Книга Не. Основная глава 6. Дао лягушки

Глава 6.

The man who changes letters.

On a dark balcony looking out of the corner of future,
Stands a strange man full of green smoke inside,
With a chink of gold electric light somewhere behind,
He wants to see the colored world, he is already mature. 

A man with no worries and needs,
Giving the eye like throwing seeds,
Straining his eyeballs to see something white
In this black canvas drawn by a blind genius without any light.
 
On the edge of the sunset there is a creature,
Who hangs himself somewhere in limbo.
He wants answers right now from his main feature
The green smoke inside.
Heaven,
Hell,
Limbo.

Neaven  - never.
Lleh  - lee.
Obmin  -  omen.

No pain, no sanity, no surprise, no protest
For him it is real, he is the main character in this fest
Of life with no one behind his back or nearby 
 He demands white color, which hides under his own lips, his ivory.

A man with no worries and needs,
Giving the eye like throwing seeds,
Straining his eyeballs to see something white
In this black canvas drawn by a blind genius without any light.

On the edge of the sunset there is a creature,
Who hangs himself somewhere in limbo.
He wants answers right now from his main feature
The green smoke inside.
Heaven,
Hell,
Limbo.

Neaven  - never.
Lleh  - lee.
Obmin  -  omen.
Christ is dead,
The puzzle is solved
Now it’s your turn,
Learn to live alone.* July 2008.



1 курс. Перед сессией.
Зима. Январь.


 Абсурд имеет смысл, когда с ним не соглашаются.
(А. Камю).

Qualibet!*

         Не имею представления, о чем пойдет эта глава. Может об алкоголизме, который не унимает печаль. Или о курении, которое  лишается вкуса с каждой затяжкой и набирает обороты в своей горечи и отравлении. Скорее всего, о наркотиках, этом протесте против увещеваний учителей, советов родных, рассуждений мудрых друзей.

Ты просто едешь с кем-то куда-то, в какой-то грязный подъезд и ждешь там, ждешь кого-то и смотришь в окно, а на улице уже стемнело, лежит сугробами ночь, недвижимы детские качели и нет прохожих, хотя кто знает, кто там снаружи. Наконец, этот кто-то спускается вниз по лестнице, представляется, жмет тебе руку – на вид он младше тебя на восемь, а то и десять лет, но у него уже есть то, чего еще нет у тебя. В перерывах между плоскими  анекдотами, он заливает твою перепуганную непривычной обстановкой голову рассказами, где и как он достал эту «траву», такую хорошую, не то что в прошлый раз, теперь эта трава та же, что и целый месяц назад. Ты хотел бы пропустить его слова мимо ушей, они тебя не касаются, но все равно внимаешь каждой фразе, обдумываешь ее, просчитываешь, как будто ты на деловом совещании, и тебе надо быть осторожным в словах и поступках. Вот сделка близится к своему апогею – на подоконнике коробок из-под спичек; тот, с кем ты приехал, рассматривает, нюхает и перебирает пальцами ее содержимое, приговаривая, что товар отменный, и надо брать; а тебе хочется оказаться за сотни километров отсюда, поближе к дому, к горячему ужину из мяса с картошкой и укропом. Ты поскорее соглашаешься с его доводами, а сам держишь руку в кармане, чтобы как можно быстрее расплатиться и убежать отсюда. Цена, естественно, на сотню-другую выше, чем обещал твой товарищ, этот гриф  с красной сморщенной шеей, но ты готов отдать все, что у тебя есть, лишь бы покинуть этот подъезд, напоминающий пещеру с примитивными карикатурами на стенах, логово аборигена, в котором собрались ведьмы на шабаш. Закрыть дверь и повернуть ключ. С радостью ты услышал бы неожиданный отказ из уст этого мальчика со спичечным коробком и уехал бы ни с чем, но с чистой совестью и сохраненным стереотипом, что наркотики, в том числе легкие, это не нужно и противозаконно. Но деньги отданы, товар у тебя в руках – ты из последних сил соображаешь, куда бы его поместить, спрятать от тех, кто на улице, кто хочет поймать и осудить тебя. Приходится класть коробок в карман куртки, просто в карман! и спускаться, спускаться вниз по лестнице в самую пропасть, на улицу, где качели уже не так недвижимы, а прохожие - повсюду, и каждый смотрит тебе в глаза, как будто в карман. Этот кто-то, с кем ты пришел, просит тебя подождать, пока он обсудит еще одно дело, будущую сделку с тем мальчуганом, хотя, на самом деле, он просто хочет забрать у него свою долю. Ты стоишь у подъезда и ждешь его, а самому уже хочется вернуться обратно, в замкнутое пространство, прочь от прочих, не имеющих отношение к этой проклятой сделке, продаже храбрости в обмен на огонь спичек, не вечный, но странный, уводящий в сторону. Когда этот друг возвращается с довольной миной на лице, ты уже перебираешь ногами то ли от холода, то ли от страха и собственной беспомощности, а этот кто-то, кто привел тебя сюда, говорит: «Пойдем на ту детскую площадку, там никогда никого не бывает, менты туда не заходят, вот и попробуем, а я покажу, как ее курить». Этот знакомый, сам дьявол, потирающий потные руки с длинными ногтями, он ставит тебя в безвыходное положение, предлагая сделку, от которой ты не можешь отказаться. С понурой головой ты следуешь за ним, вверх по очередной лестнице, вниз на скамейку, на которой лежит газета. На эту газету, искрящуюся жирно напечатанными слоганами и отвратными картинками людей из телевизора, (которые смотрят на тебя укоризненно своими помятыми плоскими лицами) - на эту  страшную газету вытряхивается табак из самых дешевых, режущих горло, сигарет. Он мешается с содержимым коробка, который теперь лежит прямо на скамейке у всех на виду – сигарета вновь забивается, кончик аккуратно закручивается пальцами – и она уже у тебя в зубах. «Вдыхаешь полной грудью и задерживаешь дыхание» - раздается чей-то голос откуда-то сверху и справа, и ты втягиваешь зеленый воздух внутрь, он разносится по телу, по рукам, по горлу, по ногам. Тебе хочется танцевать под музыку, которую слышишь и чувствуешь так отчетливо: ноги идеально отбивают такт, руки кружатся в хороводе друг с другом, и ты поешь то ли вслух, то ли про себя, но как будто вслух, слова, которые просто приходят в голову, - и каждое из них наполнено смыслом, сокрушающим все, на чем стоишь и где летаешь. Течет под ногами земля, крошатся и падают облака, а друг, твой лучший друг, ему можно довериться, он протягивает новый «косяк» и улыбается так смешно, беззаботно, как ребенок на качелях. Выкуриваешь потяжелевшую в твоих грубых руках сигарету, - и ощущения меняются, ты садишься на скамейку, как будто падаешь сквозь мягкий воздух, перед глазами все плывет вдаль, но остается четким, ты сидишь и теряешь голову. «Теперь давай сам» - говорит человек, стоящий твердо на ногах, как на каменных колоннах перед тобой, и показывает на газету с двумя кучками табака указательным и средним пальцами, один коричневый, другой зеленый, один белый, второй желтый. Бережно и с азартом, да так, что трясутся руки, ты скручиваешь что-то из чего-то и еще чего-то и говоришь сквозь безудержный, сумасшедший смех: «косяк!». Существо перед тобой тоже смеется, и вы курите, потом с трудом собираете остатки, которые складываете в коробок, тот направляется в карман, какой-то карман твоей куртки, уже не важно какой. «Пойдем отсюда, мы палимся, палимся» - говорит огромный кролик, а ты отвечаешь: «Секунду, у меня еще одно дело» - и загадочно улыбаешься, затем хватаешь газету со всеми этими яркими словами и веселыми, показывающими фокусы, клоунами на картинках, и рвешь ее на куски, рвешь большие куски на маленькие и подкидываешь в воздух. Идет снег. Ты создал снег.

***

Потом вы уходите, спускаетесь по лестнице, а это так тяжело: ты - то падаешь вниз, держась руками за ледяной поручень, то тебя тянет назад, - тебе хочется сесть на одну из сотни ступенек, но пушистый фиолетовый медведь ведет тебя под руку, как девушку на балу. Спустившись с лестницы, он обнимает тебя по-дружески, оставляя колючки от ели у тебя на спине и рукавах и говорит: «Ладно, давай по домам. Вон в той стороне метро, а мне совсем недалеко, я живу в соседнем доме» - и уходит, становясь точкой, медведем, клоуном, снова точкой, одним из деревьев во дворе дома. Ты оглядываешься по сторонам и понимаешь, что остался одни, не считая вон той женщины в меховой шляпе и темных очках, выгуливающей поздно ночью свою домашнюю игуану на поводке. А игуана такая зеленая, она нюхает сугробы и делает кувырки в разные стороны, потом пляшет на задних лапах и вдруг притворяется мертвой, она лежит неподвижно вот уже час или два – и ты начинаешь нервничать. Что-то не так с этой игуаной. Что-то не так с тобой самим – тебя трясет, и мысли несутся как поезда навстречу, «пора выбираться отсюда» - и в этом напечатанном жирным шрифтом  слогане так много слов. Ты делаешь первый шаг и чуть не падаешь на снег, «палимся, палимся» - говорит чей-то голос снизу и слева, а ты борешься, делаешь второй, третий шаг – и вот, ты уже идешь по дороге, а рядом носятся громадные грузовики и тракторы. Все превращается в страшный сон с окровавленной дорожкой, по которой ты идешь все ближе к метро. Миновав стеклянные отверстия для людей и турникеты для птиц, эскалатор для пауков, ты обнаруживаешь себя сидящим на перилах в вагоне, уже несколько минут изучающим карту метро, эту паутину из Дао разного цвета. Проходит несколько часов, ты делаешь пересадку, с каждой секундой приближаясь к дому с крышей, но тут, внезапно, тебе становится плохо, живот бьется в истерике, голова становится гантелей в руке, а вокруг, в вагоне, находятся люди. Они сидят на корточках, стоят в полусогнутом состоянии и лежат, раскинув руки и ноги в стороны, как нарисованные на полу и стенах символы Леонардо да Винчи, - и все они розовые кролики в форме и с масками, и с черными дубинками. Ты кладешь голову между ног и смотришь в пол, лишь бы не видеть эти кроличьи морды, но они говорят голосами. Один голос нашептывает слова на каком-то мертвом языке тебе в правое ухо, а другой – щебечет, как птица в спичечном коробке в другое ухо. Поднимаешь голову – все недвижимы, все молчат, опускаешь голову  – снова слышишь голоса. «Id est»*, «Vestigia»*, «Qualibet»* - кричит кто-то в левом ухе, а в левом – сплошное жужжание и колокол, церковный колокол. «Qualibet»!
Уже выходя из метро, ты минуешь последних приспешников закона, этих гончих собак стереотипов – ты вновь на улице, мрачной, слезящейся, длинной и порочной. Автобус проезжает мимо, делая вид, что не заметил тебя, тебя, кутающегося в пуховую куртку, а ты идешь по дороге, по знакомой с детства дороге домой, замечая каждую деталь. Ночь сменяется днем, солнце летит за тобой вслед, а ты бежишь вперед, чтобы оно тебя не догнало, играешь с ним в салочки и в чехарду. Вдруг ты дома, смотришь желтыми с белым зрачками в мамины опущенные веки, ты на кровати – все хорошо, только тебе плохо.

Проснувшись в холодном поту посреди ночи, следующей или той же самой, ты неуверенной походкой идешь в ванную комнату, открываешь кран и пьешь воду, пока она не вычистит все из организма. Пока ты не будешь состоять только из воды, этакий воздушный шарик, в который налили воды и завязали в узел, а кусочки ели плавают метелью в воде в шарике. Напившись, ты подходишь к куртке и достаешь из кармана коробок со спичками, так как ты хочешь курить, и тебе нужен огонь, затем ты возвращаешься в комнату, садишься за рабочий стол, открываешь крышку ноутбука, как обложку дневника, запускаешь программу Word и вспоминаешь слова, вспоминаешь, как это было.



1. The man who changes letters:

- chink – трещина, щель.
- mature – зрелый, возмужавший.
- giving the eye – смотреть, не отрываясь; стрелять глазами.
- to throw seeds – разбрасывать зерна, семена.
- to strain eyeballs – напрягать глаза, выпячивать глазные яблоки.
- canvas – полотно.
- in limbo – в чистилище.
- hangs himself – вешается, подвешивает себя.
- lee - защита, укрытие
- omen - знак, предзнаменование.
- sanity – святость.
- ivory - слоновая кость.

2. Qualibet» - любым путем (лат).

3. «Vestigia»  - знаки, следы (лат).


4. « «Id est» – то есть (лат).
 



      Дао  лягушки.


"Предложение неожиданных путешествий   есть урок танцев, преподанных богом".
                (К.Воннегут. «Колыбельная для кошки»)


               У странника нет компаса, так как направление хорошо известно ему, у странника нет часов, так как время лишено смысла, когда знаешь сколько займет твой путь. Он идет пешком по асфальту, как будто босиком по теплым, нагретым солнцем, камням, перепрыгивая с одного на другой, хотя если он вдруг и не допрыгнет до следующего камня, ничего страшного не случится, ведь для странника почва повсюду тверда в своей молчаливой доброте. Страннику хорошо, и на то есть вполне естественная и разумная причина – именно в этот ясный обыденный день, не предвещавший ничего значительного и прекрасного, он неожиданно открыл для себя новое движение в интригующем танце жизни; и имя этому целомудренному па – музыка, скрывающаяся за названием ее исполнителей “Infected Mushroom”. Этот вольный изгиб в сложном и длинном кружении представляет собой интересное явление в мире рук и нот, доступное большинству под прыгающими сумасшедшей лягушкой буквами “Psy-trance”. И подобно лягушке прыгает странник по камням,  представляя, что стоит посреди зеленого ядовитого болота и грациозно перелетает с одной кувшинки на другую, - он познал лягушку, которая при первом знакомстве всегда представляется под псевдонимом “зараженныймухомор”. Этот псевдоним, аналогично с китайскими фамилиями, не делится на составляющие целостность части. И все это объединяется, окружается, заточается в открытую клетку гармонии, в идеальный круг, при помощи которого затем срисовываем с неба облако и превращаем его в символ единства.

                В метро путешественник, он же - странник, обдумывает все то, что еще не пришло ему в голову, и старается разглядеть то, что еще не явилось ему во сне. Он желает опередить события, пытается обогнать самого себя на дороге жизни, после чего - повернуться навстречу и, совестливо усмехаясь, полюбоваться на свое тело в движении. Он чувствует эйфорию, подступившую к кончикам его пальцев, осознание возможности написания чего-то исключительного. Поэтому он ворошит исписанными листами бумаги в своей памяти, надеясь отыскать, какое из начатых произведений он может продолжить и, если зеленая лягушка улыбнется ему, то и завершить. Но рука не желает двигаться в знакомом ритме, пальцы не могут писать старые слова, - ни родную кириллицу, ни чужеродные образы, ни китайские иероглифы. Слова не ложатся в постель друг с другом ради обязательной рифмы, они бьют друг другу пощечины, потому что устали быть вместе. Пишущий странник признает, что его пальцы не слушаются его, они отвергают его приказы, плюют на него черными чернилами и втаптывают  мечту об окончании потерявшего причину стиха или рассказа в белую пустоту чистого листа. Тогда странник открывает книгу Хулио Кортасара и успокаивает возбужденные пальцы, водя ими по божественным строчкам, а они удовлетворенно прыгают с одного слова на другое, как будто играют в классики, как будто они тоже слышат эту музыку лягушек.

               Через промежуток какого-то времени, которое без надобности странствующему, он выходит наружу, встает, как в луч прожектора, перед солнцем, застывшим в ожидании его последующих решительных действий. Неподалеку останавливается автобус непонятно зачем решивший усложнить и, тем самым, наоборот, облегчить его предрешенную свободу выбирать. Так, странник выбирает странствие и отвергает искушение крутящегося колеса. Он вступает на длинную дорогу к дому, в которой не сомневается, поскольку это его родной путь, предназначенный им самим еще до своего рождения. Он делает танец звука громче и ближе к его целомудренным, но опытным ушам, и совершает не шаг, но прыжок, тем самым полностью отдаваясь лягушке.
               
               Он идет, идет туда, куда ведет дорога, делая шаг спокойный, шаг быстрый, идя медленно, оглядываясь изумленно по сторонам, а затем, будто срываясь с места, начинает бежать, бежит, бежит, внезапно останавливается и, наклоняясь, разглядывает свои быстрые ноги и спокойную почву под ними. Потом он выпрямляется и изучает прохожих, идущих неизвестно куда, но, тем не менее, вместе с ним. Странник движется плавно, по желанию перепрыгивая с одного края асфальтированной дороги на другой, изгибаясь и переставляя ноги, он преграждает путь другим людям, или, наоборот, высвобождает для них пространство для движения вперед. Время от времени он срезает углы и вот-вот сталкивается с кем-то из прочих путников, но неминуемость беды оказывается иллюзией, и дорога стелется солнечным золотым ковром перед Странником. Он останавливается вновь, заметив синюю скомканную бумажку под ногами, и смотрит на нее, невзирая на раздражающихся задержкой прохожих, смотрит, не разглядывая и не изучая ее бессмысленную осмысленность. Он просто смотрит на нее. Вскоре он поднимает голову и видит вдалеке некий зеленый с белым плакат, призывающий стать здоровым. А что может быть здоровее бега, и путешественник начинает бежать, но совсем по иной причине, скорее, следуя спокойному и мелодичному ритму композиции в его ушах, - он яростно бежит по улице, минуя стоящие на одинаковом расстоянии друг от друга фонари. Он проносится мимо первого, второго, не обращает внимания на светильники с третьего по седьмой, но озадаченно останавливается перед восьмым, горящим тусклым ненужным днем светом.
            
             Руки странника требуют танца, не уступающего по чувственности движениям ног, тогда  путник поначалу дисциплинированно опускает руки по швам, а правая рука начинает дергать пальцами в хаотичном такте, отбивая ритм свободы в движении. Каждый палец играет на специально предназначенной для него невидимой струне, создавая электронную музыку, начисто лишенную гитары. Ноги двигаются, подчиняясь то испанскому, то индийскому танцу, пальцы, не зная устали, отбивают аккорды, придумывая все новые и новые движения. Он идет по своему пути, закатив голову и глядя на небо, и хотя ступни опускаются на землю, сам он парит в голубоглазом небе. Слева его ярко слепит солнце, пускающее легкую рябь по водяным облакам, справа вдалеке отдыхает малюсенькая луна, или это всего лишь облако, играющее в луну, но играющее бесподобно. И он продолжает свое шествие, демонстративно переходя на обычный размеренный шаг, но в этом-то как раз и заключается его необычность. Рядом бежит собака,  - она гонится за кем-то, - и герой пускается за ней. Странный странник бежит за собакой, которая бежит за кем-то еще или за чем-то еще.  Молчаливый странник  бежит за собакой, которая скачет как черногривая лошадь непонятно зачем и за кем. Добежав до дерева, она останавливается и поднимает заднюю лапу, оказываясь не собакой, но псом, а путешественник показывает ей поднятый вверх большой палец и незаметно кивает головой. Неподалеку проносятся автобусы, такие глупые и медленные по сравнению с остановившимся героем, который вот-вот начнет двигаться дальше. А пока, он восхищается детским рисунком на асфальте, не считая нужным догадываться о том, кто или что изображено мелками на картине посреди дороги. Странник идет, дальше, - вперед, если уместно использовать это слово. Рядом бредет человек, разговаривающий с кем-то маленьким и невидимым у уха, вдруг этот человек беззвучно восклицает и поворачивается, возвращаясь туда, откуда пришел, наверное, там его кто-то ждет в эту минуту. Странник, следуя его примеру, совершает полукруг и тоже разворачивается и идет в противоположную сторону, но дорога, дорога, по которой он шел, никак не меняется, оставаясь такой же длинной и правильной. Через неизвестно сколько ненужных минут, ему надоедает повторять движения за прохожим, и он вновь разворачивается, заодно изобретая новый способ передвижения. Ноги переступают крест накрест, лавируя между собой, а руки произвольно выбрасываются вперед с согнутыми вниз ладонями, так, чтобы было легче рассекать шустрый воздух. Затем ноги странника начинают подпрыгивать, поднимая высоко вверх колени, сменяя ритм на быструю ходьбу с захлестом голени. Герой глядит на солнце и усиленно моргает, моргает, моргает, - и появляется второе солнце, рождается третье солнце в моргании век. Он отводит глаза, а три солнца бликуют на его пути, пока он подпрыгивает то на одной ноге, то на другой, с каждым разом отрываясь от земли все выше и выше, задерживаясь в полете все дольше и дольше.
         
            Время от времени путешественник берет книгу Хулио Кортасара в руки и выставляет перед собой или же прижимает ее к груди, как монах священное писание, и с ней бредет по жизни. Заметив растущее наперекор другим живым существам дерево, странный странник гладит его шершавый ствол, безболезненно для дерева отламывает кусочек коры и кладет в рот.
         
             Вблизи снует ворона. Ворона единожды каркает, а путник смотрит вслед взлетевшей птице. И эта птица – ворона, которая каркнула. Что-то горит, преграждая чистый путь лягушки. Не страшась огня, странствующий проходит сквозь него, превращая огонь в дым позади своей спины, и оказывается под навесом, укрывающим от солнца. Он замирает в тени шатра, играя в прятки со светилом, движущимся вместе с героем с самого начала пути. Теперь странник просто стоит у самого края навеса, вдруг выскакивает на свет и обменивается любезными улыбками с одним из трех солнц. Он уже почти дошел до окончания казавшейся в начале бескрайней дороги, а теперь моментально ставшей такой короткой. Ступенька оказывается перед носком ноги, а за ней - проезжая часть, - переход через другую, перпендикулярную этой, иную дорогу. Путешественник стоит перед переходом, хотя по нему не едет ни одна машина, ни одни автобус, так как он ждет не спокойствия, не безопасности, а того, чему нет рамок в движении. Он ждет, чтобы пойти дальше. Он переступает ступеньку, которая ведет ни вверх и ни вниз, а вперед по дороге. И спокойным шагом он доходит последние секунды на этом пути, ценя каждую из них, и уже не расходуя на прыжки и бег.
          
             Поворачивая в родной двор, он даже не смотрит на подъезд, его взгляд прикован гвоздем к детской площадке. На цыпочках он идет по зеленой ядовитой зыбучей траве, наконец, добирается до скамейки, неспешно кладет на нее книгу, устало и счастливо делает последний шаг к качелям и садится на них. Пальцы спокойно достают бумагу, ноги раскачивают странника на качелях. Он начинает писать стих.


Май 2007. (18 лет)

(Infected Mushroom - Becoming Insane)