Косильщик Лужаев

Рассказ от третьего лица

(Дню защитника Отечества посвящается...)

За непрозрачным окном девятиэтажной избы-новостройки лукаво забрезжил рассвет, и брызги его окатили заспанное лицо слесаря 23-го разряда Афиногена Лужаева, мирно почивавшего летаргическим сном на комфортабельном пучке соломы. Нечеловеческим усилием воли продрав глаза, Афиноген увидел у одра свою жену Ефросинью, которая интригующе держала что-то в руке и блаженно улыбалась.
- Вставай, дорогой! Пришла повестка от твоей Совести, - сказала она и, скрипнув тазом, медленно растворилась в табачном дыму Афиногенного спросонья, предусмотрительно оставив повестку на чугунной тумбочке времен Людовика 1917-го.
Афиногену было не впервой наблюдать эту шекспировскую сцену. Повестка от Совести приходила ему с пугающей регулярностью два раза в год, нагло прерывая сладостный сон и вынуждая принимать решения, столь несвойственные профессии слесаря. Лужаев мужественно решил не принимать решений и вышел из избы подышать солнечным излучением.
Совершив утренний туалет и посетив вечерний макияж, Афиноген остервенело набросился на дымящийся завтрак, по обыкновению не заметив, что рядышком примостилась Ефросинья, заразительно жующая спелую морковку.
- Приятного аппендицита, - сказала она, вопросительно глядя на мужа.
- Спасибо, - жевнул Афиноген, мрачно предчувствуя расспросы.
- Сегодня с утра удивительный уровень радиации, - мечтательно произнесла Ефросинья и вдруг, безо всяких переходов, рубанула:
- Что ты решил с повесткой, дорогой?
Поперхнувшись соленым байкальским огурцом, Афиноген прокашлял:
- Пойду в поле.
- ОПЯТЬ КОСИТЬ? – вскрикнула Ефросинья с таким чувством, что ребенок в ее чреве всколыхнулся и заревел благим матом.
- Ушпокой дите, - невозмутимо сказал муж, сплевывая на дубовый стол остатки зубов, - надо, жначит надо.
Всякий раз, когда Совесть присылала Афиногену повестку, в которой укоряла его в равнодушии к судьбе Родины, дикая работа мысли Лужаева приводила к одному выводу – идти косить. Он знал, что это дурно, что одной косьбой не отделаешься, но все равно шел, и, возвратившись с полей, снова погружался в летаргический сон.
Когда Ефросинья покорно затихла, Афиноген собрал весь свой небогатый скарб, чмокнул жену в шершавый затылок и побрел вприпрыжку по просторному полю, не оборачиваясь на жену, махавшую ему вслед брезентовым носовым платком.
В поле буйным цветом мелькали первые косильщики. Наметанным глазом Афиноген без труда различал среди них новичков: они неумело махали руками, прикидываясь паралитиками.
- Эй, Лужаев! Подгребай сюда, - раздалось из-за соседнего стога.
Афиноген подгреб и, сбросив весла в пахучую траву, засучил рукава, откуда уверенно достал поблескивающую нездоровым блеском косу профессионала.
Подмигнув товарищам, которые тоже косили от Совести не в первый раз, Лужаев залихватски взмахнул косой и с жаром принялся за работу, внушая ужас и уважение столпившимся вокруг новичкам…
Солнце робко садилось за обкуренный горизонт, а косильщики все не могли оторваться от своего бессовестного хобби. И в самый разгар сенокоса, когда захмелевшие от работы новички осипшими голосами горлопанили народные песни, а далеко впереди них мелькала красная рубаха Афиногена, уверенно вырвавшегося вперед, - в тот самый момент из-за подозрительно темнеющего неподалеку леса вырулил на бешеной скорости колхозный комбайн, ведомый празднично настроенным егерем Аликом Бухалкиным, известным деревенским генералом в отставке (на генеральской ставке), в тот злополучный день справлявшим собственное повышение по службе.
Безбожно заносимый на поворотах, сумасшедший комбайн за считанные секунды подкосил не успевших опомниться новичков и уверенно понесся навстречу мускулистому затылку Афиногена Лужаева, одиноко совершавшего в пустынном поле бессмысленные вращательные телодвижения.
По-толстовски увлекшись прелестями физического труда, Афиноген принял шум в ушах за прихоти собственного организма, отвыкшего за время летаргической спячки от мускульных напряжений. Поэтому, когда за его широкой спиной зловещим призраком вырос комбайн, сотрясая шестернями и губя все живое на своем пути, в светлую голову Афиногена не закралась даже банальная мысль об Аннушке, пролившей свое масло, и Лужаев принял смерть без единой мысли (даже задней) в голове.

Вот так, глупо и нелитературно, под ножом комбайна погиб наш незамысловатый герой. А братская могила, поставленная на средства разжалованного Алика Бухалкина, до сих пор служит грозным напоминанием новичкам, что жизнь не всегда требует от нас сенокоса – иногда можно и пойти на поводу у своей совести!

Эдик Зопов
1999