На окраине вечности - 1

Ярани – реке детства, юности, зрелости и, надеюсь, последних дней моих…

День был дивён. Он уже подходил к концу. Солнце едва пробивалось сквозь кроны сосен. Солнечный ноябрьский день. Тишина и унынье в лесу. Только ворона-воровка, не раз укравшая скудный пеньтюховский «тормозок» иногда пролетала над лесом, горланя и ку-роча тишину.
Петр Васильевич сидел у костерка, смолил «Арктику» и думал ни о чём. Лишь какая то мыслешка пробиралась сквозь это «ни о чём»:
- Спасибо, Господи, за эту чудную осень….
А осень в тот год была редкостной. Сначала сухой и солнечный октябрь. Его на пару дней сменила ноябрьская слякоть со снегом и дождем, но потом снова крепкие ут-ренники инеем убелили окрестности. Лишь на солнце оттаивала земля, а в лесу, на его одичавших пустовинах полян, целый день покоилось белое покрывало инея.
"Спасибо, Господи, за то, что даровал столько всего. Сначала студенчество бесшабашное и чумное; затем экспедишные скитания по тайге и изыскиваемым трассам; и, наконец, эти тихие дни на Реке, куда все мутное и пустое по лености своей не проникает и где, как в молодые годы, безмятежно на душе, ясно в голове от этой тишины да от дымка этого костерка".
"Надо же, – удивляется Пеньтюхов – говорят, что жизнь коротка и одна. Неправда это! Человеку их дано несчетно: не нравится одна, плюнь и начинай новую. Да так до конца дней. Может и так случиться – сегодня начал новую жизнь, а назавтра судный день. Бояться этого? Ни в коем разе! Как раз и хорошо, что не в падении, а на взлете закончишь дни свои".
А дальше мысли колесом закрутились, в немыслимую траекторию вывернулись:
"Время – луч. Начало его где? Где угодно. Можно за точ-ку отсчета взять рождение Христа, можно Сотворение Мира. А дальше по лучу, то есть по прямой. Но в природе ничего абсолют-ного нет и любая прямая имеет кривизну бесконечно большого радиуса. Получается тогда, что и время не линейно.
Если исходить из этого и рассматривать закругление в плоскости, то получается, через какое то время, немыслимо боль-шое, прямая времени замкнется в круг.
Если же рассматривать это в трехмерном пространст-ве, то с определенной вероятность, которую тоже очень трудно оценить, в горизонтальной проекции время тоже замкнется, но в пространстве сделает виток спирали.
Что же получается? Время – спираль с бесконечно боль-шим радиусом и с неизмеримым (пока) шагом витков….
А моя спираль когда начала витки? Когда родился? Или, может, сейчас, когда открылась мне эта бестолковая истина? И, вообще, где я в этом спиралевидном мироустройстве, в этой веч-ности?"
Очнулся от мыслей, которые унеслись в немыслимое, костерок поправил, но на-вязчивая «судорога» не отстала, ответа требует на заковыристые вопрос.
"Тут…". – и, подумав, вслух уже сказал – НА ОКРАИНЕ….

Лето, как и положено, кратким сполохом отыграло. Уже и Спасы все прошли. Еще что-то от тепла июльского ремками беспризорничьими в августовские дни врывается, но осень уже чувствуется. Ее услышал в то лето Пеньтюхов еще в начале июля. Именно услышал. Вышел однажды из избы, на улице жара, ветерок гуляет, слегка взбадривая людей, в деревьях листвой играет, и та шуршит от дуновений его. Вслушался Пеньтюхов в эти звуки, и что-то щемящее зазвучало в этих шорохах. И тут понял, что с весны они ины-ми были. Вроде тот же шепот-воркование, но появилось в нем какое то едва уловимое позвякивание, которое к сентябрю усилится. Осенью от листьев иной шум с явным звяканьем – не одномоментным и кратким, а разливистым и долгим, будто новый музыкальный инструмент зазвучал в природном оркестре. Но в июле звуков осени почти не слышно, а, может, и нет их вовсе. Просто Пеньтюхову в его тоскливом состоянии духа послышались эти слабозвучные звоны, да к тому же он ждал эту осень, вот и подыграл ему ветерок в июльском разгуляйстве.

А приближающаяся осень ставила перед Пеньтюховым вопрос и ребром, и под ребро - в самый поддых: «Что делать?». Надо работу искать. Но как? Знакомых, которые могли бы что то присоветовать, в Городе не было. Самому найти оплачиваемую работу (узнавал уже) практически невозможно. Знакомые, конечно, есть. Но сами еле-еле концы с концами сводят. Суп едят без мяса, всякими кашами да макаронами желудки забивают. Основной прокорм то, что на дачах вырастет.

По приезду в Город в первый раз, когда квартиру покупал, зашел Пеньтюхов к однокласснице. Время было обеденное, и хозяйка пригласила Петра к столу. А когда подавала тарелку с супом, предупредила.

- Суп без мяса, так что, Петь, ее обессудь.

Пеньтюхов это понял по-своему. Глянул на худющую женщину.

- Понятно, сейчас все постятся, чтоб фигуру не испортить.

- Только одни от «поста» худеют, а другие пухнут.

Дошло до Пеньтюхова, что от нужды постятся люди. Смутился. Первым делом хотел в магазин сбегать и к торту, принесенному с собой, еще и банку тушенки прикупить. Но удержался, чтоб не обижать хозяйку, с аппетитом, несколько показным, съел предложенное хлёбово и даже попросил добавки.

Со временем привередливость в еде исчезла. Деньги, что оставались после по-купки квартиры, тихо иссякли. Занялся поисками работы. Для начала отправился в мест-ный «Гражданпроект». Но там и без него народ не знали чем занять и как зарплату им вы-дать.

Изучил начальник отдела изыскательского «трудовую» Пеньтюхова. Пояснил, что в былые времена приняли бы его на работу без всяких проблем. А ныне, дескать, извините – не можем.

Когда уж объяснил ситуацию эту непростую, то посоветовал в другую изыскательскую контору обратиться, мол, у них народ разбежался и вовсе, но сейчас появились объемы работ, а специалистов нет.

Отправился Пеньтюхов по указанному адресу. Выслушали его внимательно, еще кое-какие уточняющие вопросы задали и под конец «овердиктили».

- У нас сейчас все в отгулах и отпусках до конца месяца. А потом работа будет. И вам, надеемся, подберем кое-что. Так что в начале сентября подходите…..

До конца же августа оставалось чуть больше недели. И провести это время в Ершах – не подарок ли? Наскреб Петр Васильич деньжат на автобусный билет; на хлеб-водку (в меру); на чай-сахар для ублаженья душевного и в Ерши.

Ершовскую жизнь нынешнюю трудно жизнью назвать. Никто не работает, никто и не ест, согласно известного принципа социализма. Зато все пьют. Почти все, за малым исключением – старухи и старики да с десяток школяров. Но и их скудный пищевой раци-он не тянет на то, чтобы называться «полноценным питанием». К тому же последние явно нацелены на переход в категорию «питейцев», ибо к десяти годам уже познали вкус само-гонного пойла, в котором присутствуют многочисленные одурманивающие «инградиен-ты», позволяющие экономить дрожжи и сахар не в ущерб «градусам дури».

Васька – сорокалетний жлобинушка в первых рядах опойной братии. Живет от пенсии матери до пенсии. Как только не ухитрялась Зинаида Акимовна упрятать от «супостата» свои жалкие «кровные», но «лис» всегда находил подходец, чтобы выцыганить у матери «копейку». И на «книжку» пенсию свою переводила, и у родни в Реченске оставляла на сохранение, но безрезультатно. Васька же артист, каких ГИТИС с Голливудом на пару, как бы ни пыжились, не выпестуют. Целое представление разыграет, чтоб у матери денег выпросить.

То «басню» расскажет, что «бизнес» затеял, и надо, дескать, для «стартового капитала» двести рублей. Так складно свой «бизнес» обрисует, все по полочкам разложит, что та растает и даже «порадуется», что «непутевый за ум взялся и как не взяться с такой то башкой».То мак в огороде выдрал и пошел в Реченск наркоманам продавать. За деревней высидел пару часов. Мак в овраг закинул и к матери с «повинной».

- Менты, мам, повязали…. Срок хотят навесить.

Мать в слезы. Как да что. А Васька, как бы между прочим, с тоской в голосе.

- Вот если бы деньги были, то откупился бы….

- А сколько надо то?

- Пятьсот рублей. А где у меня пятьсот рублей этих. Придется на тюремную ба-ланду садиться. И надолго.

- На сколько же?

- А ты что, не знаешь? На пятнадцать лет – минимум.

Последним мать и добивает. Какая же сердобольная мамаша пожалеет пятьсот рублей на то, чтобы не попало ее несуразное дитё в острог.
Деньги сыну выдала. Напутствует.

- Ты. Вась, прямо в милицию, смотри, иди. Да деньги то подальше положь. Не приведи Господи, потеряешь, у меня ведь нету больше денег то. А до пенсии в милиции ждать не будут – упекут.

- Ни чо, мам. Не потеряю, - ему бы побыстрей теперь от матери оторваться, а та не отстает со своими «полезными советами».

- Будешь идти, так ни к кому не заходи. А то еще пропьешь деньги с дружками, а посадят тебя простодырого. Ты лучше быстрей сходи да домой, а я тебе поллитру куплю по такому случаю. Не каждый день ведь от тюрьмы то откупаться приходится.

Васька не дурак, все на ус мотает. Два часа посидел у дружков и домой, мол, все «откупился от тюрьмы». Сначала обещанную поллитру приговорил, а уж потом отправился с «пятисоткой» расправляться. И тря дня гулеванил, пока и в самом деле чуть не загремел, но уже не за «наркотики», а за то, что кому-то из собутыльников в нос заехал, а рука у него крепкая мужицкая.

Проходит время и новая версия «относительного честного способа отъема денег» появляется. В итоге: раз пять от тюрьмы откупался, столько же от мафии; от Чечни куда, его брали «в разведку»; от Чернобыля, где нужно было из «леактора» выносить «тяжелую воду» ведрами; от службы водолазом при спасении «Курска», где нужно было в Ледовитый океан нырять без акваланга; от цыган; от знахарки, пообещавщей сглазить; от центра занятости, направившего Ваську на общественные работы убирать туалет на автовокзале в Реченске, в венерологическом и туберкулезном диспансерах.

Раз десять «уезжал» Василий на заработки – на Колыму добывать золото; в Норвегию на нефтяные платформы; в Италию барменом; в Грецию собирать фрукты; в Англию садовником; в Сербию санитаром, когда там шла война с Америкой; на уборку хлоп-ка в Грузию; на Целину, которую решили снова «поднимать»; на БАМ, который решили достраивать японцы, обещающие с рабочими расплачиваться новенькими «Тойотами».

Зинаида Акимовна верила, но все же не до бесконечности. Стала относить пенсию в Реченск двоюродной сестре. Только деньги в руки и в город.

Но Васька и тут «уголливудил» старуху. Воспользовался, что Акимовна стала очень набожной, ни одного праздника не пропустит, чтоб в церковь не сходить. У церкви и в старые то времена в основном прохиндеи паслись, а ныне и вовсе настоящему нищему к паперти не подлезть, артисты – одного «Голливуда» с Васькой – обложили церковь, как басурмане Азов. Чуть не полпенсии уходит на нищих у Зинаиды Акимовны. Дело «артисты» знают. Такую жалость напустят, что всякая старуха свои немереные страдания жизненные посчитает малыми в сравнении с «голливудными».

Васька подругу-бичиху подговорил, чтобы та нищенкой нарядилась и у кладбища (идти в церковь Акимовне мимо него) встретила мать.

Идет старуха к сестре с пенсией. Для нищих у кладбища мелочишки приготовила. Только с кладбищем поравнялась, глядит – нищенка сидит, молодая совсем. Одежонка на ней старая, дряхлая, а харя черная вся, будто у кочегара. На ногах и вовсе никакой обувки, а уже октябрь. Остановилась Акимовна и интересуется, откуда взялась несчастная. А та только этого и ждала.

- Добрая старушка, вот ведь горе то, какое…. – за башку хватается, космы немы-тые-нечесанные дергает - … выскочила в окно сама то. А все добро сгорело. Успела только дочку сграбастать. Сейчас с ней в больнице отваживаются. Говорят, операцию надо делать, чтобы кожу на горелое место пересадить. Для этого деньги нужны. У меня же не только денег, а и одёжи то никакой нет. Откуда мне взять деньги на лечение дочечки. Василий то, муж мой, так и погорел в огне до головешки черной. А мужик от какой работящий был, где такого найти….

Разжалобила старуху. Та ей «десятку» сунула. А как услыхала про «мужа Василия», так и «зашифровало» у ней в голове уже свое: вот бы такую страдалицу да ее непу-евому Ваське в женки. Слово за слово, под это дело и подвела разговор. В итоге сговорились. Акимовна «нищенке» адрес свой дала и всю пенсию в придачу – на операцию дочке и на одежонку, чтоб предстала перед Васькой «прынцессой».

Три дня «голубки» помолвку праздновали. Мать их и так, и эдак от пития отры-вает, мол, дочку то обгорелицу проведали бы, да гостинцев отнесли.

Отнекиваются.

- Нельзя ей сейчас ничего. Она в «кунсткамеру» помещена, под колпак. Ей только чистый кислород туда подают для дыхания да бульон с витаминами по трубке вводят в желудок.
Не утерпела «бабуля», в больницу сама отправилась. Там долго билась в поисках «обгоревшей ликом внучки Машеньки». На нее смотрели, как на зачумелую и посылали из одного отделения в другое.

В конце концов попала к главврачу, женщине понятливой. Выслушала она странную посетительницу. Поняла все. Но ничего лучше не придумала, как объяснила (чтоб не травмировать просительницу).

- В Москву ее отправили, там операцию будут делать сложнейшую, - думала, уго-монится старуха.

Не унялась. Денег назанимала и отправила «голубков» в Москву, чтоб были при больной «внученьке».

«Голубки» прямо ошалели «от счастья». Три тыщи на пропой! О таком в самом дивном сне не приснится самому забубенному алкашу.

Две недели пропьянствовали и явились с похмельными рожами.

- Померла, Машенька, - в слезы оба «родителя».

И такие в их плаче слышалась «боль и отчаяние», что еще на литру расщедрилась сердобольная «бабушка».

После того, как литру выкушали, начался в их организме дичайший отходняк. Васька, хоть и проживший немного семьей, где-то в глубинах мозга не исключал возможность создать новое «гнездышко». На подлую свою подругу окрысился. Стал ее гнать, «женка» упирается. Тогда стал ее лупцевать нещадно. Акимовна такой перемены в сыне понять не могла и стала защищать «сноху». Но Васька лишь больше сатанел и пару раз даже зацепил мать тяжелым своим кулачищем.

Пока вся эта комедия творилась, Петр в Городе был. И приехал, когда действо уже заканчивалось. К дому подходит, а из калитки баба вылетает - не старая еще, но об-личьем Баба Яга в распутстве. Мимо Петра проскочила, даже не остановилась, будто гнался кто за ней. Пеньтюхов остановился, вослед бабе глянул, хмыкнул.

- «… не оглянется ли, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я?»

Нет, не оглянулась. В дом вошел, тишина. В закутке своем Васька лежит на кро-вати одетый и лицом вниз. Шаги услыхал.

- Ты, вернулась, стервозина?

- Это я. Вась….

Брательник повернулся.

- Фу…. Петро…. Я то подумал эта стерва вернулась…..

- Невеста что ли? – подковырнул Петр.

- Ага, невеста. Такая невеста приснится, инфаркт сделается.

Слово за слово, вытянул из Васьки Петр подноготную. Подытожил разоткровенничавшися брат следующим.

- Допились до того, что у нее «крыша съехала». Мать ее в больницу. Как путнюю определила, а та сбежала оттуда. Вся в ремках. Мать ей на одежонку еще полтыщи дала. Снова с ней загуляли. Одежонку в Реченске с веревок наворовали, а деньги в распыл. В Ершах и квасили. Самогону то у нас, залейся. На полсотни дворов три «точки». И у каждого свое пойло, со своим «секретом». Сам знаешь, всякую «химию» подмешивают. У нее снова черти в башку вселились. На меня сначала с ножом кинулась, орет, почему я Ма-шеньку из полымени не вытащил. Вот ей «сказка» то в башку как засела. У ней дочь то и в самом деле есть. Но здоровая, Слава Богу. Она ее матери в Питере подкинула. А сама сюда к тетке приехала да и загуляла. Больше года уж гостит. Я нож у нее отнял, под зад коленком и на улицу. Она там стала бузить. Бабаки коз с лугов гонят. Дура то палку схватила и на них. Старухи, как зайцы, в рассыпную, и про коз забыли. Одну догнала, но лупить не стала. Наоборот, откуда-то «сотню» вытащила и ей сует, мол, в церковь пойдешь, так помолись за Машеньку. И еще что-то плела. В конце договорилась до того, что благодарить стала за то, что бабка ей Машеньку ту рожать помогала. Потом опять палку схватила и за другой старухой. В итоге вызвали милицию. Танька от милиции на ветлу залезла и оттуда орет, что полностью согласна с Гагариным и никакого бога на небе не видит. Пришлось еще и пожарных вызывать. Стащили ее оттуда и в психушку. Выпустили. Тихая такая. За вещами пришла какими то. Я и понять не могу. Вроде выписали, но что вылечи-ли, сомневаюсь. Говорит, что к дочке в Питер поедет, но я думаю, дальше Реченского автовокзала не уедет.

Все рассказал Васька брату. А что скрывать, если так все получилось. Не умеет он врать. Кабы не простота его да прямота, может, и нашел бы себя в нынешней вороватой жизни. Башка не глупая; руки из нужного места растут – и плотник, и электрик, и каменщик. Да и «права» мог бы восстановить. Но не везет ему - найдет калым, так обязательно облапошат. В артель подвяжется, тоже надуют. То ли людей путних нет, то ли не попадаются. Сам, конечно, виноват тоже – не плошай. Но брат ведь, жалко. А чем подсо-бить? Сам почти в таком же положении, на новом месте не прижился пока. Посочувствовал Ваське, за ужином поллитру распили, вроде полегчало обоим.

Поутру сел Петр на велосипед, к которому еще с вечера привязал лодку и снасти, кинул на горбишко рюкзачок с куцым провиантом да с чифирбаком и фарфоровой чашкой и на Реку.
Приноровился в последнее время «экранами» рыбу ловить. Покидает их на перекате и на бережку минут пятнадцать сидит. Потом соберет их и ниже по реке раскидает.
Август. Еще не осень, но во всем видится и слышится ее присутствие. Травы на лугах пожухли, Оттавой пойма вызеленилась. Деревья не так шумят, как летом. А тут еще семейство гусиное, где-то таилось в своем гнездовье все лето, и вот взлетает всем гаму-зом. Молодых обучают летному искусству: то в поднебесье предосеннее холодное забе-рутся, то над самой головой у Петра просквозят.

«Продолжается жизнь то, - подумал, глядя на «высший пилотаж» гусиный Пень-тюхов, - еще бы на лад пошла, совсем хорошо. Да пойдет, куда денется», – успокоил себя.

Сидит на берегу чудак-рыбак Пеньтюхов. Костерок малый пред ним. Чаек гоношит. А пока вода не закипела, помидоры да яйца поедает, обмакивая их вопреки столовскому правилу «в соль руками и яйцами не лазить» в пакетик с солью. Вода в чифирбаке заклокотала. Снял посудинку с огня. Костерок тихонько ногой подтолкнул. Рассыпалась тепленка – никчему она летом, вода закипала, на том и спасибо огню. Заварки сыпанул, согласно бичевскому этикету, как учил Вася-хохол, «две жмэни». Рукавицей брезентовой чифирбачок накрыл, пусть настоится напиток дивный. С чаем разобрался и за реку смотрит, там стадо пасется. Одна корова к воде спустилась и на рыбака глазеет. В глазах огромных печаль, будто перед бойней. Смотрит на нее Пеньтюхов, а в голове брожение началось, «молекулы» мозговые в ниточку вытягиваются, нескладуха вырисовывается очередная. А, может, просто слышанное раньше всплыло в памяти.

Что вздыхаешь тяжко, пестрая корова?
Оттого ль что осень наступает скоро?
Опустел донельзя вытоптанный луг.
Козы с голодухи, вон, теребят ветлу…..

А потом мысли на иное переключились. Хорошо, мол, иметь в жизни такой уголок на своей Реке, куда от всех тягот можно спрятаться, где, устав от дел и забот, отдохнуть можно.
Так и есть. Всякому на Земле такой уголок найдется. Но почему-то не все хотят такой уголок найти. Свой! На своей Реке! А, может, ленятся, как Пеньтюхов педали до него крутить….