Локальная власть

Приношу свои извинения, что размещаю материал чуть ли не двадцатилетней давности. Но тогда никто этого печатать не хотел поскольку журналисты играли в другую чехарду. Время было самым подходящим для того, чтобы пробиться.

Гарантирую, что текст оставлен в неприкосновенности, и выдержан, как старое вино...





Безвременье страны нашей заканчивается, ибо заканчивается маскарад — и уже буквально днями всё определится совершенно.

Думаю, что никто в стране до конца всё-таки понимать не мог, что же такое Перестройка и в чём её назначение, как, впрочем, не ясно это было до конца и её инициатору Михаилу Горбачёву. Но всё оказалось настолько просто, что никто бы и не подумал...

Выпалить всё разом, так не поверят — скажут, быть не может. А говорить издалека, так и вовсе заблудиться остаётся, чтобы до сути уж вовеки не дойти...

Не подумывали ли вы, читатель, почему так усердно и принципиально у нас поругивали секретарей партии?

Ну, скажем, если допустить, что сама коммунистическая идея не спасала положения, а жить при коммунизме очень хотелось, то линия, в общем-то, ясна, и прочерчивается вполне.

Ленин не столько верил, сколько творил свою историю. Его нельзя заподозрить в неискренности или чём похуже — этого уж никак не было, если исключить необходимые политические приёмы.

Никакой родитель не желает худа своему детищу. И если бы ленинские труды остались на полках, откуда их можно брать по мере надобности, злой дух не явился бы к нам даже в образе гениального Воланда. Однако Владимир Ленин умер... И не успел он объяснить нам самого главного, да и не сумел бы, наверное. Потому что не только начинал сомневаться в своём деле, но даже и переставал верить.

А если ещё и учесть, что гениальный человек всегда одинок, то всякая малейшая неудача, всякая слабость, а, тем более, поражение обязательно сотворят с ним дьявольскую шутку — гений вдруг окажется отринутым, опустошённым, выброшенным вон — люди не умеют прощать слабости своим беспомощным богам (вспомните хотя бы, что могущественного Юлия Цезаря убили ножами и его восклицание перед смертью: «... и ты, Брут!»)...

А жалость уж и вовсе не поможет...

Иосиф Сталин — фанатик, «ученик» вождя — должен был поверить в своё роковое предначертание. Хотя бы по той простой причине, что, видя великие сомнения своего «учителя» и, естественно, не понимая их значения, он учился чувствовать совсем другое: именно он, Иосиф Сталин, в силах совершить и утвердить в жизни то, что не было дано его предшественнику.

Вероятно, склад характера, общая культура Сталина, его изумительное внезапное чутьё и дар неотразимого влияния были так знаменательно сопряжены, что сомнениям места уж не оставалось.

И начиналась жёсткая практика ленинских идей, предельно интерпретированных новым вождём.

Для того только, чтобы представить эту поступь практической линии, нужно прибегнуть к некоей аллегории... Нужно вообразить себе, как с умершего Ленина снимается посмертная маска и водружается на новое чело нового вождя...

Не стану утверждать, но по всем законам человеческой природы, частной и конкретной человеческой психики, такой акт перевоплощения сам по себе мистичен и зловещ: воцарилась символика новой веры — маска Ленина на живом лице другого человека. Акт кощунственный, акт вандализма и языческой культуры свершился.

Так, совершенно подсознательно, партийная империя обретала свою Корону... Если же взглянуть ещё на столь сложную трансформацию веры совсем не лукавым оком, то обнаружится деталь, исторически совершенно предопределённая: партийные массы, как, впрочем, и массы народные не признали бы никакого другого вождя, кроме Иосифа Сталина.

Роль злодея была тем самым утверждена «худсоветом свыше»: вера натиска преображалась в веру насилия; добро обращалось в самоё же себя, в своё протяжение — бесконечное зло... Теория социалистического государства проявлялась в своём «позитиве»: идеи, овладевавшие массами, перерастали во власть коммунистической веры... Наступал великий кризис «бессмертного» учения: Кумир, обернувшись Идолом, жадно ждал первых ритуальных жертвоподношений...

Каменела коммунистическая вера; и чем твёрже, нерушимее воцарялась бременной своей «правдой» в душах и умах, тем больше в ней хоронилось человеческой живой плоти, тем кровавее обливал закат живые души человеческие —

Красная смерть на миру!.. И Белая смерть сознания внутри себя. Кровь и погребальная атрибутика!..

Ужас веры драконом разостлался над страной — вождю второму оставалось приговорить самого себя... Не по этой ли причине глубоко страдающий Сталин произнёс свои исторические слова на прогулке с беззлобным своим преемником:

«Я никому не верю, я сам себе не верю...»?

Доверчивый и добродушный Никита Сергеевич (хотя и натуральный кацап) не понял Иосифа...

Да мог ли тогда кто-нибудь подумать, что Добро и Зло — это одно и то же; что Материя — то же самое Сознание; что Ночь и День — всего-навсего разные состояния Времени, которое же совершенно идентично категории Пространства? Можно ли было даже предположить, будто возможно что-то единое, Третье — совершенно неуловимое и неподвластное человеческому разумению?

Но любая власть не может обойтись без преобладания Одного над Другим — она уж всегда по-своему разрешит вопрос о Яйце и Курице, хотя его решать не только бессмысленно, но и преступно...

Говорится давно, будто благими намерениями вымощена дорога в ад... Увы, человек всё ещё не может постичь эту древнюю и святую мудрость — он всё ещё уповает на дополнительные средства, капиталовложения, резервы и ресурсы, природные богатства... Разучился человек взглядывать почаще на свои ладони, отвык почёсывать затылок свой...

Плоды сталинского «просвещения» взошли через период, а пока человек был намертво отлучен от самого себя, от природы своей... И каждая расстрелянная Жизнь убивала и веру Сталина... Зло множилось, перерождаясь в состояние жизни серого человека...

Я отдаю себе отчёт, что очень долго ещё слова мои будут казаться кощунственными: вырождение и боль поколений эхом откатятся в третье тысячелетие...

Пригвождён историей оказался и Никита Хрущёв... Мрачные времена должны были разрядиться — ленинское государство, сбитое сталинским обручем, означило полную и окончательную победу «социализма». Зарождалась великая ложь!

Хрущёв, в силу наивной и доброй веры своей, остававшейся девственной ещё со времён его первых политических шагов в Юзовке (ныне – Донецк, а ещё ранее - Сталино), не был сориентирован историческим выбором ни на что зловещее. Можно даже утверждать, что именно тогда наша страна упустила свой первый шанс ухватить несуществующую жар-птицу за хвост.

Забавность и даже комичность того периода жизни, как нельзя более, способствовали раскрепощению человека. Нужно было немного поиграться, пережить после искусственных родов и инкубаторского воспитания глупое детство своё. Нужно было учиться осознавать самих себя, готовиться к утверждению собственного «Я»...

Взлетали первые ласточки, жаждали своего первого полёта их птенцы. Люди хотели учиться заново и самостоятельно, понять всерьёз и ленинское наследие, и сталинское воспитание — люди пробовали верить в самих себя, и совсем не шутя могли уверовать ещё и в:

«нынешнее поколение будет жить!..»

Этим и заканчивалось наше смешливое детство... Наступало прыщавое отрочество...

Новое правительство никак не могло примириться с самостоятельностью общества, с его скорым взрослением — чего доброго, но новый социальный организм выпестовал бы рано или поздно своё звено власти...

История и на сей раз не ошиблась, признав четвёртого апостола, смирившись с ним...

Так появился в нашем государстве истукан веры, Леонид Ильич...

И всё совершенно упростилось: стали жить «во имя» и «на благо».

И вся страна переоборудовалась в бутафорный цех; и время застыло, серое; и созидание увалилось тестом на президиумских столах — зарождалась единая, самовоспроизводящаяся биомасса...

Жить становилось всё гаже и гаже — человек терял свои контуры, ронял лицо, отрекался от души, ибо там было пусто — мёртвые плоды сталинизма забарабанили по стране в последний раз!..

Зло идеи, коммунистическая власть расстроили общество: «честью» унавозили основание; «совесть» оборотилась социальными мутантами; «ум» нахлобучил Корону партийной империи...

Человеку пришлось обзаводиться сразу двумя головами, первая из которых служила парадной маской, а вторая, так уж и быть, для внутреннего употребления.

История продублировала свой акт вандализма: теперь посмертная маска Ленина должна быть узнаваема в каждом ответственном лице...

И мы впитывали в себя частное зло, вбирали непогрешимую «правоту», постигали науку ненависти, ибо в глубинах каждого из нас саднили осколки разбитой Личины-веры – единственной нашей собственности.

Моральный кодекс строителя коммунизма был выброшен на помойку, а вместо него спешно придумывался «советский этикет» — партия переживала свою счастливую пору барства, обретала культуру «двора», где царили всевозможные «уровни» и чётко устанавливалось, что принято, а что нет...

Вождь второй как будто был развенчан, тело его давно уж было прощено и погребено; но какая-то полуправда, какая-то полуложь угрожали идейным развратом: жизнь «во имя» устрашала и травила всех нас...

Кажется, именно в эту пору мы спрашивали тайком совета и поддержки у Ленина... Призрак и его учение окончательно раздробились в массах... И все мы, без исключения, молча, ждали заката, агонии — всё равно, чьей: пусть и своей собственной...

Мы познали зло в самих себе — мы жили, творя и воссоздавая его ежеминутно, каждым шагом, словом и взглядом... Мы не любили даже себя...

Не любил себя и Леонид Брежнев — иначе не умилялся бы, принимая награды и Ленинскую премию «за достижения в области литературы»...

Наш четвёртый генеральный секретарь был беспомощным и первым среди всех, кто жил во имя смерти — фигуры и мумии могут обрести свое достоинство, но только в музее мадам Тюссо...

Юрии Андропов...

При всех кажущихся несообразностях и таинстве своей короткой власти, его звезда мигнула ярко и мощно. Позволительно даже предположить, что этот человек озарил своей настоящей, чудом уцелевшей, верой мгновение истории — что-то промелькнуло и в нашем осознании...

Ничего в нём не прочитывалось ни «ленинского», ни «сталинского» — он как будто готов был сражаться с «советским» купечеством и «партийным» ленивым барством...

Но начал пятый апостол не так: анахронизм и специфика его политики не могли профильтровать целое общество. И честная жестокость его «правды» не могла уже ничего успеть...

Черта периоду мёртвого социалистического государства не походила даже на тире...

История, возможно, ещё оценит роль этого человека, подготовившего единственный, исторически верный, шаг: совсем скоро страна должна была узнать последнего «коммуниста»...

Но уже за гробом Юрия Владимировича выстаивал свою очередь апостол шестой...

Представьте, зашли вы с приятелем в курилку только лясы поточить... То да сё, покалякать не успели, а уж апостола и нет: постоял едва немного-мало на кремлёвской дорожке, будто всё предшественника в последний путь провожал, да запамятовал...

Выпала семёрка — говорят, будто, как и тройка, цифра святая. В страну пришёл Михаил Горбачёв — человек, располагающий к себе с первого взгляда... Пришёл и сказал то, что говорили мы все лет, эдак, двадцать-десять назад... И что дальше?

И сказал нам седьмой апостол: живите! И все мы не то возрадовались, не то опешили:

— что, можно?!!

«А чего, — отвечал нам Горбачёв, — живите, ускоряйтесь, перестраивайтесь...»

Ускорения не получилось: не поняли мы сразу, что антиалкогольная кампания, о необходимости которой всё время говорили наши жёны, наконец-то свершилась!

Ускорение? Да, могло бы быть, если бы не был совершён первый экономический «промах» будущего президента, если бы «промах» этот не оказался решающим роковым ударом по экономике...

Вероятно, очень многие умы из народа подозревали, будто так и было запланировано, но без слова «промах», а тем более, «удар»...

По сути же, таким был, оказался таким тайный смысл ускорения... Здесь необходимо остановиться, и немного потереотизировать...

Историческая реальность не складывается только лишь из того, к чему стремится руководящая личность; и хотя цель определяет средства, историческое свершение оказывается невозможным... Помимо зримого осознания задач, стоящих на повестке дня, существует незримое, порой даже абсурдное, историческое подсознание, которое, в общем-то, и определяет развитие государств.

Расчёт только мог подсказывать, будто необходимы средства — огромные и чуть ли не все — для аппарата старо-новой власти, чтобы её укрепить, оздоровить, придать, ей, наконец, динамику и силу... Процесс этот мог означать ускорение, то есть, самые спешные меры на подступах к желанной перестройке.

Но почти сорвалось, срикошетило непредсказуемо — люди кое-как увернулись — и не стало сахара...

Единственный и совершенно конвертируемый наш рубль, бутылка, даже и этикеткой не моргнул в ответ — начиналась «ядерная реакция» совсем другого значения: задрожали цены, готовые вот-вот совершенно раствориться; но вместо этого пошла разудалая чехарда повального дефицита — забава отнюдь не для слабонервных.

Экономика рухнула, чтобы уже никогда не встать в прежнем своём «социалистическом» обличье. Она агонировала себе безропотно, а следом наступал политический крах...

Но ценой новых закланий, то есть почти готовой политической девальвации партии, процесс был приторможен — установился стабильный и верный политический кризис.

Слов взбурлило много, страстей регулируемых ещё больше.

Отчего же? Отчего робкий, как и во времена Хрущёва, наив

Откуда беспечное целомудрие наших первых честных лиц среди депутатского корпуса?

Почему это вдруг всё хоть как-то, да становилось возможным, неожиданным?

Объяснение всему этому мы найдём мгновенно, если поймём маскируемый смысл лозунга Перестройка — его задний план...

И не забудем тогда, к слову, о социальных мутантах брежневского времени — нашей «совести»...

Но прежде я хотел бы обратиться к фигуре Бориса Ельцина (слава богу, всё, кажется, обошлось добром)...

Так вот, отдавая себе почти полный отчёт о его роли и значении в нашей истории, нисколько не преувеличивая его возможностей, и нимало не уповая на ложный исторический след, я должен признаться, что глубоко ценю этого человека и готов восхищаться им, словно есенинский Хлопуша.

Замечу ещё, что нет у меня ни в малой мере взгляда на Бориса Ельцина снизу вверх... И хотел бы верить, что я не то, чтобы беспристрастен в своих суждениях, а смотрю со стороны, не обременённый, в общем-то, никакими личными интересами.

Попутно признаюсь и в том, что смотреть так же беспристрастно на Михаила Сергеевича мне гораздо труднее — сказывается не моя бестолковость в осознании запредельных «политических» фехтований искуснейшего «гроссмейстера», а простейший параллакс восприятия...

Не знаю доподлинно, что там может думать История в таких случаях, но сил обратных в нашем сегодняшнем дне нет!.. И это наиболее важно! Если не сказать более...

Объясняю всё это ещё и тем, что я ценю и уважаю чужую веру, какой бы она ни была; и даже готов восторгаться тем безогляднее, чем вера человека истиннее. Что поделаешь, это неисправимая моя слабость.

Но в отношении Бориса Николаевича Ельцина могу сказать, что болел за него всегда неподдельно естественно и с понятным запасом спокойствия.

Я был в печали и горестях вместе с ним, я радовался каждому его мальчишескому окрылению, и любовался тогда его скорым, несущим в себе энергию и веру, шагом.

И совесть моя чиста и безмятежна во мнении, потому что я никогда не выступал, в душе своей, в роли болельщика, способного не уважать свою команду за её горькие поражения.

И, не взирая ни на какие растасовки, ни на какие паутинные нити, опутывающие эту фигуру исподволь, злонамеренно, я ни разу не усомнился и не переставал верить в этого человека. Единственное, что могло оборвать мою веру в него, это говор медных труб или их низкочастотный гул...

Смею утверждать, отвечая как бы косвенно на одну из добрых инициатив «ЛГ», что нам ещё предстоит не раз обращать самое пристальное внимание на феномен Ельцина — бесплотную историческую суть этого единственного явления-личности...

И если судить безжалостно, то можно говорить о человеке, которого с полным правом придётся признать великомучеником и причислить к лику святых нашей человеческой веры-памяти...

Я прощаю ему сегодня любые и всякие недостатки и несовершенства только и уже потому, что Борис Ельцин, безо всякого нашего вздорного и кичливого пафоса, есть и останется нашим народным героем... Думаю, ни гордость и ни печаль не подкосят этого человека...

Но слово, любое самое высокое слово, ещё не придаёт достаточной силы; и не поддерживает человеческие деяния совершенно... Нет у нас, в груди нашей, той строгой и точной энергии, которая способна защитить своего героя; нет у нас среднего и подверхнего «ума», способного свёртываться в угоду «своим» интересам — есть только голое, всё понимающее сердце...

Увы, это трагическая особенность и человеческой природы, и общества в целом: невольная участь ждать и верить своему избраннику, как отцу родному, способного побить чужого отца...

Но на таком минусе общественного самосознания способны сыграть всякие случайные лица, готовые на подлость, на ложь, на беспредельные нравственные изуверства...

Ельцин, к чести, не является такой фигурой... И эта его безотрадная, беспечная честность, пренебрежение к собственной политической безопасности, не гарантируют окончательной победы на политической арене...

Плюс же сейчас устоится в одном: взвешенность и последовательность решений депутатов российского парламента — поспешая медленно, они могут рассчитывать и дальше на накопление преимуществ; тактические же выпады, не просчитанные верно, нарушат сбалансированную позицию; размены тоже рискованны, так как грозят истощением политических сил, которые и без того на вес золота...

Пребывая неизвестно в сколь длительном осадном положении, российский парламент вправе надеяться на своего премьера, умеющего честно и выверено работать; демократической же партии не следует уповать на свои обособленность и независимость: обучаясь правилам политической борьбы.

Не лишне обращаться вновь и вновь к опыту деятельности межрегиональной группы, расквартированной, правда, не к сроку преждевременно...

Впрочем, давать советы, как говорили римляне, — самое дорогое занятие: слов почему-то всегда оказывается больше, чем веры в них.

Главное — это прорубить побольше просек в нашем бесправном социальном лесу: только так можно обеспечить кровообращение в нашем общественном организме, только тогда можно будет говорить о здоровых силах и необходимых ресурсах нашего человеческого сообщества.

Если не так, то почему же и ныне кто-то проносит у всех на виду «тяжкий» крест, увитый ядовитым плющом? Почему до сих пор хоть один находится человек, которому выпадает на долю нелепая трагически-парадная роль?

Я не спрашиваю об этом совета у нашей общей Перестройки, которую все мы разумеем по-разному; я тем более не ожидаю ответных фраз от кого бы то ни было...

И, если честно, если честно, как перед смертью, то нет и не может быть совести там, где чуть ли не с отрочества болтается протез, где нравственные ступни наши заменили хитрость и ложь!

Когда мы говорим об исторической закономерности, то впадаем в одну и ту же странную ошибку: мы мыслим в идеале, вне как бы времени, событий и лиц; тут же мы пытаемся рассмотреть, предугадать все частности, чего никак и никому не дано — и дело на этом заканчивается...

И вот, следом, История отбрасывает свой фортель: кто-то, движимый общей, слепой и безрассудной, мощной верой, врывается в процесс — и вся историческая закономерность летит ко всем чертям, чтобы впоследствии мы только и осознали, что иначе быть не могло.

Я не беру на себя роль оракула — бесцельное занятие — я пытаюсь говорить о проблеме, которую однозначно зафиксировать невозможно: жизнь всегда бежит впереди-сзади строк, в стороне от строк, вне строк... И, кто знает, по этой ли причине я спешу перейти к последней части своих записей?..

Будем думать, что действие, стремительное развитие неровных событий, катаклизмы истории не позволяют никому забегать вперёд, путаться под ногами у лошади — лидеру некогда останавливаться, оглядываться назад... Он мыслит как будто стремительно, судорожно рвётся к цели — он больше чувствует, чем осознаёт. Его бессмысленно вразумлять и понуждать для мудрой беседы.

Он видит зачастую дальше только потому, что видит то, чего, как кажется, не видит никто другой — он видит своё...

В этой, совершенно закономерной ситуации, каждый волен делать свой выбор: или забегать стёжки-дорожки, или устраивать гонки, или горой стоять, или же находить другие цели, а значит, и отыскивать средства...

Перестройка, в лице и от имени своего «начальника», поставила последнюю, значительную свою точку, сбросив в отбой козырного туза.

Встреча Михаила Сергеевича Горбачёва с Джорджем Бушем обязала нашего Президента во имя всего смысла собственной жизни пойти на сей последний, верный и единственный шаг...

Теперь всё будет зависеть от нас. Если мы поверим Горбачёву, и согласимся вместо Перестройки пойти на Компромисс, то в стране всё скучно стабилизируется, и мы начнём развиваться в русле «нормализации» совсем медленно.

Это внутри...

Однако инвестиции (высшая стадия тех же политических тенденций, во имя которых задумывалась и антиалкогольная кампания) не только повлекут за собой стремительное, качественно иное развитие, не только сыграют на руку очень и очень многим слоям общества, не только успокоят потребительские страсти большинства населения — они поставят в огромную зависимость наш внутренний процесс собственного развития, обязав постигать совсем другие премудрости...

Казалось бы, всё хорошо, за исключением деталей, до которых, впрочем, и дела почти никому нет — правительству, в первую очередь... Но говорить о правительстве, как и о партии, в наше время, по меньшей мере, наивно: понятно, что они призваны ныне не столько быть оплотом проводимой политики, сколько явиться по сути, ничего не определяющим всерьёз, податливым буфером — что ж, если им так нравится...

Но в результате всех этих состояний власть Президента автоматически превратится в локальную... Баланс трудный, едва удерживающий равновесие и стабильность, баланс едва возможный.

А уж это всё на совести союзных депутатов и на плечах избирателей каждой республики...

Понятно, что Президент страны урегулирует без особенных усилий внутренние сомнения: его частные и частые «победы» в международной политике убеждают лучше всяких прав...

Всё же не следует проявлять беспечное благодушие, хотя и кажется на первых порах, будто это сфера высшей политики: «победы» в области внешних международных отношений весьма и весьма сомнительны, относительны, так как бремя этих успехов, при любом исходе, ляжет на всех нас — цена нешуточная...

Значит, не только землю крестьянам, которых ещё нужно заново отыскать, возродить, как социальный слой, но и все последующие права на продукты своего труда и их свободную реализацию, минуя обязательные госпоставки. А если иначе, то пусть государство выступает при этом в роли обыкновенного конкурента наряду с прочими.

Далее, нет надобности превращать промышленные предприятия в вариации колхозного производства — не надо смешить почтенный мир ещё целые десятилетия...

Не стоит думать, будто Горбачёв до конца осознавал или предвидел весь дальнейший ход своих политических устремлений — всё значительно уже и проще...

И если бы мы приняли «на ура» все его нововведения, то ни о какой перестройке речи быть не могло.

Но есть у каждого из нас свои человеческие слабости: некоторые чувствуют себя совершенно уютно в хаосе, всеобщей бестолочи и неразберихе; иные предпочитают дело; и редкие никогда не расстаются со своим народом, потому что ничем от него не отличаются...

Каждый, таким образом, создаёт себе собственную среду обитания. К вящей убедительности, если бы все на земле могли быть Лениными, то коммунизм давно бы победил во всём мире...

(К примеру: в Израиле социальная природа общества отразилась в каждом индивидууме: есть там и свои пьяницы, и свои преступники. Диаспора была не такова - она как бы оставалась избранной в чужом отечестве. Не хочу углубляться, но что произошло бы, задумайтесь, если бы самых талантливых учеников одного возраста собрали в одном классе?..)

Однако ведь не всегда и не всем, к счастью, входит в голову такая историческая блажь... Хорошо ли нам всем, спросите каждый себя...

Очевидно, любой человек, оказавшийся на месте Горбачёва в 85-ом году, поступить вернее вряд ли сумел. Человек промежуточной формации, Горбачёв, должен был понимать и, возможно, понимал, что самоистощавшуюся страну нужно восстанавливать любыми экстренными средствами...

Так должно было бы быть в идеале... На что же на самом деле расходовалась энергия генерального секретаря, если не учитывать расстановку сил в обществе?..

Ускорение? Но кто мог понимать до конца, что все возможности исчерпаны, что потребительская мораль «во имя и на благо» не оставила ничего, никакой основы для развития, возрождения государства?

Разорение оказалось столь опустошительным, что даже Михаил Горбачёв, прошедший всеми коридорами власти, и, казалось, всё понимавший, не знал и не мог знать гигантских и монументальных (в насмешку и на века) пустырей нашей реальности...

Не видно это было с высоты «уровней», как и не видно до сих пор всем тем, кто жизнь пропустил мимо себя за игрой в политику по «мертвым правилам»...

А чего было беспокоиться: стояли здания, передвигался транспорт, выпекался хлеб, кроились материи?.. А народ, он, понятно, хитрый, жить умеет не хуже нашего — работать не хочет, сознательности никакой...

И ведь вращались типографские машины, сматывая рулоны в тиражи; и кино крутили, какое надо; и металл разливался по всей стране; и землю ковыряли везде и как следует; и вечерок скоротать у телевизора позволено — чего тебе надобно, Человек?!.

Но время молвило устами человеческими:

«Во имя чего, для кого и зачем, что преследовалось?»

И всё же, недооценивая катастрофу, Горбачёв наносит, как я уже говорил, последнюю смертельную рану экономике страны, проводя резкую и стремительную кампанию.

Судить о моральной или нравственной компенсации этого акта не приходится, как нельзя ничего сказать и об «экономической учёности», потому что ни пьянство, ни «наука» ничего, по сути, не меняли — в стране не было ни производства, ни потребления в их нормальном значении.

Ссылки же на то, будто все принимаемые меры вынуждены, как-то не укладываются в голове.

Если в стране и впрямь существуют могущественные силы, с которыми должен, вынужден считаться наш Президент, то нужно признать, что мы имеем беспощадную Коррумпированную власть... Если же нет или если такая власть достаточно условна, то мы сталкиваемся постоянно то ли с политическим обманом, то ли с политической несостоятельностью... Сталкиваемся, вероятнее всего, и с тем, и с другим...

Не нужно говорить и о единичной воле к власти, потому что усиление этой власти-конторы не оказалось бы возможным даже в случае, когда весь денежный запас средств народа и побочный капитал бумаг и драгоценностей осел в Кремле.

Избавления быть не могло. Потому что самопожирающая система не могла вложить ни во что свой капитал-балласт.

И если прибегнуть к самой грубой, но вовсе не сомнительной параллели, то существование всей нашей страны можно сопоставить с весьма странной, себя поглощающей функцией: как будто человек, наевшись однажды досыта, поедает исступлённо свои же отправления — вторичные, третичные — до никаких...

Странны поэтому и экономические программы, безо всякого исключения. И оказывается тогда нелепым даже избранный гений?

Приостановимся на этом...

Если допустить, что реальному правительству страны совсем не нужна никакая экономическая программа, что с позиций высшего эшелона власти это всё детские шалости из разряда «чем бы дитя ни тешилось»... Что тогда?..

Что, если в основе жизнеобеспечения тех, кто больше всех кричит о народе, погребены жизнь и труд этого же народа?

Тема моего материала не позволяет затронуть основательно один из абсурднейших феноменов всего нашего строя, а любые чувствования — ещё не право на переустройство всего сущего.

Скажу только, что необходимо всего одно верное решение, всего один верный шаг — смелый и ответственный — программа никакая союзная не нужна, если не сказать более...

Итак, что же: Компромисс, Параллельная альтернатива, Коалиционное правительство, Коррумпированная власть или Частная моя, никому не нужная, Жизнь?..

Граждане чего, и какой страны мы все?

«Такого Отечества такой дым разве уж настолько приятен?» — спрашивал персонаж Маяковского...

Что, и теперь этому персонажу нет места на нашей земле?!. Что, и теперь есть у нас право отвечать ему:

«Слушайте, национальный трутень! День наш тем и хорош, что труден! Эта песня песней будет наших бед, побед, буден»?

Но «всё смешалось в доме Облонских...» — и кому теперь адресовать слова поэта?

Выбор не может быть «или-или»; выбор разрушит ещё основательнее всю жизнь страны.

Альтернатива должна заключать в себе «и» + «и» + «...»

Если, конечно, возможно говорить о стабилизации, примирении различных сил и подходов.

Для единства страны выбор необходим во имя спасения страны... Чтобы не прозвучали эти слова вхолостую, нужно как-то выпутаться из того искусственного образования Союза, в котором мы все погрязли, и который нужен лишь тем, кто видит в нём последний оплот власти.

Только не нужно подменять местами образование «Союз» образца 22-го года и нашу общую страну, как таковую, как данность... Потому что «образование» никому не нужно, а страна нужна всем.

И если мы действительно хотим сохранить нашу страну, то, понятно, какую...

Но, что бы там ни происходило, История (и это не моё самоутешение, а убеждение) всё равно приведёт нашу страну к небывалому расцвету и подъёму...

Однако живём мы в сегодняшнем времени, а потому должны возвращаться неизбежно к проблеме дня.

Да, инвестиции восстановят, стабилизируют жизненный уровень в стране. Да, иностранный капитал в состоянии безо всяких сверхусилий исправить положение... Но, и это есть камень преткновения, каковы расчёты Президента, во имя чего привлекается американский капитал? Если во имя того же, на чём зациклился процесс Ускорения, то крах неотвратим.

Теперь завершилась Перестройка, пришла пора Компромисса... Но прежде, чем закончить свой обзор, хочу оговориться, что я нисколько не разделяю «интересов большой политики», не являюсь приверженцем «союзных политических структур»... Может быть, поэтому мне так трудно говорить о том, что, в общем-то, не стоит выеденного яйца... Я лишь отражаю сами процессы, как я их понимаю. И могу в третий раз согласиться, что привлечение капитала — вещь совершенно и в абсолюте необходимая... Но что потом?

Наши авторы не раз задавались вопросом об успехах внешней политики и провалах внутренней... Но если внешняя политика нам всем как-то понятна, то что можно думать о политике внутренней при полном её отсутствии, при том, вернее, что вместо неё существует у нас сплошной аппарат подавления и эксплуатации.

Фактически, у нас нет Министерства внутренних дел (или как его ни назови)...

Мы настолько были самоуверенны на заре нашего государства, так считали, будто нашли амулет вселенского счастья всех людей на земле, а из учения Маркса-Ленина извлекли «философский камень», что нисколько не позаботились за все свои глупые и преступные десятилетия о структурах внутренней политики.

Парадоксально, но абсолютный факт: ни Совмин, ни Верховный совет, ни партия не являлись сколько-нибудь похожими на нормальные институты внутренней политики. Как же могла совершиться Перестройка в таком вакууме? Как можно было рассчитывать на институты только репрессивного характера, институты порабощения — ведь диктат не решал никогда в истории, и никогда решить не мог вопросы внутренней политики?..

Понятно теперь более, что есть Коррумпированная власть или просто мафия. Свято место пусто не бывает – и вот образовался преступный трест, опутавший всю внутреннюю жизнь страны.

Признаться, становится страшно, когда бестолково и настойчиво создаются всё новые и новые институты усовершенствования — одряхлевшей, непристойно агонирующей системы... Страшно не потому, что «больного» уже не поднять никакими «препаратами» — страшно от лицемерия и бодрого ребячества, с какими мы отплясываем танец у лона некогда славной «коммунистической» веры. И обидно за отдираемые у всех крохи едва протекающей жизни...

Это не шоковая терапия, нет! Это всё то же и всё такое же уничтожение человека, с чего и начиналась наша «славная октябрьская» история... Как же всё просто и примитивно в верхах власти, если там всё ещё склонны править шабаш!..

И, говоря напоследок о Локальной власти «союзного» Президента, совершенно не уверенный в том, что слова мои окажутся нужными, я умолкаю... Замечу лишь, что власть эта ныне пребывает в своём зените, а Президент переживает расцвет своей политической карьеры – и рухнет всё это в одночасье...

Что же касается феномена «советский человек», об этом возможна речь лишь в том случае, если мне будет предоставлено на это право.