Ваша чертова кукла ч. 1

Каждый человек рано или поздно выдумывает для себя историю, которую считает своей жизнью.
Макс Фриш

Воображаемый мир приносит вполне реальные выгоды, если заставить жить в нем других.
Веслав Брудзиньский

Такие, как он, не хотят стать героем,
Такие, как он, не пускают ракеты,
Такие, как он, пьют коньяк вечерами,
На кухне, курят сигареты.
Бархат

Пахло кислым. Каждый улавливаемый мною звук отдавался в голове невыносимой тупой болью. Я точно знала, где нахожусь, и с кем, однако от этого становилось еще горше. Коснувшись языком зубов, убедилась - все они на месте. Странно, один из ударов, который я получила перед тем, как потеряла сознание, разбил губу. А вот следующий – кажется, куда-то в область виска - вызвал салют из искр перед глазами и надежно вывел из строя.
Рядом шла напряженная возня. Человек дышал шумно, успевая при этом бормотать что-то под нос; судя по звукам, тяжести перетаскивает – хотя откуда бы им тут взяться? Желания взглянуть на него не возникало, оттого-то и глаза открывать не хотелось.
Храбрилась я зря. Было дико больно, до невозможности, до такого состояния, когда уже перестаешь понимать, что именно не так с твоим телом. Наверное, он переломал меня, точно спичку. Вчера ( а, может, позавчера, черт его знает, сколько времени я была в отключке) он вышел из себя окончательно, не без моей помощи. Язык – это все, что у меня осталось, вот я и язвлю без меры, за что и бываю бита. Вчера впервые зверь разбушевался до такой степени, что до сих пор удивительно – как живой осталась. Впрочем, мучитель не даст вот так просто помереть, будь он трижды не ладен. Потихоньку, стараясь не выдать себя ни единым звуком, я шевельнула пальцами ног. Это простое движение давалось с трудом, я стиснула зубы, боясь проронить хоть стон, но теперь была уверена хотя бы в одном – позвоночник цел. По виску скатилась капля пота, неприятно щекоча кожу. Не так все страшно, как казалось… Однако, вероятность не придти в себя вовсе в последнее время не пугает.
- Очнулась, сучка, - голос мучителя приторно-ласков, до тошноты, хуже кислого запаха вокруг, хуже любой испытанной боли. Он пинает меня под ребра, отчего глаза распахиваются сами по себе, непроизвольно льются непрошеные слезы. – Что же ты притворяешься?
- Окружающий мир жесток со мной, вот и не спешу смотреть на него, - на попытку сесть уходит много сил, но уже через пять минут я прижимаюсь к холодным плитам стены. – Ба, даже кости целы. Удивительные вещи, - в ответ на это высказывание мужчина хохочет, обнажая два ряда кривых, желтых зубов.
- Не жди легкой смерти, я же предупреждал.
- А я и не рассчитывала, уж очень великодушен этот поступок для твоей персоны.
- Еще не все грехи искуплены, ты же знаешь, - на этот раз изверг смотрит на меня с жалостью, как на неразумное дитя.
- Я здесь месяц, пора бы покончить с этим.
- Всего-то девятнадцать дней. Потерпи, не так уж и много.
В какой несчастливый момент пересеклись наши с ним дороги? Откуда он взялся в моей жизни, я точно сказать не могу. Ублюдок давно следил за мной, интересовался каждым шагом, любой мелочью , так или иначе имеющей ко мне отношения. Он считал, что я жила очень ярко, я сама была слишком яркой, вводила мужчин в искушение, несла зло и грешила, грешила, грешила. Весь этот ужас нужно было как-то остановить, и тогда маньяк решил, что в силах сделать это. Вбив себе в голову мысль, будто для этого одной только смерти мало, он запер меня в подвале. Придурок твердил, что желает только счастья, и сейчас нужно пройти великий путь очищения, чтобы после того, как мне выпустят кишки наружу, я сразу угодила в рай. Его сверхидея основывалась на том, что я тридцать три дня должна просидеть в замшелом погребе на воде и хлебе, размышляя над своими прегрешениями, смириться с участью и быть готовой отправиться на тот свет, пока еще чего не напортачила. Почему именно этот срок – я до сих пор не в состоянии внятно объяснить, но маньяк исходит из того, что избитой и голодной мне тут день за год, и это в какой-то мере повторит путь Иисуса – а разве есть лучший способ искупить свои ошибки?
Оставив мне хлеб, пластиковую бутылку с водой и - словно в насмешку – пару газет со словом божьим – о, он действительно милый!- сумасшедший не спеша поднялся по деревянной лестнице вверх. Молча, с нескрываемой злобой, я наблюдала за ним и мечтала только об одном: чтобы он навернулся, вот прямо сейчас, чтобы нога соскользнула со ступеньки, и он упал назад, тюкнувшись головой, оставив раз и навсегда наш грешный и жестокий мир. А я бы, наконец, выбралась из этой ненавистной клетушки, ямы размером два на два, куда не пробивается дневной свет и свежий воздух, и лишь под потолком одиноко болтается полуслепая лапочка, отбрасывающая странные тени на мой угол.
Но чудо не происходило. Я не знаю, что помогло не сойти с ума. Я надеялась, каждый день верила, что однажды снова окажусь на солнце, увижу семью, близких и любимых, перестану мерзнуть от недоедания и сырости. И убью эту мразь… Но дни текли один за другим, превращаясь в сплошной хоровод избиений и издевательств, я перестала различать день и ночь, а из отпущенного срока страдать оставалось все меньше и меньше. Руки опускались, почти все время я сидела подобно резиновой кукле, лишенной эмоций, лишь перед этим убогим изображая, что еще не смирилась и готова бороться за свою жизнь, каких трудов бы это не стоило.
Положив одеяло удобнее, я укуталась в куртку; тело болело еще больше, правая рука в перепачканном гипсе – привет нашей с маньяком первой встрече – онемела.
Я не сдамся. Я выживу. Перегрызу ему глотку, но не останусь умирать в злополучном подвале, у меня еще есть время придумать план.
Покрутив в пальцах здоровой руки заколку для волос, я уснула. Мне ничего не снилось.