиму, расквитался с Советским Союзом, но в самой РФ ещё живы те, кто был по разные стороны колючей проволоки. Не было на пост советском пространстве нюрнбергского процесса над палачами Дальстроя, садистами НКВД. Но сама жизнь всему находит своё место. Я, дабы не вдаваться в бессмысленные споры с людьми пустыми, поверхностными, хочу лишь закончить этот рассказ кратким описанием судеб его героев, ибо с тех пор, прошло 16 лет.
Самой школы уже нет. Её закрыли в 2004ом. Бывшего директора С С Бровуна (имена изменены), мне довелось как то встретить в Магадане. По слухам, он преподавал в каком то ПТУ предмет ОБЖ. Это был уже седой, спившийся, с неприятным одутловатым лицом колымчанин.Всё что осталось от знатока истории российской империи на Колыме, это вышколенная ещё в юности стройная походка. Мы обменялись парой общих фраз и расстались.
Поселковый глава, высокомерный мужчина, высмеянный мной в рассказе Деревенский цезарь, после кризиса 2008 ого, попал под следствие за махинации с жилищными сертификатами. Внезапный обвал цен на недвижимость, как стремительный морской отлив, обнажил новенькие квартиры приобретенные главой на сертификаты одураченных пенсионеров и инвалидов. После долгого следствия, его лишили должности и он поспешно уехал в неизвестном направлении, как это часто в РФ бывает.
Елена Семеновна. Случилось так, что я выпустил её из поля своего внимания. Я слышал, что и она уехала. Куда? Почему? Я не знал. Наверное, к сыну, предполагал я, одобряя её выбор. Сколько раз, после долгих разговоров о трагическом прошлом её матери, отца,я уговаривал её бросать всё и бежать, забирать сына и уезжать из этих мест немедленно - Вы же видите, вы тут чужая! - едва сдерживаясь восклицал я. Каким не настойчивым был я. Как мало я сделал, не уговорив её, только теперь я это понимаю. Несколько лет назад, совершенно случайно, я узнал правду о ещё одной трагедии в жизни этой женщины. Её сын повесился.
Вот, пожалуй и всё. Я заставил себя на мгновение вернуться в мертвый город моего прошлого. Одинокий колымский поселок, выросший из пересылочного лагеря Дальстроя. Он теперь, как говорят на Колыме - на вымирании. В каждом доме безысходность. В каждой семье трагедии. Это расплата за прошлое. Это народная мудрость - своего счастья на чужом горе не построишь.