Рефлексии. По Чехову
Я слушала ее небрежно, из вежливости, не всегда понимая, почему она выбирает такие малозначащие детали, например: «Представляешь, какой это был остроумный человек. Он назвал двух своих собак – такс – Бромом и Хиной!» Не будучи уверена в том, что я поняла ее мысль, старушка доводила ее до конца, объясняя, что Чехов был врачом, а не только писателем, отсюда такие смешные имена – ведь это смешные имена! Я только кивала, соглашаясь, и скучала.
Как мне ее не хватает сейчас, когда я так же хочу обсуждать малозначащие детали, как она когда-то. Мне хочется разделить с кем-то скорбь и сочувствие к умирающему Чехову, бесполезно оказавшемуся за границей среди медицинских светил – все равно пришла смерть, а «я умираю» – “Ich sterbe” – пришлось сказать по-немецки. Впрочем, это было частью придуманной не им мизансцены с подачей бокала шампанского, в которой он покорно, даже охотно, с легкой иронией, принял участие.
За несколько часов до смерти ему приснился племянник, моряк, будто бы тонущий. А за несколько дней он просил, чтобы ему переводили немецкие газеты – его интересовали потери русской армии в войне с Японией. Равнодушие прессы было удручающим.
Мы могли бы говорить об этом с тетей Софьей бесконечно. В контексте Чехова ее интересовало всё.
Когда умирала она, дом был полон своих и чужих (у москвичей вечно кто-нибудь гостит). Ночи в феврале длинные. Рано-рано, под утро, бабушка, по-стариковски делившая с сестрой комнату – вдова со старой девой – засобиралась на кухню ставить пирог. Тетя Софья хотела было что-то сказать – может быть, своё «я умираю» – но та остановила ее жестом, боясь, что глухая заговорит слишком громко. Так и ушла от нас тетя Софья, недопонятая и недослушанная.
Чеховский сюжет.
2009.02
Свидетельство о публикации №209051100665