кн. 5, Прощай Крым, ч. 2, окончание

                Прощай Крым.

                Ч а с т ь   2.


      Арбузы и впрямь лежали у Рели в комнате, под кроватью - на Украине их часто закатывают туда, и лежат они, пока их один за другим не съедят.
Лариса выбрала знахарке средний: - Донесу, я сильная. И пишлы вжэ баба Глаша, чи вы щэ чего соби углядыли в нас?
     - Та ни, детка, хватыть бабке. А ты про яечки нэ забула?
     - Я вам яечки завтра, чи ввечери занэсу, бо як зараз их донэсты и нэ розбить? Чи вы сами их понэсэтэ?
     - Та, бабка донэсэ, як жэ? Вжэ нэ раз з ными хлюпалась на дорози и до дому нэ доносыла. Спасиби тоби, Релечко, - бач, запомнила - ты добра доча своей матэри будэшь, хочь вона до тэбэ раньшэ нэ зовсим як маты видносылась. Ты простыла ии и добрэ зробыла. Ну, до побачэння. Дай Бог вам здоровья, та дытынку выростыты здорову. А вжэ, як баба опозорылась тут у вас, нэ говорыть никому. Бо мэнэ засмиють и скажуть, що помощи нэ оказала, а подарунки узяла. Спасыбочки! - поклонилась и пошла, Лариса за ней, неся «подарунки», и корча рожицы.
     Вернулась быстро - видно бабушка не очень далеко жила:
     - Ой, Релечка, как же она благодарила! Бабуля скудно живёт, кто что подаст, за её услуги. Какие же она Олеженьке оказала?
     - Никакие, - Калерия широко улыбнулась. – Оказывается, у Бэби зубчик резался, а я уж испугалась, что животик - не знала, как с ним сладить. Ты покушай, и яйца бабушке отнеси, если она так плохо живёт. Нельзя стареньких заставлять ждать, им кажется, что обманули.
     - А она тебя не хотела обмануть? Навязывала нашему крикуну грыжу. А ну, как ты бы согласилась на её «лечение»?
     - Ты же знаешь, что стреляного воробья трудно провести на мякине. Я Вере, два года назад определила серьёзное заболевание, а у ребятёнка своего не определю грыжу? Всего-навсего зубик лезет, значит, наш крикунчик так его приветствовал. Скоро мясо есть станет.
     - Рель, а другие зубы полезут, так он также кричать будет?
     - Ну, нет! Наш Бэби не позволит себе ещё раз так бессовестно бузить, правда, Олежка? Он запомнит это неприятное ощущение, и станет вести себя прилично, тем более, что бабушка Юля ему ложку серебренную, на этот случай, подарила, она и бактерии удаляет, и прекрасная игрушка, чтобы в рот её брать.
     - А игрушки вот эти, резиновые, не годятся? Особенно вот цэ порося мэни нравится, что Юра тебе прислал из Москвы. Он заграничный?
     - Да, это импортная игрушка. Не удивляйся. Импортная, это тоже, что ты определила, как заграничная.
     - Ты меня зовсим дурочкой считаешь? Нам уже по географии, не то в другом каком предмете рассказывали, что «экспорт» - это то, что везут за кордон, а импорт - это к нам везут. Так вот мне девчонки поведали, что в Москве много всякого заграничного барахла.
     - Не привыкай вещи, да ещё красивые, называть барахлом. Ведь ты мечтаешь о красивых вещах, не так ли?
     - Конечно, а кто не мечтает?
     - И привыкай относиться к этому с уважением. Однако я не думаю, что в Москве много импортного: она ж столица России, и всего Союза. Вот Юра мне прислал детские вещички - так они московского производства, ивановской да калининской, кажется, областей, но хорошие.
     - В Калининской области и ты родилась, Релечка, так что близко к Москве. Будешь жить в столице и когда-нибудь наведаешься на родину.
     - Это непременно, но лишь когда Олежка подрастёт. А теперь пойдём, покушаем и мы. Ты нас обслужишь с Бэби, я всё же боюсь его оставлять одного, после такой жуткой встряски, какую он маме устроил.
     - С удовольствием, только руки помою. И Бэби сделаю кашку и сок - пусть и он подкрепится после такого крика вселенского.
Лариса их покормила и вроде бы понесла яички знахарке. А Калерия прилегла на диване с сыном, и долго играла с ребёнком, пока сон не сморил обоих.
Вернувшаяся домой Юлия Петровна застала дочь с внуком, спавших на одном диване. Вот как умаялись. Видно Реля покормила крикуна, но не было у неё сил встать и переложить ребёнка в его кроватку. У дочери, от напряжения, сплошные нервы. А тут ещё мать подлезла с подлейшим, по мнению Дикой, разговором о том, о чём Юлия Петровна тайно мечтала. чтобы Калерия и её красивый сын, жили здесь, во Львово.  Чтобы талант Рели развивался на её глазах и талант этот передался и внуку, потому что у всезнайки не мог вырасти никчёмный, каких сейчас много, лоботряс. Олежка вырастет совсем другим при образованной матери, хотя Реля и не училась ещё в институтах, но её вполне можно признать умной, в чем Юлия Петровна, с мукой, призналась себе.  Вера учится в институте, а она далеко не такая «всезнайка», как Калерия, которая черпает много из книг, как из колодца мудрости, а ещё больше от образованных людей, которые к ней тоже тянутся, как к какому-то чуду. Тянутся и будто вливают в Релю свои знания от которых Дикая никогда не отказывается. Так и черпает отовсюду и помногу и институты ей, глядишь, не нужны будут, разве что для будущей работы. Юлия Петровна с трудом оторвалась от размышлений, встала и пошла в коридор, чтобы вымыть руки и переложить Олеженьку от матери в его кроватку. Нагнулась над спящей с краю дочерью и испугалась:
     - «Не может быть!» - У Рели на виске, которым она была повёрнута к матери, серебрилась ещё тоненькая - в семь-восемь волосков седая прядка. – «А на другом?» - Юлия Петровна изогнулась, чтоб посмотреть. И там также! И побежала эта коварная седина до самых кончиков её длинных волос. Ох, как рано. Красиво конечно на тёмных волосах, контрастные пряди, придают какую-то загадочность молодому лицу, но рано... Если подумать, то сама Реля виновата: зачем так близко принимает всё к сердцу? Вот давеча как взвилась, будто её змеюка ужалила. Другая бы помолчала, что мать несёт всякий вздор, изобразила бы из себя дурочку, похлопала бы ресницами - а они у Дикарки большие - в конце концов, умылась бы лёгкими слезами и вытерлась. Но эта доченька проводит всё через своё сердце, да ещё хочет, чтоб волосы оставались тёмными...Сердце у Рели, как это она сказала?- «Живая рана?» Живая рана для неё, а для других будет, как живая вода - иные любят питаться кровью из ран. Раздразнила бы Релию до раны Вера, уж она крови из сестрицы бы попила! Или наоборот! Реля бы боролась с сестрой не так мягко как с матерью - она бы Вере преподала б урок - век бы не сунулась с глупостью к сестре. Но старшая, как определила Юлия Петровна, не учится на своих ошибках, предпочитает наступать на одни и те же грабли. И если Вера захочет прорваться через Калерию в Москву - а у неё созрела такая задумка - то полетит оттуда кувырком через голову - мать представляла что будет, когда сёстры схлестнутся. Калерия, если полюбит Москву, ни за что не пустит в тот город Веру. Никаких особых усилий прилагать не станет - ей помогут, если они, действительно, существуют, её выдуманные «космияне» - как Реля, однажды, подвыпив, убеждала мать. Может пугала? Но пугала или нет, но Веру в Москву она не пустит, потому что считала её недостаточно подходящей фигурой для такого города. А как же тогда спекулянты, будущие родственники? Тех негодяев, как Реля, такая умная, в Москве терпеть будет? Их-то она никак не выгонит. Не выгонит, а погоняет мерзких тварей - это уж точно: - «Шороху наделает», - как шутили иногда парни, когда появлялась новенькая «Дикарка» в их школе.
Юлия Петровна ещё раз сходила, помыла руки - совершенно забыв о прежнем мытье - она ведь в комнату с внуком не входила, чтобы их не помыть. А, помыв ещё раз, взяла внука да переложила от Дикарки в его удобную кроватку. Она постояла над Олежкой, любуясь на него.
Взглянула ещё раз на Релю - поразившие мать седые пряди не исчезли - и пошла на кухню. Как странно мудрит природа над своими детьми - у неё, матери, разменявшей шестой десяток, были тёмные волосы, а двадцатилетнюю доченьку припорошил, бросающийся в глаза иней. Будет теперь поражать своих поклонников не только глазищами и умом, но красивыми кудрями, куда вплелась уже до конца дней Рели седина.


                Г л а в а  12.

     А ночью, будто за все муки Калерии, пережитые ею этими сумбурными деньками, постучали во окно комнаты, где она с Олежкой находилась. Она вскочила с дивана, приблизилась лицом к стеклу, при ярком свете луны признала мужа, и, как была, в ночной, лёгкой рубашке, побежала открывать дверь. Её долгожданный внёс с улицы вместе с собой прохладный туман. Туман дышал, окутал её осенью, но солдат был одет тепло, в шинель, а Реля затряслась то ли от холода, то ли от долгого ожидания, то ли от пережитого вчера потрясения, от изнуряющего крика её ребятёнка.
Николай, почувствовав, что она мёрзнет, распахнул шинель и прижал её, как при первом знакомстве к себе, согревая своим горяченным дыханием: - Релюха! Как давно я вот так не прижимал тебя к сердцу!
И покрыл её сонные губы крепкими поцелуями, оживляя их, пробуя прогнать её замешательство: - Ну же! Покажи мужу, что и ты любишь!
Но у неё нашлись лишь слёзы. Она прижалась лицом к его гимнастёрке и заплакала - впервые, за все эти дни ожидания. Плакала легко с явным облегчением, а он, целуя жену в мокрые глаза, губы, щёки был удивлён порывом с её стороны - никогда не видел он слёз Калерии.
- Ну, что ты! Что ты! Вот мы опять вместе. Разреши мне раздеться, и веди к сынуле. Я так же, как и по Релечке, по нему соскучился. Ох ты, Релька, Релюшка моя! Если бы ты знала, как я ждал этой встречи!
На шум в коридор выскочили сёстры и Юлия Петровна. Увидев Колю, все заметались, в домике был зажжён свет, разогрето всё, что можно. Солдата, едва дав ему посмотреть на сына, посадили к столу, налили ему «с дорожки, с устатку» стакан красного вина. Кормили, расспрашивали, рассказывали ему наперебой об успехах его сына. Олежка, отревевшись вчера, по крупному, даже не проснулся на нежный поцелуй своего папули, никак не отреагировал на ночное оживление в доме.
- Что не писал последнюю неделю? - всё ещё со слезами, но улыбнулась мужу Калерия - ей всё ещё не верилось, что Николай с ними.
- Так документы оформляли долго, - взмахнул он рукой с вилкой в ней: - Разумеется, мы все ждали и не писали, не хотелось тревожить.
- Не хотелось тревожить? - подхватила Юлия Петровна. - В такую, можно сказать, панику ты жёнку свою ввёрг.
И усмехнулась довольно - в панику вчера Релю ввергла она - однако не рассказывать же о ссоре солдату, что он о тёще подумает? А, в действительности, мать была рада. Вот ещё выдумала она, сдуру, что Реля с внуком должны жить с ней. С какой стати? Разве затем Дикарка её, без денег, выбиралась из дома три года назад, чтобы вернуться в него с маленьким сынком, к неуравновешенной родительнице да мучится с ней!  Теперь-то Юлия Петровна поняла, после гневных, Релиных проповедей, что была не только неправа, но и жестока. Дикая её, вырвавшись на свободу, никогда не вернётся в неволю.
Приезжать к матери летом, на фрукты, солнце и Днепр Калерия не откажется, а жить с узурпировавшей её когда-то женщиной не станет.
Между тем Атаманши докладывали солдату о успехах его сына:
- Ой, Коля, - начала младшая, увидев, что их новый родственник, кажется, уже насытился деревенской стряпнёй: - Твой сынка, месяца с два назад, или больше, заговорил.
- И что он сказал? Мама? Папа? Я с этого лепетать начал, но когда мне было два года, а не несколько месяцев, - вспомнил солдат.
- А ваш сынуля с Релей ровно в четыре месяца, - подтвердила Валя, - сказал четыре слова и замолчал, хотя можно было развивать его речь, но Калерия же не разрешила.
    - Матери лучше знать, - заступился за жену Коля. - А что сыночка произнёс, что вы так все радуетесь? - Солдат знал, из писем Рели, что лопотал их потомок, но хотел ещё раз услышать.
- Представляешь, зятёк, я малыша носила по саду, - начала издалека Лариса, - и приучала его к машинам, потому что он, раньше, пугался гула тракторов, машин и прочего, что быстро двигается.
- Будто только ты его приучала к машинам! - ревниво вставила её сестрёнка, - все приучали, даже Реля, даже бабуля, если могла нянькаться с внуком, но Петровне Олеженька уже «руки отрывает», тяжёл..
- Ладно! Что сказал вам мой сын? В чем таком признался? Наверно в любви к Дюймовочке, как самой маленькой из сестёр? - пошутил приехавший: - А то вы меня замучили подробностями, а дела не говорите.
- Тогда слушай и вникай! - Лариса подняла указательный палец. - Твой сынуля-дорогуля не сказал ни папа, ни мама - хотя Релю он обожает, жить без неё не может.
- Ещё бы! У мамы ведь кормилка есть, - Николай притянул женку и прижал к себе: - Вон она как вкусно пахнет детским молочком. Так бы и съел её всю, прямо в халате, да ведь сын будет сердиться. Но что-такое он вам сказал тут, без меня?
Солдат явно подшучивал над Атаманшами - Реля писала ему о способностях сына, обозвавшего машину «шиной».
- Представляешь, Коль, четыре раза, явно приветствуя свои четыре месяца, он прошипел: - «Шина, шина, ши-на, шина!» И замолчал наш говорунчик, как мы его не упрашивали сказать хотя бы «баба» или другое лёгкое слово - только улыбался.
- Ну, способностями он не в меня, а в мамулю - та тоже непонятные и тяжёлые словечки запоминает - у меня аж волосы шевелятся, как в страшном фильме, - пошутил Николай. - А сынуле спасибо! Уважил он батю - ведь папка его водитель, вот он и пытался сказать «машина», а это значит, что шоферюга вырастет классный. Я его с малолетства научу баранку крутить, даже если мамка будет против.
- Коль, ты знаешь песню, где такие слова: - «Я хочу, шофер, чтоб тебе повезло!» - спросила Валя. - Вот жаль, я её всего раз слышала.
- Вот её припев: - «Не страшны тебе ни зной, ни слякоть
                Лёгкий поворот и косогор,
                Чтобы не пришлось любимой плакать,
                Крепче за баранку держись, шофер!» - пропел гость.
- Да, крепче за баранку держись, шофёр, - сказала Юлия Петровна и улыбнулась: - Не пора ли вам отдыхать? А то мне завтра на работу, с шести утра. Да и демобилизованный наш, хоть и поёт, а глаз с жены не сводит - ему сейчас интересней с Релей пообщаться, чем с сёстрами её песни распевать. И Релюха солдата не могла дождаться, щёчки - горят. Или наколола их о небритость мужа? Уж как вчера доченька моя вспыхнула, Николай, скажу я тебе, прямо при ней, когда я сказала, что ты не приедешь и невольно Реле придётся жить здесь и воспитывать мне внука, на моих глазах, хоть ей этого весьма не хочется.
    - Зачем здесь? Раз я приехал, то немедленно домой поедем. Кольке тоже нужны жена и сын. Да я без них умру в Москве, ничего мне немило будет, даже встреча с отцом и матерью. С ними я не виделся хорошему, если считать, шесть лет. Они сначала в тюрьму попали, потом я в армию ушёл - срок набежал. Правда, я ездил мать прописывать в Москве, на втором году службы, но что это за «встреча» была – сами понимаете. Но когда я вернулся в часть, сразу с Релей познакомился, даже не ждал, что судьбу свою встречу в Симферополе. А ты чего психовала? - обратился он к жене: - Не верила, что солдат-возлюблённый приедет за тобой? Куда я денусь, если сердце моё здесь оставил?
- Да, - подтвердила Калерия слова матери, - я чуть вчера психанула, но это мама Рельку за нервы дёрнула. И я, как водится, скрестила в себе ежа и ужа, и стала быстро превращаться в колючую проволоку. А ещё бы ты на день задержался, точно покрылась бы ржавчиной, - Она улыбнулась нелепому предположению. Но то, что она сказала, верно отражало её вчерашнее состояние.
- Не покрылась бы, - возразила Лариса. - Бо маты пропустила через Релю ток, - в волнении она сбивалась на украинский, но этого не заметили.  Даже Николай знал «хохлянскую мову».
Юлия Петровна и Реля переглянулись - малышка слышала их спор?!
- Ничего, успокоится, - говорил солдат, сажая Калерию на колени, и гладя её длинные, кудрявые волосы. И вдруг притянул женину голову к себе и прямо поцеловал в серебристый висок: - Седулечка моя!  Прямо, как фонарики у тебя кудряшки светятся. Обожаю!
-«Заметил, - с удовлетворением подумала Юлия Петровна. – Однако не испугался, не вскрикнул - значит, видел он и раньше у Рели седину? Неужели и правда она начала седеть ещё в школе, из-за нас с Верой? Тогда понятно, почему она меня и сестру так не любит. – Юлия Петровна вздохнула: - Оказывается, нарушить человеческие взаимоотношения легко, а восстановить трудно. Это как жилище, которое долго и терпеливо строят, а разрушить можно в одно мгновение. Так вот я рушила то, что не строила, а что мне подарила мать-природа, как Калерия говорит, и то не смогла сберечь. Теперь в жизнь Дикой вошёл другой человек - такой же бездумный, как я, по-видимому, раз Реля видит, что жить им вместе недолго. А пока они счастливы; Коля излучает доброту и свет, Калерия искрится от счастья - так зачем помнить о том, что когда-то эта прекрасная пара расстанется?» - думала мать, провожая дочь и зятя глазами, когда они пошли в свою комнату.
Николай, и впрямь, заметил седину в волосах своей жены. Поэтому Реля ждала расспросов, и готовилась поплакаться у него на груди, может, рассказать о своих спорах с матерью - пусть он знает, что не всегда прекрасно ей жилось, под крылом не такой сладкой, как она хотела казаться, матери, как муженёк, вероятно, думает?
Но едва они вошли в комнату, где солдат ещё немного внимания уделил спящему сыну - самую малость, чтобы не обижать жену – и стал увлекать «желанную» к софе, где им предстояло провести ноченьку, после долгой-долгой и такой тяжёлой разлуки.
- Соскучился, сил нет! - говорил муж, нетерпеливыми руками расстёгивая, и снимая с неё халатик, затем ночную рубашку, стягивая рывками и свою одежду, чтобы увидеть, наконец, женино тело в свете луны, прижаться своим, совершенно голым, и целовать жену: - Ты такая прекрасная, как была. Никак не изменили Релюшку роды. А как там, куда стремится мой истосковавшийся дружок? Неужели там всё другое? Ты каждую ночь снилась мне во сне. Вот так... без одежды. И я, наверное, не выжил бы, если не знал бы, что скоро увижусь с любимой...
А Реля, отвыкшая от мужской ласки, вначале стыдливо оглядываясь на окна с заглядывающей в них луной и робко отвечала на ласки мужа, а затем осмелела и...закричала бы, как тогда, когда Николай с силой первый раз вошёл в неё - только не от боли, а от восторга - если бы Николай не догадался накрыть её пылающие губы своими, тоже горячими.
- Дорвался! - прошептал он ей некоторое время спустя, всё ещё не выпуская жену из объятий. - Я думал, да и говорили мне, что после родов женщина, мол, хуже становится, а ты осталась как девчонка, пожалуй ещё лучше.  Там у тебя всё так затянулось, что краше стало.
- Да что ты! - Калерии не верилось, что так может быть.
- Правда-правда! - подтвердил он, опять привлекая её к себе. – Я замучаю тебя сегодня. Никогда не испытывал такого, ни с кем!.. Те девахи, с которыми я до тебя имел дело, так были разболтаны, и поднаторели в этих делах, что на ходу могли отдаться. Но совсем не интересно иметь девку, которая, может с сотней переспала, и в день может иметь не одного, а пять мужиков, а дырища у неё такая, хоть  кулак вставляй - она не охнет. Мне одна и предлагала попробовать, я, наоборот, ушёл от неё - кому интересно с общей помойкой спать. Но у тебя всё так сжалось, что я вновь вроде как целку поимел.
Калерия пропустила мимо ушей, рассказы мужа о доступных девушках, хотя у неё, на кончике языка, крутились ехидные вопросы – как же себя оценивают мужчины, которые ходят к таким шлёндрам? Себя они чистыми считают? Но не стала углублять. Им так мало отпущено в жизни быть вместе, что можно и сейчас поругаться. Реля не хотела тратить часы или минуты их любви, на какие-то глупые разговоры.
Одно спросила:
- Ты хоть это время, пока мы жили у мамы, ни к каким бабёнкам не ходил? Грязи мне не принёс от них?
- Клянусь, что не было у меня женщин за время разлуки. Жил весточками от тебя - от письма до письма. А бабы эти - хоть бы батальон передо мной их выстроили, и сказали, чтоб выбирал любую, не поднимают ни настроения, ни...ещё сама знаешь что. Я бы опозорился, если пошёл бы на сторону. Ты меня как заколдовала, отвадила раз и на всю жизнь от шлюх. Клянусь тебе тем, что сейчас настроился на Релечку и ему не терпится в неё нырнуть ещё раз. Разреши, родная, хоть ты и устала.
Николай нежно обладал женой, уже растягивая удовольствие, а не как первый раз горячился. Но это бывает, наверно, когда мужчина долго воздерживается?! Почему-то Реля верила мужу, хотя, если честно признаться, опыт у неё был минимальный. Да и в предыдущих жизнях, если помнить, Релю убили первый раз совсем девчонкой, а потом подростком лет четырнадцати - это всё в войнах - успевала она стать женщиной или нет - вот в чём вопрос. Затем шестнадцатилетнюю, довольно гордую девушку, изнасиловали воины бойцы Белой и Алой роз, и она не смогла подняться с земли - её растоптала скачущая конница.
А в предпоследней жизни, когда она встретилась с Павлом, Калерия была в племени Майя. Павел - белокожий и красивый, как и в этой жизни, прошёлся возле их стойбища: они что-то искали, белые люди, но трудно было найти сокровища Майя - подмигнул ей «Янка» и она готова была бежать за ним на край света. А её планировали отдать замуж соплеменнику. А поскольку она сопротивлялась, решили убить и положить труп в карман дремлющего вулкана: туда клали совсем маленьких девочек и её, строптивицу, решили «отдать в жёны вулкану» или в жертву, как думали её соплеменники, Калерия позабыла узнать в своём сне...
Вот такие воспоминания приходили к ней, когда она занималась с мужем любовью. Странно, если она всегда была девственной в тех жизнях, не познала любви, кроме той, когда её насиловали, то почему не ощущает ненависти к Николаю, который наслаждается ею сейчас, а скоро предаст. Это хуже, чем сделали те воины, оставив лежать распятую на дороге. Но хуже или нет, а в этой жизни Реля никому не даст себя затоптать: будет сопротивляться, потому что у неё есть ребёнок, который без неё не выживёт, если она не побережёт себя, ради Бэби.
Это в племени Майя, она могла сбежать от острого кинжала, который приготовили, чтобы заколоть её как дикую серну и, нарядив голову венком, опустить в карман вулкана, где уже лежали сотни девочек, и, не желающих выходить замуж за  соплеменников, девушек. Тогда Релия, - или как её звали в те времена? - сбежала и неслась по склонам маленьких гор - она хорошо во сне рассмотрела, что горушки небольшие -нашла высокий утёс, взобралась на него, и как только увидела соплеменников, окружавших её, чтобы пленить, бросилась в воду и погибла.
- О чём ты думаешь, милая? - муж освободил немного объятия:- Уж не о том ли, что хорошо ты сделала, что отказалась от любви, когда я уезжал? Тогда отказала, зато теперь собралась с силами и лучше этого у меня ни с кем ещё не было и не будет, как я думаю.
- Значит, не зря мы сделали перерыв? Для большей сладости? – Реля едва оторвалась от своих воспоминаний о прошлом: - «Знал бы ты, муженёк, что во мне эта страсть копилась столетиями, и подарить я хотела её совсем другому человеку, который понимал меня как свою душу».
- Совсем недаром! - воскликнул Николай. - Ты опять как девочка! Чудо моё! А грудки твои будто не кормят ребёнка - торчат как груши, или как бутон нераспустившейся розы. Брызни на меня молочком, которым Олежку кормишь. Дай я сам попробую. Не бойся, руки чистые...Ой!
- Не дури, пожалуйста, не то ребёнку молока не останется на утро - он же, как просыпается, сразу надо горлышко промочить, а воду, подслащённую или простую, даже сок ему утром не подавай - выплюнет.
- Что-то я не видел у него в ротике соски.
- Вот-вот, соску тоже выплёвывает до потолка. Такой силач!
- Ещё бы! Я бы тоже от молочка твоего силачом стал.
- Разве тебя мать не кормила грудью?
- Не знаю, не спрашивал, а вот Мишку, который в сорок пятом родился, сразу после войны, так его точно не стала кормить. Почему не знаю - то ли молока, от голода не было - мы же в деревне жили - но, возможно, и от дурости - она же дуреманка мать, я тебе рассказывал.
- Послушай, Коля, мне приснилось, что Мишу вашего подловит что-то плохое, если он будет, по наущению вашей матери, против Карельки выступать. Как его уберечь от этого плохого?
- Он против тебя будет выступать, а ты о нём заботишься? Плюнь! И забудь! Если мой брат будет против тебя и его, при старшем брате, лупить станут, я пальцем о палец не стукну, чтобы его спасти.
- Вот Мишу спасать надо будет, иначе он погибнет. Зато сестрицу твою, Люсю, которая старше меня на полгода, ты кинешься выручать, и сам застрянешь в трясине, что она для тебе, старательно приготовит.
- Ой, Рель, я не верю твоим предсказаниям - уж прости. Но прошу тебя, будь поспокойней. Приедем в Москву - я тебя никому пальцем не дам задеть - запомни это. Мою жену, жену главного квартиросъёмщика, никто не должен ни взглядом, ни делом обижать. А теперь разреши Коле ещё раз любить свою сладенькую. Не обижайся, но я насытиться тобой не могу - не знаю откуда и силы берутся...
- Ну, ты до рассвета меня мучить будешь, - тихо засмеялась Реля, но мужу не отказала - ей и самой было интересно, сколько можно заниматься любовью? Она отоспалась немного днём, как чувствовала приезд мужа и его ненасытность - такой Николай был первые полгода их жизни, пока её живот не стал мешать его страсти.
Ещё две ночки поблаженствовал с женой Николай. И заторопился в Москву. Он очень соскучился по любимому городу, где прошла его юность - так думала Калерия, собираясь в дорогу: - «Юность Коли было неважным, если вспомнить, что он, после суда над  его отцом и матерью, крепко запил. Но до того как запил, я надеюсь родной мой любил столичные улицы и переулки, памятники старины и теперь не против их показать любимой женщине, какой я являюсь, по его словам».
И Реля тоже загорелась - в Москву, в Москву, почти по Чехову - ехать скорей туда в уже любимую, долгожданную, взлелеянную в мечтах. Пожалуй, она любила столицу не меньше Николая - виденную пока лишь, на бегу, в детстве, а больше в мечтах, снах, да в книгах о ней прочитывала всё, по нескольку раз - пока Москва её сильно притягивала. Правда - и это мелькало сквозь её сознание - что-то плохое там произойдёт: с ней и с сыном, поскольку они связаны очень крепко, но может это просто её выдумки? Злая фантазия? Бред. Сейчас Реля склонялась к тому, что мать права - она наговаривает на себя. Абсолютно ничего плохого с ней и Бэби в Москве не произойдёт. Её Бог, который всегда спасал её, не допустит этого. Но молодая женщина помнила то, что его Архангелы, как бы играя с ней, позволяли приблизиться своей подзащитной к самому краю пропасти. Только тогда подставляли святые крылья, которые не давали падать в яму, и выносили Релю к солнышку. Увидит ли она солнце в Москве, куда уже рвалась её душа и устремлялось грешное тело - все люди стремятся к хорошему и если ради этого надо пройти какие-то испытания, что ж? Она готова!
Юлия Петровна провожала внука, дочь и зятя в самый аэропорт, в Херсоне. Правда, сначала они хотели ехать поездом, но потом решили, что на крыльях они донесутся быстрее, ухаживать за ребёнком будет легче, даже если они будут долго дожидаться самолёта в Москву в Киеве.
Но тогда Калерия будет находиться в обустроенной комнате для совсем малых детишек, где можно и пелёнки, и ползунки простирнуть, чего не сделаешь в продуваемом, лишь с холодной водой в туалете, поезде.
-«Как Москва тянет людей, - думала Юлия Петровна, которая сама, в молодые годы, рвалась в столицу, но на свою неудачу, выучилась на зоотехника, а такому специалисту в большом городе места не найти: - Николай вон весь преобразился, перед встречей с родным городом. Реля тоже вся засветилась, заискрилась - от глаз её можно огонь зажигать. Ну, зять хоть едет в город своего детства, хотя родился он, как говорил, не в Москве. А Релию что там ждёт?»
Мать внимательно наблюдала, как зятёк не мог надышаться на жену с сыном: в автобусе ехали, он их от толчков своим телом защищал, расставив руки крыльцом - потому, что он стоял - чтобы никто их зацепить не мог корзиной или толкнуть его драгоценных.
Юлия Петровна сидела у окна и не столько по сторонам смотрела, хотя ей приятно было ответить, куда это она дочь с внуком провожает, сколько наблюдала за молодожёнами - у них ведь второй медовый месяц.
Насладился Николай после долгой разлуки, а теперь снова не надышится на свою любимую. Будет ли так в Москве Калерию с сыном охранять? Сумеет ли семью сберечь? Клялся, божился Юлии Петровне, что не один волосок не упадёт с красивой головки его любимой. Понимает ли муж Релину гордость? Станет ли её защитой? – «Помоги им Бог!» – думала смело, не пугаясь того, что Люфер, и с того света, а может наказать когда-то любимую женщину за такие мысли.
Денег дала Юлия Петровна в дорогу зятьку, почему-то тайком от Рели. Не очень много - пятьдесят рублей - но по старому-то это пятьсот рублей! Николай схватил жадно, будто не накопил от мамочки-спекулянтки те, которые та высылала сыну-солдату. А он прятал от своей жены, боялся даже овощей-фруктов купить, мотивируя это тем, что мать его могла заколдовать деньги и купленное на них, для Рели, не пойдёт ей впрок, наоборот, вызовет что-то неприятное.
-«Вот уж врун! - подумала с насмешкой Юлия Петровна. - Ничего б Реле не было, ведь деньги прошли через столько рук. Мать его сдавала на почте одни деньги, а выдавали ему совершенно другие».


                Г л а в а  13.

     Это был её первый полёт на самолёте. Когда-то девочкой Калерия мечтала стать лётчицей: ей даже сны снились как она, сквозь небольшие тучи, ведёт самолёт. Потом, когда они жили возле Японского моря, Калерия также бредила штурвалом корабля. Но поделиться мыслями стеснялась даже с подругами, а мать обрубала её мечты как топором:
- Ты опять с глупостями лезешь. Пойди вон, сделай что-нибудь...
- Что-нибудь? Спасибо, заботливая мама! Я уже сегодня устала, собирая дрова, для общей кухни да готовя обед, ещё стирала. Что ещё Рельке вашей сделать, чтоб не мешать «мамочке», с её хитрыми мыслями, как бы в очередной раз обмануть мужа и прогуляться в сопки с каким-нибудь кавалером? Или вы мечтаете «вправить» очки соседям, чтобы не болтали про ваши похождения лишнего? Так то, что они говорят, это лишь часть надводного, видимого ими, айсберга! А большая часть этого айсберга, всё же, под водой прячется.
- Мерзавка! – Юлия Петровна не слушала дочь, а всё же вспыхивала. - Грубишь матери, а хочешь, чтобы я тебя любила!?
- Да, мне уж вашей любви никогда не дождаться! Любите вы, пожалуй, Валю с Ларисой. Вот они ещё могут воспринимать вашу ласку, любовь, а мне уже поперёк горла встали ваши окрики, драки, постоянное хамство, в отношении Рели, и дадут ли когда вздохнуть, не знаю.
- Как ты много говоришь и всё лишнее, - сердилась мать. - Прекрасно знаешь, что каждое твоё дерзкое слово тебе же и отольётся, но почему-то не научилась молчать.
- Придёт время, мама, когда вы очень будете хотеть со мной разговаривать, да Бог вас лишит слуха и мы, если я пожалею вас и захочу с вами поговорить, не смогу до вас докричаться, как сейчас.
Вот что вспомнила Калерия, в поднимающемся ввысь самолёте. Став старшеклассницей, она уразумела, что у таких матерей, как Юлия Петровна, не вырастают не капитаны дальних странствий, ни лётчики, даже если бы у её матери рождались одни парни. И рождались ведь мальчишки, да сразу оставляли эту землю, при содействии юной девы – Юля двоих загубила. Но душа старшего сумела, почти сразу, пристроиться к другой женщине, которая родила мальчишку и воспитала. Но вот второй ждал Калерию, крутился возле будущей мамы, даже когда она была сама ещё ребёнком. Потому отвечала жёстоко матери в Литве, в ответ на её просьбу не кормить Валю, появившуюся на свет в сорок шестом году:
- Не подходи... Покричит, и умрёт. А я вам с отцом лучше мальчика через год или два рожу, - простонала мать, от кровати, где лежала.
- Никогда вы не родите больше мальчика, раз вы угробили его ранее, когда ещё молодой были. Будете рожать только девочек. И сколько не родите, я их всех выхожу. А того братца, которого вы когда-то не захотели, чтобы он жил, его рожу и выхожу я, а вы и не мечтайте.
Тоже повторилось при рождении Ларисы. Мать также просила не кормить её, раз родилась в голодный год, но Реля сама не доедала а сестрёнок обоих выходила. И вот теперь лишь они будут терпимо относиться к матери в старости, потому что и она, со временем, не без стараний Рели, а чуть больше любила Атаманш, чем свою Дикарку.
Знала бы Калерия, что Юлия Петровна, провожая глазами самолёт, думала почти о том же, а чём вспоминалось ей: вот не любила она эту дочь в детстве и юности за её дерзкий язык, а Реля оказалась самая, что ни на есть, занимательная из её дочерей. О чём с ней не станешь говорить, Дикая так повернёт разговор, что, кажется, беседуешь не о простом, а о важном, ею лично сто раз пережитом - будь это будущее, настоящее или прошедшее время. Как могла Калерия угадать, когда была малышкой, что мать, сделавшая искусственные роды, в двадцать четыре года, родившая живого мальчика, которого не стала прикладывать к груди – «восьмимесячные не выживают» - и он помер.
Всё это её Дикая могла услышать, когда мать болтала в поезде с чужой, незнакомой ей женщиной, но как она могла знать, что больше у матери не будет мальчиков? А ведь знала, иначе бы не говорила. Всё, что Реля прокричала ей в детстве, сбывается. К счастью, не исполнилось лишь одно - Юлия Петровна пока не оглохла, и ей удалось три лета, по приезде Рели домой, говорить с ней - и сколько интересного узнала - пожалуй, не в одной книге этого не вычитаешь. Жаль, разумеется, что не с ней осталась жить дикая дочь - вот тогда бы у Юлии Петровны была чудесная старость. Однако внуку, для развития, нужна столица, а не деревня, хотя и такая красивая, как Львово. Реля точно родила того самого мальчика, которого она, мать, по глупости, погубила. Будет ли любить бабушку внук, когда догадается об этом? Калерия не скажет и не потому, что пощадит мать, а чтоб не травмировать душу ребёнка, так он сам - такой же умный, как и его родительница - догадается. Юлия Петровна была уверена, что Олежка будет таким же ясновидящим как Реля. Другие её внуки будут не такими развитыми, если матери их, с трудом осваивают науки, которые Релия, как говорили учителя, «хватала на лету». Но ведь Дикую воспитывала она и угнетала, как маленьким её сестрёнкам и не снилось, а вот, на удивление всем, выросла женщина, которая и по сию пору всех поражает. Удивила бы её чудо своих московских родственников, да так, чтобы они с открытыми ртами ловили каждое её слово. Но права, наверное, пословица, что нечего метать бисер перед свиньями - и Реля своим умом это быстро постигнет, а вот будет ли она молчать перед негодяями – вопрос!
- «Как там она, моя любимая теперь девочка? Как мой дорогой внучек?» - думала мать, возвращаясь домой.

Между их раздумьями, Реля летела. Правда, в качестве пассажира, да ещё кормящей матери. Её удивлял Олежка. С тех пор, как они вступили на трап самолёта, затем вошли в небольшой салон и сели – места располагались возле крыльев, рядом с небольшим окошечком - он усердно принялся всё разглядывать, как будто понимал, куда они попали. Летели на небольшой высоте: можно было рассмотреть бегущий как лента, голубой Днепр, поля, разбитые посадками, на неправильные квадраты, даже точечки двигающихся по дорогам машин. Малыш, на руках у Рели, тоже всё усердно рассматривал. Но вскоре, постоянный рёв двигателей утомил его, и он, склонил головку на плечо матери, уснул. Реля, расположив его поудобней, обернулась к Николаю:
- Заснул наш сынка. А ты, папка, не хочешь пересесть к окну? – и замерла - лицо мужа было мертвенно бледным.
- Я боюсь летать. Да ещё эти... проклятые.... воздушные ямы!
- Ну, вот ещё что выдумал! С Релькой никогда, ничего не бойся! А тем более летать на самолётах! Ничего не случится - я всё в самолёте укрепила, перед тем, как сесть в него, - пошутила она. - Да дыши глубже... вот так! Сейчас я тебе леденцов достану – говорят, помогает. Возьми. Но не торопись, не проглоти его, а соси. И заглатывай слюну...
- Откуда ты знаешь, всё это? - чуть отошёл от тряски Николай.
- Господи! Да я уже столько раз на всяких самолётах летала - наших и даже французских, американских, но...во сне.
- Выдумщица ты моя! Давай мне теперь сына, когда я малость отошёл, - Николай потянулся за ребёнком и нежно взял его. - Спит Бэби?
- В самое время ты его забрал, любимый. Потому что меня - должна предупредить - тоже укачивает.
- Как же так!? - посмеялся Николай. - Такая храбрая дама, мужика поддержала, и вдруг - нате вам, как говорит моя тёща - сама придумала сознание терять?..
Пока он так шутил, голова Калерии закружилась и она склонилась мужу на плечо, сделав себе таким образом подпорку, чтобы не упасть. Сквозь какие-то отрывки памяти услышала, как Николай звал кого-то: - Стюардесса! Чёрт бы вас побрал! Помогите моей жене. Смотрите, она совсем ни на что не реагирует!
- Не поминайте чёрта в воздухе, - шепотом, как показалось Реле, произнесла средних лет женщина, пришедшая на зов Николая. - Откройте рот, мамочка, - громче сказала она, и сунула Калерии не леденец, а быстро растворяющуюся таблетку, которая подействовала мгновенно. - Как вам? Легче? Тогда откройте глаза и поморгайте нам, что видите и слышите нас. Ну-ну, открывайте, не стесняйтесь.
Пришедшей в себя Реле показалось, что она не открыла, а распахнула глаза и увидела средних лет, довольно полную женщину, нависшую над ней, и смотрящую как бы сверху
- Очнулась? Ну, вот и ладненько. Оставляю вам ещё быстрорастворяющихся таблеточек и соседям вашим раздам, чтобы такого больше не было.
- А чтобы такого вообще не было, надо было таблетки, или хотя б леденцы, предложить пассажирам с самого начала, - сказал строго Николай. – Ждёте, когда у вас кто-нибудь с сердечным приступом на полу окажется? Тогда и таблетки ваши не помогут.
- Ладно тебе, ожила же я, - Реля благодарно прижалась к мужу, и посмотрела на Олежку: - Чего смотришь? Испугался за маму? Давно ты, родной мой, проснулся? Чего молчишь? Агукни мамуле...
Ей было радостно, что Николай так испугался за неё: - «Раз сумел в самолёте жену свою отстоять, то уж у родной матери он индульгенцию мне вытребует, тем более, что живёт она в Москве, а не в деревеньке, куда её выслать хотели и мужа в столицу вернула лишь благодаря Коле. Сама свекровь, получается, без мужчины жить не смогла, так не станет же она ломать семью «самого любимого сына», как она писала в письмах. И, если захочет дорогая свекровушка, я ей расскажу, отчего её не послушалась и родила в Симферополе. Не оттого, как мать Коли полагает, что сильно в Москву хотела - хотя, признаюсь, и это тоже - но больше потому, чтобы она не вредничала, когда я ребёнка носила. Но этого и говорить нельзя - а вот что её сын мог бы запить на гражданке, а рожать от пьяницы вредно - дети могут быть туповатыми. И это невозможно говорить, потому что, мне кажется, свекровь всех своих детей родила, когда сама или свёкор сильно пили. Потому, что Люся – моя ровесница или чуть постарше? пишет брату безграмотные письма, однако через слово матом? Да и в тех, нехороших словах есть ошибки. Я, разумеется, не учительница, чтобы им двойки ставить, но вот учились они с Колей неважно - это сам муженёк мне признался. Интересно как учился, да и теперь учится Миша? Впрочем, что я? Учится! Как же даст их матушка-королева, как сама себя величает в письмах, учиться!? Уже «пристроила» Мишу в магазин, младшим продавцом, даже не дав закончить хотя бы одному из своих детей среднюю школу. Или они не могут учиться дальше в школе, едва познав чтение и сложение-вычитание, деление, что, как, по-видимому, считает моя знакомая мне лишь по снам свекровь, которую ты, Реля, надеюсь, хорошо изучила, как таблицу умножения. Изучила? Ну и прекрасно. Теперь догадайся, что думает твоя свекровушка по поводу учёбы: - «Чятать-пясать умеете? Деньги сможете посчятать - так чего ж вам надобно? Мы с вашим батей меньшие учились, а глядите лучше, жизня нас не затоптала. Вот сколько добра нажили, переехав в Москву «энту с глухой дярёвни»...Калерия усмехнулась, незаметно от мужа – свекровь так писала в своих письмах «счятать-пясать, дярёвня», она почти через слово делала ошибки. Но больше всего поразило Релю слово из трёх букв «ещё», в нём грамотейка делала четыре ошибки, потому что писала «исчо». Эти «исчо, чятать-пясать, с глухой дярёвни» не смешили, как мужа, а сражали Калерию. Да ладно б ещё ошибки, сам слог, матерные словечки, которые мелькали в каждой фразе, делали эту женщину неуязвимой для Калерии. Не станешь с женщиной, умеющей легко произносить грубые слова, толковать о высоких материях. И отчитаться почему Реля, решилась родить от трезвого солдата, хотя ей и тяжко досталось выносить беременность на те малые деньги, которые она получала. Зато выносила с радостью и без сквернословия, которое могла получить, вынашивая ребёнка, допустим, на хорошей еде, в хорошей одежде, но в постоянной ругани. И ещё от пьяного муженька зачать, и родить такого же неспособного к учёбе, как дети её свекрови?  Нет! Вот тогда бы Реля, вероятно, наложила б на себя руки, и не родился бы на свет чудо-ребёнок, которым все восхищаются. Восхититься ли свекровь? Сразит ли её Олежка наповал, если на её ругань вдруг возразит что-нибудь, или рявкнет: - «Молчи, бабка! Олежка не для того к тебе приехал, чтоб слышать, как ты ругаешь маму!»
На этом и закончились Релины размышления. Самолёт вдруг как бы провалился в глубокую яму, и она невольно схватилась за Олежку, что бы поддержать мужа, и он не свалился с малышом.
- Ты не бойся, - вдруг сказал ей Николай. - Я обрёл силу, когда ты меня пристыдила, и ждал этих воздушных ям. Сына держу крепко.
- Ой, спасибо тебе, а на меня всё внезапно свалилось - Релия не летала на самолётах, это я тебе наврала, - жалобно призналась мужу.
- На больших самолётах нет, чтоб попадали в такие ямищи, потому можешь прочувствовать, ведь ты любишь всё испытывать на себе?
- Ещё и как! Ты держи сына покрепче, а я попробую определить, с чем это можно сравнить. Но молча! Хорошо? - попросила она. - Иначе, мне кажется, что я ничего не пойму, с открытым ртом. Нужна тишина.
- Давай-давай, испытывай, как тебе нравится. - Николай улыбнулся, как малому ребёнку, которому показали игрушку, и дали поиграть.
Калерия вжалась в своё кресло и отдалась неизвестным ей доныне ощущениям: - «Это можно сравнить со взлётом на большую волну, когда она тебя сначала поднимает, затем нежно опускает. Правда, здесь всё наоборот - резкое падение и сердце замирает, а вдруг железная птица не удержит нас, сбросит на землю?.. Затем взлёт и облегчение – руки пилота крепкие  и машина снова в прямом полёте»...
Но, обратив внимание на болтанку, Реля стала очень восприимчива к ней - почувствовав, что закружилась голова, она прислонилась плечом к мужу - ей даже не хотелось смотреть за окно, когда пилот закружился над её любимым и столько раз виденным во сне, Киевом.
Но, во снах, она летала сама, в своём серебристом платье, которое ей подарили её дорогие «Космияне». Причём, то летала маленькой девочкой, то двадцатилетней – платье на ней росло и всегда покрывало пятки. Не развевался подол, оно было в виде облегающей ракеты. А когда Реля спускалась на землю или в горы, купалась в море, то внизу платье раздваивалось как бы в две штанины. И Реля могла ходить и тогда на ногах её - в полёте босых - были тапочки в тон платью - не то серые, не то серебристые, но лёгкие. И летая в том, утонченном одеянии, Реля не испытывала дискомфорта и могла на всё смотреть без боязни, но с волнением, что зрит на то, чего ей хотелось увидеть.
А теперь она могла бы посмотреть на Киев с высоты птичьего полёта, но тошнота, подкатывающая ей к горлу, и прочие неудобства лишили Релю этого. Хотелось скорей на землю, почувствовать под ногами твердь. Даже сходя по трапу самолёта, она ещё не верила, что они приземлились - хорошо, что Николай как взял у неё Олеженьку, так не выпускал его из твёрдых, мужских рук. А чемодан с пелёнками, распашонками несла за ними стюардесса:
- Вот ваше приданное, - поставила на землю.
- Спасибо, - улыбнулась ей вымученно Калерия.
- Что это, вы с одним чемоданом собрались в дорогу? Или недалеко летели? В Киеве вас кто-нибудь встречает?
- Нам ещё дальше лететь, в Москву, - отвечал Николай. - А багаж мы сдали на вокзале, он за нами приедет следом.
- В Москву? Тогда вам надо устроить жену с ребёнком в «комнате для новорожденных» - она, у нас, в Киеве, прекрасная, со всеми удобствами, говорят, что даже в Москве ещё такого чуда нет.
- А как пройти к энтому чуду? - пошутил, улыбаясь, Николай.
И пока бортпроводница разъясняла ему, как добраться до желанной комнаты, где бы Реля могла распеленать и помыть ребёнка, сама молодая мать уже обрела устойчивость, и обратила внимание на великолепный вокзал. Она ещё не могла бы твёрдо описать его - потому что голова ещё кружилась - но отметила, что нечто - торжествующее и прекрасное - было в самом здании, похожем на дворец.
Комната «матери и ребёнка» поразила Калерию - в ней было отделение для грудных детей. А там такая чистота, такой уют: небольшие, но прекрасные пальмы в кадках, на окнах вообще неизвестные цветочки разных расцветок - от оранжевого до небесно-голубого и сиреневого. Но Реле некогда было даже разглядывать их. Гораздо важнее оказались кроватки для малышей, всякие ванночки и горячая вода - никак нельзя было подумать, что это казённое учреждение – Рай, да и только. И Реля старалась использовать все преимущества благ человечества.


                Г л а в а    14.

      Пока муженёк ходил компостировать билеты, в чудо-комнату новорожденных нянечка привела ещё пару с ребёнком. Немолодой - лет двадцати девяти-тридцати лейтенант в форме внёс в комнату своё дитя, а за ним шла жена, чуть постарше мужа: или Реле так показалось? Но её поразили как бы отсутствующие, ничего не выражающие глаза не молодой матери, вялые движения. Реля и сама была усталой, после полёта, однако, смогла себя преодолеть, но не молодая мамаша и пытаться не будет: это было видно по дальнейшим действиям женщины, которая обрадовалась не детским кроватям, а взрослым, поставленных для матерей. Женщина устремилась было к Релиной кровати, не замечая, что там разложены вещички Олежки. Реля, достав их из чемодана, немного погладила, чтобы, если придётся одевать их на сына, они смотрелись на нём красиво.
Поэтому она испугалась, что женщина усядется или, что ещё хуже, уляжется на них, раздевшись или нет. Возможно, она плохо видит?
И Реля кинулась ей наперерез: - Это моя кровать. Вот ваша, если вы хотите прилечь. Но сначала умойтесь, здесь вода горячая и холодная есть, так что, сколько бы мы здесь не находились - всегда можно помыться мамам, я уж не говорю детей покупать; для них всё есть.
Но женщина не хотела, видимо, ей отвечать: она уселась на постель и обвела вокруг себя усталыми глазами, ничего не замечая, даже того, что муж её, раздев ребёнка, укладывал его в кроватку.
- «Она плохо видит и ещё хуже слышит», - испугалась Калерия, предположив такое. – «Тогда, если лейтенанта выставят из этой комнаты - как предупредили Колю, что мужьям тут находиться нельзя, Реле придётся ухаживать за её ребёнком и своим. Справлюсь ли, особенно если долго будем здесь находиться»?
И она попыталась вновь разговорить женщину:
- Очень устали? - обратилась к ней сочувственно Реля, лишь сейчас подумав, что трудно рожать после тридцати лет.
Женщина молчала, вяло раздевалась и логла в кровать.
Зато лейтенант, уложив дитя в кроватку, посмотрел на Калерию.
- Не больше, чем вы, - ответил он, - но моя жена всегда спит на ходу. Так что, прошу вас, будите её время от времени к ребёнку. Она прекрасно видит - напрасно вы подумали, что она слепая. Чудесно может говорить - так что она и не глухонемая.
- Вот до этого я не додумалась ещё! - запротестовала Реля, внимательно взглянув на женщину - как она реагирует на то, что про неё говорят, вроде осуждая, в её же присутствии? Но та уже лежала, укрывшись одеялом, и закрыв глаза. Создавалось впечатление, что её не затрагивали никак: хоть ругайте её, хоть пилите на куски, а она будет спать, и только.
- А вы ещё не побудете здесь? - спросила Калерия, растерявшись, потому что и она почувствовала себя уставшей, желание полежать, пока спит её ненаглядный сын.
- Мужчин сюда не пускают. Это я, чудом, прорвался сюда, наврав, что, как вы сами видите, почти правда, что жена моя глухонемая: вот она и решила меня наказать, улеглась в постель, разыграв и перед вами слепо-глухонемую - вы уж простите.
- О, Господи! А я уж испугалась, что она точно такая.
- А вы летите одна? Или с мужем? Куда направляетесь?
- Сколько вопросов? - Реля улыбнулась. - Мой муж бывший воин, но сейчас демобилизовался - я правильно сказала? Слово-то трудное.
- Вы очень грамотно говорите - вы ещё не слышали моей жены. Она так шипит, что понять её чужому человеку можно лишь с переводчиком, поэтому она вам не ответила - знает, как влияет её бессвязная речь на чужих людей, многие просто не могут с ней общаться.
- И это вы говорите о любимой женщине? - не выдержала Реля.
- Простите, что я на вас весь свой гнев против жены свалил! Но, я спрашивал, где ваш муж? - Лейтенант оправил на себе китель.
- Вот это по военному. Так же и отвечу, - пошутила Калерия. – В данный момент мой муж - я это предполагаю – возможно, находится возле военных касс, так как пошёл бронировать нам билеты до Москвы.
- Ну, мы с ним познакомимся ещё. Нам тут ночь ночевать. А вам?
- Ещё не знаю. Хорошо бы улететь, хотя и отдохнуть не мешает. Мы сюда добирались маленьким самолётом, и попали в жуткую качку.
- Если и вам придётся ночевать - а я очень был бы этому рад – то мы с вашим мужем изредка будем прорываться к вам, особенно если няни поменяются и, как мне шепнули, ночную старушку можно подкупить.
- Да что вы! Было бы здорово! Правда вам лечь будет негде.
- Ну, муж ваш, я думаю, на ковре бы спал возле такой прекрасной, извините за комплимент, женщины, а я бы в кресле, возле кровати дочери дремал, чтобы в случае чего вскочить к ней. О! Вот дочурка как раз и зашевелилась, значит мокрая. Не поможете мне её перепеленать?
- С удовольствием и помою её под тёпленькой водичкой, - говорила Калерия, беря малышку на руки и идя с ней к крану, где тщательно вымыла дитя, за которым никак не хотела ухаживать её мать. Девочка была запущена, как сказали бы врачи - видно её не так часто мыли да холили, как она своего Бэби. - У вас есть детский крем, присыпка?
- В Греции всё есть, - пошутил лейтенант, доставая то и другое.
Калерия усмехнулась, вспоминая, откуда эта фраза: - «Кажется из произведений Чехова. Но пьесы или рассказа?  Неважно, главное, вспомнить название. Какое?  Вино там лилось рекой.  Люди гуляли – широко, по-купечески.  И кто-то хвастался, что в «Греции всё есть».  Это «Свадьба».  Начитан этот лейтенант.  Но мне надо помочь ему.  Иначе он не справится».
- Сейчас мы доставим девочке облегчение, - Реля, привычно мазала и посыпала все опрелости и красноту, которые у неё, как у матери вызывали глухую ненависть к спящей женщине: - «Барыня какая!! Самой бы тебе так вредили в детстве, наверное, не выросла бы в такую соню».
Без стука вошла пожилая женщина в белом халате:
- Папаша, вы ещё здесь? Я вас на минуточку пустила.
- Извините, я сейчас переодену дочурку и уйду.
- Переодеть и мамаша сможет. Чего вы лежите, как заколдованная? Живо вставайте, мойте руки, и заботьтесь о своём ребёнке.
- А? - Женщина открыла глаза, и села на постели. Всем стало ясно, что она улеглась спать в платье, сняв лишь вернее.
-«Сколько же на ней одежды? - Подумала Реля, провожая её глазами до крана, где та мыла руки вяло, не торопясь. Надеялась, что властная старушка сейчас уйдёт, а она вновь завалится в постель, доверяя другой матери ухаживать за её девочкой?
Однако нянечка или медсестра была опытная - она сразу поняла натуру ленивой женщины.
- Ну, что вы там копаетесь? Не засните над краном. Руки давным-давно можно было вымыть. И не давать чужой женщине подмывать вашего ребёнка - или она не устала со своим мальчиком? Больше вашего, потому, что уже и пелёнки и ползунки за своим дитём перестирала. Брала бы пример, мамаша, с молоденькой.  Рожают, а ухаживать за дитём не могут - будто они не для себя, а для других родили.
Калерия покраснела и взглянула на лейтенанта: почему он не заступается за свою жену? Потом вспомнила, что и он недоволен соней и потому рад, возможно, поддержке няни. Она, не дожидаясь матери, запеленала спокойную девочку: - «Не спешит её мама выполнять свои обязанности, и дитя не привыкло к её нежности».
Но всё же заступилась за женщину перед строгой женщиной:
- Зачем же так? - упрекнула она старушку. - Может она больная?
- Здоровая она, здоровей вас! - Лейтенант махнул рукой и, уложив свою дочь в кроватку, вышел вместе с нянечкой.
Увидев это, женщина бочком-бочком пробралась вновь к кровати и нырнула под одеяло - Реле даже показалось, не сняв тапочек.
- Кормить не будете? - чтобы услышать голос, спросила она.
- А пош-ш-то? - прошепелявила женщина. - Она же не прош-ш-ить.
Реля ужаснулась - и правда без переводчика не всё поймёшь. - А вы разве не по часам кормите?
- Она у наш, как это? И-ш-ш- куш-ш-твен-ни-ца. - Сказав, по-видимому, очень трудное для неё слово, женщина отвернулась к стене и, похоже, заснула или сделала вид, как случилось это раньше.
Реля смутилась: где кашку брать, если девочка раскричится?
Через час в комнату прорвался Николай.
- У вас тут нянечка сторожит - лейтенант сказал «Цербер».
- Правильно, вы можете малышам инфекцию занести - среди всякого народа гуляете, в вокзальной суете.
- Да мы бы и не гуляли. Мы бы с радостью сидели возле своих любимых, угождали бы вам во всём. Но я на минутку. Лишь упредить, что наш самолёт завтра, утром - так что отдыхай спокойно, любимая, тут, я вижу, тебе хорошо с малышом.
- Прекрасно, только очень кушать хочется. Ты не узнавал в здешних заведениях питания, что можно попросить у них для кормящих женщин, и варят ли они кисели, кашки для детей?
- Не только узнавали мы с лейтенантом, но и заказали вам ужин, а для детей смеси гречневой каши и витаминные кисельки. Кефир ещё тут есть для детей, но я не знал, кормишь ли ты им Олеженьку?
- Вообще-то Бэби, с удовольствием, пил кефир, когда мы с ним находились в больнице, а в деревне бабушка ему из молока без сливок делала нечто такое, так что зря ты боялся. Но не волнуйся - на ночь можно заказать им с девочкой лейтенанта по бутылочке.
- Вот он тоже так говорил - получается, что я олух.
- Ты не олух! Но хорошо, что вы с лейтенантом познакомились. Он человек сведущий в детских делах, как я поняла. А скоро будет ужин?
- Хоть сейчас вам могут принести, а детское питание минут через пятнадцать-двадцать, потому его готовят и не враз подают, в отличие от взрослого, которое есть всегда.
- Тогда я дождусь спящую жену лейтенанта, когда она проснётся, и мы вместе покушаем.
- Как знаешь. Ну, поцелуй мужа, а?
- Имей совесть! - Реля насмешливо усмехнулась. - Рядом спят.
- Это ты про жену лейтенанта? Он просил будить её как можно чаще, особенно когда девочка их не спит. А то она сама не встанет. Вся надежда у этого заботливого мужика на тебя.
- Но я всё же не стану сейчас её будить. Может, поспит, немного и уже легче ей будет ухаживать ночью за ребёнком. А сейчас иди, я тоже вздремну, пока Бэби наш спит-почивает.
- Отдыхай, родная! Дай-ка, я тебя и до кроватки доведу. Вот сюда ляжет моя маленькая и без меня?.. Ну-ну, не хмурься, я пошутил, - а сам, между тем, прижал жену к себе и наградил её долгим поцелуем.
- У, Змей-Горыныч, иди уже, - любовно проговорила Калерия.
- Ухожу! А ты не поцелуешь мужа дорогого?
Что было делать? Усталая Реля слегка поцеловала мучителя своего и махнула рукой - уходи. Уже заползая в раскрытую постель, сквозь полузакрытые веки видела как Николай осторожно, оглядываясь на неё да сынову кроватку, покидал детскую комнату. Его было жаль - как муж, не менее уставший, чем она, будет проводить время где-то, вдали?
Проспала она до самого ужина. Разбудила её служительница:
- А ну, барышни, вставайте. Вот ваши мужья прислали вам еду.
К удивлению Калерии соседка тоже вскочила.
- Горяш-ш-енькое? Как хоро -ш-шо!
Даже руки мыть не пошла, сразу села за стол. Проголодалась она сильно - ела жадно. Опорожнила судки намного быстрее Рели - хотя та считалась «чемпионом» в её семье по еде - кушала быстро. Но соседка была намного её быстрей - съела своё, и взялась за кашку дочери:
- Что вы делаете? Это, наверное, кашка детская.
- И в шамом деле. Эт-то каш-ш-ка для Маш-ш-ки. Пок-кормить её?
- Естественно, ребёнку надо дать покушать. Дитё столько не ело!
Кормила она свою девочку вяло, совсем не так, как лопала сама.
Реля боялась, чтобы мать не съела кашку дочери и последила за этим.
Покормив ребёнка, женщина уложила «дошеньку» в постель.
- Погулять не хотите? - поинтересовалась Калерия, одевавшая сына для прогулки. - Сейчас погода стоит прекрасная, можно выйти.
 - Ш-што вы! Никаких шилов нетуть.
- Ну, как знаете, а мы пойдём:- «Неграмотная или притворяется»?
- Приш-ш-лите ш-шюда наш-ш-шего папку.
- «Да она заикается, - с жалостью подумала Реля. - Путает немилосердно буквы. И не нашлось доброй души, способной ей помочь. Лейтенант сначала, наверное, забавлялся её шипением. Прошло малое время - привык. Или женился на дочке начальника, который делает ему повышения по службе, потому и терпит послушный муженёк все её выкидоны, но видно, что злится. Насколько же его хватит, сердечного?! Тут не знаешь, кого и жалеть: то ли эту избалованную, сонную барыню, или несчастного лейтенанта, который думал, когда женился, что всё легко будет по службе - возможно, так и есть - но оказалось очень тяжко по жизни: угождать этой сонной мухе - насколько же его хватит? А если она вдруг очнётся от зимней спячки - можно предположить весной, или летом - и вздумает пить, курить, гулять, выпивать?.. Ой, что это я? Нашла о чём думать!» - расстроилась Калерия, потому что знала, стоит ей так воспроизвести какую-то картинку в уме, и через малое время, человек - женщина это или мужчина - действительно, начинал жить той жизнью, какая ей нарисовалась прежде, чем он об этом начал мечтать. Это было ясновидение, но каждый раз молодой женщине казалось, что она накликала беду. Потому Реля не любила предсказывать никому. Хорошим людям просто не хотелось говорить о плохом. Хотя о себе она знала всё, и не тушевалась. Покинет соломки, где падать будет. А не хорошим людям не хотела говорить о том, что их ждёт - потому что не поверят, ещё и обругают, а что ещё хуже обсмеют её. Теперь она, кажется, понимала цыганок, которые рассказывают о судьбе так путано: это чтобы человек не понял, что его ждёт. А, не поняв, не задумается, не станет грешить на цыганку, что это она ему такое сделала.
Подумав так, Калерия не рыкнула на женщину, как хотела сделать вначале, что лодырь эта лишает девочку воздуха перед сном, а ответила обтекаемо: - Если увижу, то скажу.
Это на тот случай, если лейтенант взбунтуется и не захочет идти к своей жёнке. Тогда Реля скажет соне, что не видела её супруга.


                Г л а в а   15.

      Николай с лейтенантом о чём-то беседовали невдалеке от детской комнаты, когда Реля, едва рассмотрев их среди толпящихся людей, подошла. Олежка, признавая отца, потянул к нему руки, и Коля взял его:
- Во, Релюшка, он уже знает кто его папка, хотя я ещё в шинели.
- Добрый вечер! - приветствовала молодая женщина обоих мужчин: - Вот собрались погулять с Бэби. Хорошо, что нашла вас сразу. - Она с удовольствием наблюдала, как Николай нежно ворковал с сыном.
- А моя барыня опять улеглась? - недовольно спросил лейтенант.
- Да. Просила вас зайти.
- Я бы рад, да ведь не пустят.
- А вы скажите, что желаете с девочкой подышать воздухом. Жена, если устала, пусть отдыхает, а вы немного освежитесь.
- А это идея! Спасибо, светлая вы, женщина-ребёнок! Но отличная от других женщин, а тем более детей, - пошутил лейтенант, вставая.
- Что? Рассмотрели фонарики у меня на висках? - пошутила Реля.
- Ну что вы! Это я по поводу вашей души, - смутился лейтенант и поспешно ушёл, будто убегал от Калерии, или от радости, которой она дышала, находясь рядом с мужем и ребёнком. Сам-то он такого, если это можно назвать счастьем, летящим навстречу тысяче угроз, которые посылали сейчас мысленно родичи Николая его жене, не испытывал.
Реля радостно улыбнулась мужу: - Хоть телеграмму родственникам послал?
- Удивительно, но меня насчёт телеграммы осенило раньше, чем ты о ней подумала. Уже получили, наверное. Ну, куда пойдём?
- Очень хотелось бы на вечерний Киев посмотреть, но вот с этим, ценным, драгоценным грузом, - молодая мать ласково потормошила Олежку, взиравшего на аэродром с великим усердием; - нежелательно разъезжать на общественном транспорте, сейчас полно всякой инфекции.
- И нечего разъезжать, - возразил Николай, направляясь к привокзальной площади, где было тише и меньше народу: - Здесь прогуляемся - и воздух свеж от ещё не опавшей зелени. А ты, дорогая моя, разве Киев не видела?
- Нет. А ты?
- Да, как-то был проездом, когда нас везли сначала в Белгородскую область, а потом решили, что лучше служить нам в Симферополе и, как видишь, я с тобой там встретился. Судьба наша.
- Значит, ты Киев видел, как и я Москву - проездом?
- Да, проездом. А что в нём смотреть? Город как город.
- Ты что? - Калерия широко открыла глаза. - Серьёзно? Это Киев-то обычный город? Удивляешь ты меня, Николай. Ведь это от него Русь пошла. «Киевская Русь» - вспомни-ка историю.
- Теперь Киев не Русь, а столица Украины.
- Правильно. Главный город Украины, по территории большей Франции, - Реля пыталась вспомнить, что она ещё знает про Киев, который, в своих мечтах, или ночных полётах, она видела не меньшим, чем Москву... - Господи! Да ты какой-то слепой, Николай. Да если ты в нём был, хотя бы пару часов, то неужели ничего не заметил? Ведь большой город, во время войны, был почти полностью разрушен, теперь восстанавливается. Главная улица - Крещатик.
- А у нас главная улица Горького.  И центр весь уже восстановили - вот в чём отличие Москвы от Киева. Хохлы, как я заметил ещё по армии, дюже неторопливые, ледащенькие. Недаром у нас анекдот сложили про русских и хохлов. Рассказать? Там русского зовут кацапом.
- Расскажи, если только он без плохих слов.
- Нет даже намёка. Слушай. Посадили немцы хохла и кацапа в погреб и держат. А потом поспорили кто из них более гордый да быстрый? Пошли к погребу проверять. Кричат: - «Кацап! Кацап!», а русский молчит, будто в рот воды набрал. Тогда они зовут, как следует:- «Русский!» - «Ась?» - тот сразу вскочил. – «Вылазь», - ему говорят. И отпустили за смекалку и быстроту. А потом стали проверять хохла. Орут ему: - «Хохол!» - тот молчит, следует примеру русского. Ещё раз позвали: - «Хохол!» - тот думал, что уже пора отвечать и отозвался протяжно: - «Що-о?» - но вставать не подумал. – «Посиди ещё!» - похохотали немцы.  Вот так. Ты не смеёшься? У нас солдатня над этим анекдотом за животы хватались, так надрывались.
- А чего смеяться? Во-первых, анекдот должен быть вдвое короче, а во-вторых, в каждой нации находятся быстрые, как тот кацап, и тугодумы, как тот хохол - так что этот анекдот как раз не показывает, что русские все шустрики, а украинцы тупые.
- Я виноват - анекдот этот вдвое короче и есть - в том его соль, что он быстрый. Это я тебе кашу развёл пожиже, чтобы ты поняла.
- А разве ты заметил во мне тугодума? Мне не надо разжевывать. Тугодумы как раз те, кто в школе, или в институте объяснений преподавателя не понимают, а я схватывала самый тяжёлый материал на уроках и потом могла учить или не учить его - в связи с загруженностью дома - но если внезапно вызовут отвечать, основное могла рассказать.
- Да, я забыл, что ты у меня такая умная. Прости.
- Я-то прощу, но про Киев ты мне, всё же, расскажи, что знаешь.
- Ничего не знаю, хотя мы и гуляли по нему часов пять, и даже с экскурсоводом - вроде как обзорная экскурсия по городу. Но не запомнил. Если б знал, что жена такая любознательная попадётся, станет допытываться, то записал бы на бумажку, и постарался не потерять её.
- А были такие, которые записывали?
- Были. Потом домой в письмах, про Киев, писали. Но мне-то некому было отчитываться - так что проскочило всё мимо. Но не грусти. Обещаю тебе, что когда Киев восстановится полностью, мы приедем на него смотреть все втроём - вот только Олежка подрастёт, и будем ездить.
Калерия с печалью посмотрела на мужа. Она, с подросшим сынком, возможно, приедет смотреть Киев - если денег хватит - но никак не с его папулей - к тому времени они с Николаем разойдутся. Её недавний сон как нельзя лучше подтвердил ей то, о чём бы молодая женщина хотела забыть. Она даже сердилась на своих приятелей-инопланетян - захотели и вычеркнули её память о Павле на целых три года. Потом вдруг вернули, чтобы она могла сравнить всезнающего, развитого парня, будущего учителя, который хотел на ней жениться, и сколько бы ещё ей Павел дал для развития ума и сердца, с Николаем. Тем мужем, который был неспособен к знаниям и бежал от них, но, с довольным видом, высмеивал чужую недоразвитость. Не мешало бы её благодетелям «вычеркать» у неё из головы и то, что они с мужем разойдутся. Тогда бы Реля не разглядывала мужа как микроб под микроскопом, находя в нём недостатки, а просто наслаждаясь жизнью с первым своим мужчиной. Но, наверное, уже было поздно забывать, не обращать внимания на недоразвитость мужа, этот недостаток Реля, живя с ним, устранила бы, если бы не  предстояла встреча с его родными, тоже не шибко грамотными людьми, судя по стилю их писем, и матерным выражениям в них. Так вот будущие её родственники не дадут ей ничего поправить в её муже. Хуже того, что Реля уже немного исправила - всё это вернут на то место в его душе, где оно и раньше находилось. То есть то хорошее, что, может быть, перенял от неё муж, загонят в такие чёрные дыры, откуда уже нет возврата никакой доброте...
- Релюшка, ты обиделась на меня, что я ничего не запомнил? Чего ты такая грустная? - прервал её мысли Николай.
- Ой, почему я должна обижаться? Просто знаю по школе, что не у всех память хорошая. Но устала я, папка, очень, при перелёте. Релия пошла бы с малышом в нашу красивую комнатку и прилегла, если ты не против. Малыш вон тоже заснул. Ты уж прости нас, пожалуйста.
- Да что ты! Вышли на полчасика и на том спасибо. Вон лейтенант опять один - вышибли его, как видно, из детской комнаты.
- Вот и иди к нему, - Калерия бережно забрала спящего Олежку. - Вместе вам будет легче ночь коротать. До свидания.
- Спите спокойно, мои бесценные. Обо мне не волнуйся.
Реля устало улыбнулась мужу, и направилась к детской комнате.
Женщина всё спала. Девочка тоже. А Олежка, пока она раздевала, его, открыл глазёнки и потянул Реле ручки. Улыбался ей - ну как было не ответить на его непосредственность? С солнечным своим мальчуганом, Калерия забывала об усталости. Она целовала детские пальчики, брала своё сокровище на руки и ходила с ним – только бы не разбудить спящих. Но едва Олежка угомонился, проснулась девочка, а мать хоть бы глазом хлопнула на её крик. Пришлось Калерии до полночи возиться с чужим дитём. После двенадцати пришёл лейтенант:
- Отдохни, милая, - освободил он Релю, - теперь я посижу, и сына твоего, если проснётся, сумею перепеленать.
- Нет! - возразила молодая женщина, опуская голову на подушку: - К сыну прошу меня поднимать. Он привык лишь к женским рукам, и вас, хотя вы и военный, может отвергнуть, уж не обижайтесь.
- Да я вроде бы тебе должен за свою дочурку, - пробормотал лейтенант, а сам - Калерия это прекрасно видела - был рад, что её можно будить, и она встанет к своему сыну, какая бы усталая не была.
- Какие пустяки! - пробормотала она, мгновенно засыпая.
Впрочем, голос сына она слышала, и вскакивала сама, чем приводила лейтенанта в горечь и восхищение.
- Вот это мать, а моя кулёма!
- Зачем же так? Может она больная у вас?..
- Лень - вот её болезнь. Не успела родить, а не придумает на кого бедную нашу девчонку повесить. Везём сейчас вот к моей матери, а не к её, потому что мать Елены была в точности кукушка, как и она – ни одного из своих детей не воспитывала, зато гуляла как проклятая.
- Значит, ваша жена должна быть лучше своей матери, если испытала с детства её нелюбовь. Я, лично, отталкиваюсь от дурного примера моей мамы, не стану для своего сына мачехой из поучительной сказки.
- Что? И у тебя мать тоже?
- Да. Наша родительница тоже не утруждала себя воспитанием девчонок - а у неё одни дочери выжили. Но и на фоне детей она мечтала, если можно так сказать, блистать!  И гулять. Отец тоже, кстати сказать, не отставал от неё в гулянках - не до детей им было. Какое-то самовлюблённое поколение - выиграли войну и ну гордиться этим!
- Ты не станешь гулящей, я точно могу сказать. Пережив все гадства от отца и матери, ты будешь отличной матерью-воспитательницей, которую будут ставить в пример таким же гулёнам, как наши родители.
- Спасибо за комплимент, но мы и должны стать лучше.
- Не скажи! Процент гулён остаётся на все времена, но когда войны, разрухи, их становится гораздо больше. Но ты, как я вижу, с пелёнок стала отличаться от матери?
- Да, - улыбнулась, вспоминая, Реля,- за что меня яростно ненавидели, хотя я помогала маме так, как не помогала её любимая дочка.
- Вот видишь! И та уродка подражала матери и вот тебе уже набегает тот процент гулящих, про которых мы говорили?
- Ну, допустим, что моя старшая сестра совсем не уродка на лицо - если не считать душу - а нутром она, точно, из гулящих, но когда-то остановится, выйдет замуж, вообразит себе порядочной дамой, одно её будет выдавать, её прошлое, которое она станет усиленно прятать.
- А тебе и прятать ничего не надо будет! - воскликнул лейтенант и, посмотрев на свою спящую жену, вздохнул тяжко: - Ты вон прямо вся светишься навстречу своему ребёнку, и он к тебе руки тянет, а моя... И вот что обидно: ты, в качестве жены военного, как бы украсила ему жизнь, а кому досталась?..
Калерия только теперь заметила, что лейтенант обращается к ней на «ты». Это бы покоробило молодую женщину, если бы они оба не были столь сумасшедшими родителями. Неистовая любовь к детям как бы сближала их. Но своими намёками лейтенант унижал Николая, а Реля, зная, что всё равно они разойдутся, всё же ещё любила мужа. Любила до боли в сердце, пока Коля не сделает ей какую-то иную боль, которую уж и стерпеть станет невозможно. Потому вступилась за любимого:
- Не надо! - как щитом загородилась она любовью. - Не надо плохо говорить о моём муже. Я его люблю и потому не дам обидеть.
- Ясно, что любишь, - с горечью сказал лейтенант, - а разве он понимает тебя? Мы с ним немного поговорили вчера. И я ему в глазищи сказал, на какие муки он тебя везёт, и в какое логово.
- Логово? - Калерия опешила. - Вы думаете, что его родные, - она с трудом подбирала слова; - звери? – «Сама-то ты как думаешь?» - посмеялась язвительно над собой.
- Звери - это мягко сказано. Хищники, привыкшие ездить на чужом горбу. Тебя они тоже попробуют под себя подмять, но ты не давайся. Я много встречался с такими людьми, и знаю, что их всегда надо отпихивать от себя. А то сядут и поедут, ещё и подхлёстывать станут.
Реля вздохнула, вспомнив Веру и мать: ну чем не хищники? Но не призналась случайному собеседнику, с какими нелюдями ей приходилось встречаться, да в самые трудные годы своей юности, когда девушка не находит своей ниши в жизни, а её подталкивают к пропасти. Но справилась она с сестрой и родительницей, перевернула им чуток сознание, так почему она не сможет справиться с какими-то спекулянтами?
- Ну что вы! - ответила она. - Я, как и вы, таких типов хорошо, если не сказать прекрасно знаю. И никогда не позволю им издеваться.
- Вот то-то и оно, - совсем не заметил её стойкости лейтенант, что люди эти, в любом случае, даже если их уже больно били за подобное, никогда не учатся на своих ошибках и наступают на грабли много раз, чуть ли не до самой смерти. Вот это я разъяснял твоему мужу вчера, но он у тебя, прости, болван - упрямый и неотёсанный.
- Вы, наверно, и с подчинёнными так разговариваете? - рассердилась Реля, сверкнув на лейтенанта гневными глазами. Пусть не мечтает, что она отдаст ему на съедение своего ещё любимого мужа.
- Прости, забыл, что ты его любишь, - вздохнул лейтенант, - однако я не грубо с ним говорил, но сказал всё, что думаю, о его семейке. И знаешь, что меня поразило - эта его беспечность. Он думает, что ты будешь ковриком стелиться перед свекровью, и заслужишь прощение.
- Но я ни в чём не виновата, - удивилась Калерия, - разве в том, что здорового внука ей везу - все остальные внуки её - от доченьки, младшего сына - родятся больными людьми, с нездоровыми генами.
- Ты знаешь про генетику? - удивился лейтенант. - Ведь эта наука в Союзе и сейчас в загоне - не смотри, что космонавтике дали дорогу. Но вернёмся к нашим баранам. Твой муж, по наивности, загубит, если уже не загубил, и свою жизнь и твою с ребёнком.
- Соглашусь, что мой муж, допустим, баран, как вы сказали. Но я не овца! Если что, сопротивляться буду так яростно, что у некоторых шерсть клочьями полетит. Я вовсе не последовательница Толстого, если меня ударят в правую щёку, я ударю везде, где дозволено правилами борьбы - так уже бывало, так что не беспокойтесь за Карельку.
- Трудно тебе будет. Ты, как открытая книга - непрочитанная, но открытая и эти люди, к кому ты так храбро едешь, захотят по-своему, калякать в твоей судьбе, при этом, не читая, что было с тобой впереди. Прочитав и обдумав, может, они не полезли бы в твою жизнь. Но я полагаю, что читать они вовсе не хотят, тем более думать...
- Что же вы не вчитались в жизнь своей жёнушки, прежде чем свататься к ней? - не удержавшись, съехидничала Реля. - Теперь не страдали бы так, как вы страдаете, глядя на лучших, чем она, матерей!
- Каюсь, тоже не разглядел, но мы молодыми поженились - это ребёнка у нас долго не было, и она как-то не открывалась мне до родов. Была бойкая, живая, а как только родила, стала такой, какой и ты, к стыду моему, её увидела. Эх, жаль, поздно мы с тобой встретились, и у тебя, и у меня по другому бы жизнь сложилась.
Молодая женщина иронически улыбнулась: - Это вы сейчас так говорите, когда жаренный петух вас клюнул, а встретили бы меня раньше и не увидели бы ничего особого в девчонке, которая бегает на свидания в одном и том же платье. Прошли бы мимо, в поисках побогаче, да свёкор, чтобы вам карьеру сделал. Был у Рельки такой лейтенант, как с завязанными глазами возле меня ходил и облизывался. Но умчался дальше, к той, видимо, которая побогаче была.
- Да, мы, мужики, иногда такими дурнями бываем. А ты чего, бойкая моя, с того лейтенанта повязку не содрала, глаза ему не открыла?
Калерия вспыхнула: она даже чувствовала, что уши покраснели. - И всё бы вам повязки срывали! И всё бы вас учили! Сами вы почему такие незрячие? Если вам в руки попалась жемчужина, то её, как простой камешек, через плечо бросаете. И не обижайтесь, что поднимаете гораздо хуже и в дом несёте.  Всё, дитя моё спит, и я мечтаю заснуть, - прервала она их спор и прошла к своей кровати, легла, а сон долго не шёл к измученной молодой женщине.


                Г л а в а  16.

      Удивлялась, что едва познакомилась с лейтенантом, успели понять друг друга, и уже ругаются, как родные, как брат и сестра. А чтобы он написал в её жизни, если бы она стала его женой? Не могла себе представить. Ей судьба выписала по звёздам Николая - потому Реля так долго всем отказывала - даже если попадались ярчайшие люди на её пути, в виде Артёма. Павел, которого Калерия считала самым лучшим из людей, ушёл из жизни на взлёте, потому что было им не суждено стать мужем и женой, не от него должна была родить она своего смуглого бело волосика. И многие хотели стать отцами её дитёнка, но Реля видела в вещем сне своего смугляшка и чётко запомнила человека от кого её сын родится. И встретился ей Николай как раз тогда, когда подходил срок зачатия ребёнка. И плохо ли, хорошо ли, а ей с ним жить-горевать.
-«Жить-поживать, - испуганно поправилась Калерия, - поживать, а не горевать», - с этой мыслью на неё навалился сон.
Лучше бы, конечно, лейтенант не сыпал ей соль на раны. Потому, что всё, что далее Реля увидела во сне, она приписала их неуместному разговору. Там, в этом кошмаре, у Рели отнимали сына, а саму накрывали тёмным покрывалом. Но Реля яростно вырывалась из-под него и бежала вслед за похитителями Олежки. Бежала так, что сердце пыталось выскочить у неё из груди, но догоняла врагов, забирала сына. А они, хихикая, опять окружали её, готовя новое покушение на её сокровище,
Реле приходилось быть настороже, некому было за неё заступиться...
-«А где же в это время был мой любимый муж? - подумала она, очнувшись от тяжкого сна, со страхом. - Где был наш папочка? Пил? Гулял? Изменял нам с Олежкой? Уже продавал нас своей матери за тряпки или за, проклятую многими жёнами, бутылку водки?
Но, потихоньку, Калерия успокаивала себя - она всё же не отдала чудовищам Олежку - показала им, что и бегает быстрее их, и сила в руках её имеется - недаром всю свою сознательную жизнь трудилась тяжко, как этим ворюгам не снилось: - «А не указывает ли мне сон, что родня моего муженька, действительно, чудовища и будут покушаться на мою жизнь и жизнь моего ребёнка. А Коля? Помощи от него не дождаться, хотя он и врал маме и мне, что ни один волосок не упадёт с моей головы. Может и не упадёт, но это Реля, а не он не позволит. Придётся драться мне с его родными. Не кулаками, разумеется, а словами их убеждать, а это мне прибавит седины, как в спорах с мамой когда-то».
Разгадав свой страшный сон, Калерия окончательно расстроилась, но мужу, который прорвался к ней перед утром, вида не показала, что теперь она уж не с таким рвением заступалась бы за него, как ночью.
- Ну что, родная, поспала немножко?
- Отдохнула. А как тебя пустили? - спросила она, причёсывая свои кудри - хоть и предаст её Николай, а пусть запомнит красивой.
- Так, нянька спать легла, наконец, я и проскочил. Чем тебе помочь? Сынишка так сладко спит - нагулялся вчера. Ты молодец, вынесла его, а лейтенант пожаловался мне, что его дочь видно больна и не дала ему прикорнуть ни на минутку. Зато его жёнка уже дрыхнет много часов подряд - ей не до ребёнка. Не дай Бог такую жену никому. Она, за сон, может человека убить, не то что ребёнка. Это не я так мыслю, а лейтенант, потому и везут девчонку к его матери и бабке – так больше надежды, что девка вырастет, а не будет придушена младенцем, чтобы только кулёме этой не мешала. Ну, чего ты морщишься? Это также не моё выражение, а лейтенанта. Но, знаешь, услышала наши разговоры вчера бабушка чужая - так она столько мне порассказала, когда лейтенант прорвался к дочери, что я даже не поверил ей сначала.
- О матерях, которые мечтают избавиться от детей, да?
- О, ты откуда знаешь? - удивился Николай.
- Догадываюсь, раз у вас такая тема была уже обозначена.
- Ну, я потрясён. Как будто ты рядом с нами сидела.
- Привыкай. Твоя жена умеет отгадывать мысли наперёд. Вернее, вижу, что может произойти с нами, например, или с той же семьёй лейтенанта. Не хочешь узнать, что будет с нами?
- А что будет? Приедем в Москву, я пойду работать, стану денежку получать и одевать на них своих родимых - сына и жену. Жить нам, правда, придётся вместе с родителями - это плохо. Но я попробую отселить их. Конечно, они могут оставаться прописанными в моей комнате - когда-то я их выручил, после тюряги - да и к тому же через несколько лет нас расселят, поскольку мы уже на очереди стоим, благодаря сыну. Помнишь, я тебе рассказывал, что как только ты забеременела, так нас поставили всех на очередь на квартиры, от военкомата?
- Как не помнить? Ты у меня ещё справку просил принести из поликлиники, когда у меня четыре месяца беременности было. Но как ты, родной мой, собираешься мать и отца выдворить из своей комнаты?
- Да не «выдворить», а попросить их снять себе комнату, потому сейчас в Москве многие сдают, особо те, кто за границу уезжают. Вот Мишка уже устроился в такой квартире и бесплатно, только за то, что стережёт её и поддерживает порядок да цветы поливает. А бате с мамкой те же люди тоже предлагали поселиться на даче богатой: быть там сторожами, так они не пожелали, потому что оба работают.
- Всё это понятно. Из города на работу ближе. Но в Симферополе, на строительстве, многие из-за города приезжали.
- Так и мои могли так, тем более, что, в Подмосковье, сообщение лучше, а летом ты бы с ребёнком жила на той даче, где всё есть: душ, вода горячая из своей котельной: надо лишь протопить. Но мои старики не захотели - теперь там другие москвичи поселились целой семьёй.
- Ещё бы! Кто же от таких благ отказывается?
- Мои отказались! - Николай вздохнул. - Им кажется лучше комнатушка в коммуналке, где мать с соседями уже дралась не раз.
- Это после тюрьмы? - ахнула Калерия. - Ее же могут опять засадить, если она не уживается с людьми.
- Могут, но она этого не понимает. Вот я и хотел бы их попросить убраться из моей комнаты, где будешь жить ты с дитём. А денег мамаша уже накопила столько, что, как хвасталась мне в письмах, если захочет, может себе две комнаты снять, глазом не моргнёт.
- Может, - подтвердила Реля, - но не сделает этого принципиально или от жадности.
- Ну, от жадности я понимаю, но как это «принципиально»?
- Как бы тебе это объяснить? Ну, из принципа - вот могу, мол, уступить невестке с ребёнком комнату сына, чтобы ребёнка растила там, а не сделаю этого - пусть помучается в тесноте, чтоб следующий раз знала как, без разрешения, ехать к свекрови, против её желания.
- Но это моя комната, как ты не понимаешь?!
- Коля, она уже не твоя, если ты прописал туда массу народу! Теперь она принадлежит всем, кто в ней прописан.
- Ну, ты бы хотела, чтобы моя мать, после тюряги, не жила в Москве, а завеялась куда-нибудь, как и отец?
- Да, это было б лучше, Коля. Зачем ей Москва? Чтобы спекулировать? Детей мать твоя потеряла, если ни Миша, ни Люся, как ты говорил прежде, её не слушаются, и живут, как им хочется.
- Всё это верно. Но мать прописывалась, к детям.
- Чтоб опять им портить жизнь? Разве ты не запил, когда она так странно покинула вас, предпочтя не воспитание детей, а заключение?
- Ну, это, как говорят:- «от сумы да от тюрьмы не отрекайся». Это судьба, в которую и ты веришь.
- Верю, но сопротивляюсь, если у меня возникает плохое на пути. И твоя мать мечтает посадить меня. У неё есть такой план, на случай моей непокорности. Но я скорее её вновь засажу - можешь сказать ей об этом, при случае, а случай этот она не замедлит сделать.
- Ну, ты даёшь! Неужели ты всё это видишь своими красивыми глазками? Но не волнуйся. Я буду биться за тебя как лев.
- К сожалению, по гороскопу ты не Лев, а Кот и предпочтёшь убежать в кусты, в случае драки, оставишь меня с дитём на произвол матери твоей. Кстати, она кто по гороскопу? С какого года рождения?
- С двадцатого. Но я не верю в твои гороскопы.
- И, тем не менее, мои и твои гороскопы пока не обманывали меня. А твоя мать по китайскому гороскопу Обезьяна. Я Дракон. А для Дракона лишь одна Обезьяна может высмеять его. Впрочем, я этого не допущу, а она будет беситься. Но, недоразвитая Обезьяна, которая лишь по веткам может лазить, доставит мне немало горя, да и тебе тоже - сделает из тебя пьющего Котяру, а где водка, там и грязные женщины...
- Ну, Релик, от тебя да к грязным женщинам! Я не сдурел ещё! Ты угадала, конечно, насчёт матери - она точно недоразвита, потому закончила три класса, а четвёртый коридор, - пошутил Николай.
- Ладно, мой дорогой! Чего заранее расстраиваться. Приедем-увидим. Но ты хоть помни этот разговор. И просеки для себя, что от матери твоей мне потребуется защита, и если ты мне её не дашь, мы живо разбежимся. Реля не потерпит никакого давления со стороны твоей матери - это раз. Второе, если ты запьёшь и закотуешь, и я хоть однажды увижу возле тебя грязную девку, можешь поставить крест на семье. Чего я не снесу - так это измену - даже если ты её сделаешь без сознания, от выпитой водки.
- Как ты плохо обо мне думаешь! Коле обидно.
- Я всё это «вижу», милый, в будущем, хотя мне и больно это понять, но простить я этого не смогу - говорю тебе об этом заранее, и не плачь потом, что тебя не предупреждали. - Калерия улыбнулась через силу: - «Говорить такое тяжко, а каково будет пережить?»
- Мне об этом же толковал прежде Юра, и лейтенант вчера голову долбал...Вам хорошо об этом рассуждать - таким умникам.  Коле же хоть повесься. Потому, если я тебя потеряю, померкнет всё на свете. И смотри, - вдруг развеселился он, - сын наш проснулся и слушает разговор бати с мамкой. Вот хитрец, а! Лежит и молчит! Вы, мол, поболтайте, а я поучусь от вас как жить надо! А может не надо? Ну, я пойду сейчас в ресторан, надо мне договориться о завтраке тебе и ему. Лейтенанта будить или нет? Он, под наш шепоток, заснул как дитя.
- Буди, потому, что сейчас няня придёт полы мыть и крику будет! Нельзя накликать чей-то гнев на себя: нам ещё пять часов находиться здесь, и со всеми надо дружно сосуществовать, - пошутила Реля, поднимаясь со своей постели и подходя к сыновей: - Что-то мы тут смирно лежим? Неужели сухой? - Она развернула его, и подсунула руку под попку, удивилась: - Ну, где бы этот подвиг записать? В какой газете?
И только она так проговорила, как сын поднял небольшой фонтан, описав ей лицо, одежду.
Все: вошедшая с ведром нянечка, Николай, лейтенант захохотали:
- Вот это он маму угостил! - проговорила сквозь смех старушка.
- Пропечатал, можно сказать, на лице у мамочки, - вторил ей Николай, нимало не боясь, что его сейчас выставят с позором. Когда человек весел, ему не до ругани.
- Иди, умойся, - нежно проговорил лейтенант, вставая, чтобы его не заподозрили, что он здесь и спал.
- А зачем? - ответила дерзко Калерия. - Детская моча - сама чистота, она даже лечебная. Я раньше Олежке промывала глазоньки своим молоком, а теперь он маму умыл, чтобы прыщей не было.
- Правильно говоришь, - сказала старушка, принимаясь мыть пол:- а вы, молодые люди, ну-кось, марш отсюда по военному. Ишь, разбаловались за ночь - не выгонишь вас. - Она со шваброй провела мужчин – А ты, красотка, - обратилась к проснувшейся женщине, - чего не поднимаешься? Вставай-вставай к дочке, а то всю ночь проспала, ни разу к ребёнку не поднялась.
- Офкуда вы эфто шнаете? - Женщина поднялась и подошла к крану, умыться, и, плеснув раз-другой холодной водицей, поморщилась: - Как штранно. Вшера была горяшая, а сегодня как лиод.
- Да ты чего шипишь? Аль буквы не выговариваешь? Так эфто, - насмешливо выделила словечко нянечка, -  можно поправить. Надобно сыскать людей, которые могут помочь. Вот у нас бабушка есть в деревне, так она даже заикание лечила, не то что шепелявость. Дать адресок?! Ты, девка, не ленись, съездишь, поклонишься ей, она обучит.
- Я с фрашами санималась, - ответила надменно женщина, - они не шмогли мне решь поставить, а фы про штаруху говорите.
- Ну, как хочешь. Моё дело было сказать, а твоё уж решать. - Нянечка быстро домыла их просторную комнату и ушла с ведром.
- Вшегда эфти баушки лесут не в швоё дело, - громко сказала соседка, обращаясь к Реле, как бы прося защиты.
- Их дело такое, старческое. Скучно ей молча работать, вот размялась с нами, вроде как поучая. А вам, разве, не хочется поправить речь? Я говорю потому, что не всякий с вами разговаривать сможет. И мужу, в конце-концов, может надоесть такая невнятная речь, даже если, вначале вашей любви, она его развлекала.
- Тошно! Рашфлекала. Он гофорил мне, што любят и хромых, и глухих, а тут фсего-нафсего гофорю непрафильно. Теперь нет, не рашфлекает, теперь муш сердитша, но што поделать?
- Ну, если вы говорить не можете, как следует, то, хотя бы за девочкой ухаживали, были бы хорошей матерью, тогда бы он, возможно, и забыл, что вы неправильно слова выговариваете.
- Вам лиегко говориш, у вас есть эфтот, как иьго? Дар матери. А у миня нефту иьго - эфто мне враши срашу сказали. А на нефт, и шуда нефт - эфто пошловиша.
Реле хотелось поправить за женщиной все неправильные её слова, да заставить повторить её, но поняла, что это невозможно - потребуется масса времени: - «Неужто ты, училка эдакая, думаешь, что её мать с отцом не пробовали выправить дочери речь, а потом и муж, наверняка, старался. И куда делись все эти усилия? Коту под хвост, прости, Господи! Ей бы Богу каждый день молиться, но нельзя и намекать безбожнице. Ишь, чего себе внушила! Что у неё нет дара матери. Это даёт ей право не обращать внимания на дочь, даже если мужа нет рядом. Но я больше не подойду к её девочке, пусть кричит. Сейчас позавтракаем и на улицу с Олежкой  - надо его хорошо прогулять на дорожку. Ещё сколько лететь, а потом добираться до Москвы. Потому что если в Киеве аэродром так отдалён от города, то в Москве и подавно».
Она так и сделала. После завтрака, к радости Коли, вышла погулять с малышом, и гуляли долго. Потом зашла в комнату, чтобы накормить сынишку молоком и смесями, переодеть его, когда он, во время еды, подмочил ползунки, сама немного поела, напилась горячего чаю, предложенного дневной медсестрой:
- Знаю, что у меня две мамочки тут ютятся со вчерашнего вечера. Но вторая уже успела мне поднадоесть: всё у неё не так, всё не ладно, всё бы она хотела, чтобы я за неё делала. Эта шепелявая не против, чтоб кормили её дочь, а она бы только в постели лежала. Но вы меня будто жалеете. Неужели у вас ко мне никаких просьб не нашлось? Пелёнки бы взяли государственные, а свои пожалели, ведь вам далеко ещё лететь?
- Я не знала, что можно попросить пелёнки, - улыбнулась молодая женщина. - И, кроме того, мой баловень спал в своих - ему так удобней. Постирать и просушить над батареями - это не проблема. А гуляем мы, как видите, в ползунках. А сверху это одеяло красивое – из Москвы нам прислали. Куда мы через три часа и летим. А сейчас, простите, идём опять погуляем. Спасибо вам за чай.
- Обед вам заказать? Соседка ваша просила это сделать.
- Да, будьте любезны. Покушать перед дорогой обязательно надо.
Она покушала опять в детской комнате, хотя Николай просил жену пройти в ресторан, чтобы вместе «пообедать: - Я договорился с медсестрой - она посидит с нашим Бэби. Или не доверяешь ты уже медикам. Лейтенант хотел с тобой проститься, перед нашим вылетом: он просто влюблён в тебя, даже ревность вызвал у меня.
- Знаешь, Коль, я лучше сама с сыном побуду, здесь же поем: эфто, как говорит моя соседка, мне не в тягость, как ей. Вот её пригласите, она, наверное, не откажется.
- Она-то не откажется, но зачем она нужна - такая муха сонная?! Пусть спит до вылета - так лейтенант хочет. Ну, ладно, не желаешь с нами отобедать, иди, кормись в своей комнате, а мы выпьем и закусим с лейтенантом - прямо как сроднились за эти часы.
- Лишь не напивайтесь, пожалуйста, в самолёт не пустят, - пошутила Калерия. Она точно знала, что Николай, пока они вместе, лишнего в рот не возьмёт. Как будет, когда они разойдутся - молодой женщине не хотелось даже заглядывать в те времена.
А вот в судьбу лейтенанта она будто бы заглянула. Он долго-предолго будет тянуть со своей жёной, пока она не сопьётся и станет гарнизонной шлюхой - раз не желает стать матерью, значит гулять наметила. И шепелявость ей выправит другой мужчина - кулаками. Только тогда бедный муж - к тому времени капитан или майор - расстанется с женой, но сильно погорит по службе - отец шепелявой отомстит ему до такой степени, что майор или даже подполковник захочет руки на себя наложить. Нескоро жизнь его придёт в норму после развода. Но придёт, и тогда они с Релей встретятся, как-то в дороге, когда оба будут уже седыми, а дети их взрослыми. Это Реля ясно видела. И майор или подполковник её не узнает, зато у неё память на лица прекрасная – ведь узнала она своего будущего мужа, хотя встретились они после вещего, Релиного сна, через три года. И притянулись как магнитом. Странно то что и с майором они будут притягиваться, но ничего у них не сложится, не так как с Николаем, по другому, но если звёзды против, то...
Через два с половиной часа они сидели в самолёте более комфортабельном, чем тот малыш, который вёз их до Киева. Самолёт летел высоко, без качки. В салоне большого ТУ-104 была даже люлька для Олежки.
И высоко над землёй, когда ничего, кроме облаков не видно, спокойствие снизошло на Калерию - она мать, и она права, родив не от пьяного Коли, каким он может оказаться на свободе, но от трезвого солдата, чтобы там не писала в своих письмах-руководствах неразумная свекровь. Она родила здоровенького на головушку сына и никому не позволит испортить им жизнь. А будет свекровь мешать, пожалеет, что на свет родилась - уж Релины защитники из космоса её в беде не оставят - в этом молодая женщина была уверена. Они могли дать ей калечиться по неразумности, могли терпеть жадность её мужа. А свалиться в яму, как в могилу, когда Реле было десять лет, тогда не дали, руки подставили, и сейчас спасут... Но тем, кто её обидит, придётся долго лечиться и не знать, откуда напасть на них свалилась. Так произошло с Верой, так чуть было не случилось с матерью, но её видно пожалели. А если родительница опять будет Реле показывать фокусы, то и её не обойдут тяжкие болезни, так что она не рада будет долгой жизни, которую не подарил матери её Люфер, а наказал её лишними годами - бывает же, что злому человеку, иногда, и жизнь не в радость.


                Г л а в а   17.

      Объявили, что они приземляются в аэропорту «Внуково», точно по расписанию, что сильно обрадовало Николая:
- Как здорово, значит, отец нас встретит. Потому что я написал в телеграмме именно этот аэропорт, а не другие.
- А в Москве не один аэровокзал?
- Что ты! Их официально только четыре. И когда я летал прописывать мать, то был не то туман, не то ещё какая непогода, тогда-то нас загнали в «Быково», а это самый что ни на есть неудобный аэропорт - от него домой добираться, чёрт ногу сломает.
- Не ругайся под руку пилоту - мы приземляемся. Ой, какая церковка красивая, необыкновенная, прямо как звонок мне в душу.
- Это мы лишь краешек столицы зацепили. А в Москве много дивных церквей - ты ещё увидишь, правда они не все работают, некоторые запущены, с них краска, золото с куполов осыпается, а то и вовсе нет.
- Знаю. Церкви везде разрушали и погубили самый красивый храм Христа, кажется Спасителя, который стоял на самом высоком месте в Москве.
- Откуда ты всё это знаешь? - удивился муж, не дожидаясь ответа. - Ну вот, пропала и твоя церковка, сейчас мы пошли на посадку.
- Граждане, пристегните ремни,- сказала стюардесса. - Через несколько минут мы приземлимся в аэропорту Внуково и полёт будет окончен. Но вы не спешите, все выходить к аэровокзалу - вначале получите ваш багаж - после этого вас отвезут на специальных автобусах, и, счастливого вам дальнейшего пути. Желаю всем счастья!
Почти у трапа самолёта их встретил отец Николая: высокий, плечистый мужчина, одет хорошо, окает - вот только взгляд какой-то затравленный, да речь блуждающая, невнятная:
- Нюрка - королева-мать приказала не тратить деньги на такси. Но вам, наверное, было нелегко в дороге, с ребёнком. Так я могу взять, есть у меня небольшая заначка от нашей дурёпы - только вы ей ничего не говорите, что я вас с ветерком прокачу.
Калерия не сразу поняла, что таким образом ей предлагают проехаться на такси. С сочувствием посмотрела на свёкра - с тех пор как его, как годовалого телёнка, привезла его «королева-жена» с Украины - наверняка с большим скандалом и насильно? - свёкор, вообще, думать разучился - жил под гнётом и мыслями «королевы-дурёпы»?
Однако Реля свёкру понравилась. Он смотрел на неё мягко, ласково, как, наверняка, смотрел на украинку, взявшую его три года назад в плен, и увёзшую с собой в тёплые края. Но не умевшая защитить любимого, когда к ним, в их домик, ворвалась как снежная буря, женщина с водянистыми глазами и матом заставила мужа вернуться «к детям». Хотя детям ни она, ни муж её были уже не нужны - так жаловалась Люся - сестра Коли - брату в письмах, пока он только встречался с Релей. Но как только солдат захотел жениться, видимо гнев писем перекинулся на невидимую всеми невестку и уже ненавидимую - Калерия это чувствовала, хотя Николай перестал показывать ей письма из дома.
Но мужчинам этой семьи, если судить по свёкру и Николаю, южные женщины нравились - они, возле тёплых и красивых душой, становились другими людьми, что покоряет. Если Реле потребуется помощь этого медведя, она её не получит, по той простой причине, что медведь дал продеть себе в губу, раздражающее его железное, кольцо, которое с усилием, но свёкор всё же выдернет когда-то - хорошо бы пораньше, поживёт подольше.
- Зачем? - Ответила она мягко свёкру в ответ на его предложение прокатить их на такси. - Если признаться, то мне хочется посмотреть на Москву, а чем выше находишься, тем больше увидишь. Такси же совсем низкое, его будут загораживать другие машины. Я хочу на автобусе, как большая часть нашего не очень богатого населения.
Свёкор улыбнулся - он понял шутку: - А не трудно тебе с малышом? Ведь в автобусе может быть свободно, а может быть и многолюдно – это какой народ с вами прилетел. Ежели начальники, то их машины с водителями поджидают, а ежели пролетариат, то могут и бока намять. Не улыбайся, дочка, это я на Украине научился так мягко балакать.
Калерия согнала с лица улыбку - подумает, что насмехается.
- О Господи! – ответила, как ни в чём не бывало. - Не такие мы с деткой моим трудности уже пережили. Правда, Бэби? Ну вот, он глазки открыл, теперь посмотри на дедушку, и расти таким же большим как он.
- О! Какой красавчик! Вот уж правда на негрика похож, как Николай писал. Эх, рискну я вас, всё же, на такси прокатить!
- Боитесь, что я вас в скупости потом обвиню?
- Так и скупой же! Ну, Коля, получил весь багаж? Поехали?
- Это не весь, батя. Остальные вещи мы послали поездом, чтоб в самолёте лишнего не драли.
- Да, поездом поменее денег надо платить, но зато и долго ждать придётся.
- А у нас самое основное, что надо сыну, всё здесь. Даже Релино пальто запаковали, потому что на Украине теплынь, она в костюме ехала, а как в Москве будет, не знаю.
- Так и у нас теплынь - будто вас дожидалась - уж никто не помнит такой тёплой осени - до сих пор на рынках торгуют арбузами, зеленью - это удивительно. Видно давно в Москву таких красивых женщин не приезжало с Юга, что она тоже ждала и держала для Рели тепло. Ну, теперь надо взять такси и ехать навстречу со свекровью. Мать, тоже, ждёт, не дождётся с внуком-ат встретиться.
Калерия настояла на автобусе, когда увидела длинную очередь на такси, в то время как автобусы отходят один за другим и есть мвоюодные места в них. Она чувствовала, что свёкор, всё же опасается, везти их в такси, или денег жалко? Признаться, она была рада свекровиной скупости: - «Королева-мать приказала»,.. Значит, живут на свои, трудовые, не спекулируют. А если свекровь приказала не везти их на такси то и подождёт - Калерия тоже не спешила ей внука показывать.
Они ехали в автобусе сначала лесом. Реле, привыкшей к простору степей лес казался загадочным великаном, в котором много таинственного. Ей придётся всё разгадывать - год за годом, тайна за тайной.
Затем въехали в город, она узнала новостройки, которые видела, находясь в самолёте, при заходе на посадку. А вот и чудо- церквушка показавшаяся ей матрёшкой сверху. Вблизи она была ещё красивей.
Когда автобус остановился возле станции метро, она вздохнула - ехала бы и ехала ещё по поверхности Москвы, отмечая для себя её несравненность ни с каким южным городом, даже с Одессой да Севастополем, которые ярче всего отложились в её памяти. Но, надо было выходить, и она пошла с заснувшим Олежкой за мужчинами, которые нырнули в подземелье - Реля за ними. Николай провёл её с сыном возле дежурной по станции, чтоб жену не прихлопнуло большими скобами, которые запросто могут и покалечить и шумом своим напугать Олежку.
Конечная станция показалась Реле простенькой - она же помнила по детству, что в Москве есть станции метро - глаз не оторвать от художественного их убранства. Те станции были как музеи. Дальше их повезла довольно бесшумная электричка. По мере приближению к центру, станции становились всё нарядней, всё красивей. Правда Калерия не все их могла рассмотреть, даже окинуть быстрым взглядом - иногда отвлекал Олежка, иногда загораживали входящие и выходящие пассажиры. Москвичи понравились Реле – доброжелательные и заботливые - они не секунду не давали ей стоять с малышом, вскочив, уступали самые хорошие места.
Многие удивлённо смотрели на молодую мать, на её ещё юное лицо и переводили взгляд на кудрявые волосы, с запутавшимися в них серебряными нитями. Это серебро, побежавшее у Рели от висков, поражали многих - она это чувствовала. И спасалась от любопытных взглядов, то наклонившись над ребёнком, то загораживаясь своим Бэби. Она начинала разговаривать, агукать с сыном, а он улыбался, тянулся к ней ручонками. Одетый в курточку и ползунки, да ещё закутанный одеялом, в любом транспорте её вольнолюбивый малыш - если не спал - живо освобождался от лишнего, чем вызывал умиление у окружающих:
- У, какой солнечный бутуз! Сколько ему?
- Полгода, - отвечала гордая Реля, потому что знала, какой будет ответ - и не то чтоб она предчувствовала - ей уже говорили об этом.
- Да что вы! Я бы сказал год, потому у меня шестеро детей – два сына и четыре внучки, но не один и не одна не был крупным, как ваш.
- Вот, наверное, намучились рожая? - В унисон дедке, проговорила его спутница - не то невестка, не то молодая жена, потому что отношения у них были более чем родственные. Реля бы даже сказала любовные, если бы смогла хоть минуту внимательно на них посмотреть, но, разве приглядишься к пассажирам метро, когда в руках веретено?
Однако ответила: - Совсем не мучил меня. Маленьким мой Бэби на свет появился. Это он на волюшке так вырос, - улыбалась она, и развеселились вокруг. Даже стоящий напротив свёкор любовно смотрел на Релю и внука, которого она ему подарила. Будет ли так смотреть дома?
- Дети, чем меньше родятся, тем быстрее потом развиваются, - заметила нестарая женщина, стоящая рядом с Гаврилой - Реле свёкра муж не представил, но она знала имя по отчеству Николая.
- Нет, совсем маленькие тоже, наверное, плохо. - Высказался невысокий юноша, которого, по-видимому, смущал его рост. – Из маленьких при рождении великаны не растут
Калерия внимательно на него посмотрела и сделала знак, чтоб он наклонился к ней: - Не волнуйтесь по поводу вашего роста, - прошептала она.- У вас ещё есть время, вырасти. Мой совет, пейте «Боржоми» чтоб исправить что-то в ваших органах, затем кушайте хорошо - я вижу, что вы из состоятельной семьи?
Юноша, улыбаясь, утвердительно кивнул.
 - И побольше плавайте, на турнике занимайтесь.
- Господи! Да я возле бассейна живу. Правда не ходил туда - бабушка мне сказала, что он построен на месте большого храма, когда - то снесённого варварами.
- Видимо храма Христа Спасителя? – Калерия помнила лишь то, о чём ранее слышала.
- Вы москвичка? - обрадовался юноша. - Так может мы как-нибудь, когда вы свободны будете, встретимся? Я вот вам телефон наш дам, - сунул он Реле твёрдую маленькую полоску бумаги. - Я сведу вас к моей бабуле, чтобы вы с ней поговорили о храме Христа, о котором святая женщина по сей день плачет.
- Нет, я не москвичка. Но я слышала о храме в юности, и сама заплакала тогда. Но не бойтесь идти в бассейн, построенный на святом, благородном месте, он даст вам силу и рост. Кстати, как бассейн называется?
- «Москва» - он в самом сердце Москвы находится.
- Прекрасно. Я тоже буду жить в центе, и возможно, стану ходить в этот бассейн, когда подрастёт мой малыш: там и встретимся, вы уже будете очень рослым, к тому времени.
Если бы она знала, насколько пророческими будут её слова, и они встретятся ещё не раз с этим юношей, который, как потом он объяснит ей, много лет носил любовь в сердце к незнакомке, помогшей ему подкорректировать свой рост. Он долго будет считать Релю доброй волшебницей - так и станет представлять, при случае, родным и знакомым.
Между тем, говоря с ним, Калерия не упускала возможности прислушиваться, о чём говорят вокруг неё. А страсти бушевали насчёт Олеженьки - ей сын вызывал всегда вокруг себя разговоры, но тут просто все кипели. В ответ на реплику чьего-то сына, с которым Реля завела спасательный разговор, спор между пассажирами вёлся вокруг её Бэби.
- Из родившихся маленькими, - рассудительно сказал мужчина в очках, похожий не то на врача, не то на профессора, - могут вырасти и растут довольно крепкие, большие ребята. А вот из больших, раскормленных ещё в утробе матери, вырастают больные: это я вам, как медик, мог бы много примеров привести, к сожалению, давал клятву Гиппократа.
- А чего же тогда в фильмах кричат «Ура», когда крупный ребёнок родился? - возразил толстый мужчина, с таким же полным сыном, сидящий напротив Калерии, на другой стороне. - Вот он родился крупным и сейчас, смотрите! какай богатырь, гири поднимает пяти и десятикилограммовые, дойдёт и до штанги. - Горячился отец, на радость сына.
- Ну, это ваше дело, папаша, портить ребёнку жизнь, - вмешалась юркая старушка, вставая, чтобы выйти, - а я вот внуку запретила гири поднимать - как бы не надорвался.
Она вышла, но подкинула новую тему для споров, чему Реля обрадовалась - Олежка, прислонившись к её руке, заснул, и ей не хотелось, чтобы сейчас говорили о нём, тревожили малышу сон. К тому же говорили о штангистах, которых она видела пока что на экране, в новостях: ей вовсе не нравились толстые люди, надуваются как жабы,  дабы поднять несуразный вес.  Лучше бы силушку свою на пользу делу отдавали, а не какой-то штанге. Короче она не хотела, чтоб сын стал таким, и радовалась, что он заснул на этой неинтересной теме.


                Г л а в а  18.

     В метро ехали долго, с утомительной пересадкой - вот где Калерия пожалела, что свёкор не взял такси - зато сошли у площади Маяковского. Вынырнув из-под подземелья, приезжая сразу увидела Владимира Владимировича, вернее его скульптуру, настолько большую, что если бы она стояла у подножия её, то с трудом бы рассмотрела всю и то, сильно вывернувши свою шею. Поэт стоял свободно, вольно, но теснившиеся где-то сбоку и сзади двух трёхэтажные домики будто наступали поэту на пятки: - «Эх, убрать бы их все, чтобы площадь стала намного просторней, тогда, наверное, я бы увидела сейчас улицы Москвы гораздо длинней и больше узрела бы достопримечательностей на них»...
И Москва будто подслушала мысли приехавшей в неё доброй волшебницы. В ближайшие же годы, когда подрастёт Олеженька и Реля сможет делать первые шаги в изучении любимого города, потому что она полюбит Москву больше южных городов, прежде всего перед ней раздвинется площадь Маяковского. Снесутся дома, на которые она досадовала, раскроется Садовое Кольцо, будет просматриваться с возвышения до площади Восстания, с которой Реля тоже познакомится вскоре.
От площади Маяковского две остановки ехали на троллейбусе, сошли на другой площади - Пушкина. Два таких разных, но любимых ею поэта, стояли невдалеке друг от друга. Но если памятник Маяковского она рассмотрела хорошо, то кудрявую, склонённую голову Пушкина увидела из-за ёлочек и других деревьев, державших ещё жёлтую, пурпурную листву - как бы венок поэту, её дорогому деду, сказками которого она зачитывалась, по которым научилась читать, ещё до школы. Дед, как  волшебник подарил ей, пятилетней, сказки Пушкина.  А потом, во снах, признался ей, что Пушкин он и есть, её предок и любит девочку.  Любил и любит – Калерия помнила, как дед оберегал её – правда не от всех бед.  Но и от того чего оберегал – это много – по существу он ей не раз спасал жизнь.
И, увидев прекрасный памятник, она не могла не поздороваться с поэтом мысленно:
- Здравствуй, Александр Сергеевич. Здравствуй, дедуля. Как давно я хотела тебя увидеть! Но сейчас, извини, подойти поближе не могу. Но я ещё не раз к тебе приду вот с этим маленьким человеком, таким же кудряшом, как ты в детстве. Правда, беловолосым. Но и ты в младенчестве был русым!»
- А что за здание напротив? - спросила она мужа, видя входящих, улыбающихся туда людей, в основном молодёжь.
- Это кинотеатр «Центральный» куда мы будем бегать с тобой смотреть фильмы. Правда, за Пушкиным есть более современный кинотеатр, называется «Россия», но достать туда билеты сложно, особенно на хороший фильм - очереди за билетами, как в Мавзолей. Ну, пошли, не то мать заругается, что так долго ехали.
- Разрешила бы прокатиться на такси, так давно бы были дома, но я не в обиде - в метро немного москвичей познала.
- Ну, они не всегда такие добрые, узнаешь и с худшей стороны.
- Особенно когда с твоей мамой и сестрой познакомлюсь?
- Ты на мать не греши. Войди в дом сироткой, поплачься ей, она, может, и пожалеет тебя. Очень любит, чтобы перед ней унижались.
- Ты хочешь, чтобы я ей такой же убогостью показалась как жёна лейтенанта? Нет, Коля, я уважить достойного могу, но унижаться нет.
- Ладно, гордая моя, иди ты с сыном потихонечку. А я за батькой рванусь – видишь, как он далеко ушёл с самыми тяжёлыми вещами, а ему нельзя тяжести таскать. Значит, пойдёшь по этому переулку и вон, видишь? как бы вилка, так ты сверни направо, и потом прямо-прямо - один раз дорогу перейдёшь - а я батьке помогу, и выскочу к вам.
- Хорошо. Я тихо пойду, очень устала, да и переулки ваши рассмотрю. - Не успела она договорить, как Николай убежал от них, но тут же возник юноша, которому она предсказала подрасти.
- Извините, что я следил за вами, но мне хотелось узнать, где вы будете жить.
- Зачем? – удивилась Калерия.
 - Чтобы изредка навещать вас, когда вы будете гулять со своим малышом. Разрешите мне его немножко понести. Я ничем не болен, донором числюсь. И дышать в его сторону не буду.
- Ой, надо бы было вас отругать и прогнать, до тех пор, пока вы не вырастете. Но Олежка, действительно, оттянул мне обе руки. Осторожно его берите, чтобы не разбудить. Дышите, как обещали, в сторону. Спасибо! Сейчас хоть разгляжу переулки, которыми пойдём.
- Я эти переулки хорошо знаю. Здесь у меня друг жил в доме, где Есенин когда-то обитал - я покажу вам тот дом. А сейчас мы спускаемся по Палашёвскому переулку. Осторожней, здесь мы будем переходить дорогу. И вот вам Южинский переулок - здесь жил актёр Южин, а пересекать его будет далее улица Остужева - тоже назвали в честь актёра Пожарского.
- Сплошная история знаменитых имён. Но почему назвали не Пожарского, а Остужева? - развеселилась Калерия. - Пожар надо студить?
- В точку попали. Когда Пожарского вызывала публика, незнающие актёра зрители, думали, что в театре пожар и начиналось паника. Тогда он переиначил свою фамилию в Остужева, и недоразумения кончились. А дальше дом, где, предполагается, жил Есенин - вы увидите его.
- Кажется, вижу. Ох, его бы надо ремонтировать.
- Это точно. Друга моего уже и выселили по этой причине.
- Как всё здорово для вашего друга - въедет потом в новый дом. А для меня, если муж не выйдет сейчас встречать нас - всё только начнётся, потому что я даже адреса не знаю, куда он меня привёз. Письма от его родных читала, а конвертов  с обратным адресом не видела.
Калерия немного лукавила, она бы узнала дом, даже подъезд, она не раз, во снах, входила в него. Шла вначале длинным вестибюлем, по кафельному полу, затем поднималась десять ступенек на первый этаж - затем шла по длинному же пеналу уже коммуналки и входила ночами туда, куда привёз её сегодня муж, чтобы поселить рядом со свекровью.
- Если он вас не встретит, - вначале обрадовался парень, - то я вас к себе увезу - у меня комната отдельная. - А затем, осознав, что он сказал, поправился: - Но мы должны будем в органы заявить, о том, что он вас завёз в Москву и бросил. Вы хоть расписаны с ним?
- Не волнуйтесь. Расписаны. И не бросит он меня сейчас, потому, что сильно ещё любит. Я пошутила. Расскажите мне, что это за домик, потому, что чувствую, идёт от него такая сила, вроде жили здесь несколько талантливых людей. Не про этот ли дом вы говорили?
- Так это и есть дом, где, предполагается, жил Есенин. Он в нём проживал, а другие талантливые люди, сюда приходили. Но как вы смогли его вычислить - ума не приложу!
- Есть во мне всякие предчувствия. А дом точно ремонтируют.
- Так друга моего и выселили по этой причине, я говорил. Сделают ремонт и обратно вселят, потому что его бабушка не хочет жить на Трехпрудном переулке, мимо которого мы прошли, он был справа от нас, через переулок, если вы обратили ваше внимание.
- Я заметила там какие-то башенки на одном из дальних домов.
- Здесь, в этом районе много старинных домов - вы их ещё увидите, а главное, как я думаю, изучите их историю. А в Трехпрудном переулке самый замечательный домик - незаметный - он угловой справа, а в нём и по сию пору живёт Изабелла Юрьева - она очень старая.
- Это, она поёт цыганские романсы, её «белой цыганкой» зовут? Так она не старая - ровесница века, ей шестьдесят один год сейчас.
- Ну, вы меня поражаете, что вспомнили о ней - её москвичи-то не все знают, потому что она давно не поёт - не дают, наверное?
- Жалко - у неё голос как колокольчик - звонкий, почти детский.
- Моя мама и бабушка тоже её обожают. Я тоже, если признаться. А вон ваш муж выскочил из углового дома, бежит. Не заревнует он меня? Драться не будет? - Вдруг оробел паренёк. - Меня уже били.
- Не надо бояться. Мой муж не зверь и он будет рад, что вы помогли его Реле – это меня так зовут. Мне, действительно, было очень тяжело нести Бэби.
- Так вас Релей зовут? Так и знал, что имя у вас необычное. Как колокольчик - вам никто ещё не говорил?
- Один старичок на Украине так звал Релю. Ты что, Коля, несёшься? Мы с молодым человеком идём себе потихонечку, он мне про выдающиеся ваши места рассказывает.  Оказывается, здесь такие люди жили!
- Привет, парень! Ты также здесь живёшь? А ехали вместе от Юго-Западной. Вот дела. Не устал нести моего сына? Ну, давай-ка его папке - теперь я понесу этого соню, а то он мамке уж, наверное, поднадоел? О! Видишь теперь какой он тяжёлый, во всей своей амуниции?
- Я был рад помочь вашей жене. А места эти знаю, друг здесь живёт. Вот помог вашей жене, потому что она мне посоветовала, как подрасти, а то мне мой маленький рост надоел, да и девушки не любят.
- Подрастёшь - будут любить. А то, что Релик посоветовала это не шутка - слушайся её. Она у меня вроде доброй волшебницы: мимо чужой беды не пройдёт, хотя сама бед ожидает со всех сторон. Ну, прощевай, парень. Спасибо, что помог моей красавице. Ой, стой!..Сам ты на какой улице проживаешь? Не соседи ли?
- На Кропоткинской - возле бассейна «Москва».
- А у меня там друг живёт, на Сивцем Вражке, слышал?
- Конечно. Это всё рядышком. До свидания. Может, когда увидимся.
- Эк, я смотрю, в жёнку ты мою влюбился, а не друг у тебя здесь проживает. Берегись, парень! Я не ревную, но предупреждаю. Кручения твоего возле жёнки не потерплю. - Это в спину уходящему юноше.
- Зачем ты так, Коля? Человек же мне так помог! Столько хорошего рассказал про ваши улицы и есть надежда, что я узнаю ещё больше.
- Только не через этого хлюпика!
- Естественно, что нет. Разве ты мне ничего не расскажешь?
- Ну, в этом плане на меня не рассчитывай. Я знаю Москву хорошо, только по кабакам - где, какое вино али водку, в лучшем случае шмотку можно купить подешевле, а в смысле кто, где жил, да кто дом построил и в каком году али веке - тут безграмотный тебе не помощник.
- Очень жаль! Значит, ты Москву не так уж и любишь, как говорил.  А рвался сюда лишь потому, что город благополучен, в смысле товаров и продуктов.  Не как в Симферополе - одна ржавая сельдь и немного овощей, хлеба зимой.  Так что и голодать приходилось Реле, когда жила в общежитии, если сильно болела нога, и не хотелось в дальние магазины хромать, да по рынкам ходить, где, кстати, не так уж много продуктов было.
- Пристыдила ты меня. Но и хромая, и не доедая, ты путешествовала по Крыму, чтобы больше про него узнать. А я не мог из дома выйти, сходить в музей хотя бы бесплатный - лишь бы упиться с горя. Ладно, родная, это упущение мы с тобой наверстаем. Я даже горд, что буду с тобой знакомиться с Москвой, стану с моей мудрой жёнкой учиться любить столицу нашей родины, станем с тобой по театрам шастать, но не раньше, чем сын наш подрастёт.
- Согласна. Но, давши слово, держись!
- А теперь держись ты за меня - входим в наш подъезд, и сейчас, если я не ошибаюсь, дверь нам откроет твоя свекровь.
- А откуда у тебя такие сведения? Или ясновидение открылось?
- Какой чёрт ясновидение? Вон мамка стоит уже, распахнувши все двери, и ждёт, не дождётся, когда внука увидит. Так что, не робей!
- Я не боюсь! - храбрилась Реля, а внутри всё холодело – взгляд у свекровушки был очень нехороший - или это свет так отражается?


                Г л а в а   19.

     Но, вопреки всем её страшным ожиданиям, «королева-мать» встретила невестку с ребёнком вовсе не величественно, но покровительственно. Будто, милость оказывала! Будто сын её вёз жёну с Олежкой не в свою собственную комнату. А в добытые кровавым трудом хоромы свекрови, кои она распорядилась слугам прибрать, чтоб поселить там на некоторое время невестку с ребёнком, а не понравится той, пусть катится на все четыре стороны:
- Входи-входи! - говорила она Реле, придерживая весьма широкую, входную дверь и провела их, как под конвоем, по коридору, посматривая, не выглянет ли кто их соседей.
Одна старушечка и высунула острый носик: - Что, Нюрка, никак дождалась своих?
- Дождалась, бабуля, вот внук-ат, тереря будем разглядывать. Гаврила, - позвала она свёкра, когда проходили мимо кухни. Тот покуривал в открытую форточку, - да что ты упёрся курить, когда внук-ат прибыл, и иди в комнату. Немедля! - Тон был повелительный.
- Сейчас-сейчас, зараз я на моего родного приду глянуть. Релюшка, вы проходите и разворачивайте внучонка, а я докурю и приду.
- Ну, вот ещё на «вы» он её зовёт. Входи в комнату, да показывай внук-ат. - Но едва Реля развернула своего дорогого, как она вскинулась: - У-у, какой чёрный!.. Ня наш! - Это было её решительное слово, следом за которым свекровь будто ветром выдуло из комнаты.
Калерия насмешливо посмотрела на мужа: - Вот тебе! Чужого ребёнка вёз домой, от негра какого-то.
- Не беспокойся, - Коля обнял её за плечи, когда в комнатку, откашливаясь, входил его отец: - Я же знаю, что это плод нашей подлунной любви. Или мы с тобой заделали его ещё при солнышке?
- Конечно при солнышке, - сказал дед, - оттого он такой смуглый а что Нюрка выделывается, так не обращай внимания, невестушка. Всем дитя это нравится, одной ей нет. Мишка, ты чего боишься подойти посмотреть. Ты только глянь, как он свою собственную голую ножку хватил и пытается засунуть большой пальчик в свой рот...
- Здорово! - восхитился шестнадцатилетний Миша, который приехал, специально, как он сказал, чтобы посмотреть на племянника. - Я тоже так делал маленьким - даже фотография имеется. Дядя Федя меня фотографировал, он же тогда фотографом и работал. Вот бы и племяша так же щёлкнуть. С первой же получки куплю фотоаппарат, и стану делать этого занятного человека во всяких проказах.
- И чего мелет? - появилась вдруг свекровушка, будто и не выбегала минуту назад: - Сам живёт гдей-то у чёрта на Куличках, а грозится внук-ат фотографироват. А что-ой-то у Олежки во рту? Никак зубы?
- Всего два, - уточнила Реля, становясь между ней и сыном. Рука свекрови, с довольно неприятными ногтями - как у украинской старушки от земли, которая хотела «выгрызать грызь» своим одиноким чёрным зубом - уже тянулись к малышу. Пожалуй, схватит свекровушка её дорогого сына своим немытыми руками за губку и внесёт туда инфекцию.
Но чтобы не обидеть свекровь, Калерия мягко сказала: - Не трогайте его. По крайней мере, пока он к вам привыкнет. Этот негритосик не любит, когда его чужие руки трогают, - что, было недалеко от истины - Олежка мог поднять такой рёв...
- У, какой барин! - удивилась свекровь и опять исчезла.
- Не обращай внимания на её выходки, - предупредил Миша, сразу же перейдя с Релей на – «ты» - наверное, потому, что вид у брата Коли был довольно солидный - ростом он почти догнал старшего, но в плечах был гораздо шире и потому смотрелся постарше. Да и лицо оформилось у него уже давно - не было деткости в лице, как у отслужившего уже армию Николая: - «Этот богатырь не запьёт ни с горя, ни с радости». - Сразу подумалось Реле. Но она знала уже, по своим вещим, нерадостным снам, что где-то Миша выступит против неё, поддавшись уговорам своей матери. И не столько ей навредит - хотя и Реле тоже сильно перепадёт, как себе испортит судьбу. Но Реля восстанет как Феникс из пепла, недаром она родилась в год Дракона, который всегда возрождается - а вот Миша упадёт и не встанет. Хорошо, что падение случится гораздо позднее предательского удара в спину Калерии – возможно, она и не прочувствует, что за неё отомстили - тогда Реля и мучиться не будет.
И пока она так рассуждала, заранее жалея Мишу, свекровь привела в их тесную конурку старушку-соседку, которая выглядывала, когда все шли по длинному, как в тюрьме, коридору:
- Полюбуйся, бабуля, какой у меня внук-ат. Видала ты когда негритосиков? Правда, этот негритосик - весь в маму, а то б можно подумать, что в Симферополе много негров, на кого невестка, ещё в тягости заглядывалась. А как на негру глянешь, такоё и дитё рождается.
- Глупости говоришь, жёнка, - вступился за Релю свёкор. - Это на пожары нельзя смотреть брюхатым, да пугаться нельзя, да хвататься за что-то на теле, али лице, а то красные пятны по всему телу пойдут.
- Правильно говоришь, Гаврюша! - поддержала его соседка, повернув лицо к Николаю. - Не слушай мать, Колюшка. Сынок у тебя – краса ненаглядная - так бы и смотрела на него день и ночь. Богатырём станет, когда вырастет - в деда Гаврилу, а лицом он будет похож на маму-красавицу, а вырастет соколом, далеко полетит. Недаром Релюшка - так тебя зовут, да? Так вот недаром она как орлица над ним крылышки распростёрла, не даёт никому за него хвататься. Правильно, внученька, береги своего соколёнка, он тебе светом в окне будет, когда вырастет, да и сейчас уже, вижу, как ты над ним трепещешься. Умница!
При таких словах все уставились на ребёнка, находя в нём новые прелести. Калерия, забыв об испуге, любовалась вместе со всеми, однако, свекровь из виду не выпускала: не такая эта Нюрка простая, как хочет показаться. Серые, как у Николая, ничего не выражающие глазки – такие глаза Реля видела в первом сне и у будущего мужа. Но у Николая ещё осмысленные глаза, а у матери его показывают, какие станут у сына в будущем. Так вот, эти серые бусинки не стоят на месте, а перебегают с лица на лицо, с предмета на предмет. Неуловимые блёклые бусинки, но, наверное, уже сосчитали всё, что привезла с собой в «приданное» Реля. Не замечая, что самое громадное «приданное», самая большая ценность - это ребёнок. И дай Бог ей всегда таких умных внуков иметь. И если она не оттолкнёт от себя Олежку, то и будут рождаться, от её не совсем развитых детей, умнейшие.  Но Анна Никитична «отпихнёт» первого внука, подаренного ей Релей, и последующие будут появляться на свет, копируя бабку, родителей - с единой извилиной в мозгах. К счастью свекровь этого никогда не поймёт.
Калерия, думая так, не подозревала, как ошибалась. Свекровь, возможно, и не поняла бы, живя в деревне, но в Москве детей проверяли, при взятии в детский сад, в школу, на уровень развития – последующие внуки Нюрки - ни один! - не дотянет до единицы ума, что и считалось нормой. И бабушке с дедушкой, разумеется, об этом доложат их же дети. Так Нюрка ничего – всплакнёт, и станет жить дальше, а дедушка Гаврила получит инфаркт, при первом же известии и не выйдет из него - умрёт. Об этой смерти Реля получила известие, во сне, ещё в Симферополе.
Но о вещем сне не помнила  молодая женщина, наблюдая за хитрыми глазоньками своей свекрови. В Украине про такие глаза говорят, что они «себе на уме». Не угадаешь чего ждать. От блуждающих глазок да от низкого лба, за которым мелькали, предполагала Реля, лихорадочные мысли. Как принять этой вертлявой женщине нежеланную невестку? Надо бы приветить, чтобы сделать приятное сыну, который когда-то спасал её, прописывал в Москву, на свою площадь, прописывал не только её, но и младших сестру и брата - иначе бы семья распалась, никогда бы им не собраться вместе. Но, может, «старшой» позабыл, что раньше делал «матери» хорошее, спасая её от полного сумасшествия? В таком случае, можно невестку, вместе с её «негритосиком» пырнуть в пах да покрепче, чтобы летела к себе, на Украину, да радовалась, что живая осталась. И пырнёт. Но вначале вроде как приветит «чернявую» - ух, как ненавидела украинок свекровь Рели: одна из них чуть мужа не увела, вторая вот лишила любви старшего: хотя раньше, в любви своих детей Анна совсем не нуждалась. Но, при виде Калерии, она «почуяла» как волчица - украли-украли у неё сына, не дали полюбоваться на него, не дали поработать сынку на мать - теперь деньги её старшенького пойдут не на спекуляцию и обогащение матери, а на эту ненасытную семейку: - «Будь прокляты эти гадкие украинки, с их завлекущими зенками. Так они у нас всех русских мужиков переворуют. Ну ладно! Приехала, так пожалеет. Я её на такую работку устрою, что взвоет и дитя своё потеряет - не будут на него все так любоваться. А мне таких внуков-ат и Люське, и Мишке нарожают, да и Кольке, когда я его женю на той, какая невестка мне будет люба. А что как мне будет люба, а Кольке колом в горле станет? Ведь женила я так шесть раз Федьку - брата своего родного - так он сколько раз от этой каракатицы, которая мне во всём годила, хотел повеситься, не то утопиться. Хочу или нет, я такую жену своему сыну? На Релю-ту - тьфу, какое имя паскудное! - но на неё Кольке уставился, глаз не отводит, на мать и не смотрит, которую шесть лет, по хорошему, не видел. Нет! Нельзя тебе, Нюрка, нападать на невестку с ходу, а потихонечку, помаленьку, я эту шлёндру так упеку, что она и знать не будет, кто её в тюрьму посадил. Али в могилу упёчь? Хорошо бы подохла, но никого бы не винили в её смерти - страх как не люблю, когда сажают на следствие - оттуда никому не вырваться, особо, если виновен кто. Это я по себе знаю»... Калерия прочла эти мысли и ужаснулась – свекровь оказалась совсем уголовницей. Тюрьма не исправляет людей – она ожесточает. – «Но что тут ожесточать, если чудовище сидит в человеке?»
Но мысли свои  Анна Никитична не озвучивала, говорила совсем другое:
- Ну и артист, внук-ат! Будто чует, что на него все глазеют, да нахваливают его... Родной ты мой! Кровка моя! - давала понять сыну, что приняла ребёнка. А раз приняла внука, значит, и мать признала. И случись чего - она потом будет оправдываться, что встретила невестку душевно, кто скажет, что не так? Соседушка свидетель. А уж бабке она натаскает всяких вкусных продуктов, более той ничего не надобно. Поест вкусней, и скажет на суде всё, что благодетельнице её сподручней.
- Что, Нюрка, признала? - удивилась соседка, которой она не раз давала понять, что нежеланную невестку ждёт, скрепя сердце, и такое ей может устроить, что той Реле, той «обсере» - хохотала над собственным остроумием; - и в жутком сне не приснится!
Анна Никитична не могла предположить, что будущая невестка всё знала про свекровь именно из снов, порой, действительно, жутких, но в большей степени познавательных. Потому страшных снов Калерия, лет этак с восьми не боялась, с тех пор, как посмотрела в них как в кино, все свои предыдущие жизни, в которых она погибала. И в тех же снах её предупреждали о будущих событиях, предупреждали, где надо беречься. И о свекрови рассказали больше, чем та знает о себе.
- А чего не признать? - совсем расщедрилась свекровь. - Да он в нашу породу. Смотрит-ка, повернулся и тянется к матери. У, баловень! Нет бы к бабуле - Нюре потянулся! Уж я бы ему, за это, таких одёжок и всего другого накупила, что был бы как королевский внук-ат.
- Чегой-то ему к бабке тянуться? - возразил ей свёкор. - Чай малышу сейчас не твои «царские» одёжки нужны, а кой чего вкусненькое, чего у мамки лишь сыщешь. - Свёкор с теплотой поглядел на Релю, подтверждая её мысли, что он симпатизирует невестке, напомнившей ему украинку, с которой он, наверное, счастливо прожил один год.
-«Жаль лишь, что у него нет здесь права голоса», - горько подумала Калерия, беря Олежку на руки, и сразу вспомнила, что ни разу их не помыла, с тех пор, как сошли с трапа самолёта. Но вопреки грусти вдруг улыбнулась всем, неожиданно для себя, открыто, доверчиво: - «Вы можете про меня плохо думать и готовить каверзы, а я их буду отвергать, отталкивать их от себя, и попробуй матершинница свекровь Рельку побороть, когда со мной будет вот это солнышко, рождённое мною».
- Где бы нам умыться? Да покушать маме не мешает, чтоб молоко в груди не исчезло? – «Знала бы свекровушка, что кормлю своего Тельца одной грудью, вот бы развопилась, что «убогая, уродка» и ещё похуже словца придумала, чтобы меня унизить. Хорошо, что Коле не сказала о том, что у меня в левой груди молоко исчезло после мастита».
- Покормите? - добавила она, видя, как свекровь вроде остолбенела от её смелости. - И для ребёнка кашку сварите, пока мы с ним помоемся - я давно его приучила к разным кашкам.
- Но у меня нет разных. Разве в детское питание сбегать - но не дадут без разрешения врача - это тебе надо дитя поставить на учёт.
- Как только пропишусь, так и поставлю: жить будем как нормальные люди, - ответила Калерия. - Ну, кто нас проведёт в ванную?
- И, правда. – Свёкор будто от сна очнулся. - Засмотрелись мы на внук-ат - такой забавный. Нюрка, приглашай нас к столу, - дал приказ, и это было единственное приказание жене, что слышала от него Калерия - в дальнейшем она повелительного тона свёкра не замечала. Его прекратил раз и навсегда один взгляд свекрови:
- И чяго раскомандовалси? Конешно, я сварю кашку внуку - ещё не забыла, как это делается. А вы идите, мойтесь - уж сильно молодёжь, как я погляжу, к чистоте приучена. В тюрьме бы вам пожить, хоть денёк, там живёхонько отучат от мытья всякого, разного...
Миша и бабушка-соседка, чтобы прервать эту воркотню, вызвались провести мать с малышом в ванную комнату, которая показалась приезжей большой, даже больше, чем в общежитии, в Симферополе, куда Реля с Женей часто «завевались», когда проживали там.
- Просторно тут, - заметила молодая мать, с удовольствием осмотрев высокие, чистые потолки, полочки всякие, где лежали тюбики с пастой, мыло в довольно удобных мыльницах и висели красивые полотенца. У каждой семьи видимо была индивидуальная полка и вешалка. Реля насчитала всего по четыре – значит, живут столько же семей, если только некто боится оставлять свои индивидуальные вещи, а носит каждый раз с собой. Что она тоже не осуждала, живя в общежитии - иногда надо поберечься, потому что есть люди, не брезгующие утереться чужим полотенцем, измылить чужое мыло, особенно если оно душистое.
- Да, милая, у нас сейчас просторно, - подтвердила соседка, послав Мишу за чистыми полотенцами для Рели и малыша. - А ранее здесь жили тринадцать семей, чуть не сорок человек - это, к твоему приезду Господь Бог наш дал многим квартиры. А то в туалет утром и умыть лицо – руки, не пробиться, вот в эту же самую ванну.
-«К моему приезду дали людям квартиры - это ли не добрая примета», - с удовольствием подумала Калерия, открывая кран с водой. – А что это у вас? - показала на газовую колонку, увидев её впервые.
- Аль не знаешь? Это, как мыться захочешь, так и воду включишь, потом зажжёшь спичкой газ, и будешь мыться горячей водой. Но это тебе муженёк покажет, если его Нюрка не споит в первый же вечер.
- Коля при мне не напивается, если я рядом, - сказала Калерия.
- Какое чудо! - Возник Миша с полотенцами и душистым мылом-шампунем для Олежки. - Это я племяннику приготовил, чтоб глазоньки его не разъедало мыло. Можешь спокойно намыливать его мордашку, он и не поморщится. Ну, разве в рот попадёт, так отплюётся.
- Спасибо. Я слышала, про детские шампуни, но не видела их в натуре - они большая редкость, в Симферополе, и расходились по блату.
- Пожалуйста. И тебе спасибо, если ты своей красотой остановила пьянки Николая, потому что он, перед армией, как свинья нажирался.
- Не говори так громко, брат обидится, - прошептала старушка.
- Да я ему в глаза ещё тогда говорил. Прописал нас в своей комнате, а жить-то нам пришлось у тётки Машки-каракатицы, потому жить, вместе с пьяной компанией, тогда и меня, ещё ребёнком, споили бы.
- Ты, Мишка, сильный, ты не такой как брательник твой. Но и Колю сейчас не позорь перед женой. Он же изменился, ты сам слышишь.
- Хорошо, что Реля его изменила, но мать - она же стерва - вполне может вернуть в прежнее скотское состояние.
- Ой, Миша, и Нюрку так не ругай, она озвереет, если услышит.
- А мне что! Уйду в свою квартиру и буду лишь к племяннику приходить, чтобы погулять с ним и Релей по нашим улицам, пока она привыкнет. Ведь в Москве приезжим иногда ой как трудно привыкнуть.
- Что? - вырос на порожке Николай. - Жена моя и я никому не позволю гулять с ней и сыном, хотя бы и брату. Шутка! А теперь, когда все мои любимые умылись, пройдёмте к столу - мать уже всего наготовила - глаза разбегаются от её снеди, правда всё из магазина. Москва, моя любимая, поражает ещё и тем, что можно купить готовые блюда и в холодном или горячем виде, ставить их на стол. Удобно, быстро.


                Г л а в а   20.

      Когда зашли в комнату, Реля, действительно, увидела богато, но наспех накрытый стол, который, при его раздвижке, занял полкомнаты.
Однако, свекровь сомневалась - садиться им или нет: - Может, Люське подождём? Она говорила, что придёт пораньше, поможет матере, и где теперя этая шалавая?
- Не удивляйся, - тихо наклонился к уху Рели Миша. - Родители и не такое могут вякнуть. Старайся брань не слышать.
- А я и не слышала, - так же тихо ответила Калерия.
- Ты что, мать! - между тем громко возмутился Николай. – Релюхе надо покушать, чтобы молоко в грудях было. Садись со мной, моя жемчужинка, с малиновыми глазами - так её мой друг Юра называет, который прислал нам детское бельишко для Олежки. – Николай сказал не без яда, намекая, что детские вещи могли прислать и из семьи, но не сделала этого. Но никто на его слова не обратил внимания. Или запрет был строгий – ничего новорожденному не посылать!
Калерия присела возле мужа с сынишкой, который вёл себя за столом вполне благопристойно: рассматривал своими тоже темнеющими глазками новых родственников, но уже не лёжа перед ними, а сидя. Кашу, принесённую в блюдечке свекровью, вкушал солидно, не сплёвывая, похоже оголодал в пути, или проникся духом знакомства, не желал позорить новую бабушку, даже если кашка ему не нравилась.
Реле хотелось есть, но свекровь будто дожидаясь свою дочь-гулю оттягивала подачу на стол горячего, а холодного Реля не хотела, зная, что от холодного у неё не прибудет молоко, а лишь капельками станет цедиться. Между тем мужчины выпили за встречу и закусывали кто студнем, кто салатом, которого немного попробовала и Реля – всё же витамины. Ела, прислушиваясь к разговору. Ещё раньше её поразили свекровины «Люське», вместо «Люська». И вдруг Анна Никитична приглядываясь к сыну, запричитала, подперев лицо по-женски ладонью:
- Кольке, Кольке, скольке ж это мы с тобой не виделись...
Молодая женщина поёжилась: выходит свекровь не в ладах с падежами? Малограмотная? Если судить по письмам, то да. Считать научили её, немного и писать, а остальное ей не к чему. Умеет ли читать!? И отучила ли её тюрьма от спекуляции? О чём Реля просто мечтала.
И будто отвечая на немые вопросы невестки, Анна Никитична выскочила из-за стола - она всё делала стремительно - и «королевским», если не сказать «спекулянтским» жестом распахнула дверцы шкафа.
- Вот, Кольке, выбирай что хочешь. Подумать, конфисковали у нас на сто тысяч рублей, а мать твоя, за два годика на двести уже нажила, - говорила она, кичась перед новой родственницей.
- А сколько же вы получаете? - вырвалось у Калерии.
- Сорок рублей сейчас, но говорят что скоро прибавят.
- А вы, Гаврила Григорьевич? - обратилась приезжая к свёкру.
- Я грузчиком работаю, с моим больным сердцем - пожаловался он, - так много ли заплатят, ежели час работаю, два отдыхаю. Хотел пойти дворником, когда Нюшка меня, как телка, вернула с Украины - я также и там в дворниках трудился, за жильё, хотел и в Москве также, чтобы мы с Нюркой хоть вам эту комнату освободили, так куда там! Она меня определила в грузчики и хоть подыхай!
- А что? Дворником лучше, чем грузчиком? - спросил Михаил, перестав жевать. - И комнату бы вам с мамкою дали служебную?
- Лучше, конечно. Мети себе метлой летом, а зимой ледок сшибай, но не каждый же день разгружать, али загружать в машину ящики с водкой, мешки с мукой, али ещё какие тяжести, не мене сорока-пятидесяти килограмм. Это не только руки-ноги, это сердце стонет так, шо тошно становится. А был бы дворником, так на улице убрался – ничего що рано вставать, я люблю свежий воздух, не подпорченный ещё выхлопными газами машин. А потом пришёл в свою служебную комнату, которую мне предлагали в соседнем доме, помылся, лёг-отдохнул, а опосля вышел, и ещё вечерком пошаркал метлой, али снег посгребал бы в кучи.
- Отец, а ты от украинских «шо» никак не освободишься.
- Да, Мишка, хорошо мне было в тёплой Украине - кости мои отдыхали, но налетела, как коршуница, Нюрка и привезла меня назад: видно мне тут скоро и помирать придётся.
У Рели зажало сердце от жалоб свёкра - ему, действительно, недолго осталось жить, хотя, она знала, что ему недавно исполнилось сорок пять. Значит, он искал себе для вечного покоя какую-то тихую пристань, сначала в Украинских землях, потом в Москве. Если подумать, Гавриле бы подошёл и труд дворника и служебная квартира - поработал, пришёл, помылся, поел, чем Бог послал, отдохнул. Но обезьяноподобная его жена желала, назло Реле, разумеется, чтобы он жил вместе с ней и детьми, которые от неё разбегались. Чтобы видел все ссоры, драки которые затевала не однажды его беспокойная половина, и которые выпадут ещё на долю Рели - в последнем предположении,  она не сомневалась.
Она посмотрела на Николая - жалеет ли он отца? Но её муж давился материными деликатесами, не отрывая глаз от распахнутого шкафа:
- Сейчас, мамуль, доем и приду мерять твои обновы: ты там немало, как я посмотрю, настаралась, - он проглотил что-то и встал, тоже стремительно, как и мать. - Руки вот только сбегаю, помою.
- Вот, перед едой не мыл, - усмехнулся Миша, когда Николай ушёл, - а перед тем, как взяться за тряпки, решил привести их в порядок.
- Молчи! - Огрызнулась свекровь, вся запылавшая от счастья, что сейчас старший сын, самый любимый, как она писала в письмах, оценит её старания. - Кольку я одену так, как вас не одевала с Люськой.
-«Ещё бы не любимый, - подумала горько Калерия, - если прописал её в свою комнату. И она даже с мужем не пожелала освободить её, дабы попортить нервы нежеланной невестке. Бедная я для неё. А какая б богатая польстилась на её недоучку-сына, хоть и не страшного лицом, и высокого, что для многих очень важно, но не умеющего сопереживать. Вон отец его просто прокричал о своей близкой кончине и своей боли, Миша и я страдаем, а он внимания не обратил - ему важней тряпки»...
В это время вернулся с чистыми руками Николай и с подобострастием приблизился к набитому сверху донизу гардеробу. Неприятно было наблюдать, как он взял с вешалки весьма красивый костюм и погладил его рукой.
- Это же чудо, мать! Как ты могла купить его на малые ваши зарплаты с отцом. Да и батя встретил нас в костюме, какие ему раньше и не снились. И что рубаха на нём, что обувь - это всё барское!
- Так нехай хоть перед смертью походит в хорошем, а то всё плачется, что скоро умрёт, - насмешливо заметила свекровь. - А костюмы энти, мне ничего не стоят. Беру в магазине, где я работаю три таких, аль чуть похуже красавцев, два продаю, а третий мне даром выходит. И всё, что на Люське, Мишке вон всё это дармовое.
- Да пропади пропадом это дармовое! - прошептал Реле свёкор. – Я за её шашни энтии сидел в тюрьме три года и здоровье там подорвал. И тебя Нюрка может посадить - не соглашайся ни на какую работу, которую она тебе предложит. Потому у неё планы большие, как тебя с внуком извести. Но, прежде всего она купит твоего мужа с потрохами, совесть его затуманить тряпками.
- Да, с нашей матерью надо держать ухо востро, - подтвердил Миша, невольно слышавший отца и, видимо, сопереживавший ему.
- Не беспокойтесь, я знала куда ехала. Всё, что сделает свекровушка против меня, она сделает против себя. Если она меня попробует ударить - словом ли, делом - все это ей рикошетом вернётся. Единственное, что у неё удастся - это развести нас с Николаем. И Реля не станет жалеть, если я вижу уже, что тряпки для него важнее, чем сын, чем жена. Потом он поймёт, что для него ценнее, но будет поздно. Однако, Коля с матерью тоже увлеклись шептанием, что даже не слышат, о  чём мы говорим. Хотите, я вам расскажу, о чём они шепчутся.
- О чём? - Миша со свекром в один голос.
- Мать рассказывает сыну о бывших его «невестах», как она определяет их. Говорит, у кого есть машина, у кого дача и как он сильно накололся на меня, «голячку», что теперь не может на них жениться.
- Ты, что? По губам читаешь? - поразился Миша. – «Голячка» - это у матери первое оскорбительное слово.
- Нет! Я - ясновидящая. Заранее знала, что мать ваша начнёт покупать Колю тряпками, потому знаю, что она и говорит при этом.
- Ясновидящих не бывает! - Возразил уверенно Гаврила.
- Но я же перед вами! Хотите, скажу, что вы сейчас думаете?
- Думаю, что попала ты в «халепу» - так определила милая жёнка, с которой я жил в Украине, когда меня Нюрка, как телка, потащила от неё на верёвке. Мы с тобой, невестушка, оба попали в халепу.
- Кажется, в халепу попал и Никола, и понимает это своим уже нетрезвым умом. Сейчас он в ответ на материнские, подлые, речи начнёт немного сопротивляться, и скажет ей нечто неприятное для неё, чтобы погасить её пыл...  Приготовьтесь, слушать!..
- Мам, - вдруг громко проговорил Николай. - Ты не очень старайся, рассказывая, какие те проститутки богатые, с которыми я до армии знался. Что мне их дачи, что машины, если я хорошо знаю, чем они это заработали. Мне гораздо важнее вот эти две тёмные жемчужинки, Релюха и сын, которого мне жёнка, играючи, родила. А те проститутки неизвестно кого родят - да и родят ли - ежели по разным мужикам мотались, а теперь вдруг замуж захотели. Нашли дурака.
- Ты, правда, ясновидящая, - прошептал Миша.
- Но ежели ты такая умная, то не внушила ли ты Кольке энти слова!? - поразился и свёкор. - Я знал в тюрьме такого фокусника.
- Тихо! Они сейчас ещё немного вслух потолкуют.
- Ладно тебе, Кольке, это я тебя проверяла, любишь ли ты жёнку. А костюм-то примерь. Покажи, как он на тебе засверкает, как на королевиче. Ну, вот глянь в зеркало! Чем не королевич!? Вот только лицо б тебе Мишкино али Гаврилино - поширше да поболее, а то мальчуковое твою личико, - не то издевалась, не то жалела старшего сына мать.
Колю это обидело - какой же мужчина стерпит, если его внешность будут то возносить до небес, то умалять, называя лицо – «личиком»!?
- Сама-то, мать, чего как старуха одеваешься? - Будто подслушал мысли Калерии Николай. - Сорок два года тебе, а одета как старушенция - наша соседка-бабушка старше тебя на тридцать лет, а одета лучше.
- А куда мне рядиться? - не обиделась мать. - Я сейчас иду мимо постового милиционера, меня трясёт от страха, готова под землю провалиться, - говорила сыну, а смотрела на Калерию - не пожалеет ли?!
Молодая женщина не пожалела - она смотрела без гнева, но с недоумением: - «Странно, - подумала Реля, - «готова под землю провалиться», а всё равно спекулирует. Почему бы, не жить честно? Хоть бедно, но на свои, трудовые. Тогда не надо бояться никаких милиционеров».
Её огорчал Николай - так и прикипел к этим заморским тряпкам.
- А вас я одену, как королевичей, - продолжала свекровь, у которой одежда была приравнена к королевской крови, к образованности, к манерам культурного человека - одежда у неё заменяла собой жизнь, - всех троих одену! - Расщедрилась неожиданно и подмигнула. - Люське, Мишке давно одеты. Теперя, Кольке, очередь твоя и твоей жёнки, сына  Ух ты! Какой же ён у тебя красивый,- вдруг просверлила глазами Олежку да так, что Реля пересела на диван, где заслонила собой сына от её глаз. - Но, - продолжала свекровь, - если тебя и внука я наряжу бесплатно, то твоя жёнка должна заслужить все обновы.
- Поимей совесть, мать! - Возмутился Михаил. - Да какой ещё тебе заслуги надо, кроме того дитя, которого привезла Калерия? Такого чуда ты более не получишь не от кого из своих детей - вот попомни моё слово. Таких умненьких внуков у тебя более не будет.
- Ой, ли! - засомневалась Анна Никитична.
- Правда, Нюрка, - вступился за невестку и свёкор. - Ты бы поостереглась молоть языком, чёрти что. Потому, что Реля, как мы сейчас с Мишкой убедились, умеет угадывать мысли людей, и что за этим последуеть. А это значит, что она может узнать все твои тёмные мысли, а могеть и узнала уже, чему я нимало не удивлюсь, если увижу с её стороны хоть малейшее сопротивление твоим замыслам.
- Ишь, как говорить стал, возле невестки посидев! Это Реля тебя, дурня стоеросового, по дороге из Внуково, так научила вякать? То из него слова не вытянешь - молчит по неделе - а то вдруг разболтался.
- Мама, отец дело говорит - чего ты на мою жёнку нападаешь? - подал голос и Николай, но Реля видела, как он прятал от неё глазищи, примеряя одну вещь за другой. Правда, кинул было вначале материной речи взгляд на жену, когда Нюрка разливалась соловьём, что оденет и невестку, надо, мол, только, чтобы она ей в ноги поклонилась.
- «А что, - молвил его взгляд, - я тебе говорил? Притворись дурочкой, прикинься сиротинушкой, назови мою королеву-мать матушкой».
Молодая женщина сразу опустила голову над дитём, чтоб не видели, как она уже прощается с мужем. За два с лишним года, как Реля не старалась, не смогла убедить Николая, что есть высшие ценности, чем какие-то, привезённые из-за рубежа, вещи. А ведь возила его Реля на свои кровно заработанные денеги к морю, водила в театры, музеи, читала мужу книги - сам Николай не любил этого делать - и мимо! Всё забыл её любимый, отец её «негритёнка», стоило лишь свекровушке вскочить с места и открыть наполненный «шмотками», как сам Коля говорил шкаф, как он будто одурел от изобилия наворованного. Глаза мужа разгорелись. Нет, что бы  сказать: - «Ты что, мать? Опять в тюрьму захотела. Зачем ты людей обкрадываешь, чтобы своих детей даром одеть? А может кто-то лишает себя еды, подрывает здоровье, чтобы хорошо одеться, а ты этим пользуешься?»
Нет! Ничего этого не сказал. Радуется краденым вещам, как ребёнок. Слабый человек Релин муж: - «Яблоко от яблоньки недалеко падает, - с горечью думала она, боясь дать грудь Олежке, которую дитё потрошило, намекая, что ему хочется попить после бабкиной каши, - ой ещё горечь ему вместе с молоком передастся»...
- Релюшка, смотри, идёт мне это цвет? - Коля одел уже третий не то четвёртый костюм, меняя при этом рубашки и туфли.
- Коля, всё, что ты одевал, красивое - не повезут же на импорт, или как там всё это дело называется? дрянь какую-нибудь. Но ты помни, что мама твоя уже отсидела четыре года за такую красоту в тюрьме, ещё и отца твоего за собой потащила. Так неужели ты хочешь, чтобы она опять кого-нибудь в тюрьму засадила? Не в тряпках человеческое счастье, Коленька. А в том, что мы с тобой видели море, в сыне, если ты не забыл о нём, счастье. Если мать поставит перед тобой, таким счастливим от тряпок, условие, вот эти костюмы или мы с Бэби - кого ты выберешь?  Если тряпки, то придётся нам распрощаться.
Николай оробел - Реля чётко обрисовала картину их будущего – он об этом, разумеется, не думал - ему и в голову не могло прийти...
- О! Высказалась! - удивилась свекровь.- А что Кольке в солдатском ходить? К матере приехал, не завидуй. Тут и тебе найдутся тряпки. Положь ребёнка и подойди, выбирай, пока я добрая.
- Реля, не надо! - предупредил Миша. - Она сейчас даст, а через минуту, или неделю отберёт, ещё и поиздевается.
- Спасибо за предупреждение, но я догадывалась об этом. А потому, благодарю вас, Анна Никитична, за «щедрость». Я не нуждаюсь.
- Чужачка! - гневно воскликнула свекровь. - Не так бы тебе надо в дом войти, а на коленях вползти. Ну, подожди, накланяешься ещё!
-«Мама всё хотела, чтобы я на коленях перед ней ползала, но потом поняла, что бесполезно меня ломать. А успею ли я, Чернавка такая, убедить свекруху, что никогда не склоняю головы перед ненавистью и глупостью её?» - Калерия тяжко вздохнула.


                Г л а в а   21.

     Николай, в новом костюме, изумлённо переводил взгляд с жены на мать, недоумевая, как они не могут порадоваться его наряду, что его просто сразило на месте: - «Надо же, как за годы моей службы стильно стали одеваться в Москве. Интересно, Юрка накупил себе таких костюмов? Или в стареньких ходит, потому его мать и отец всего лишь врачи и то бывшие - теперь-то они инвалиды, отец в коляске. Вот я появлюсь с Релюхой и сыном в красивом костюме перед ним. Что он скажет, если жёнка моя откажется одеться в материны одежды? А пойдёт в своих, не то что старых, но в Москве уже не модных. Надо у матери купить хоть пальтишко ей за те денежки, что она мне высылала, а я экономил. Тёща тоже дала пятьдесят рублей - так потрачу и их на Релюху»...
Огорчённая Калерия не могла знать, эти оскорбившие бы её мысли мужа - она склонилась над Олежкой и дала, наконец, ему грудь, которую он благодарно обнял ручками и питался. Фигуры на шахматной доске для неё распределились. Если Николай, облагодетельствованный свекровью, может переметнуться от «любимых своих» к матери, заставившей когда-то трепыхаться всю семью, и чуть не развалившую её, то кто же заступится за неё с ребёнком? Миша? Свекор? Они посматривают на Релю с ребёнком благожелательно - они им явно нравятся, но... Оба этих мужчины уже в подчинении у плохо одетой, но властной женщины.  Анна лишь рявкнет на них, как испугает до смерти...
- А ну кончайте, действительно, барахлом заниматься, - опровёрг Релины мысли свёкор. - Давай, мать, принеси невестке супу, она же из нашей закуси ничего не ела - откуда же молоку взяться? Или ты супов сегодня, на зло Реле, не готовила? Чтобы она лишь рыбу да икру - острую пищу для ребёнка, кушала.
В комнате возникла немая сцена. Видимо свёкор никогда прежде не говорил в таком тоне. Жена его от неожиданности уселась на стул, не с силах выговорить не слова. Миша нервно засмеялся и встал:
- Точно - красной икры, рыбы всяческой наметали на стол, а где, спрошу я вас, варёное, жаренное - хотя бы цыплёнок какой не дощипанный стоял на столе. Правда мать с утра что-то варила, но где варево? Мама, чего ты там куролесила над ведровой кастрюлей? Наверно, готовила кислые щи, которые у тебя на все случаи жизни?
Свекровь опомнилась: - Кинула я в большую кастрюлю мяса с килограмм, капусты кислой, магазинной, картошки накрошила - всё это уже часов пять томится. Налей невестке, если она такое первое будет есть, мать её, верно, повкуснее кормила, в деревне? Там же всё свежее, не то, что у нас.
Миша обратился к Реле: - Будешь, есть материно варево?
- Спасибо, не откажусь! - Кормилица сглотнула слюну. – Первое блюдо – это самая необходимая мне сейчас пища. И если можно чаю с молоком.
Михаил, обрадовавшись такой разрядке, поспешил на кухню:
- Да сметаны в щи положи! - Крикнул ему вслед Николай, разоблачаясь от своих красивых одежд. - А ты чего, мать, сама не могла наложить то, что ты приготовила? Глядишь, кусочек мяса положила приехавшей издалека невестке - ей сейчас железо, что в мясе есть, тоже неплохо бы скушать. Пойду, скажу Мише, чтобы положил.
- Да. Кладите всё сами. Чтобы жена твоя не думала, что я её отравить желаю, - огрызнулась мать Николая.
- Дай тебе волю, ты бы и отравила, - проворчал её муженёк.
Свекровь подскочила к нему, ухватила мужа за лоцканы моднючего пиджака, и затащив его в противоположный от невестки угол, зашипела что-то ему в лицо. Гаврила огрызался, оглядываясь на невестку. Реля делала вид, что ничего не слышит, хотя могла предположить, что Нюрка может говорить, взбунтовавшемуся её супругу, всегда покорному, а по приезде невестки вдруг повышающему на неё голос.
Калерия живо положила уснувшего сына на диван, когда Миша внёс на подносе две тарелки дымящихся, и душистых кислых щей. За ним - тоже на подносе нёс три тарелки Николай:
- Вот, на всех наклали, - сказал Миша, улыбаясь. - А щи у тебя, Анна Никитична хороши получились. Ароматная баранина, весьма подходит к кислой капусте, к тому же баранина так разварилась, что худо, бедно, но мы её с Николаем враз растащили на волокна, так что долго жевать не придётся. Садись, Релюшка, со мной. Вот твоя тарелка.
- А я с другого бока возле невестки сяду, - сказал свёкор и поспешил занять место возле Калерии. - Ешь, чернявая, - подвинул хлебницу: - Даже если Нюрка мясо не мыла, за пять часов оно протомилось.
- Ну и шутки у тебя, отец, - отозвался недовольно Коля, - ты же не желаешь, чтобы Реля не стала питаться в этом доме? И почему это заняли моё законное место возле любимой жены? Я её сто двадцать шесть дней не видел, а привёз в родной дом, так уже и поужинать возле дорогой мне не могу.
При этих словах любимого сына, свекровь, по обыкновению выскочила из комнаты и понеслась куда-то - в никому неведомую сторону.
Калерия, не обращая внимания на протесты мужа, благодарно кивнула Мише и свёкру - не будь их, о том, что она голодная он бы и не вспомнил, увлёкшись примеркой своих обнов, украденных у кого-то.
Лишь умяв почти всю тарелку с довольно вкусными щами, она кивнула головой в сторону закуски, которая раньше не привлекала её:
- Что? Свободно у вас такие вкусности в Москве? В Симферополе с простыми продуктами напряжённо, особенно зимой: колбаса неделями не бывает, сливочное масло. Мясо - очень дорогое - лишь на рынке. Я уж не говорю об фруктах зимой - а я именно тогда носила беременность - так цены такие, с моим кошельком не подступишься. Временами Николай привозил мне то килограмм яблок, то пару штук гранат или апельсинов, так радости было много, и то всё ему дарили отцы-командиры.
- Мог бы и покупать! - проворчал Миша, вставая, чтобы собрать и отнести на кухню тарелки, - деньги-то у него были.
- Деньги были, но я боялся, что мамка их заколдовала. Так что я боялся отравить свою любимую - Николай чувствовал, назревает ссора.
- Ну, в Москве у тебя с этим проблем не будет, - ответил свёкор, выручая старшего сына. - Всё в магазинах по государственной цене. Я вот, к приезду, прикупил вам всяких фруктов, чтоб вы ели, всего на десятку.
- А что касается икры, рыбы и прочей хорошей снеди, то это пока свободно, - проговорил Миша, - но поговаривают, что скоро всё подорожает, и станет дефицитом. Ты знаешь это словечко, Реля.
- Моя жёнка много заковыристых словечек знает, - Николай присел возле Калерии на освободившееся от Миши место и поцеловал её в щёку, - а ты откуда прознал, что скоро многие вкусности станут дефицитом?
- Так в торговле работаю, от нас ничего не скроется.
- А в каком магазине, если не секрет? - спросила Калерия.
- Какой секрет! Мать в свой модный магазин и устроила, помощником продавца, вернее младшим продавцом, скоро уж и настоящим стану.
- А мать кем там? - Реля знала, кем трудится свекровь, но хотела услышать от Миши - повысит он Нюрку в должности или нет?
- Уборщицей, а больше бегает, спекулирует. С начальством конечно Вась Васенька, чтобы товар давали модный - она с ними и делится выручкой, а то и не получала бы ничего. Правда, она уже может и за свои деньги взять три костюма - у неё их полно, но почему-то жадничает или боится, что связь прервётся с выгодным начальством, лебезит перед ними.
-«Боже мой! Имеет большие деньги, может не то что комнату, квартиру снять. А живёт в двенадцатиметровой сына, и попробуй её уговорить, что всем будет лучше, если жить отдельно. Нюрка нарочно делает, чтоб развести нас - так ей удобней. Уйди свекровушка отсюда, ей трудно станет руководить Николаем. А если будет вертеться возле нас сутками, то, при желании, столько можно на невестку помоев вылить. Потом не справишься ни лопатой, ни ковшом от экскаватора не выгребешь», - с тоской подумала Реля, прилегая с сыном на диван, пока мужчины вышли на кухню - не то посуду мыть, не то покурить. Только теперь почувствовала, как она устала. Сквозь сон слышала, как вернулась откуда-то свекровь и домывала посуду на кухне, о чём-то беседуя с Колей - его голос она узнавала даже во сне.
Потом муж пришёл и сел на диване рядом.
- Чем порадуешь? - спросила спросонья Калерия.
- Устала, крошка моя? Лежи-лежи, я возле вас посижу.
- Что там мать твоя? Не сердится на меня?
- Нет, она не злая. Уже беспокоится, куда ты работать пойдёшь.
- Смотрите, какая заботливая! - Реля, от неожиданности, подняла голову: - Ну, и куда она советует?
- А на стройку. Мы ведь на очереди на квартиру теперь стоим, как Олеженька у тебя в животе завёлся - считай больше года. И вот мамаша решила, что если ты ещё годика два-три на стройке поработаешь, нам ускорят очередь и дадут всем по квартире: Люське, Мише, деду с бабкой и нам. Надо лишь, чтобы кто-то там поработал.
- Всем? - переспросила удивлённая Реля. - Всем по отдельной квартире?
- Всем. Люська уже не хочет жить с матерью. Она стесняется, что та в тюрьме была. Мишка тоже, может, по другой причине, но не хочет. Вот им надо по однокомнатной, так же отцу с матерью, а нам, поскольку ты будешь работать на стройке и за это время может ещё словчишься родишь ребёнка, то дадут двухкомнатную, не то трёхкомнатную квартиру - это рай жить в большой, благоустроенной квартире. Ты можешь ещё потом рожать, - размечтался муженёк таскать для своей родни жаренные каштаны из огня, её нежными сейчас, от частых стирок, руками.
Реля, втайне от мужа, негодовала, лишь представив себе, как она, оторвавшись от своего дорогого потомка, пошла бы работать на неблагодарную пыльную, грязную и в общем-то рутинную работу. Возвращалась бы домой - уставшая, замёрзшая в суровых морозах. В Симферополе она была моложе и без ребёнка, к тому же Реля чувствовала там, что вырвалась из рабства, потому с таким удовольствием ездила на экскурсии, обозревала полуостров, потому что  чувствовала что скоро улетит, как чайка от него. На полуострове она была свободной.
 Москва, вернее новоявленная свекровушка-душка, дала ей почувствовать, что здесь она своей жизнью и жизнью её ребёнка распоряжаться не будет. Её мечтают уже сейчас заткнуть на стройку, чтоб она не выдержала напряжения, которое навалится на неё. Напряжения в семье и на нелюбимой давно Релей работе, от которой она в Симферополе устала, работая последние два года с больной ногой. При таком опасном положении - да ещё постоянно волнуясь за сына, долго ли заболеть и, при этом потерять ребёнка? Уж Олежку изведут, в два счёта, стоит Реле лишь охнуть, показать слабость. И самое противное: её, например, болезнь, гибель ребёнка, которую они могут обставить как несчастный случай, непременно используется свекровью, для получения отдельных квартир: - «Видите, невестка здоровье потеряла. Ребёнок не смог жить в такой, перенаселённой, клетушке», - вот, что сказала бы, непременно, Анна Никитична, притворявшаяся сейчас то доброй, то злой.
Калерия, кипя от наглости мужа и свекрови, села на диване:
- Видишь, какая твоя мать заботливая женщина, - проговорила она с иронией.- Но почему она ждала меня, а не толкала Люсю на стройку?
- Люську на стройку? Такую лодырницу?
- Я не ленивая, но своё я на стройке уже отработала. Пусть сестра твоя долг отдаст родине.
- Какой долг - она никому не должна.
- А я была должна? Даже ногу там покалечила.
- Мать это к тому на тебя навязывает, что ты там уже работала.
- Вот потому, что я знаю, что за прелесть стройки у нас - Рельку туда булкой не заманишь больше. Ты не забыл? Твоя жена там покалечилась и почти полтора года хромала? Нога не забывает боли и сейчас.
- Действительно, - Николай широко раскрыл глаза. - И мужики там матом ругаются - не место на стройке такой нежной женщине как ты.
- Отсюда следует, что и Люсе там не место. Тогда Миша. У парня уже есть паспорт, а он работает младшим продавцом в магазине. Почему не на стройке? Вот где парню силушку-то показать да мышцы накачать, чего он не сможет сделать в магазине, угождая богатым покупателям и не любя бедных, как я это наблюдала в Симферополе. Или твоя мамаша, не страдающая от болей в сердце, как Гаврила. И в тюрьме-то она не начальником работала - так почему бы ей не оставить спекуляцию и не пойти помахать лопатой? Великое удовольствие получила бы, заработав на всех своих детей квартиры. Нет, она, оберегая своих родненьких и себя, размечталась невестку, кормящую ещё грудью внука сунуть в клоаку, чтобы я ещё раз как-нибудь покалечилась там, а сын мой умер без присмотра, или в связи с «нежной» заботой бабушки…
- Релюшка! - Николай постучал себя согнутым пальцем по лбу. – Ты умница! Это я болван, что дал своей матери даже подумать об этом. Ты моя любимая женщина не должна идти им зарабатывать квартиры!
- Пить надо поменьше, родной мой! И не бросаться на ворованные тряпки, они тебя до добра не доведут, а счастья лишат. Вон как мать тебе мозги заморочила, стоило тебе в них нарядиться.
- Релюшка! Да разве мать ворует их?
- А что? Она на честные деньги их покупает? На свою малую зарплату уборщицы? Да и Гаврила мне сказал, что не очень хорошо зарабатывает, хотя и трудится много - тяжести таскает.
- Да батя пьёт много, заначивает деньги от матери, чего я от тебя прятать не стану - ты не думай так и про меня, Релюшка.
- Да не об этом сейчас разговор, а о спекулянтских тряпках. Мама твоя прямо сказала, что два костюма продаёт, третий ей даром достаётся. Это ли не воровство? Значит на твой костюмчик, она обманула двоих людей или две семьи, и по-крупному. Ты примерял четыре костюма, а сколько их ещё в шкафу, не считано, и всяких, других тряпок. Так какую тьму народа уже надула твоя мать? Быть может, люди голодают - а в большинстве случаев я уверена, что это так. Недоедают модники, чтоб купить у твоей матери вещь, которую в магазине, виси она там, купили бы по себестоимости, и ещё полмесяца или месяц питались бы нормально. Вот ты будешь носить этот костюм, а кто-то загнётся от язвы, которой вполне могло бы не быть. Но учти! Язва того парня, который не удержался от соблазна одеться красивей, да сердечная боль другого мужика, да ещё какая-нибудь «радость» третьего передастся всё на тебя, потому что вместе с матерью, и ты их обкрадывал. Кстати сказать, Гавриле уже сердечные боли передались через его одежды, в которые его нарядила Анна Никитична. Миша и Люся точно также будут страдать от излишеств маминого «приданного».
- Знаешь. Мать твоя мне говорила, что ты ясновидящая, но полагаю, что в отношении моей матери ты ошибаешься. – Калерия видела, что муж с ней старается говорить красиво, и это её радовало. - Не думаю, что моя мать всё это нечестно заработала. Знала бы ты, сколько свекрови твоей приходится бегать, чтобы какую вещь продать, а это труд каторжный, скажу я тебе.
- Так пусть откажется от «каторжного» труда и идёт строить – на квартиры всем заработает, - зло рассмеялась Калерия.
- Да что ты! Она вообще о стройке и не мечтает.
- Вот видишь. «Каторжный» труд и не такой пыльный и денег несёт ей кучи, что она, наверное, замучилась считать?
- Но я всё же не верю, что мать всё это нажила нечестно.
- А что? Она такую груду в гардеробе на честные деньги купила? Ты не слышал, что она покрыла уже конфискованное у неё на сто тысяч в два раза, если не в три? И смотри, замок от меня повесила на шкаф.
- Да это она не от тебя, а от Люськи прячет её шмотки.  Миша мне это сказал - так что не обижайся. А работать на стройку я могу пойти. Руки у меня, что к баранке привычны, что тяжёлую работу делать.
- Да у тебя руки золотые, - Реля взяла их своими руками и поцеловала. - Это единственное, что в тебе не обманчиво. Кстати, на стройке, ты сможешь водителем работать.
- Зачем руки целуешь? Целуй мужа. - Николай крепко приложился к Релиным губам. Опьянённый поцелуем, ринулся закрывать дверь.
- Что ты делаешь?
- А закроюсь, - пробормотал он, - и буду тебя целовать.
- Ты лучше прислушайся к шуму в коридоре - уж не Люське ли припожаловала? Беги, встречай сестру. Да присмотрись, не пора ли поработать ей на стройке, квартиры всем заработать.
Но муж не обратил внимания на последние Релины слова. Его больше всего обозлило - и он высказал это уже в кухне отцу и брату, что Люся не приехала его встречать, во Внуково. Хотя и взяла, по этому случаю на работе отгул - так ему сказала мать, когда он помогал ей с посудой, и они обсуждали дальнейшую работу Калерии.
- Зачем? - Николай посуровел. - Сейчас она сама заявится. Сестра не желала встретить брата после долгой разлуки, а я ей не обязан навстречу кидаться. - Он быстро отошёл от двери и сел в ногах Рели.
Дверь тотчас  распахнулась и в комнату шагнула красивая, хорошо одетая девушка - ровесница Рели - но накрашенная и надушенная до карикатурности. Видно девушке не хватало чувства меры.
- Ну, здравствуй, братка! Да поднимись, чтобы я могла поцеловаться с тобой. Ох, какой большой! Никак в армии ещё подрос? – Она демонстративно уделяла внимание лишь брату.
- Вырос! - засмеялся Николай, забыв по наивности все обиды, - на пять сантиметров ещё вымахал, когда Релюха, - он, нарочно, кивнул в сторону, жены, чтоб сестра обратила на неё внимание, - сына родила.
- От радости, что ли? - Людмила даже головы не повернула: - «Вот ещё! Нашёл чем хвастаться! Кудрявая у него жена - это очень мужикам нравится, но у меня коса, что ещё больше их смущает. И глазищи этой ведьмы многих с ума сводят. Но им далеко до моих, особенно если мне ресницы подкрасить. А ещё лучше налепить, что я и делаю с подружкой, когда мы с ней вылазку делаем, чтобы поохотиться на мужиков»....
Знала бы Люся, что Реля, на лету, считывает её мысли, не стала бы так откровенно думать. Но если бы «девушка», в каких Люся упорно себя числила, даже не умела думать, приезжая «гада украинская», как она называла Калерию знакомым, вычислила бы всё по настроению её, и по выражению лица. Даже если бы Реля не смотрела в её сторону, и по интонациям голоса, по словам которые она не говорила, а выплёвывала.
- Наверное, - ответил ничего не замечающий от радости встречи с сестрой Николай. - А ты как, моя красавица? Замуж не собираешься?
- Я не дура! Это лишь дурёпы рано замуж выходят. А мы погуляем!
- Смотри, не догуляйся до сифилиса - сейчас его много...
Дальше Калерия могла не слушать - она отключилась от глупого и неинтересного ей разговора - счастливая особенность - она могла быть в гуще толпы, но если люди её не интересовали, она выключала слух, и могла думать о чём угодно, только не о них...
Подключила её внимание «Люське», видимо заметив, что Реля мыслями далеко и не любуется ею, что должна была делать и говорить эта деревенщина. Но нет! Сделала вид, что ей разговор мужа с сестрой не интересен, чего Люся просто не выносила: она постоянно бывала в центре внимания, правда не женского, а мужского - девахи ей лишь завидовали, но их зависть всегда приятна. А эта кулёма, сидя, заснула возле своего младенца, который, как писал ей брат, восторгаясь, чудо. Но Люся никогда детей не любила и никогда не находила в них того, что видят родители. Её подружки уже родили и не нахвалятся. Она посмотрела одного-другого мальчонку, чепчики им подарила - на девок и смотреть нечего - но никто не всколыхнул ей сердце. Дуры-подружки, родив, лишили себя много - свобода прежде всего. Но как раз свободы Люся и не имела, с тех пор, как вернулась из тюрьмы мать.
Реля живо перехватила эту её мысль, которая должна была её радовать, но она не стала ни радоваться, ни сопереживать глупой Колиной сестре. Она ждала, что ещё выкинет Людмила, какой фокус, ради которого она обратила на себя внимание новой, нежеланной жены братца.
- Всё сожрали?! - воскликнула Люся, как только увидела, что Реля смотрит на неё. - Так я и знала! Вот негодяи, а? - повернула по-царски голову, призывая золовку не то в свидетели, не то обвиняя её в людоедском аппетите; - Нет бы меня подождать!
Теперь уже Реля окончательно отвернулась к ребёнку и прилегла: - «Видали мы таких актрис, милочка! И цену вашим гулюшечкам знаем».- Презрительно подумала она. Ей, в самом деле, было неприятно глядеть на «Люське». Но далеко не те чувства испытывал Николай: он был братом этой легкомысленной девицы, и умом ушёл недалеко от неё:
- Где же ты была, сестрёночка моя? - виновато развёл он руками. - Брат с семьёй не каждый день приезжает. Могла бы встретить.
- А я и встречу. Знаешь, кого я сейчас обрабатывала? Борьку, друга твоего, еврея, помнишь? Так вот, он в армии не служил, отвертелся, а сейчас ему уже двадцать семь лет, его уже не заберут, так я хочу его для братка, на коньяк выставить, а может чего более. Вы тут, поди, одну водочку хряпали? Помнишь, когда я приходила сюда в этот свинарник, где ты с пьянью лежали, кто, где, всегда кто-то - не очень пьяный, предлагал мне поддержать вашу свинскую компанию.
- А зачем ты приходила? - поморщился Николай, который за пару с лишним лет общения с Релей, привык даже к высоким словам, а сестрица напомнила ему, что в тяжкое время он эту комнату, данную ему после ареста родителей, превратил в свинарник. Заметив, что Калерия вроде дремлет и не вникает в их разговор, быстро перешёл на другую тему, которой можно скрыть многое. А чего скрывать, если они уже с Релей говорили,  что сестра его с удовольствием бывала в их пьяной компании, выпивала, а потом её какой-нибудь друг уводил на чердак, чтобы делать с «девушкой», то, после чего девушкой её назвать было сложно.
 - Так ты говоришь, Бориску встретила? Как он, подрос? Потому что его в армию не брали из-за роста?
- Вот именно подрос - он где-то лечился, его кормили дорогими и заграничными лекарствами. Ну, ясно, что великаном не стал, но вполне мужчинка, правду сказать не такой уж и сильный, каким он это перед девками-бабами хотел бы быть. Но сумел окончить какой-то институт, теперь чуть не главным ли инженером работает не на стройке, ясно, а пристроился в какой-то конторе возле ГУМа, заводил меня туда, мы с ним на столе... - далее Люся зашептала, хотя могла бы и не делать этого, Реля всё равно поняла каждое её поганое слово. Дабы не слушать далее всякую мерзость, она приказала себе заснуть. И вызвала деда Пушкина в сон, чтоб хоть с одним умным человеком побеседовать.


                Г л а в а     22.

     Дед тотчас явился: как всегда аккуратный, даже немного франтоватый. Улыбнулся, присел к Реле, где она лежала, на диван и проворчал:
- Наконец-то решила вызвать деда в свой сон. Как уехала в Крым, так о старике забыла.
- Как это забыла, дедушка? Всё время помнила. Но нельзя было говорить о нашем родстве с тобой, иначе бы Релю посадили в сумасшедший дом. Тем более, не раскрывала тебя, потому что знала, что ты везде следуешь за мной. Скажешь, я ошибаюсь?
- Нет, точно следую и всё вижу, что моей внученьке пришлось пережить за три с лишним года. Видел, как ты одного Гориллу от себя отталкивала, хотя к доченьке его тянулась. Он, обозлившись, человека убил, и ты спаслась от него.
- Да, Гориллу ведь в тюрьму посадили, - Калерия заплакала. – Жалко мне того человека, погибшего. Не знаешь, деда, хороший был тот мужчина или плохой, которого он убил?
- Вроде как от детей бегал, не помогал их воспитывать – так что не горюй о нём. Вот то, что ты после покалечилась от горя – вот о чём я тебя бы поругал, если бы ты меня в сон свой хоть раз тогда позвала.
- Как позвать, дед, я такие боли испытала, ходить ведь неделю не могла совсем. И в больнице сам, наверное, знаешь, не помогли мне, чем ещё более разочаровали в справедливости. Ну, как могла я тебя тогда позвать?
- Не оправдывайся, всё понимаю. А потом тебя, хоть и с больной ногой, но закрутили любови.
- Ой, закрутили, дед, правда! Я и не думала, что после смерти Павла, смогу стольких юношей любить. Да ты не ругаешь ли меня за это? – Спросила боязливо.
- Молодец, внучка. А как тебе было свою основную любовь найти? Вот этого самого обормота, который предаст тебя. Ведь знаешь свою судьбу? Да ты лежи, лежи, ведь устала с дороги?
- Ой, как устала, деда, ты себе не представляешь. Два самолёта за сутки, с маленьким ребёнком – тяжко.
- Устала ты, моя дорогая, ещё как с дитём в больнице лежала. И потом с матерью своей дурной – она тебе, перед отъездом в Москву, немало нервы пощекотала.
- Дед, я у тебя не спросила, а помирилась с ней – это ничего?
- А кто тебя, думаешь, направил на то примирение? Дед же старался. Тебе к матери ещё в Украину не раз Олежку возить придётся. Так что умно ты мирилась, и мать тебя полюбила за доброту. Ещё за ум.
- Я это заметила. И оказалось, что и взрослой Реле тоже нужна любовь. Самое интересное, не получая любви в детстве я как-то не скучала – ты мне, дед, всех заменял. Но тут подумала о сыне, что ему любовь бабушки очень понадобится. Ведь с тобой он не сможет так общаться, как ты со мной общаешься.
- Нет. Разве лишь когда он взрослым будет, и ты ему расскажешь, что мы родня – но это не скоро.
- А можно будет ему рассказать?
- Ты напишешь обо мне книги – вот как я тебе явился, в младенчестве, и берёг мою лапушку от поруганий матери и других, лихих людей. Правда, не так уж берёг, если ты на каждый гвоздь натыкалась, калечилась, но видно за твоей порывистостью – ты как юла была – невозможно было уследить.
- Конечно, дед. И не кори себя. Ты не обязан был за мной следить.
- Как это не обязан? Вот, погоди, я тебе кое-что поведаю, то поймёшь, что дед перед тобой в долгу, можно сказать. Потому следил за тобой постоянно. Посылал тебе людей хороших, кои тебя и по Украине покатали. И платья тебе, мои подарки, передавали, ещё, когда ты маленькая была.
- Господи, дед, это ты про Артёма говоришь? Про капитана дальнего плавания?
- То-то, что капитана. А кто его капитаном сделал? Ты!
- Дед, он сам учился. А я ему лишь нагадала, что станет капитаном.  И как говорила, так и случилось. За то гадание он мне Одессу подарил. Замуж звал – да не пошла я за него – уже тогда знала, что не он моя судьба.
- Это точно. От него ты бы мне внука не родила. Или правнука?
- Мне ты приказал называть тебя дедом. Стало быть, Олежка твой правнук. Чего ты мне про сына ничего не говоришь. Или он не нравится тебе?
- Выше всяких похвал мой правнук. Потому боюсь захвалить. И за его рождение я тебя привёл в Москву.
- Так это благодаря тебе, деда, я в Москве? Так и знала, что это ты желаешь, чтобы я жила в ней.
- Да, милая моя спасительница. Вот ты и приехала в Москву. Я так хотел, чтоб ты жила там, где я родился.
- Но почему спасительница, дед? – Во сне Реля не помнила, что эта тема ими давно выяснена.
- А то нет? Кто как не ты, одним лишь рождением своим, чистая душа моя, выпустила меня из Ада, где я томился до твоего появления на свет Божий.
- Но почему я? Разве мало у тебя рождались внуков, правнуков, которые тоже могли тебя выпустить?
- Лишь ты смогла то сделать. Девочка, рождённая от черной женщины, но в противоположность своей матери, со светлой душой. Помню, как ты воевала с ней в детстве, уже тогда ты её поворачивала на чистую дорогу. Тем самым мне помогала, свои сёстрам маленьким выжить, которые тебя не пощадят, когда вырастут. Ты не смотри, что во Львово они с Олеженькой водились и радовались ему. Девки вырастут не такие как ты, - и это предположение деда они уже обсуждали, но видно сны повторялись, время от  времени. Про то Калерия вспоминала, проснувшись; - «Не даёт мне дед забывать о самом важном».
А сейчас она возразила: - Да ладно, дед. Как будто все должны быть такие как я.
- И правда, люди разные бывают в одной и той же семье. Но продолжай, что ты хотела сказать.
- Значит, не зря я мучилась со своей матерью? Своим терпением я помогла тебе, другим людям. Дед, я рада, что так произошло. Теперь понимаю, почему ты со мной так возился. Спасал тоже меня от злобы мамы.
- Спасал, внученька. Если бы я не стоял возле тебя, во младенчестве, Юлька бы тебя убила, как она убила двух мальцов. Но одного спасла та женщина, с которой ты не смогла встретиться в Симферополе, а второго ты произвела на свет. И какой же мальчуган!  Я именно такого ждал от тебя, внучка. Но судьба тебе послала мужа не годного, который вас привёз в Москву и отдаст на растерзание своей дурной матери.
- Я всё это предчувствовала, дед и не очень ей подчинюсь, видя, какая она глупая женщина, хотя мнит себя, я думаю, очень хитрой.
- Это, как пить дать. Все эти шальные бабы, ветерком подбитые, числят себя умными. Раз других людей обманывает, то презирает их. Но ты в ней живо разберёшься и не дашь себя обвести вокруг пальца.
- Постараюсь, дед. С твоей помощью.
- Я чем могу, помогу. К примеру, умных людей настроить, кои помогут моей внученьке от цыганки Земфиры. И та, если ты разобралась в моей жизни на земле, была не очень ко мне настроена.
- Помню, дед, что она тебя прокляла, когда ты вторично женился, и потому ты не долго задержался в жизни. Но мне, уж если ты потребовал от меня правнука – хотя Олежка тебе пра-пра-правнук, так же, как я не внучка.
- Внучка. Ты мне внучка, потому ближе тебя, моя Чернавочка, нет у меня родни. Стало быть, твой сын правнук.  Да мы уже, будто, выяснили всё то? – Выходит, дед лучше помнил о снах, чем Реля.
- Выясняли, кажется, потому забудь этот вопрос. Дед, а ведь у тебя, в Москве, много, наверное, осталось правнуков и правнучек? Ты захочешь, чтобы я с ними познакомилась?
- Честно говоря, в Москве моих родных мало. Почти все за границей. Я ведь тебе подкидывал книгу Раевского, где он пишет, куда мои родные расползлись, по всей Европе, можно сказать. А теперь вот и в Америку некоторые забрались.
- Ты с ними поддерживаешь связь, дед? Чего хмуришься? Со мной ведь часто видишься. Или нельзя?
- Те правнуки далеки от меня, хотя и помнят обо мне. И когда-то станут слетаться в Москву, ты их увидишь по телевизору. Не моргай глазами. Купишь, к тому времени ты этот ящик, о котором мечтаешь. Раньше купишь, чем родню по нему увидишь, гораздо раньше. Но, вряд ли захочешь с ними знакомиться.
- Почему, дед?
- Так ведь пожилые они все приезжать будут, да и ты не молоденькая станешь к тому времени.
- Так они не скоро станут слетаться в Москву?
- Ой, не скоро. Тебе уже за пятьдесят лет исполнится, или более. И кстати, ты будешь занята, чтоб видеться с ними. И интереса не увидишь в них.
- Интереса их ко мне или они мне будут не интересны?
- Взаимно, внучка, взаимно. Но ты не станешь грустить, потому, как уже займёшься своим делом.
- Загадками говоришь. А до того, как я увижу свою родню по телевизору, я буду заниматься не своим?
- Нет, ты всегда своим делом занимаешься. Благородным, я имею в виду. Деда вот спасла от Ада. И много ещё людей оттуда вызволила. Как? Ты ещё спрашиваешь. Сколько ты деревьев старых к жизни возродила и сколько новых посадила, так из Ада и вылетали люди гурьбой.
- И всё мои родственники? Как ты, дед?
- Нет. Меня-то ты вызволила оттуда своим рождением. А тех, чужих людей, посадкою деревьев.
- И они знают об этом? И они тоже мне могут помочь, в случае если мне будет плохо.
- А зачем тебе, чтоб о том знали? Достаточно, что дед рядом с тобой. Я-то тебя не оставляю не на миг.
- И правда. Это я много захотела. Мне твоей, дед, помощи достаточно. Не дал маме меня убить в младенчестве. Сопровождал наш поезд, когда мы ехали в эвакуацию, не дал бомбам попадать в него.
- Это Ангелы тебя сопровождали. Но и они не могли вражды твоей матери к тебе побороть.
- Что ж, дед! Видно мне суждено было самой мамину немилость побороть.
- И ты это сделала. Не стану тебе напоминать, как ты сестру  твою, от другого отца, чёрного душой, победила. Да и отца её, чёрного душой.
- Это Веру, бывшую Геру? И её батю? Победила ли, дед? Смотри-ка, каких он мне родственничков подослал, вместо мамы и Веры. Сам знаешь, сколько я ещё горя в Москве хлебну с ними.
- А ты хотела, чтоб тебе Москву на блюдечке поднесли? Нет! И её ты выстрадаешь, тогда ценить станешь. Но твоих спекулянтов я маленько накажу, за то, что они над тобою издеваться станут.
- Ладно, дед. Их и так жизнь накажет. Но сначала, я чувствую, мне придётся пострадать.
- Пострадаешь, если полюбила слабовольного человека. Но то судьба твоя. Как я пожил мало на свете – судьба такая мне была предсказана, так и ты свою судьбу знаешь. Пострадаешь, а разводиться станешь любя ещё, через боль, можно сказать. И я тебе в этом случае ничем не могу смягчить удар.
- Ой, дед, не надо про удары судьбы. Я выживу и сына поставлю на ноги – ты же меня знаешь.
- Как не знать. От всяких поворотов судьбы ты лишь сильнее делаешься. Однако пора мне уходить из твоего сна. Призывай меня чаще – хоть разговорами развлеку тебя от тяжких дум.
- Да, дед. Мне твои беседы, как массаж сердца. Ещё одно спрошу. Почему ты книги посылаешь мне в руки и забираешь? Неужели потому, что сейчас я приехала в семью, где не книги ценят, а украденные вещи.
- А разве книги не воровали у тебя? То-то. Пусть и другие про твоего деда почитают. А как вырастет твой сын, вернее подрастать станет, так вы такую библиотеку с ним заведёте – сами удивляться будете. И все книги, которые у тебя увели, вернутся к тебе, но уже дополненные и потому ты им вновь обрадуешься.
- Спасибо, уже радуюсь. Но не скоро, я думаю, мы заведём свою библиотеку. Киваешь головой? Согласен, что не скоро.  А хорошие государственные библиотеки ты станешь расставлять на моём пути, как прежде?
- В Москве тебя библиотеки порадуют более чем в Украине, чем в Крыму. Ты станешь от меня получать книги, по коим будешь познавать Москву, Подмосковье, даже Золотое кольцо Москвы.
- А есть такое? – Калерия широко раскрыла глаза, удивляясь.
- Если нет, то сделают. Потому как много городов – больших и малых вокруг Москвы настроено. И грех их не показывать людям, как ты, кои ими интересуются.
- Ой, дед. Вот ты меня обрадовал, что не только на Юге можно городами любоваться. Но я, наверное, не скоро смогу ездить. Мне вот на ноги бы сына поставить, хотя бы лет до пяти, когда бы мы с ним могли ездить. Да денег, к тому времени бы я заработала, потому по моим путешествиям ранним сужу – на поездки надо много денег. И, чтобы ездить, надо и одетым быть красиво, чтоб люди не удивлялись.
- Я тебе одежду, как в Симферополе стану подбрасывать – красивую, но дешёвую. Ты сможешь на небольшую зарплату одеваться с сыном красиво. А что касается поездок, то и о том не беспокойся. Найдутся люди, которые станут тебя возить не только по Москве, но и по Подмосковью.
- И по Золотому кольцу Москвы, - быстро вставила Калерия.
- И по Золотому. Не грусти, внучка. Но до того времени, ты ещё пострадаешь, борясь с недобрыми людьми. А теперь отпусти меня. Я рад, что ты как приехала в Москву, вспомнила обо мне. Когда любила своего будущего мужа или когда болел твой ребёнок, не вспоминала о деде, который о тебе день и ночь думает.
- Прости, дед. Я всегда тебя помню, а не вызывала тебя, потому не хотела загружать сначала своим счастьем, а потом несчастьем.
- А я всегда рядом с вами гулял, когда ты сына носила. Берёг тебя от плохих людей. Вот лишь не мог тебе внушить, чтоб ты не позволяла себя обманывать. В отношении денег, кои тебе не доплатили при родах.
- Дело прошлое. Люди, которые надо мной поиздевались, сильно наказаны. А мне лишь бы дитя моё было здорово. Однако и мы с Олежкой болели.
- Однако и дед старался – раньше от таких заболеваний дети умирали. А грудная болезнь у тебя тоже могла мою внучку загнать, куда не надо – так я живо тебя направил к доктору. И тебе силы дал с ней сражаться.
- Ой, спасибо, дед. Ты, правда, как-то быстро мне помог избавиться от болезни. Но про Олежкину болезнь подробней расскажи. Правду говорили, что в роддоме болезнь эту детям подсадили?
- Если подсадили, то все эти люди в Аду каются.
- Многие из медперсонала там уволились, говорили. А может, их уволили?
- Так разве от смерти увольнением спасёшься?
- Не знаю, что и сказать. Давай, дед, прощаться. Как мне не хочется возвращаться к моим новым родственникам, ты бы знал. Ради сына придётся терпеть все их нападки. Но после разговора с тобой…
- Забудь о нашей беседе. Тогда тебе легче станет вернуться в тот Ад, который тебе судьбой уготован.
- Наверное, так будет лучше. Вычеркни у меня из памяти, дед, нашу с тобой встречу и разговор. Тогда мне не так тошно будет слушать ругню моих новых родственников.
- Дело говоришь. Забудь о том, что я тебе наобещал в дальнейшем. Пусть то станет подарком тебе за твою преданную душу мне и правнуку моему. Сейчас проснёшься и не вспомнишь свой сон. Живи настоящим. Ой, погоди. Чего я хотел у тебя спросить? Последний вопрос. Никак ты правда любила всех этих парней о ком я знаю?
- Любила, страдала, умирала при расставании и… оживала как Феникс из пепла. А ты, дед, так любил?
- Точно так. Видно ты взяла мою породу. Вот не думал, что от забытого ростка цыганки у меня появится внучка, благодаря которой я жизнь в космосе обрету, и которая будет меня поражать.
- Чем поражать, дед? У тебя таких внуков много, наверное, было?
- Ха! Что ж ни один меня из Ада не вызволил? Да и писать ты станешь, опишешь наши встречи с тобой хоть и во снах, а мне так настоящие.
- Это когда я стану писать, дед? Ты видишь, как меня захлестнула болезнь сына. И думаю, пока он вырастет, ещё не раз маму свою попугает.
- Все беды, все несчастья, какие ты перенесёшь – всё в тебе книгами отзовётся. Станешь людей встречать – хороших, плохих – всех опишешь, потому, как ты не можешь оставаться равнодушной к жизни.
- Спасибо, дед, на добром слове. Вот обрадовал. Мне, разумеется, далеко до тебя, особенно в стихах. Я, наверное, никогда такого не достигну. А в прозе постараюсь.
- А в прозе постарайся меня обскакать, потому ты живёшь более интересную жизнь, чем я. У меня не было такого быстрого транспорта, каким ты сейчас ездила и летала. Не было радио, не было телевизора. Я боюсь сказать о том, что у тебя ещё будет. Ты ещё не подозреваешь, с чем придётся столкнуться.
- Вот ракета полетела с человеком. Мне о том Степан сказал, ещё восемь лет назад. Не ты, дед, - упрекнула.
- Здравствуйте, пожалуйста! А дед тебе не толковал, а людях, которые летают в Космосе? Но ты не смущайся. Мала была, в сказки мои не верила. А Степан тебе толковал уже взрослой – ему сразу поверила.
- Ну, уж и взрослая! Девочке всего то тринадцати лет не было.
- Не было. А через месяц или два полюбила в Маяке довольно взрослого парня, с которым в прошлых жизнях встречалась. Жаль, Павел тебя оставил – тоже предпочёл жить в Космосе. Чего не спрашиваешь о нём?
- Стесняюсь, деда. Мне кажется, он осуждает меня с высоты своей. Вот, мол, вышла замуж за такого негодного парня, и полюбила его! Мне кажется, он бы Артёму был рад или ещё какому другому парню, но не Николаю. Он не любил посредственных людей. Не знает, что Коля прост, но меня от хромоты вылечил.
- Больше никогда не говори таких слов. Ты не могла полюбить глупого. Твой муж не глупый, но слабый. Однако мы заговорились. Насчёт стихов твоих скажу. Ты хоть и не очень их любишь сочинять, а они меня волнуют, потому о себе пронзительно пишешь.
- Не помню таких, дед.
- Так я напомню:
           - Жила в Литве – её любила.
             Но русских там бандиты били.
             Пришлось в Украину бежать,
             Украйна встретила как мать.

Калерия развеселилась и продолжала:

             Люблю Украину, степь, сады
             И сердцу милые церквушки,
             Каналы, степь и деревушки
             В которых нет большой воды.

Дед продолжал читать её стихи:
 
            Она в колодцах лишь, что грустно
             И трудно посадить свой сад.
             Зато в степи есть виноград,
             Который вызывает тайну.

- Видишь, как не складно, дед. Ты бы, наверное, красивее сказал.
- Складно, не складно, а вот это ещё мне у тебя нравится:

            Всё это – Днепр и виноград,
            Сады, посаженные мною, покидаю.
            В Крым убегаю, в Симферополь – град,
            Чтоб быть поближе к Бахчисараю.


Реля засмеялась и продолжала:

              Где я живала вроде прежде.
              Дед Пушкин описал мою судьбу.
              Зато теперь несёт меня надежда,
              Что волю там теперь я обрету.               

- Помнишь, дед, как я маленькой, когда прочла твою поэму «Бахчисарайский фонтан» допытывалась у тебя, как ты смог описать мою прошлую жизнь, как узнал о ней?
- Так в поэме же я указал, как я узнал. Но ты меня тогда потрясла, что малышкой поэму прочла и всё поняла. Это ещё раз говорит о том, что внучка ты моя самая дорогая.
- Ой, хитрый, дед. Прекрасно помнишь, что вначале я рассказывала Вере, тогда Гере ещё, про мою прошлую жизнь. Она как узнала, заревновала меня, что я помню чего-то, а они с мамой не только не помнят ничего о себе, но даже снов не видят. А если видят, ничего не помнят. Почему они не вспоминали?
- Не всем дано, внучка, видеть во снах свои прошлые жизни, а очень немногим – таким пронзительным как ты. Когда у тебя будет уже второй телевизор, не то третий ящик... Да, тот телевизор тебе купит уже сын. Вот в третьем телевизоре ты увидишь, вернее, тебе расскажут, как немногим удаётся узнать в детстве то, что ты видела в своих снах.
- Ты меня удивляешь, дед. Что ж мне покупать телевизоры и ждать с нетерпением, когда же они сломаются, чтобы они мне проведали такую тайну? – Калерия улыбнулась. – Ещё вопрос насколько долго они живут?
- Зачем, с нетерпением? Ты станешь привыкать к ящикам, потому многое они тебе будут давать для ума.
- Не только мне, но, наверное, и Олежке.
- Ему-то в первую очередь. Он у тебя такой умный вырастет, что тебе другие будут завидовать.
- Надеюсь, не только от телевизора? Книги станет читать, как я когда-то.
- Ты будешь читать, и он станет читать. Вместе будете развиваться. Вместе ездить везде. И я с вами стану путешествовать. Ты больше ему моих сказок читай, как подрастёт, чтобы он прадеда любил.
- О том можешь не волноваться. Мой сын станет тебя любить, хотя в какое-то время и критиковать. Я, дед, тоже тебя критиковала, когда по Одессе ходила по твоим местам. Подумалось мне, как же много ты детей разбросал по России и Украине, да и Молдавии, кажется?
- И во всём ты права, не могу отнекиваться. Однако если бы не завёл дитя у цыганки, как бы ты на свет появилась? Краснеешь? То-то! Зато мне Бог дал знать, когда у меня светлая душой внучка появилась. И сколько ты мне радости доставила, не мне тебе говорить. Ты станешь критиковать меня и дальше, за что я не могу обижаться. Мне не обидно, когда ты говоришь о том.
- Дед, а разве вам там, в Космосе, можно на кого-то обижаться?
- Если бы я не обижался на твоих мучителей, они бы не получали по носу и болячки от злости своей. Но, пора мне. И так я время, отведённое тебе для сна, использовал для разговоров. Не обижаешься?
- За что, дед? Ты как свет в моей жизни. Я на тебя молиться должна.
- Ну вот! Я на неё молюсь, она на меня. Вот свел нас с тобой Космос, внученька.
- Дед, ответь ещё на один вопрос, и мы расстанемся. Скажи мне, я буду так беседовать со своим сыном, как мы с тобой? Вот так открыто и обо всём?
- Вопросом на вопрос отвечу. А когда с тобой не говорили по душам люди, коих и ты приветила? Вспоминаю, как ты говорила со Степаном в поезде, что вёз вас с Дальнего Востока. Какие вы только темы не затрагивали!
- Про Космос он мне, дед, рассказывал – сам знаешь. А вот темы мы многие затрагивали с Павлом, моим будущим учителем. Правда, учителем он не стал, потому что рано погиб.
- Хватит душу свою тревожить. Знаю, что и замуж он обещал тебя взять, да не судьба. Вот так как со Степаном, как с Павлом ты станешь говорить и со своим сыном, как он подрастёт. Только что подростковых, а затем и мужских тайн он тебе не станет открывать, а так вы обо всём станете рассуждать, докапываться до истин.      
- Ой, дед, за последние слова больше критиковать тебя не буду.
- Почему же? Как захочешь, то критикую. Из твоих уст да справедливые слова, я с радостью услышу. А то обо мне иной раз такие сладкие речи говорят, а Наташу, жену мою поносят – мне обидно.
- Вот и за Наталью Николаеву мне иной раз тебя хочется ругать. Сколько, дед, ты ей доставил горя!
- Спасибо, что ты любишь Наташу. Две светлые мои женщины – жена да внучка. И пора мне. Хотя век бы не улетал из твоего сна. Да ведь ещё увидимся? Вызывай меня чаще!
- Увидимся, дед. Теперь и в горе своё и радость стану призывать – мне с тобой так легко, как ни с кем другим. Хотя, ты знаешь, ко мне и Павел иногда во сны заглядывает и Степан, я не говорю про Аркашку-озорника. Но как они не приятны мне, а ты самый родной, потому мы с тобой говорим дольше, чем с ними.

                Г л а в а    23.

     Калерия проснулась в совершенно незнакомой комнате. Она посмотрела  на спящего рядом Олежку и улыбнулась – они наконец-то приехали в Москву. Сынишка спал безмятежно, не чувствуя как мать его собирающейся грозы над головой. Молодая женщина протянула руку и погладила сына: - «Дорогой мой! Мне пришлось изрядно потрудиться, чтоб ты стал таким привлекательным из того больного ребёнка, каким я тебя видела два месяца после родов. А бабка твоя ненормальная сразу брякнула: – «Ня наш!» Разумеется, ты не в породу отца, а в породу мою и деда нашего Пушкина. Ты знаешь, что мама сейчас беседовала с дедом во сне? Не знаешь? Тогда спи. Ты ещё и про деда не скоро услышишь или прочтёшь, что я напишу о нём».
Молодая женщина обвела глазами маленькую комнату, где ей предстояло жить с новыми родственниками. Всё здесь было громадным, на её взгляд. Прежде всего, выделялся стол, который сейчас сдвинут, а когда они обедали, его раздвигали, и создавалась впечатление, что один он забирает полкомнаты. Стоял он между двух окон, тоже не маленьких для такой комнатки.  И когда его раздвигали, сидящие по краям люди, могли наблюдать за тем, что делалось во дворе. Но окна почти не освещали комнату, что очень удивило Калерию: - «Наверное, соседний дом загораживает? Такое впечатление, что комната была больше, но её перегородили тонкой стеной и сделали ещё кухню, в которой кто-то разговаривает – но я не любитель выслушивать чужие мысли, даже если они касаются меня. Если надо будет, мне всё расскажут соседи. В таких коммуналках всегда есть любители поговорить». – Это Калерия знала по советской литературе.
Чтобы не подслушивать чужие разговоры, приезжая вскочила и подошла к одному из окон, над которым висела какая-то хилая занавеска, наверное, повешенная ещё Николаем, когда он тут пьянствовал с приятелями. Занавеска составляла резкий контраст со всем иным в этой комнате. Но сейчас Реле было не до сравнений. Она выглянула в окно и ахнула в душе. Так она и думала. Три дома чуть ли не впритык, ограждали их дом, и двор казался глубоким колодцем – все дома были по шесть этажей. И солнце очевидно никогда не заглядывает в их окна. Как бы в ответ на её мысли где-то мелькнул солнечный блик и упал на лицо Калерии. Она подивилась: - «Только подумала о солнышке, а оно тут как тут. Но чтобы увидеть тебя во всей красе, придётся мне с потомком чаще выходить гулять».
Молодая женщина вернулась к дивану и, присев на него, осмотрела другую мебель в комнате. Кроме современного дивана, на котором сейчас спал Олежка, и сидела она, стоящего  в косом углу, в ней ещё находилась двуспальная кровать. На кровати, по всей видимости, спали свёкор со свекровью, потому что кровать была с пружинным матрасом, который любят лишь люди в возрасте. Прямо на матрас было накрыто красивое покрывало, но очень пёстрое, с не оторванным ярлыком. Создавалось впечатление, что свекровь недавно принесла его из магазина и не успела ярлык оторвать. Или, что Реле показалось более вероятным, подержав на кровати, покрывало  вернут в магазин – это было неприятно. Таким образом, меняя покрывала, свекровь станет поддерживать видимость, что у неё много вещей. Подумав так, Калерия решительно подошла к кровати и оторвала ярлык, кинув его на пол так, чтоб была видимость, что он оторвался и упал сам: - «Нет, дорогая Анна Никитична, или как вас соседи зовут «Нюрка», вы не сможете его вернуть в магазин, чтобы после вас оно досталось порядочному покупателю». Вернулась к дивану и продолжала осмотр. За кроватью, почти у дверей стоял громадный, трехстворчатый шкаф, посредине которого, дверца была с зеркалом наружу: - «Чудесно! Можно встать и сразу причесаться перед ним, посмотреть, как выглядишь». Что Калерия и сделала. Длинной расчёской, которую она достала из сумки, причесала свои непокорные волосы: - «Неплохо выглядишь, девушка, и не подумать, что был преодолён долгий путь».
Калерию поражал косой угол, где стоял диван, который им с Николаем выделили. Если бы не косина в комнате, она бы выглядела как прямоугольник, и диван бы не встал так удобно, он бы, пожалуй, загородил проход в двери. Но угол давал возможность как бы раздвинуть эту неудобную жилую площадь. Комната-клетушка благодаря чьей-то фантазии, выигрывала за счёт угла.   
Приезжая вновь подошла к окну и, открыв его, выглянула во двор. Оказалось, что их комната угловая. И прямо по соседству с окном, была маленькая дверь, куда входил как раз дворник с метлой.
- «Вот оно что! - подумала Калерия. - Там его коморка. Выходит, что срезана стена как раз за счёт рабочего помещения дворника. Не потому ли и стена эта будто бы сырая? Возможно, проходит какая-то труба, от которой всё зло. И если мы останемся жить в этой комнате, то надо отвоевать у свекрови стену для Олежкиной кроватки, вот эту, которая граничит с кухней. Будет, разумеется, ворчать, говоря, что шкаф нельзя ставить к мокрой стене, да ведь шкаф не человек, не простудится, не заболеет». Она вздохнула, предчувствуя, как станет говорить на эту тему со свекровью: - «Убедить её, что ребёнок дороже, не просто. Она своих детей почти не воспитывала, «росли как кусты при дороге» – так Коля говорил. Но прорвёмся». 
Вдруг взгляд Калерии упал на окна, расположенные под ними и она удивилась: «Вроде живём на первом этаже и ниже должен быть подвал? Точно, это подвал – вон и окна как бы выглядывают снизу. И если вспомнить, что шли мы по довольно красивому вестибюлю, пол и стены выделаны плиткой, но поднимались на первый этаж по лесенке, ступенек в десять, то получается это полуподвальное помещение. Но кто там живёт? Уж не дворник ли с семьёй и коморка у него рядом? Или это мастерская художника, где он рисует? Или скульптора, который лепит? Судя по всему, подвал громадный, проходит он не только под нашей комнатой, но и под кухней. Надо узнать у Николая или соседей что там находится?»
Ещё Релю поразили подоконники – большие, на них можно поместить цветник, если бы в комнату заглядывало солнце. Она зрительно измерила толщину стен: - «Никак не меньше семидесяти, или даже восьмидесяти сантиметров. Помнится, читала, что в таких массивных стенах, в старой Москве делали шкафы для продуктов, чтоб не портились. А если учесть, что дом не освещает солнце, то продукты можно и летом держать, тем, у кого холодильников нет. Надо узнать, нет ли и в этой квартире такого шкафа, потому что Анна Никитична, видимо, не считает нужным покупать холодильник и ставить его в коридоре, как другие жильцы  делают. Потому, что в клетушке этой места для холодильника нет». 
Калерия своими мыслями как бы заказала себе стенной шкаф. Позднее она найдёт его в кухне. Большой и удобный он был сделан полками. И была полка, предназначенная для их семьи. Но свекровь не держала там продукты, то ли боясь, что соседи украдут, то ли боясь, что сыпанут какую-нибудь гадость – она сама так делала, за что успела подраться с соседкой и к моменту приезда Калерии в эту семью, уже два  дела были заведены в народном суде. Про то приезжей успела шепнуть бабушка-соседка.
Продолжая осмотр комнаты, Калерия увидела сломанный паркет, как раз в изголовье их дивана: - «Эге, да здесь клад искали?   - насмешливо подумала она – Не Анна ли Никитична, «королева-мать» тут пол взрывала? С неё станется. Женщина всё время хочет разбогатеть, но не за счёт труда, а афёрами».         
Ещё немного обозрев чужое ещё пока жилище, она прилегла возле Олежки и вспомнила сон.
- «Дедка прилетал ко мне, в эти «хоромы». Интересно, в каких хоромах он жил в Москве? Всё-таки дворянин и не бедный, как мне раньше казалось. Но прочла Тынянова, который так хорошо описал детство деда, и удивилась – оказалось, семья Пушкиных была не очень богата. Дед Саша тоже был не любим своей матерью, которая блистала на балах, за счёт того, что детям скупилась на одежду, и в доме было пусто. Пыталась  лишь себя наряжать! Таким же был и отец деда – мот и повеса – не желал трудиться, зато любил ходить от «прекрасной арапки» на сторону. Страшно подумать, к проституткам. Стоит ли удивляться, что и Александр Сергеевич рано заинтересовался доступными женщинами и даже очень благородными, ещё в лицее.  Лицей! Дед мне рассказывал о нём скупо , но лучше Лицей описал Тынянов. Я, когда читала, ехала вместе с дедом мыслями в Ленинград и в него. Это ж надо! Вёз его дядька Василий Львович в тогда ещё  Петербург к каким-то иезуитам, а попал дед, как билет лотерейный вытянул – в Лицей. Всё же бесплатное государственное заведение. Боже, хотели его открыть для цесаревичей, то есть царских наследников, ну и конечно, чтоб наследники не скучали, собрать туда более десятка не богатых дворян, как бы друзей царским деткам, а открыли лишь для дворян, потому что цесаревичей не пустила в Лицей их мать, царица. Интересно, если бы дед учился вместе с будущими царями, он как бы к ним относился? Как к тиранам, о которых он впоследствии писал или мягче? Однако дед развивался в Лицее хорошо, хоть и шалил. Прекрасное заведение. Хотя почему «прекрасное»? Среди обслуги будущих молодых поэтов и государственных служащих были и убийцы, и алкоголики. Но всё равно для Пушкина был Лицей чем-то особенным. Пережил в нём войну 1812 года. Деревянная Москва, занятая врагами, горела. Я увижу уже отстроенную в камне Москву, историческую, распрекрасную. Но, поспим ещё, пока в комнате пусто».
Калерия, мечтала поспать, но зацепилась мыслями за Пушкина и не смогла – так было всегда.
- «Могу ли я критиковать деда, если он вырос в такой семье? Родители не обращали внимания на него, занятые собой, развратничали. Дед Александра Сергеевича, из семейства Ганнибаллов тоже был не сахар. Чудил старик с какой-то «прелюбодейкой» - так её называла бабушка деда, брошенная жена. Прелюбодейка прибрала самое ценное из имения к рукам и бросила старого развратника. Умер в грехе. Оставил в наследство «прекрасной Арапке» ветер в соломенных крышах имения. Вот и думай, Реля, как дед вырастал в своей семье – богато или бедно? И потом, уже очень взрослый Пушкин любил играть в карты. Проигрывал много. Женился на красавице, но тоже бедной. Наталья Николаевна – изумительная женщина, но в семье своей тоже не была счастлива – это я уже у Раевского узнала. Хорошо он описывал старые дворянские семьи, будто жил среди них, а ведь на самом деле искал следы Пушкина и его друзей где-то, когда я родилась и потом, во время войны.   Как же он много описал! Это потрясающе. Ездил за границу. Будто Пушкин подсказывал ему, где искать архивы, связанные с его семьёй. И сколько других семей вывел Раевский на свет божий, связанных, так или иначе, с дедом. Ну, Нащёкин – русская фамилия, его я запомнила и его жену, которая дожила до Революции. Ой, нет! Это же дочь деда дожила до Революции. Но вот не русские фамилии, которые носила потом своячинница Пушкина, Александра Николаевна никак не вспомню. Не помню так же и фамилию мужа внучки Кутузова. Помню, что звали её Дарьей, всё помню, что с нею случилось в жизни её, а вот фамилию нет. И книжка потеряна или украли её у Рельки. Дождусь ли я теперь, когда вновь Раевского приобрету? А хотелось бы ещё почитать про Наталью Николаевну. Сочувствую ей, плохие у неё были сёстры. Такие же, наверное, станут и мои «Атаманши»? Но что я о себе всё думаю? Вернись, Реля, к деду! Стыдись! Он о детях своих так не беспокоился, как о тебе. Если правда, что он мне говорил о Пекле, и что я его оттуда вызволила, то понятна его любовь ко мне. Да ещё он видит во мне писателя! Неужели стану? Буду, наверное, но если вспомнить ещё речи Павла, Веры Игнатьевны в отношении того, что сейчас, если не восхваляют Советскую власть, то книги те не печатают. А как восхвалять, если я, в Симферополе, с Олежкой в животе была на голодном пайке? Ничего же купить невозможно было, кроме как у спекулянтов, на рынке. Поэтому, думаю, и Олежка так поддался инфекции, что мама слабая была? Что это я на себя наговариваю? Если рожала стремительно и за собой потянула и Таню татарку, и Лизу. Да и Лизин сын заполучил инфекцию, правда не в роддоме, а от диких еврейских обрядов, когда им приспичило младенца обрезать. Вот это всё описать, так, пожалуй, не напечатают. Скажут, что лгу, потому замяли дело о инфицировании младенцев? А может, не замяли? Я же уехала. Ну, да ладно. Вернёмся к Москве. Вот как тут можно питаться хорошо, были бы деньги. Потому и держатся мои спекулянты за Москву, что едят тут, от пуза, и икру и рыбу красную. Недаром свекровь не хотела нигде жить после тюрьмы. Теперь прописалась, так её поганой метлой отсюда не выкинешь. Если только ещё раз не попадётся на спекуляции, и опять её не посадят. Но лучше ты, Релька, поспи. Спать! Спать! Ещё успеешь всех критиковать. Спи, Аника-воин! Хватит махать мыслями, как ветряной мельницей! Надо же, держится моя свекровь за эту комнату, будто она здесь клад зарыла или отыскивает, недаром же пол взломан.  А что, если, правда?»  На этой мысли Реля погрузилась в сон.    
Казалось бы, спать она должна была второй раз крепко, без всяких сновидений. Но тут же перед её глазами появилась танцующая Балерина. Она была на сцене одна и танцевала лишь для Рели, потому что молодая женщина никого более не видела возле себя – сидела в полутёмном зале одна. Очарованная танцем почти ровесницы, она смотрела и вспомнила слова Пушкина, сказанные в адрес такой же танцовщицы его времени: 
               
                Блистательно, полувоздушна,
                Смычку волшебному послушна, толпою нимф окружена,
                Стоит Истомина; она одной ногой касаясь пола,
                Другою медленно кружит, и вдруг толчок и вдруг летит,
                Летит как пух от уст Эола
                То стан совьёт, то разовьёт и быстрой ножкой ножку бьёт.

- Хорошо, что ты знаешь об Истоминой, - сказала ей Балерина, прочитав её мысли, и остановившись в своём прекрасном танце, - тогда мне не надо тебе говорить кто я.
- Почему же? - возразила робко Калерия, ещё не отошедшая от созерцания невиданного ею. – Я не знаю, кто вы, а хотелось бы знать, если вы пришли в мой сон.
- Тогда слушай! Я не менее талантом обладала, чем Истоминой. И даже танцевала перед самим царём, последним, а не тем, на кого ты подумала.
- А на кого я подумала? – удивилась Реля.
- Уж не на Асенкову ли? Или Кшешинскую? И танцевали они, вот забыла, перед кем они танцевали. Да ты такая книжница, что узнаешь о том всё сама.
- Узнаю, - согласилась покорно Реля, но зачем-то спросила: - Они тоже балерины?
- Не притворяйся! – был повелительный оклик.
- Но я, правда, не знаю их. И первый раз вижу Балерину в танце. Вернее видела. Вы ещё не станцуете мне?
- Вот ещё! Тогда я весь твой сон протанцую, и мне не удастся рассказать тебе о себе.
- Сон? – удивилась Реля. – Мы разве с вами не в театре?
- Ох, притворщица! Только что сама говорила о сне, и вдруг стала сомневаться. В жизни как я могла бы к тебе явиться, если я уже много лет в могиле.
- Вы мёртвая? И умерли в таком молодом возрасте?
- А то живая! Умерла в девяносто лет. Но не надейся, что я покажусь тебе старой. Хотя, - Балерина вновь крутанулась, и превратилась в женщину лет тридцати. – Вот такой я была во время революции, не танцевала уже. Хотела родить, не получилось. А тут революция, которая у меня всё забрала.
- Всё, это что?
- Дома в Москве и Петербурге, вилла на Средиземном побережье. Вернее, виллу у меня отобрал мой бывший возлюбленный, не захотел везти пустую женщину, не родившую ему ребёнка, на побережье, в Рай.
- Сочувствую вам.
- Ой, она сочувствует. Вот ты сейчас не знаешь, как ужиться со свекровью, в этой маленькой комнате, а я бы такую женщину как твоя «Нюрка», на порог прихожей своей не пустила.
- Похоже, вы и меня бы не пустили. Я ещё бедней своей свекрови.
- Э, нет! Ты, голубушка, не прибедняйся. Внучка такого человека! Первейшего поэта России! Ты знаешь, что за много лет, к Пушкину, вернее к его душе обращались всякие дамы, пытаясь вызнать от него, как ему живётся на том свете, а заодно о своей судьбе. Гадание такое, если ты читала о том. Вызывают дух какого-нибудь человека и спрашивают о своей судьбе. 
- Не читала, - с сожалением сказала Калерия, - потому ничего не знаю о таком гадании.
- Узнаешь ещё. Гадание это спиритизмом называется. Но даже дамам из высшего света дед твой не отвечал. А уж современных-то гадалок матом отсылает.
- Ой, он мне про то ничего не говорил, а мы много с ним беседовали о его космической жизни.
- То-то, что беседовали, и он тебе очень подробно всё растолковывает не только о себе, но и твоём будущем, потому ты у него любимая внучка.  Те гадалки просят, он не хочет говорить, а тебе, пожалуйста.
- Вообще-то я не внучка, а правнучка, но Пушкин мне сам приказал так называть его.
- Ему виднее, кто ему ближе. Я бы тоже тебя к себе приблизила, если б мне такую услугу как ему оказали.
- Спасибо. А вы мне не родня?
- Ишь, чего захотела! Хотя, если через тебя я бы стала роднёй Великого Арапа, то я бы рада была. Но, увы! Однако поговорим обо мне. Сон твой будет недолгим, а мне ещё надо провести тебя по моей жизни.
- Я с радостью последую за вами. Только недолго, потому, что ребёнок мой может проснуться и сон исчезнет, - торопливо сказала молодая женщина, жаждущая даже во сне узнать как можно больше…
- Тогда, смотри! – Балерина вновь прокрутилась и перед Релей появилась пожилая женщина, просящая подаяние. – Не отворачивайся, это я. Такая я была последние годы, когда жила в комнатке, где ты станешь жить.  Смотри, смотри, до чего меня Советская власть довела. Дома забрала, родных моих извела…
- О, Боже! Я бы с ума сошла.
- Почему думаешь, я не сошла? Разве бы стала просить милость женщина, имеющая сапфиры, рубины, алмазы, кораллы, золото, серебро и много ещё чего.
- Вы их спрятали?
- Спрятала, а сама ходила к церквям, стояла с протянутой рукой, чтобы никто не заподозрил, что в убогой комнатушке прячутся большие драгоценности.
- Как мне вас жаль! Лучше бы вы их продали и жили нормально.
- Глупая! Для женщин моего склада, расстаться с украшениями, смерти подобно.
- Вы же их не носили!
- И что? Зато знала, где они лежат, и что их никто не достанет.
- Но ведь достали! – Калерия вспомнила о дыре в паркете.
- Откуда знаешь?
- По дырке на полу. Видно, когда вы..
- Договаривай, что когда я умерла, меня ограбили. И как грабили! Я смотрела на них сверху и хохотала. Ворьё пришло описывать мои драгоценности. Как узнали? Так высчитали, наверное, в ЧК, что раз они у меня их ранее не изъяли, то наверняка после смерти найдут. О, это те ещё воры! – Заломила руки. – И вот же что удумали. Милиция, почувствовав, что под полом лежат мои цацки, отослала понятых – знаешь, кто это такие? Знаешь, по книгам, кои читала. Так вот воры-милиционеры, отослали воров-понятых, с тем, чтоб они крупу, где я тоже прятала много ценностей, отнести в помойку. А те, не будь дураки, прощупали крупу и, нащупав кольца, броши, решили не высыпать в помойку, а тоже попользоваться. Оставили ведро за чёрной дверью. Видела дверь на кухне, через которую мусор носят? Так вот это и есть чёрный ход – им ранее лишь слуги пользовались. Поставили, а сами шасть к милиционерам, чтоб протокол подписать.
- Те, разумеется, половину ценностей скрыли? – Поняла Калерия.
- Правильно мыслишь, внучка Пушкина. Но понятые надеялись тоже поживиться, потому не мешкали. Но милиционеры им ничего не дали, когда они вернулись на чёрный ход, драгоценностей там уже не было.
- Вы забрали? – Вырвалось у Рели.
- Нет. Пришли третьи воры и выгребли мои последние драгоценности.
- Но там, где вы теперь, они ведь не нужны.
- Тоже правильно. Но знаешь, - старая женщина приложила палец к губам. – Рассказать тебе, как кончили все воры? Как их дети, внуки пострадали, надеясь когда-то эти драгоценности надеть?   
- Бога ради, не надо. Я читала в фантастике, что такое бывает на свете, кто-то страдает, что кому-то зло сделали, но не очень верю.
- Не веришь?
- Да. И не надо далеко за примером ходить. Вот Дантес, который моего любимого деда убил. И ведь не только моего любимого – Пушкина любит вся Россия, и за границей его знают.
- Так что про Дантеса? – вдруг заторопилась Старушка.
- Этот негодяй дожил до девяносто с лишним лет, трудился на хорошей должности, и умер в почёте.
- Не в таком уж и почёте, если его не раз на дуэли вызывали.
- Про дуэли не знаю, а что он представлялся убийцей Пушкина, и говорил о том с издёвкой, о том читала.
- Значит, были и дуэли. Не могли люди ему то простить.
- А что пользы, если он жить оставался?
- Какая ты кровожадная! А ты бы хотела, чтобы его тоже убили?
Калерия смутилась: - Наверное, я не права. Но вы так говорите, как будто встречались с Дантесом на том свете?
- Какая ты шустрая. Хотела бы знать о его судьбе?
- Разумеется. Расскажите.
- Так вот, у этого убийцы никогда не найдётся такой чистой внучки, как у Пушкина, и никто не вытащит того из Пекла. Это тебя утешит? Вот и прекрасно. А теперь представь, как он был удручён, когда на его глазах освобождался из Пекла твой дед и улетал в Космос, даже не помахав врагу рукой.
- Они и там враждовали?  Ой, простите, что спрашиваю. Наверное, вы не бывали в Пекле, если сейчас в Космосе находитесь. Да не за что, я думаю, вам там бывать.
- Как это не за что? Все мы грешные. Я от детей избавлялась, молоденькой ещё. За то Бог после и не дал мне деток. И драгоценности любила, больше, чем людей. Тряслась над ними. Разве это не грех?
-  Ой, простите за глупый вопрос.
- Почему глупый? Ты имеешь право меня спросить, потому, что ты оттуда не очень большую грешницу выпустила. Вообще-то, большую, если вспомнить загубленных детей. Но Бог меня при жизни ещё наказал за них. А вот за обожание драгоценностей, я в Аду побывала, правда недолго. Спасибо, что выручила. Тобой посаженные деревца в ту весну, когда я попала в Ад, вытащила оттуда много народа. 
- Так это правда, что мои деревца спасали людей не очень грешных? Я думала, что дед подсмеивается надо мной.
- Ох, деточка! Знала бы ты, как те люди благодарны тебе. И они всё время за тобой следят. И посылают тебе помощь, какую могут.
- Передайте им привет и спасибо. Я и правда иногда попадаю в жутко тяжёлые ситуации, что кажется всё – конец моей жизни. И вдруг, как Ангел ко мне опускается, разгребает моё горе руками, и мне стаёт легче. 
- Это то, что ты чувствуешь. А сколько раз ты должна была умереть, но всегда беда обходилась малой кровью, ну разве травмой ноги или ещё какими другими неприятностями.
- Да, и поскольку эти травмы ноги у меня случаются часто, то можно посчитать сколько раз я спасённая.
- И сколько?
- Лишь по ноге четыре раза. Подозреваю, что и другие травмы могли закончиться крахом?
- Верно, девочка. Но не будем больше тревожить твою душу. Ты знай, что у тебя есть заступники, которые за тобой очень следят.
- В том числе и вы? Да?
- Угадала. И я, раз я явилась без зова в твой сон. Мне приятно, что в комнатке, где я влачила своё жуткое существование, станет жить светлая девушка. Мне надоели уже твои сварливые родственники, и я их постараюсь выгнать отсюда.
- Как? – удивилась Калерия. Даже во сне она чувствовала, как застучало её сердце. 
- Ну, это тебе не обязательно знать. А то ещё выкрикнешь им, в гневе то, и нарушишь мое мщение им.
- Дед Пушкин свидетель, я никогда не выдавала его. Разве в детстве один разок. Это в моих же интересах не говорить лишнего. И мне нравится, что люди из Космоса так сильно защищают меня.
- Да, девочка. Но ты постарайся забыть нашу встречу. Помни лишь одно, что я тебя всегда стану защищать. Твои врагам плохо будет, если они будут добиваться твоей смерти. Вместо тебя они умрут.
- Но умрут, как я знаю по своим прежним снам, те, кто меньше всего будет желать мне смерти. А вот моя свекровь, как мне кажется, приживёт долго, переживёт даже сыновей своих.
- А как ты думаешь? Долгая жизнь для таких людей – это ли не наказание?
- Правда. Я знаю, что мама моя проживёт долго. Это ей послано в наказание.
- А мать твоя тоже тебе немало вредила, загоняла на тот свет, даже когда сама нуждалась в твоих руках.
- Не стану спорить. Но почему свёкор должен умереть? Он ведь ко мне хорошо относится.
- Этот тряпка мужик не достоин, вообще, жить на свете. Но умрёт он как раз, когда почувствует, чем обернулась его старшему сыну его мягкотелость.
- Умрёт он после нашего развода? – уточнила Калерия.
- Мне нравится, что ты без разрыва говоришь, об самом страшном для женщины.
- Всегда знала о разводе, лишь мне показали во сне, за кого замуж должна выйти, - призналась Калерия.
- Зачем шла?
- О, Господи! Так ведь ребёнка я могла родить именно от этого парня.
- И не от кого другого?
- Похоже, что нет. Этого ребёнка я могла родить лишь от Николая. И хотя мне попадались мужчины много лучше него, я не захотела менять свою судьбу.
- А я вот меняла, потому мне Бог ребёночка не дал. Теперь вижу, судьбу менять нельзя. Но зато я сладко пожила, меняя мужчин, потому не жалею ни о чём. Но перед тобой преклоняюсь. Так как ты могут поступать лишь единицы. Потому таких чистых людей и Бог видит.
- Спасибо ему. Я с детства его люблю. Всё с мамой атеисткой спорила, она-то в Него не верила.
- Теперь верит?
- Кажется, я ей доказала, что Он есть.
- Умница. А теперь прощай. Мне с тобой разрешено увидеться всего лишь раз. Это, чтоб дорогу деду твоему не заслонять. Он теперь станет по Москве, по Подмосковью тебя водить.
- И по Золотому Кольцу Москвы, - быстро вставила Калерия. 
- И по нему. Сказал тебе дед о будущем нашего любимого города. Я, тихонько тоже стану следовать за тобой, когда Пушкина не будет рядом. Мне не разрешено ему свидания с тобой перебивать.
- Но это будут тоже не видимые свидания. Я даже о том знать не буду?
- Это присутствие деда? Да, он тоже будет невидимым. Но ведь и тебе нельзя мешать жить, любить.
- Я стану ещё любить? – удивилась Калерия.
- И ты ещё спрашиваешь, девочка. Ведь разойдёшься ты совсем молоденькой. Ну, ладно, а то сейчас расплачусь. Береги своего долгожданного сына. Он тебе много радостей доставит. Береги! Береги!
- Спасибо! Благодарю вас, за встречу! – Балерина улетала в высь, Реля тянула руки ей вслед.
Проснулась она умиротворённая сном: - «Какие люди навестили меня в этой комнате. Спасибо, господи!»
Калерия посмотрела на спящего сына. Вольготно раскинувшийся во сне малыш спал безмятежно. Он не чувствовал как его мама, что над головами их уже сгустились тучи: - «Спи, родной мой! С такой мамой как твоя, тебе ничего не угрожает. Хотя как это, не угрожает? Встреча с плохими людьми, для детей грозит болезнями, как в Симферопольском роддоме.  Будь они прокляты эти поганцы!  Сплошные неприятности от них!  И не обойдёшь их стороной, не объедешь, такое впечатление, что они всюду. А тебе, Релия, всю жизнь с ними сражаться.  Сражаться, побеждать, иной раз уползать с поля боя, лечить раны и снова в бой. И вечный бой, покой нам только снится.  Как верно сказал поэт.  Это про меня.  Но не про Николая. Не боец наш папочка, совсем не боец!  Скорее предатель, и как неприятно видеть это в любимом человеке».
Калерия полежала бы ещё, пока Олежка спит и не требует её внимания, но в коридоре раздался топот нескольких пар ног и голоса, звучащие настолько бесшабашно, что она вздрогнула: - «Люся, Николай, ещё кто-то незнакомый… Вот Мишин голос. Свекровь вышла к ним от бабушки-соседки, где, видимо, жаловалась на меня: - «Приехала проклятая украинка. Ух, и ненавижу я их! Одна мужа увела на год, вторая сына заарканила». Не понимает свекровушка того, что я спасение её сына от пьянок. А разведёт нас, сама же станет от него получать. Как только до Николая дойдёт, кто ему жизнь испортил, так погромы начнутся в доме. Господи! Если уж мы разведёмся, то разведи и со всеми «родственниками» меня и Олежку. Иначе, если мы будем вместе все жить, они мне сына угробят, или инвалидом сделают. Но это лишь после меня, не иначе – я не допущу, чтобы они скандалами и склоками портили моего ребёнка. Но, Боже! Неужели нельзя, чтоб нас, всё же развели по нескольким, хоть маленьким, но отдельным комнаткам? Боже! Почему ты ей не внушил, что жить в служебной комнате, на которую нацелился свёкор было бы лучше. Или хуже? Ведь тогда бы Анна Никитична с мужем теряли право на эту душегубку, а вместе с тем и очередь теряли бы на отдельную жилую площадь. Но тогда почему моя свекровь… А, хватит о ней. Поживу с ней вместе, может пойму, что да почему? Но даст ли она мне это почувствовать? Не станет ли издеваться раньше времени? Ведь придумала же мне работу на строительстве при трёх громадных мужиках. Отрывайся от дитя и иди, невестка ишачить. А они станут пивко попивать, а может и водку глушить. Ребёнка, конечно, Нюрка как-нибудь постарается извести. Но не будет этого, свекровушка! Я скорее тебя в гроб загоню, чем ты мне дитя. Мой ребёнок и я нужнее миру, чем твоё поганое Величество! Спекулянтка проклятая!  Думает, что она ворованными вещами может любого человека купить».

                Риолетта Карпекина

прдолжение  >>>    http://www.proza.ru/2009/08/13/927