Женщина и Жук

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРОЗРЕНИЕ

В большом городе, рядом с большим домом, жил жук. Маленький, черноусенький, все в земле ковырялся, да меж бордюрных камней прятался, а на асфальт выползать боялся. И не видел этот жук из своих бордюрных камней совсем ничего, что дальше его усов было. И не потому, что усы его такими большими были, усищами огромными, что все заслоняли, а потому, что зрение жуку досталось совсем слабенькое, плохонькое, одним словом отвратительное ему досталось зрение.

Но решил он как-то раз его, это свое зрение, тренировать, да так преуспел, что выползает он как-то поутру из своих камней и видит: женщина одна молодая да хорошенькая, такая же черноволосенькая, как он черноусенький, из подъезда выходит, мимо идет, а его, жука, не замечает. И так ему стало обидно, и так его стало распирать! Ну как же! Он такой замечательный жук, зрение свое натренировал так, что звезды теперь по ночам пересчитать - раз плюнуть, а его не замечают! Да и кто?! Да и как?! Да и почему?!

И чем больше он возмущался, тем больше становился и все краснел от натуги, краснел, а как совсем большим стал, так немного успокоился и пожелтел - остыл, значит. И стали у него лапки скручиваться и в колесики превращаться, а одна передняя в антенну превратилась, да еще одна задняя в выхлопную трубу. Глазки его остренькие превратились в фары, а крылья на спине - в дверцы. И распахнул он их, и захлопал ими, чтобы внимание женщины привлечь. Ну, а та, как оглянулась, да увидела эти чудные крылья-дверцы, так сразу – прыг-скок, тут как тут, давай покатаемся! Жук ей спину подставляет, мол, залезай на меня, щас как прожужим над улицей, все ГАИ распугаем, только лови! А женщина упирается, не хочется ей на спину жуку лезть: вдруг, дождь пойдет, так она вся намокнет. И все внутрь жуку норовит забраться, да поудобнее устроиться. От прыти такой жук совсем оторопел. Вот так, сразу и в душу, в грязных туфлях! Но женщину все же впустил, уж больно люба ему была.

Так теперь и возит, только вспоминает иногда, как маленьким был, и тогда к бордюрным камням его снова тянет, и капризничает он, и делает вид, что сломался, чтоб рядом с этими камнями подольше постоять.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЛЮБОВЬ

Да нет, врете вы все! Не так это было! Не жук-таракан это был, а истребитель! Перехватчик. Нос у него тонкий был, как стрела. Воздухозаборники - во-о! Сопла сзади - мама родная! Еще по два таких же как он сам уместиться смогли бы! Вжик! Четыре маха делал! В небе голубом за ракетами гонялся, и всех догонял, и ловил, и ни одна ускользнуть от него не могла!

Но, представьте себе, влюбился этот истребитель… в кого бы вы думали? В тачку! В самую обыкновенную тачку с двумя ручками и одним колесом! Миленькую такую, простенькую, с душой нараспашку. Раз – и вся она твоя, а ты ее. И стал он ей говорить:

-- Приди ко мне, возлюбленная моя! - а тачка рядом стояла, у мусорного бака. - Я подниму тебя к самым звездам, и ты услышишь, как звенят они в серебряных струнах млечного пути! Ты увидишь, как огненным шаром встает Солнце из мрака черного Космоса! И будем мы лететь над границей земной атмосферы со всеми моими четырьмя скоростями звука.

-- Да, какой там звук-то, без воздуха?! - отвечала тачка. Много чего она наслушалась, шныряя по ангарам, от умных инженеров в очках. - Отдохни, приятель! Ишь, нос-то, как задрал! Скромнее надо быть, вроде меня: колесо одно, зато весь день в работе. А ты стоишь себе, стоишь, день-деньской, вот крыша у тебя и поехала.

Слушая тачку, влюбленный истребитель весь как-то подобрался, крылышки опустил, носик поджал, стабилизаторы втянул и сопла от стыда призажмурил, но, все равно, не сдается:
 
-- Ну давай тогда, милая, пониже полетаем, в белых, как пух, облачках. Покачают они нас в ямках воздушных, и спою я тебе сам: р-р-р-р, ж-ж-ж-ж, з-з-з-з.

А тачка ему и говорит:

-- Да ты че! Опупел что ли?! - прямо так ему и говорит, она же грубая была, к рабочим рукам привычная, и такого от них наслушалась, ой-й! Повторить стыдно. - Там же вода, дурень! Я ж вся заржавею! Закорр.. закорр.. закорродирую!

Одним словом, отказала она ему! Отказала начисто! Даже над самой землей летать не захотела, чтоб анекдотов про нее не насочиняли. И от горя истребитель совсем усох, кругленький, маленький стал, жалкий-жалкий, такой желтый, словно целый месяц не ел, а только курил. Так бы и захирел совсем, да спасла его та самая женщина молодая, красивая-красивая.

А то, что он кашляет иногда и ломается, так тож грустно ему иногда становиться, вспоминает он как летал. Вжик! Четыре маха делал! А Вы жук-таракан, навозник еще скажите. Истребителем он был, вот кем. То-то!


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СТРАСТЬ

Так, ребята, давайте еще по одной нальем и разберемся. Не правы вы оба. Ох как не правы! Разве может ж-ж-жук превратиться в а-автомобиль?! Не-е-е, не может! У него ж мозгов на это не хватит, одно слово: насекомое! А истребитель?! Тож нет! Кто ж ему даст-то, он ж денег-то каких стои-и-ит! А-а-а?! Мильярдов скока?! Не-е-е, слухай меня сюда! Старого морского волка слухай!

Крабом он был, вот кем, молодым крабом, желторотым и желтобрюхим. Сидит он как-то раз под камнем и думает: “Вот, кабы мне с кем-нибудь познакомиться! Вот кабы за что ухватиться! За эту, за… как ее… гладкую такую… ну, понятно за что”. Высовывает он из под камня глазки свои на ножках и видит: ах ты ж… тра-та-та-та-та! Плывет она эта самая, с этими, как их… ну с круглыми такими, большими… которых он ждал! А сама красивая-я-я! В купальнике таком цветас-с-стом, цве…э… э…тас-том! Ой, чуть плохо ему не стало. Короче, в таком цветастом, что в глазах у него зарябило, и стали ножки глазок его скручиваться как электрические проводочки. И чтоб совсем эти ножки не скрутились, как ринется он за ней, как ринется! Она сверху плывет, а он по песочку бежит, да все подпрыгивает, подпрыгивает, все за трусы ухватить пытается. Так до мелкого места они доплыли-добежали, и чувствует он: все! Уйдет! И эти, круглые с собой унесет! Потерял он их, потерял!

Но наклонилась женщина лицо сполоснуть, и это был его последний шанс! Вцепился он ей клешнями в волосы, да так она его на берег и вытащила. А там костерчик горит, и котелок булькает. И понял он тогда, что попал, польстился на круглые и попал.

И взмолился тогда краб человечьим голосом, так взмолился… ну, вроде, Вашей золотой рыбки, только погромче, одним словом, так взовопил, что перепугал всех, кто на берегу был. Все разбежались, а она осталась. Обняла его к сердцу прижала, а он довольный такой – чего хотел, того добился. И все гладит она его, все гладит, а он все больше становиться, все больше! Ей даже кто-то странно и неприлично становиться, чего это она гладит-то? Вроде крабика, а поди ж ты! Положила его на песок, от греха подальше, и смотрит. А он все растет и растет, и не только внешне, а и внутренне меняется, душевно! Гармония его пронизывает, все сильнее и возвышеннее. Аккорды в нем звучат вперемешку с танцульками всякими, хрипами, да рекламными паузами. То музыкальная система в нем прорастает, взамен примитивной нервной, “Prology”, кажется. И слышит он голос свыше: Встань, Сын мой!... Нет, не встань… чего, чего? А, понял, понял: Стань, Сын Мой! Истинным Фолькцвагоном, стань! И служи ей верой и правдой и помни кто твоя Госпожа, кто ты, чего ты от нее хотел и, как делать так, чтобы это всегда иметь.

Вот и стал он ей служить верой и правдой, и на этом - все! Баста! Карамба!

КОНЕЦ.