По грибы

По грибы.

Иван Федорович Пригодин , доцент кафедры МГУ, любил в деревне Заборки  на даче у родственников собирать грибы. Еще при советской власти.  Но это так считалось, что собирать грибы. Обычно он шлялся  по перелескам, забывался, и, если находил белый гриб, радовался до основания.  Поднимал гриб, смотрел на него справа и слева, любовался им, приходил в лирическое состояние, а природа обступала его, казалось до того,  что он ощущал её объятия.
А дома был переполох.  Надо сказать. Иван Федорович под конец приезжал в деревню уже не один, с женой, дочкой. Жена, биолог, кандидат наук, тоже не от мира сего, простоволосая, и дочка после института, но тоже ударившаяся в науку, в одном натянутом чулке, а другом спущенном, бежали в лес с причитаниями искать Ивана Федоровича.
Один раз из тюрьмы Милова Пустынь убежал заключенный, так они причитали, что отца убили бандиты. Другой раз еще что-то.  А Ивае Федорович появлялся в деревне в глубоких сумерках  или даже ночью, когда на небе уже сверкали звезды. Шел медленно, прихрамывая, а когда обнаруживал встречавших его переполошившихся родственников, в числе других жителей деревни, то  вынимал из корзины, поднимал над всеми  один единственный гриб и провозглашал: «Это русская природа!», - и время  от времени повторял эти слова несколько раз.
Вот было время! На речи Ивана Федоровича - народ в деревне довольно простой – слышались реплики: «Вот дурак! Какая ему природа, если за день один гриб?»
Хотя в делах народ был живой и обстоятельный.  Мычали коровы,  их доили, а на окраине на ферме, откармливали бычков. А на праздник выпьют, пляшут под старинные русские танцы. А главное, чувствуют государство, что в деревне существует справедливая жизнь, когда говорили о плане, а дояркам, трактористам,  не только деньги давали. А ещё и грамоты.
А когда началась перестройка, и деревня стала рушиться, то Иван Федорович её не принял, жил воспоминаниями, а весь народ в деревне с надеждой выжить, что будет опять руд как в колхозе, но лучше, усовершенствованней, , когда и наука будет существовать без рыночных отношений, а преданным трудом чудаковатых людей, которые в ней видят высший смысл жизни.
Но за грибами Иван Федорович ходил по-прежнему. Уже без всяких восклицаний, правда,  и даже с рыночными целями прокормиться.
А в этот раз он пошел по дороге не прямо как обычно, в ухоженный сосновый лес, а взял влево  в бурело, хотел обойти, но он упирался в дорогу. Тогда Иван Федорович шагнул прямо в бурелом с твердым убеждением, что раз туда никто не ходит, там есть места не тронутые, ждущие его.
Казалось, бурелом не кончится, но прекратился он неожиданно, но тут же перешел в болото, которое можно было обойти справа.  Он спокойно взял в право и неожиданно оказалсяя окруженным болотом со всех сторон.
Болото было сухое, и Иван Федорович с непонятным упрямством двинулся по нему, ориентируясь на солнце.
Сухое болото кончилось,  пошло топкое, но с деревцами там и здесь, он переходил от деревца к деревцу, хватаясь за стволы,  если почва казалась зыбкой, и неожиданно уперся  в поляну и ахнул – столько на ней было грибов.
Иван Федорович набрал корзину, взял путь к дороге, но никак не мог выйти из болота. Оно по-прежнему было топким. И только в одном месте, где стояла березка, был гребень, по нему Иван Федорович вышел к самой дороге, увидел столб с отметкой восемнадцать и ахнул – до деревни было десять километров.
Он забеспокоился, уже смеркалось, нно потом посмотрел на грибы и подумал: нет, не зря все это, и пошел к деревне.
И в это время, о чудо, раздался гул мотора, рядом с ним притормозила машина.  Шофер выглянул из кабины, посмотрел на добычу и сказал: «У тебя грибы, а у меня машина, бензин денег стоит. Ты мне грибов, а я тебя на место доставлю. Куда тебе?»
Иван Федорович назвал свою деревню и добавил: «Всего десять километров и по пути. Чего тебе стоит так доставить?»
Он глядел на свои грибы, и они ему казались чудом природы и даже произведениями искусства.
Но водитель указал на красавец-боровик и еще нескольких поменьше. Иван Федорович посмотрел на небо, уже сверкали звезды, и в знак согласия кивнул, представив какой переполох сейчас в деревне из-за него. Так поздно он еще никогда не возвращался.
Подъезжая к деревне, они услышали возбужденные голоса, среди них выделялся особо сердитый голос зятя Ивана Федоровича: «Старый дурак!  Надо же так издеваться над родными!», - и успокаивавший, когда он обращался к жене и дочке: «Успокойтесь. Придет он, не первый раз».
Когда же Иван Федорович вылез из машины с корзиной грибов, зять не поверил своим глазам, сказал: «Вы что – столько грибов набрали?» Иван Федорович ответил: «А вон еще те, которыми я расплатился за бензин», указав на сиденье машины. Когда зять увидел, сколько там грибов,  то набросился на шофера: «Побойся Бога!  Белые грибы дороже мяса. За эти деньги до Москвы можно доставить».
Но водитель ответил: « Главное, оказаться в нужном месте в нужный час.  Знаете, где я его подобрал? На восемнадцатом километре!. Ему бы еще  часа два топать как минимум до деревни».
Потом водитель обратился к Ивану Федоровичу: «А вы в том месте вышли из лесу?»
Но зять перебил, обращаясь к Ивану Федоровичу: «Не говорите, в каком.  Это же Клондайк, оставим для себя».
Иван Федорович молчал, а кто-то из присутствующих заметил: «Вот тебе и чудо природы.  Какой молодец. Какие места знает!»
Ивану Федоровичу польстили эти слова.  Хотя это было не привычно. И ему вспомнились слова Татьяны из «Онегина», что она отдать была бы рада всю эту ветошь за полку книг.   Душу кольнуло острое сожаление по тому времени, когда он возвращался с одним грибом в руке и восклицал, что это чудо природы, хотя его называли чудаком.

 
Философия случая.
Я ехал из театра под впечатлением балета, и настроение было такое лирическое, что вспоминая па, которые выделывала балерина, я чуть ли не вслух восклицал: «Ах!» Но тут двери вагона открылись,  вошла женщина, уверенная в себе, - такой у неё взгляд.  И. Хотя вагон был почти пуст, села напротив, закинула ногу на ногу так, что юбка вскинулась  до предела, оттеняя ноги. Те тоже в пределах нормы. А женщина с усмешкой посмотрела на меня: о чем размечтался?
И я, паривший в облаках, так и ринулся в темную пропасть, безнадежно воскликнув: ох!
Я стал смотреть в окно на проносящиеся мимо  балки и висящие на крюках толстые кабели, точно видя в них смысл.  Но чувствовал на себе её взгляд и подлую улыбку.
Отсесть бы, - подумал я. –но тут же возмутился на свою душевную слабость перед этим самодовольством в глазах женщины.  Она по-прежнему вызывающе улыбалась, рассеивая лирику этого вечера своим сытым благополучием.  Чтобы как-то досадить ей, я посмотрел на часы, воскликнув: «Боже мой, уже одиннадцать. Жена заждалась!»
А та, напротив, посмотрела в упор, точно ждала этих слов, и тут же ответила: «А меня ждет любовник».
Вот сволочь!  По безаппеляционности её тона, я понял, что ждет её не любовник. А муж.  И она хотела быть уверенной в том, что то, что происходит сейчас между ними и есть то единственно возможное выражение чувств на земле, которым надо пользоваться и наслаждаться.
А я-то ей нужен в роли наивного мечтателя, воздыхателя,  соблазненного её  мнимой недоступностью, который бы бросил всех Бахов, Бетховенов своей души к её ногам. Чтобы я рассыпался  перед ней в комплиментах. Пробовал, знаю как и чем все это кончается. Чтобы потом обнимая мужа, она говорила про чудака, что вознес её к звездам.  Чтобы муж наконец оценил свое сокровище.
Я небрежно встал и бросил на ходу: «Незачем так выставлять коленки,  девушка.  Они у вас кривые». Женщина ошарашенно посмотрела  мне вслед, а затем озлобленно крикнула: «Дурак! На себя посмотри, урод!»
Я не стал слушать дальше и вышел из вагона, гордый самим собой.  Классиков своей души я не унизил.  От всяких мыслей болела голова.  Было слегка не по себе. И я пошел на мясокомбинат. Потаскать тяжести и прийти в себя.

 
Психологические опыты.

Надо же, великий ученый Павлов прославился опытами над собаками. Психику их исследовал. Пределы возможного.  Зазвенит звонок – дает собаке лакомство. Зажжет лампочку – даст палкой по голове.  А потом сразу и звонок, и лампочка. Собака не выдерживает, сходит с ума.
Опыты в этом направлении производились и над человеком.
Например, с одной стороны ему внушали, что он должен быть хозяином жизни, честным, не бояться говорить правду. А с другой стороны гнали коридором в рамках идеологии. Попробуй вякни что-нибудь.
Человеку внушали мысли об изобилии продуктов , а зайдет в магазин – на прилавках пусто.
Вдалбливали, что человек это звучит гордо. А бьют кого-то ногами, он проходит мимо, и ему все равно.
Немощная старушка топчется в надежде, что ей уступят место, а молодой человек произносит: «Не топчись, бабка. Мне до конца ехать».
Теперь то же самое. Говорят о свободе и демократии, а зарплату задерживают.  Свобода слова, а говорить не хочется.
В результате я сделал вывод: там, где природа гибнет, человек ещё может существовать. И это радует, товарищи.
 
Лекция во время работы.

На лекции больше не хожу и не посылают.  Я человек абстрактный.  Если мне например. Говорят. Что кто-то смелый человек. То я понимаю. Что он при определенных обстоятельствах не струсит. Так об этом и надо говорить. А что выходит?
Приехал к нам в цех один писатель, фамилии не запомнил, и нас согнали в актовый зал. Но я сразу понял, что это не Чехов, и отнюдь не Толстой. Взгляд у него смеющийся, выжидающий, с прищуром.  А начал речь о чести, о мужестве. Беззаветном героизме во время войны.
А лицо сытое, видно неплохо продаёт свои выхолощенные идейки. За счет того, что люди, ни с чем не считаясь, проявили такое мужество. И ловлю себя на мысли, что хочется встать, подойти и вмазать  этому типу настоящую правду.  Я даже поглядел по сторонам, примериваясь. Но потом думаю. что этот мой поступок никто бы не понял.  Поступи я так, и кто-то обрадовался бы,  что нервы у меня сдали. Что они-то умнее, и выдержали эту глупость, а у меня мужества не хватило стиснуть зубы и терпеть.  Хотя бы из последних сил.
Но тут лектор произносит: «Наш народ в этой общечеловеческой войне проявил невиданное мужество, - хлоп глазами в  в доклад, а потом подымает глаза и, - смелость, - те же манипуляции и. – самоотверженность, «и опять те же действия и слова о высших чувствах народа.
Тут я не выдержал и хотел встать, выйти из зала, хлопнуть дверью.  Но смотрю: в проходе сидит наш главный с понимающим лектора лицом. Кое-кто из высшего состава с равнодушием, но одобрением в глазах. А кое-кто мух ловит глазами, но настрой один: выдержим.
Когда лекция кончилась, докладчик стоял в окружении  слушателей, не торопившихся назад, к станку,  а я подошел сбоку и как бы невзначай бросил: «Доклад хорош, но почему вы, говоря о мужестве, смотрите поминутно в конспект? Надо бы говорить такие слова от души». Докладчик изумленно впился в меня глазами. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то может его критиковать. Тут я заметил, что и директор смотрит на меня с изумлением. Точно ему принесли дохлого кота и бросили под ноги.
Главный дружески взял меня за плечо, легонько толкнул в сторону и дружески как больному посоветовал: «Ну ты иди, иди. Работай».
Конструктором я все же считался не плохим. Я вышел к кульману. Стою, черчу. Другие настороженно поглядывают: что со мною теперь будет?
Только Вениамин Заманович, который будучи на пенсии меньше боялся и работал, посвистывая, в туалете, пугливо оглянувшись.  Потряс мне руку и быстро произнес: «Я с вами.  Только будьте посдержанней».
Я почему-то в этот миг осмелел и окончательно, ясно осознал, что о мужестве, о героизме, смелости надо говорить не по бумажке, а от всего сердца.Но на лекции с тех пор не хожу, да меня больше и не посылают.
Бюрократ и рационализатор.
(одноактный балет, либретто).

Яркий летний день. С синего неба вовсю сияет солнце.  На сцену как бабочка, выпархивает Рационализатор.  Он в светло голубой одежде.  На лице мечтательная улыбка.  Перед глазами рисуются воздушные замки, звучит возвышенная музыка.
Но тут по природе проходит трепет.  На небо выползают тучи.  Музыка теряет стройность.  В ней появляются резкие. Вибрирующие звуки.  Гремит барабан.  Воздух темнеет. На сцену вступает Бюрократ.
Движения его зловещи.  Он грозно смотрит на Рационализатора, протягивает к нему безжалостную руку, и раз, воздушные замки рушатся.
Рационализатору душно. Он извивается. Трепещет как рыба на крючке, но на сцену вступает группа друзей рационализатора. Его движения становятся все более осмысленными, уверенными, а бюрократ в замешательстве. Он вздымает руку и над ним образ инквизитора, сжигающего ученого.
Но Рационализатор тоже вдымает руку,  и над ним  образ будущего. По рельсам несутся поезда, летят самолеты, люди за компьютерами. Но тут бюрократ еще более сурово смотрит на рационализатора – мы видим вырубленные леса и свалки мусора, трупы животных, отравленных цивилизацией. Но рационализатор преободряется и показывает свою картину – тэплоэлектростанции без дыма из труб, реки, очищенные по новым технологиям, машины без выхлопного газа…
Друзья окружают его и поднимают кверху на руках.
Небо очищается от туч. Появляется солнце. Рационализатор и бюрократ берутся за руки, затем кружатся по сцене в примирительном танце. Звучит радостная трудовая сюита.

***
Я на работе рассчитываю задание. А сбоку работает общественное телевидение: фильм идет.  Пробовал выключать, но женщины- рассчетчицы в один голос завопили: «Ни в коем случае! Если хочешь. Иди в отдельную комнату»
Вы знаете, привык к обществу. Скрипнул зубами, но остаюсь на месте. Думаю. сейчас пойдет реклама, пойдут покурить. А я переключу программу. Но нет, не уходят.
А кино такое, что изнуряет человеческие чувства. Критики даже признаются, что чтобы прийти в себя. Смотрят исключительно советские фильмы. А я этот смотри.
Подумайте только – у человека родился сын, две недели он ликует. А потом  жену забирают в больницу, а мужу ночью звонят: голос у звонящей плачущий. Как у Кассандры. Что хочется броситься в окно.  Но, главное, что она говорит: «Этот сын не ваш сын, вы только жену не бейте, а то у неё пропадет молоко». А еще говорят,  что Сталин жестокий.
Вот как утонченно демократия издевается  над человеческими чувствами. А тут женщина бросила своего ребенка и ушла. А ребенка сдают в детдом.  Пусть в США забирают. Там таких издевательств над человеческими чувствами нет.  Главное, что женщина мечтала о ребенке. А от мужа тайно в гостях согрешила со стариком. Гораздо худшим. Чем муж.
И плачется, как перед гильотиной.  Что в первый раз такое, что не хотела. И выводят полную трагедию, какой и у Шекспира не встретишь.  Дорвались  до пыток людей.  Что вместо любви одно истязание и такие извращения, что и Чикатило отдыхает.
Кинорежиссеры после таких финалов смотрят советские фильмы.  Там Любовь Орлова с сыном-негритенком.  Но какой финал!  Бизнесмен из США сорвал представление в цирке.
Так наш советский руководитель  объясняет ему: «У нас в СССР все равны. Будь ты черный или желтый или в крапинку. Лишь бы был человеком».
И мать негритенка идет в колонне молодежи, поет, её любят. Мир, май, труд!»
О Господи, как хорошо-то.
А тут фильм туши свет.  Тот бедолага все же остался жить с женой, но после всего иезуитства, скорее телом остался, а душой нет. А потом все же ушел, живут отдельно, а жена сошлась с отцом ребенка.  А этот звонит ей, чтобы навестить ненастоящего сына.
В общем,  полная демократия. Все до того несчастны, что хочется плакать. Или скальпелем вынуть свой орган и отдать нуждающимся. А их много, очередь стоит.
Когда же наконец появится настоящее кино – о труде, о любви, о счастье?