Офицерская школа

Ох, эта офицерская школа! Сколько с ней связано хорошего и разного!
Вхожу в класс. Передо мной безликая серая масса. Гимнастёрки, гимнастёрки, погоны… Все как будто на одно лицо. Постепенно высвечиваются индивидуальности. Вот два молоденьких лейтенанта: один с яркой рыжей шевелюрой, другой приземистый, с лукавой улыбкой, оба с любопытствующим взглядом: что внесёт в их жизнь эта молоденькая учительница? А вот этот, у окна, наверняка доставит много хлопот: туповатое, но самоуверенное лицо. Так и вышло впоследствии: многие неприятности были связаны с ним — он непременный участник всех передряг и первый зачинщик любого недовольства, направленного против школьных порядков.
На «камчатке» с левой стороны сидит совсем юный матросик. Он явно чего-то боится, и недаром. С русской грамматикой у него «неуставные» отношения. Первый же диктант даёт восемьдесят ошибок. Вспоминается яркий эпизод. После очередного диктанта, он подходит к учительскому столу с воинствующим и возмущённым видом. Он не мог сделать столько ошибок! Оказывается, он где-то отыскал сборник диктантов и прилежно списывал текст, который диктовался, но, бедняжка, и списать без ошибок он тоже не мог!

А вот майор! Он немного старше всех остальных, но его одолевают те же чувства и опасения, что характерны для маленьких школьников. Впоследствии он доставил мне довольно много неприятных минут. Как он стремился к «четвёрке» по русскому языку в аттестате! А получалась, если не двойка, то твёрдая тройка. Самолюбие — вот что не давало ему покоя. Он не мог выглядеть хуже рыжего лейтенанта, который неизменно получал хорошие оценки. К тому же, у майора была дочка семиклассница, приносившая домой только пятёрки. И вот мой майор пустился во все тяжкие. Сначала он предстал передо мною в роли влюблённого: носил цветы, поджидал у дверей школы, провожал домой, но все его речи неизменно сбивались на пресловутую четвёрку в аттестате. Затем он пустил в ход «тяжёлую артиллерию»: прознал, что у меня есть шестилетний сын, и пытался воздействовать через него. Как-то мой Сашенька прибежал домой, очень взволнованный, и попросил разрешения покататься на катере: «дядя майор хочет меня покатать».
Не помню уж, чем закончилась эта «майорская эпопея», но, скорее всего, свою четвёрку он всё-таки получил: ведь войну прошёл человек, что уж к нему придираться! Да и все мои ученики — дети войны. И свои звёздочки они получали отнюдь не в военных училищах, а завоёвывали на полях сражений. Попав в обыкновенную школу, все они превращались в детей, хотя и не без очарования и мудрости людей, много вынесших на своих, в сущности молодых, плечах.

А школьные будни преподносят сюрпризы. Вот экзамен по русскому языку в девятом классе. Текст прислали «сверху», диктант почему-то в стихах. Я диктую, а директор школы фланирует между рядами. Это уже немолодой человек, добряк, каких мало. По специальности он — географ и с русским языком не очень-то в ладах. При проверке я обнаруживаю, что ошибки какие-то одинаковые. Я их исправляю, а потом подходят ко мне несколько серьёзных грамотных офицеров и говорят, что во всём виноват Иван Тихонович. Слыша напевную стихотворную речь, он после каждой строчки делал знак рукой — запятая, и они не могли ему не верить.

А экзамен в десятом классе заставил покатываться со смеху весь городской отдел народного образования. В то время в состав экзаменационной комиссии входило много народу: председатель, и учитель, и несколько ассистентов, а также представитель ГорОНО. Весь этот грозный конклав сидел за длинным столом, лицом к ученикам. А наша офицерская школа находилась в ведении Севастопольского командования, то есть, местным органам власти мы не подчинялись. (У меня до сих пор хранится бумажка с благодарностью, подписанная адмиралом Черноморского Флота). Но всё-таки, для порядка, пришёл проверить подготовку к экзаменам очень грозный инспектор местного ГорОНО. Он зашёл в пустой класс, подготовленный к сочинению, затем, с какой-то непонятной ухмылкой, заглянул в учительскую и ушёл. Почуяв неладное, я бросилась в класс. На учительском длинном-предлинном столе стояли цветы в вазонах, полностью заслоняя нас от учеников, а перед цветами — о ужас! — коробки с конфетами, торты, печенье и прочее. Именно это заставило покатываться со смеху весь строгий отдел народного образования.

Была у нас преподавательница математики — женщина истеричная, самовлюблённая и полностью уверенная в своих женских чарах. А ученики-то — молодые красавцы, в погонах и при орденах! Они сразу же почуяли её женскую слабинку и играли на этой струнке, как хотели. На выпускных экзаменах по математике меня назначили председателем комиссии — полная синекура, но в математике я была абсолютный ноль. Но такими были тогдашние порядки: председатель экзаменационной комиссии был один на всех экзаменах. И вот начинаются экзамены, диктуется условие задачи и вскоре к учительскому столу выстраивается длинная очередь — учительница проверяет черновики и буквально диктует решение. Я, как официальное лицо, мягко делаю ей замечание, а она на весь зал громко вопрошает: «Товарищи, председатель возражает, чтобы я вам помогала. Как вы к этому относитесь?» Ну, как они могли к этому относиться? Я ретировалась в учительскую.
Однако эта история имела продолжение. Результаты экзаменов оформлялись в протоколах. Соответственно, результат экзаменов по мАтематике имел своё выражение в протоколе, который лежал на столе в учительской. Перед дверью учительской сгрудились наши выпускники. Я заметила, что тут были самые весёлые и красивые офицеры, окружившие преподавательницу математики. Настроены они очень игриво, отпускают комплименты и шуточки, а она не может удержать счастливую улыбку, так и светится, и расцветает прямо на глазах. Постепенно комплименты переходят в какую-то просьбу. Она решительно рвёт дверь учительской, влетает в комнату, хватает заполненный протокол, берёт чистый бланк и выходит в коридор. Спустя некоторое время, протокол вновь появляется в учительской, конечно, в изменённом виде — с улучшенными показателями. Ошеломлённый директор вначале изумлённо молчит, затем разражается гневной тирадой. В ответ, ему в голову летит графин с водой (хорошо, что мимо), а сама виновница падает на пол в истерике.

Но всё это цветочки, по сравнению с происшествием на выпускных экзаменах по литературе. Занятия у нас происходили по вечерам, и мы, то есть я и директор школы, недостаточно внимательно изучили инструкцию, где было сказано, что экзамен по литературе должен состояться в утреннее время. Экзамен назначили на шесть часов вечера, при учениках был вскрыт конверт с темами сочинения, и всё прошло, как по маслу. Но мы не учли, что в соседнем гарнизоне, где была такая же школа, экзамен состоялся утром! И наши дошлые офицеры, конечно, съездили к соседям и к вечеру знали все темы. И всё бы кончилось хорошо, если бы кто-то из них, очевидно, на радостях, хорошо не взбодрился и не расхвастался. Дело дошло до Севастополя, к нам выехала комиссия, и вот собрание учащихся и учителей, которое я не забуду до конца своих дней. Строгий полковник из Севастополя объявил, что результаты экзамена аннулируются и писать сочинение надо будет повторно. Что тут началось! Ведь это не дети, а боевые офицеры! Они отказываются подчиниться и во всём обвиняют директора. Он, бедняга, бледнеет и краснеет, но деваться некуда — виноват! И вдруг встаёт преподаватель физики и говорит: «Директор не виноват, виновата она», и драматическим жестом указывает на меня: мол, она председатель экзаменационной комиссии, с неё и спрос. И вдруг наступает тишина. А надо сказать, что мои великовозрастные ученики ко мне относились очень хорошо. Они переглянулись, встал один, очень серьёзный человек и сказал: «Ну, что же, раз надо переписывать, перепишем». Всё обошлось. Но для меня это окончилось сердечным приступом, и я помню, как поздно вечером директор привёл меня к себе домой и отпаивал валерьянкой и горячим чаем.

Но вот, наконец, и выпускной вечер. Тоже событие незабываемое. Ужин в офицерском клубе. На радостях, мои ученики отпускают комплименты, наперебой приглашают танцевать, кто-то бренчит на пианино, кто-то поёт под гитару, атмосфера праздника — наконец-то кончились мучения. Хорошо помню, как я танцую с одним очень высоким и довольно самоуверенным молодым человеком, и вдруг он падает буквально у моих ног — просто поскользнулся на паркете. А вот, я тоже сажусь к пианино и наигрываю какую-то лёгкую музыку. И это тоже, почему-то, вызывает бурю восторга: ну, как же, строгая учительница и вдруг такое!
Провожать меня вызывается один довольно незаметный офицер и вдруг, у ворот моего дома, объясняется мне в любви. Причём, говорит совершенно удивительные слова: что ему от меня ничего не надо, только чтобы я знала, что он меня любит и любил все эти два года, когда у меня учился.

Ох, эта офицерская школа! И слёзы, и смех, и грусть, и радость, и что-то незабываемое, что прошло со мной через всю мою жизнь. Конечно, многое позабылось, но иногда по вечерам, когда особенно одиноко, всё это всплывает в памяти. И как результат — эти непритязательные заметки…