Первый опыт

Когда ты ловкий парень и тебе через пару месяцев исполниться целых тринадцать лет, а на улице в полную силу цветет и пахнет лето, то мир кажется теплым, мягким и созданным только для тебя одного. И ты себя поневоле считаешь избранным.
Еще какой-то год назад лето было просто временем года. Ну да, тепло, ну да, рыбалка, ну да, ягоды-грибы – непременные и обязательные атрибуты жизни деревенского подростка. Но когда ты перешел в седьмой класс, жизнь твоя поменялась. 
Нет, конечно ягоды-грибы и прочая ерунда никуда не делись, но к ним добавилось совершенно иное, ранее тобой не замечаемое. Ты вдруг понял, что между мальчиками и девочками существуют различия. И различия эти – ого-го какие огромные. Конечно, раньше ты тоже это знал. Никто из знакомых девчонок не мог сравниться с тобой по умению ловко перелезать через почти непреступные заборы. Но это все не то, совсем не то.
Этим летом Севка Тарасов понял, что девочки – они другие существа. Сделаны не так, как мальчики, и особенно не так те, которые почему-то стали нравиться подростку. Ему и его другу Андрюхе они почти все вдруг стали нравиться до чрезвычайности. Временами доходило до того, что готовы были два закадычных друга детства кинуться друг на друга с кулаками, чтобы доказать перед этими особенными существами, кто из них двоих сильнее. А уж сколько словесной грязи друг на друга вылили, чтобы показать свое остроумие – об этом даже и говорить, и вспоминать не хочется.
День начинался, как и положено начинаться летнему дню, когда тебе почти тринадцать. Солнце жарко светило в лицо, лучший друг катил на велосипеде рука об руку, а впереди – встреча с приезжими городскими девчонками. Встреча на деревенском пруду. Вот где можно показать все, на что ты способен, продемонстрировать, что ты лучше всех, и друга в том числе! Что ныряешь дальше, что плаваешь быстрее, а еще, что от тебя невозможно скрыться, если случиться играть в салочки в воде.
- А ты, если что, купаться-то будешь? - запрокидывая голову, подставляя короткие стриженные волосы под легкий ветер и не переставая крутить педали велосипеда, прокричал лучший друг Андрюха.
- Спрашиваешь, - стараясь не отставать от друга и с еще большим усердием, чем он, налегая на педали своего велосипеда, почти задыхаясь, так же криком ответил Севка.
Ему приходилось трудиться больше, чтобы держать дистанцию с другом, потому как его раздолбанный «школьник» едва поспевал за новеньким легким Андрюхиным 16-ти скоростным «взросликом».
- Ё-моё, - резко выжал тормоз Андрюха, и отгоняя рукой поднявшуюся дорожную пыль, расстроено посмотрел на Севку, - чего делать-то будем? Я же плавки забыл надеть.
- Ну и что, - переводя дух от ненужной гонки и пятясь задом к неожиданно остановившемуся другу, хмыкнул Севка, - я тоже в семейных «трусниках», и ничего.
- Да ты всегда в семейниках, - огрызнулся Андрюха, - как теперь перед девками в пруд полезем? Стыдно. Может, вернемся?
- Сдурел? По жаре кататься туда-сюда? – запротестовал Севка, - ты как хочешь, а я возвращаться не буду.
Хоть и сказал Севка, что тоже забыл плавки, но было это только полуправдой. Так, для поддержания статуса и престижа. Плавки у него, конечно, дома тоже имелись, но… только отцовские. И мать и отец считали, что пацану в двенадцать лет рано еще в плавках «форсить». Хорошего в этом нет ничего. Баловство. Еще успеет, находится. Жизнь только начинается. Коли приспичит купаться, то и в трусах окунуться можно. Они же выросли без плавок, и ничего, живут счастливо. Стоит ли тратить деньги на прихоти пацана? Отыскала мать в гардеробе старые отцовские, купленные лет 20 назад, кинула гордо их Севке:
- Во, носи! Почти новые. Думали на юг съездить, когда покупали. Да так и не успели. То Зинка родилась, потом ты. Потом мать померла, и вроде уже как возраст не тот по югам разгуливать.
Севка обрадовался и тут же принялся обнову примерять. Но надев - помрачнел.  Плавки были велики, причем на несколько размеров. О том, чтобы купаться в них, речи быть не могло. Еще потеряешь, когда нырять будешь. Совсем загрустил и сник парнишка, если б не сестра Зинка. На семь лет всего старше Севки, а понимает его от и до.
- Давай тебе трусы ушьем, чтобы в обтяжку сидели, - предложила она, взлохматив брату волосы на голове, - и будут у тебя самые модные плавки – шортиками. Ни у кого таких нет!
Конечно, Севка согласился. Выбора-то не было. Вообще-то родная сестра – это всегда хорошо, особенно, если живет она с тобой в одном доме. Севке Зинка ну очень нравилась, и они всегда с ней ладили. Только недавно вышла она замуж да родила. И теперь стала жить в соседней деревне.
Оно, конечно, не так уж далеко, если на велосипеде, то за полчаса докатишь, но когда они жили все вместе, Севке было совсем радостно и счастливо. Муж у сестры оказался парнем свойским, и в футбол, и в теннис настольный, да и поговорить любил. Не сторонился Севки, хотя и больше, чем на десять лет старше был. Ну и что, что Севке спать приходилось на полу – места на кроватях не было. Он даже полюбил спать на полу. Настелет, бывало, мать одеял разных, перину из шкафа достанет. Ляжешь – красота! И уж точно никуда не свалишься.
Но взрослых разве поймешь, им почему-то подавай простор. Чтобы было много простора кругом, чтобы комнаты были пустыми и по ним можно было ходить, не перешагивая через спящих на полу. А зачем? Ну вот и уехала сестра с мужем и ребенком в другую деревню, где этот простор нашелся. И в Севкином доме вообще скукота поселилась. Родители все больше на кухне между собой что-то решают, иногда горло до полуночи дерут. А Севка сам по себе. Одно хорошо – никто к нему не лезет, не замечает целыми днями. Будто и нет его. Разве что поинтересуются раз в неделю мимоходом.
- Малый, ты ел что-нибудь?
Ел, и именно «что-нибудь». Да разве в этом дело, ел он или не ел? Конечно, и в этом тоже, но не главное, не главное это. Чувствовал кожей Севка, что не главное. А что же тогда главное, понять не мог. Так и жил последнее время: утро настает – он на улицу выскочит, и только его видели весь день. Если домой забежит, то быстренько по кастрюлям прошмыгнет – есть что в них, хорошо, побросает в рот. Нет – то же огорчаться не станет, на огород метнется, огурцами да ягодами живот набьет.
Андрюха, друг закадычный – тот по-другому живет. Он из зажиточной семьи. У него все самое лучшее, все самое новое. Севка вообще поражается иногда, как Андрюху родители терпят? Такого избалованного и наглого. Ну, по честному, родителей-то у Андрюхи не совсем комплект – мать да отчим. Жил Севкин друг в основном с бабкой да дедом. Вертел ими, как хотел.
- Я что, должен на этой развалюхе ездить? – пару недель назад заявил Андрюха, когда в очередной раз велосипед сломался, - давайте новый покупайте! Чего я у вас, как оборвыш!
Севка подсмеивался, в сторонке стоял, да смотрел, как лучший друг отчитывает бабку да деда за старый велосипед. Севка представил, как он заявился бы домой и потребовал вместо ветерана «орленка», на котором еще сестра каталась, купить ему новый велик. Ох и влетело бы ему тогда! Нет, не влетело бы, потому что он просить бы точно не стал, и уж тем более таким тоном.
Андрюхе не влетело. Дед с бабкой – это не родители. И через неделю по спецзаказу Андрюхиных деда с бабкой в магазин привезли велики. И на следующий день лучший друг ждал Севку возле его дома, оседлав новенький блестящий  шестнадцатискоростной велосипед. Севка был готов расплакаться от зависти. Тут же хотел идти к родителям и просить, умолять, обещать. Но им было не до него, что-то там праздновали-отмечали, и вряд ли бы прислушались к Севкиной просьбе. А через неделю зависть рассосалась.
В общем друг был лучшим, единственным, но сравнивать себя и Андрюху не имело смысла. Одно слово – Андрюха был из зажиточной семьи, а Севка, можно так сказать, из обычной.
- Смотри, сколько девок! – восторженно прошипел Севка, когда друзья подъехали к пруду. В жаркий день, тем более день воскресный,  возле водоема действительно было не протолкнуться. Половина любителей купания были, конечно, взрослые. Но они старались располагаться подальше от воды, от сырости и от детского шума и крика. Расстилали покрывала в высокой траве и прятались в ней. Но взрослые ребят не интересовали.
Все девчонки и мальчишки возраста друзей находились в воде.
- Ну, как без плавок в воду лезть? - опять заныл Андрюха, - Позорно. Смотри, все пацаны в плавках.
- И что? – не хотел уступать Севка, - я-то в трусах, и ничего.
- Да ты всегда в трусах, - взглянул исподлобья Андрюха, - тебе по фигу. У тебя и плавок-то, как у нормальных людей, не было, тебе и не стыдно. Я не знаю, буду купаться или нет.
Андрюха безразлично развалился на земле, сунул в рот былинку и стал рассматривать весело плескавшихся в воде подростков.
- Андрюх, - помолчав минуту, просящее зашептал Севка, - да ладно тебе! Смотри, жара какая. Зачем же мы тогда сюда приехали?
- А я не знаю, – сплюнул Андрюха, - я тебе предлагал вернуться - ты в дурку попер. А теперь мне купаться расхотелось. Как дурак, лезть сейчас в трусниках? И как назло Ленка здесь.
Ленка была тайной любовью друзей. Миленькое ангельское личико, обрамленное светлыми кучеряшками, снилось пацанам каждый день. Нежное создание родом было из города. Ходила там в музыкальную школу, и был у нее настоящий сотовый телефон. Привозили ее уже который год на лето к бабке родители на черной блестящей машине. Девчонка была из потустороннего, нереального мира. Из мира фильмов, сказок, снов и грез.
- Ну  послушай, - предложил Севка, - давай не здесь разденемся. А во-о-он там, подальше отсюда. И в воду в камышах зайдем. А потом приплывем к ним. Никто и не заметит, что мы в трусах. Смотри, все же в воде сидят по горлышко, и не видно, кто в чем. И когда выходить будем, тем же самым путем выйдем. Ну, давай? А?
- Там же ила по колено, - небрежно хмыкнул Андрюха, но по тому, как он это сделал, Севка понял, что сама идея другу понравилась. Действительно, глупо было бы приехать на пруд и не искупаться,  развернуться и снова уехать домой. В такую жару только и спасение в воде.
- Ила испугался? – засмеялся Севка, - ил – не мазут, смывается. Зато никто нас не увидит.
- Ну ладно. Давай так что ли и сделаем, - согласился Андрюха.
Друзья подхватили велосипеды и покатили их в конец пруда, заросший высокими стеблями камышей.
Как много внимания люди придают своему внешнему виду! Оно, конечно, когда человек наряжен с иголочки, приятно посмотреть. Но какая разница, кто в чем одет, когда люди купаются в пруду?
Друзья уже несколько раз искупались. И конечно «по чистой случайности» периодичность их появления в воде совпадала с периодичностью появления в том же самом месте Леночки. В последний раз, накупавшись до синих дрожащих губ, и когда уже солнце начало клониться к горизонту, Севка не выдержал, поплыл к берегу раньше Андрюхи, который с настойчивостью продолжал оказывать знаки внимания белокурой девчонке.
Ноги почти по колено утопали в илистом дне. Мальчишка пожалел, что снова приплыл к камышам. Можно было бы выйти и на песчаный берег, и спокойно дойти по суше к своим вещам.
Севка почувствовал, как в проваливавшуюся в ил левую ногу что-то кольнула около большого пальца.
- Блин! - ругнулся он в сердцах, - и стараясь наступать только на пятку уколотой ноги, побрел осторожно к берегу. Острых камешков в пруду было предостаточно, и подобных уколов за время купания можно было насчитать великое множество.
Первым делом, как только Севка вышел на берег, он плюхнулся на траву и схватился за ногу, пытаясь рассмотреть, что там был за укол или укус. Ступня приобрела странный черно-красный цвет. Кровь перемешалась с илом, и крупными каплями стекала на траву. Из показавшегося вначале безобидным, укол превратился в жгуче-нестерпимую боль, которая стала расползаться по ступне, с каждой минутой поднимаясь по ноге все выше и выше.
Паренек испугался при виде крови и попытался шевельнуть пальцем раненой ноги. Кровь потекла сильнее, а боль пронзила до самой головы так, что Севка не смог сдержаться и тоненько завыл, не понимая сам, от чего больше – от страха или от боли.
- А-а-а-а!
- Чего воешь? – подбегая к другу и вытирая лицо рубашкой, хохоча спросил Андрюха. Купание с Леночкой привело его в прекрасное расположение духа. О том, что он не хотел залезать в воду, было давно забыто.
- Смотри, - глотая шершавые комки, бесконечно подкатывающиеся к горлу и пытаясь  не показать другу слез, выставил ногу Севка.
- Ни фига себе! - Андрюха присвистнул от удивления.
- Чего делать-то? – растерялся Севка, придерживая руками ногу.
- Чего делать? – задумчиво повторил Андрюха, - промыть ногу надо. А то грязь попадет, нарывать будет. Заражение опять же. Хотя, какая там грязь, у тебя и так все в иле. И зачем ты полез-то сюда? Вот дурной! Трусняки наши уже все видели. Ленка оценила, посмеялась. Охота тебе было по грязи лазить? Там же бутылок колотых до чертиков! Мы еще в прошлом году в том месте штук двадцать из рогатки разбили. Вот дурной!
- А как же я до воды-то? – захныкал Севка, - я же не дойду. Берег крутой. На одной ноге не дотянусь.
- Ладно, - сжалился Андрюха, - сиди. Сейчас принесу.
Он выловил уже позеленевшую, плавающую возле берега бутылку, и сполоснув, набрал в нее воды. Трижды ему пришлось спускаться за водой, прежде чем они наконец-то отмыли Севкину ногу от черного жирного ила и рассмотрели рану.
Две глубокие ровные борозды пересекали Севкин большой палец на левой ноге возле сгиба. Будто кто-то специально провел острой бритвой.
- Да-а-а, - многозначительно сделал заключение Андрюха, - круто ты напоролся! Тебе в медпункт надо, чтобы раны зашили. А то, если ты так ходить будешь, они у тебя все больше и больше надрываться будут и не заживут никогда. Самый сгиб. Ну, и опять же, возможно заражение.
- Какое заражение? – готовый сорваться на истерику, закричал Севка, - мы же промыли ногу?!
- Ну, ты и дурак, - удивился Андрюха, - да ты знаешь, сколько в этом пруду всякой хрени? Бактерий и бацилл? Давай, в медпункт дуй. Севка, ты правда дурак или притворяешься?
- Поедешь со мной? – попросил расстроившийся подросток, натягивая с осторожностью на раненную ногу носок и засовывая ее в кед.
- Зря ты это все, - кивнул Андрюха на то, как Севка обувается, - носки у тебя грязные, да и кеды тоже. Хотя, твое дело. Ладно, съезжу. Только если там никого нет, ждать не буду. Жарко, да и жрать охота.
- Спасибо тебе, - дрогнувшим голосом поблагодарил Севка, - а что ж мне, без носка ехать? А крутить педали как? Да и пыль, это ведь тоже грязь? Да?
- Угу, - безразлично махнул рукой Андрюха, - хуже, чем есть, вряд ли будет. Поехали, что ли?
Фельдшерицы, как  и предполагал прозорливый Анднюха, на месте не оказалось. Можно понять. Она ведь тоже человек. День воскресный, а у нее семья. Наверняка уехала отдыхать. Кто ж мог предположить, что Севка именно в этот день поранится?
Боль в ступне из резкой превратилась в тупую. Севка чувствовал, что левый кед у него совсем промок, будто он ходил по лужам. И пока ехали, материя кеда потемнела от крови, и несколько раз Севка замечал, как в пыль с кеда срывались крупные красные капли.
- Ну, ты сиди, жди, - предложил Андрюха, - может, она вернется скоро. А мне жрать охота, сил нет.
- Ага, - согласился Севка, и просящее добавил - ты когда поешь, приезжай?
- Не знаю, - не уверенно ответил друг и скривил лицо, будто у него зуб неожиданно заболел, - бабка там просила воды натаскать, огород полить…
- А-а-а, - понимающе согласился Севка, - ну если вдруг будет время свободное, то приезжай. Ладно?
- Ладно, - пообещал Андрюха, и оседлав велик, на прощание через плечо подбодрил – ты, главное, не дрейфь. Я в прошлом году, помнишь, руку тоже сильно порезал, и ничего, все зажило. Может и у тебя не все так страшно, как кажется, может, никакого заражения и не будет.
Он уехал, а Севка остался сидеть на лавочке возле медпункта. Было около шести часов вечера. Дневная жара спадала, но сидеть на солнцепеке все равно было жарко. Хотелось снова в прохладный пруд. Ну или в тенек Только отойти было нельзя, вдруг врачиху просмотришь. И тени не было поблизости никакой…
- С каких это пор Андрюха воду для огорода носит? – стал от скуки парень разговаривать сам с собой, - Севке – да, родители приказывают наносить воды, пока они днем работают. И он за день носит по 20-30 ведер, наполняя кажущейся бездонной железную бочку. Но чтобы Андрюха носил воду? Такого Севка не помнил. Ну да, конечно, зачем Андрюхе сидеть с хнычущим раненым Севкой рядом, когда можно посмотреть телевизор, покататься на велеке, может быть, даже на рыбалку съездить на вечернюю зорьку. Вечер-то, смотри, какой замечательный. Клев обязательно должен быть.
Около часа просидел Севка на лавке, ожидая фельдшерицу, пока проходящая в третий раз к колонке за водой бабка не поинтересовалась:
- А ты малай,  ай,  медичку ждешь?
- Да. Ногу поранил.
- Ой, милай,  ее ж не будет сегодня. Они все утром собрались, и мужик ее, и сын, в гости поехали в город. Наверное, к завтрему только вернется. А может и послезавтра.
- Да? - поник Севка, - Спасибо. Ну, я тогда поехал?
- Езжай, езжай. Да завтра с утра попробуй прийти.
Домой ехать ужас как не хотелось. Мать сейчас же начнет расспрашивать, что да как… Да где это случилось, да как это случилось? Начнет кричать на Севку, что он ее не слушает, а ведь она его предупреждала, что эти купания до хорошего не доведут. И мало того, запрещала не раз купаться в этом пруду.
Она, конечно, права. И все это она говорила ему раньше. Но как не купаться? Как не купаться, когда лето такое жаркое? Когда лучший друг не вылезает из пруда, и ему не запрещают? Ведь не объяснишь же ему, другу, что не можешь купаться только потому, что тебе запретила мать? Сразу засмеет, будет обзывать «маменькиным сыночком».
А потом мать начнет приставать к отцу, что вот, мол, «твой сын меня совсем извел, не слушает». А отец у Севки скор на руку, того гляди, еще и «подвесит», чтобы в следующий раз ноги не повадно резать было. Нет, конечно, бьют Севку нечасто, в последний раз, кажется, полгода назад случалось. За двойку по математике. Но ведь за порезанную ногу тоже можно схлопатать. Это уж как пить дать! Опять же, жалко родителей. Расстроятся. Лучше бы их дома никого сейчас не было. Тогда можно потихоньку спрятать кеды, найти тряпку какую-нибудь и перевязать рану, чтобы кровь перестала. И никому не рассказывать. Может, прав Андрюха, может, сама заживет?
Не суждено было сбыться Севкиным мечтам. О том, что родители дома, он понял, как только подъехал к дому. Соседи отдыхали от дневной жары на свежем воздухе, а многие из любопытства вышли из своих домов и с удовольствием смотрели и слушали, как семья Тарасовых в очередной раз выясняет отношения.
Мальчишка подъехал к забору, огораживающему его дом от других, и остановился в нерешительности. Появляться на глаза к родителям, когда они ссорятся, было бы совсем не умно, и даже опасно, так как в любой момент ненависть друг к другу у них могла перекинуться на Севку, и тогда он становился предметом их общего раздражения, и хорошо, если только словесного.
- Уйди, я сказала! - кричала растрепавшаяся простоволосая женщина, стоя перед входом в дом и подымая над головой топор. Ее покачивало из стороны в сторону. Топор был явно для нее тяжеловат, и держать его над головой для нее было задачей нелегкой.
Лицо ее налилось красным цветом от физических усилий и гнева. Когда она выкрикивала угрозы, то изо рта вылетали фонтаном слюни, язык заплетался и некоторые буквы в словах исчезали. – Уди, не води до хреха. Заблю. Сказала, заблю, значит заблю.
- Кого?! – стараясь, чтобы голос был грозным и громким, вопил ей в ответ отец,  понемногу наступая на пятящуюся к входной двери женщину, - меня? Меня в моем доме? Ах ты, сука! Я тебя пригрел, в дом к себе взял, а ты на меня с топором? Брось топор, я тебе сказал! Оглохла? Я тебе уши сейчас прочищу! Брось топор!
Севке стало страшно и любопытно. Эти два чувства раздирали его. Первое пыталось заставить его поскорее сорваться и уехать от дома. А второе – оставаться на месте и посмотреть, что будет дальше. Любопытство, как и положено в этом возрасте, взяло верх.
Он не однажды имел счастье наблюдать подобные игры своих родителей. Да, в первый раз очень страшно, и он даже хотел было кинуться на помощь матери, встав между нею и отцом. Как обычно это показывают в фильмах. Подросший сын защищает слабую женщину-мать от деспота отца. И даже кинулся, когда подобная стычка случилась у родителей в первый раз. Но отец легко отшвырнул его и таким страшным голосом гаркнул, чтобы он не смел влезать в отношения взрослых, что Севка перепугался до икоты.
А потом родители быстро помирились, и они уже вдвоем долго и нудно, весь вечер,  поставив перед собой Севку, объясняли ему, что между мужем и женой иногда случаются ссоры, и никогда не надо влезать между ними. Они сами разберутся. Сами все уладят между собой.
Вот потому сейчас Севка, сидя на велосипеде и прислонившись к забору, не вмешиваясь наблюдал за тем, что будет дальше. Скорее всего, отец отнимет топор у матери, затолкает ее пинками в дом и отхлещет ремнем, чтобы впредь не повадно было за топор браться. Именно так бывало уже не раз.
В любом случае, Севке это было на руку. Пока родители разбираются между собой, они не станут приставать к Севке.
- Да что ж ты делаешь-то, сволочь! - завизжал неожиданно высоким голосом отец. Он попытался быстро кинуться к женщине и вырвать у нее страшное оружие. Однако зацепился за стоящее ведро с водой на пути броска и споткнулся. Женщина, защищаясь от нападения, с силой махнула топором сверху вниз, и его острое лезвие по касательной зацепило руку отца.
- Не подходи! – голосом, больше похожим на звериный рык, завопила женщина. Глаза у нее от животного страха стали совершенно белыми и круглыми. Она снова подняла над головой топор. Лезвие поблескивало на солнце, и по нему медленно покатилась капля крови,  и докатившись до конца, сорвалась, упав на лицо матери.
- Ты что делаешь, дура?! – верещал отец, отбегая от жены к самому забору, зажав правой рукой рану. Рубаха в месте рубца потемнела, по пальцам, старающимся зажать рану, заструились красные ручейки. – Ты же мне руку отрубила! Сволочь! Гадина! Пьянь!
- Не подходи! Зарублю! – как заклинание повторяла мать, стараясь держаться на ногах, с трудом удерживая над головой топор одной рукой, другой в это время размазывая по лицу падающие с лезвия топора кровавые капли, - я тебе сказала, не подходи, значит, не подходи!
Случившееся только что на глазах у полдеревне, включая Севку, было какой-то нелепостью, неожиданностью, абсурдом. Словно находясь во сне, он видел окровавленную руку отца, заляпанное кровью лицо матери.  Сразу стали притихшими, присмиревшими соседи, переставшие обсуждать «ударит или не ударит».
- Малай, - увидев Севку, умирающим голосом, почти плача, застонал отец, - беги за медичкой. Смотри, что эта дура со мной сделала. Давай быстрее. Не знаю, доживу ли. Посмотрите, что она со мной сделала?
Севка очнулся от шока, и наконец-то до него дошел смысл произошедшего.  Ему стало невыносимо стыдно из-за того, что родители на виду у всей деревни устроили  разборки. Из-за того, что отец, тот самый отец, которого он уважал и боялся, которым гордился, сейчас бегал по двору, как битая собака, нещадно крыл матом озверевшую, обезумевшую женщину, едва державшуюся на ногах от страха и выпитой водки, которая к тому же была его женой. Из-за того, что и сам Севка, помимо своего желания, стал участником этого нелепого представления. Что до тех пор, пока он просто наблюдал за тем, что творят родители, на него, на Севку, никто внимания не обращал. Но как только отец крикнул это свое «Малай», соседи переключили, как по команде, все внимание на него.
И надо было теперь что-то делать. Надо что-то говорить, как-то действовать. Потому что когда к тебе обращаются, ты должен обязательно реагировать. Нельзя просто сделать вид, что это не твое, что это не к тебе. Такой вид может сделать Андрюха, потому что ему все равно, что и как происходит с родителями Севки. А Севке не все равно, потому что это его родители. И он обязан был принимать их такими, какие они есть. И Севка решился.
- Фельдшерицы нет, - дрогнувшим голосом крикнул он отцу.
- Да ты-то откуда знаешь? – не поверил тот, - а-а-а? Ты с ней заодно? Хотите, чтобы я здесь кровью истек? И сдох? Да? Ах ты, сученок! Вот и воспитывай вас!
Как было объяснить в двух словах разгневанному отцу, который ничего не хотел слушать и понимать, что Севка всего полчаса назад сидел и ждал эту самую фельдшерицу, и ему сказали, что ее нет и не будет сегодня. Все это можно объяснять в спокойной обстановке, а не тогда, когда нервы у человека, как струны, и слышать и знать он ничего не хочет, а кругом все кажутся только врагами.
- Да нет ее. Я точно знаю! – еще раз попытался достучатся до сознания отца Севка.
- А-а-а, так-то ты папку любишь? - захныкал театрально мужчина, явно рассчитывая на поддержку общества, - я за тобой какашки убирал, кормил тебя. А ты отцу чем платишь? Тебе что, жалко съездить? Ах ты, сволочь, ах ты, тварь! Подыхай, отец! Да? Ах ты…
- Да съезжу я  сейчас, - крикнул зло Севка и с силой надавил на педали.
За всем случившемся он совсем забыл о раненой ноге. Острая боль пронзила так, что  в глазах потемнело.
- Ну и пусть, что ее нет, - зло крутя педали, шептал себе под нос Севка, - я съезжу, мне не жалко. Толку только что?  Господи, хоть бы они там успокоились, пока я ездить буду! Хоть бы они в дом ушли! Хоть бы соседи ничего больше не видели! Стыдно-то как! А сильно она ведь ему руку разрубила. Крови много вытекло.  Но ведь наверное вся кровь человека не может вытечь через руку? Или может? Отца жалко, только он ведь сам виноват. Зачем полез? Мать дура, когда пьяная. Да и отец тоже, видимо, выпивши был. Ненавижу, ненавижу праздники и выходные! Почти каждый праздник что-нибудь да случается. Как раньше хорошо было, когда Зинка жила с нами! Если они и выпивали в праздники, то как-то все спокойно проходило. А теперь каждый выходной, каждый праздник – разборки. Хотя нет, конечно же, не такие. Руку она ему в первый раз разрубила. Раньше такого не было. Раньше просто между собой дрались, на кулаках. Тоже неприятно, но по крайней мере крови было не столько.
За такими нерадостными мыслями Севка доехал до медпункта и снова сел на знакомую лавочку. Начавший было подсыхать кед снова потемнел. Ногу жгло огнем, но снимать обувь носок и рассматривать что там, было страшно. Вообще смотреть на раны для Севки было настоящим мучением. Жуткое любопытство заставляло воображение рисовать страшные картины. Будто палец совсем надорвался и висит на одной ниточке. Только тронь его чуть руками – отвалиться. А как без пальца?
Севка, морщась от боли, время от времени старался шевельнуть  большим пальцем. Вроде ему это удавалось, а в другой момент вдруг начинало казаться, что палец точно оторвался, и из него теперь торчит обрубок белок костяшки. А потом ему казалось, что вся грязь, все бактерии, все до единой, кинулись на его раненый палец, и завтра нога распухнет, и ее надо будет отрезать. И останется он без ноги. И тогда ему становилось страшно, и он не знал, что нужно делать, как себя вести. Верить или не верить роскозням лучшего друга, что от такой раны может случиться гангрена. Парнишка впадал в отчаяние…
- Я ж тебе сказала, что медички не будет, - удивилась давяшняя бабка, в очередной раз идущая с пустыми ведрами к колонке.
- Да я так, - засмущался Севка, - я не ее жду, просто отдохнуть присел.
- Что-то ты долго здесь отдыхаешь, – подозрительно прищурилась женщина, - уж не задумал ли чего. Ты смотри у меня, я ведь тебя узнала. Ты Тарасов? В случае чего где и кого искать, знаю. Смотри у меня!
- Да ничего я не задумал, - буркнул Севка, и оседлав «верного коня», ни с чем покатил домой.
По двору ходить было страшно. Земля закапана почерневшими каплями крови. Смотреть на эти капли было неприятно. К горло подкатила тошнота. Он быстро пробежал по двору и вошел в дом.
- Коля, дай я посмотрю, что у тебя там? - елейным голосом, трогая за плечо сидевшего к ней спиной мужа, просила мать, стоя в одной сорочке и переступая от нетерпения с ноги на ногу босыми ногами по заляпанному кровью полу.
- Да пошла ты, дура…, - кривился от боли и злобы отец.
- Коля, ну дай посмотрю… Я только посмотрю, и все…
- Съездил? – заметив появившегося в дверном проеме Севку, нетерпеливо вскрикнул отец.
- Я же говорил, нет ее, - виновато опустив голову, почти прошептал Севка, стараясь не смотреть на лужу крови возле табуретки, где сидел отец, и на теперь уже запачканные все той же кровью ноги матери.
- Да он и не ездил небось, -  ехидно подначила мать, подозрительно посмотрев на Севку.
- Я ездил, - крикнул он, и ища поддержки, вопросительно взглянул на отца.
- Чего ты смотришь-то? - рыкнул тот на Севку, - чего ты на меня смотришь? Я тебя один раз послал за врачом съездить, а ты не поехал! Вот подохну здесь, будешь знать. Останешься с этой дурой жить!
- Коля, да не говори ты так! Любимый мой, дай посмотрю, что у тебя там?
- Все вы только смерти моей ждете.  Вырастил, выкормил на свою голову сыночка. Да пошла ты!..
- Коля, не трать ты на него нервы свои. Он же дурак, ничего не понимает. Что папке плохо, он не понимает! Дай, я посмотрю, что у тебя там. Дай. Сейчас йодиком смажем - все пройдет. До чего сволочной малый! Бездельник! Ничего не делает все лето, тока жрать давай. Ну, дай я посмотрю… Родной мой…
- Да пошла ты, - попытался было снова завестись отец, но эмоций не хватало. Он послушно протянул руку. – На, смотри, что ты там высмотришь? Ты врач что ли?
- Ой, да тут и нет ничего, - разглядывая внимательно рану, ободряюще поставила диагноз мать, - я-то думала, там рана ого-го какая, а там так, царапина. Сейчас мы йодом смажем, потом кремом, чтобы помягче была, и все. Завтра все заживет. Вот дурной-то…
- Опозорила меня, - заплакал отец, - на весь поселок опозорила. Как последнюю сволочь! Как последнего вора. Собственная жена – топором…
- Ой, нашел о чем переживать-то, - колдуя над рукой мужа, беззаботно засмеялась женщина. А то у них такого не случается? Да у них еще хуже бывает! Не переживай. А у меня знаешь что есть? А…? Не знаешь? А я вот как знала - приберегла. Сейчас рука-то сразу и успокоится.
- Эх, - повеселев, догадался отец, подыгрывая жене, - сейчас бы стакан махануть, для обезболивания.
- И стакан махнешь, а захочешь – и два. Эх ты, дурачок ты мой, дурачок…
Севка повернулся и тихо вышел из дома. Что будет дальше, смотреть было противно. Он свою миссию выполнил. Родители помирились, сойдясь на том, что всему виной их сын, нерадивый, ленивый, ну и так далее. Он сжал зубы, чтобы не разреветься. Глаза защипало, горло стал рвать шершавый ком.
- Никому я не нужен, - тихо прошептал он, - они сейчас напьются, и опять драться будут. Я им только мешаю.
Ему представилось, что вот уже совсем скоро наступит вечер, и надо будет заходить снова в дом, идти к своей кровати и ложиться спать рядом с этими людьми, с отцом и матерью. И дышать с ними одним затхлым воздухом – пропитанным плесенью, луком и спиртом. И засыпая знать, что в любой момент его могут разбудить крики. Или мать будет нещадно поливать отца отборной бранью, или отец обзывать мать разными нехорошими словами, а может быть, начнут выяснять отношения и с помощью кулаков.
Ночевать в этом доме сегодня было совсем невмоготу. В любой другой день – пожалуйста, но сегодня, после всего случившегося, после того, как дважды за день ему пришлось видеть кровь, свою и отцовскую. Нет, он не мог здесь остаться.
- Я ей скажу, что отец с матерью подрались, и мать отцу руку разрубила, - морщась каждый раз, когда приходилось нажимать педаль левой ногой, опять вел бесконечный  разговор сам с собой Севка, - а еще я палец разрезал. Очень сильно!  И можно я у тебя переночую? А она мне ответит…
Солнце почти село. От быстрой езды Севка почти замерз, когда подъехал к дому сестры. Зинка только-только загнала корову и собираясь идти ее доить, ополаскивая подойник.
- О! Привет! Ты чего такой хмурый? Случилось что?
- Мать отцу руку разрубила, а я себе палец разрезал, когда купался. Болит очень. – выдал все новости сразу Севка. Сил рассказывать в лицах и более подробно совсем у парня не осталось.
- Как разрубила? - растроенно поджав губы, поинтересовалась сестра.
- Сильно, - шмыгнул носом Севка.
- Ну, а я-то тут причем? –пожала она плечами, - а с пальцем что у тебя?
Севка сел на лавочку и стал осторожно расшнуровывать кед.
- Зин, а можно я у тебя сегодня ночевать останусь? – стягивая мокрый носок и преданно глядя сестре в глаза, попросил Севка.
- Дай-ка посмотрю, - не заметила вопроса Зинка, и присев на корточки, осмотрела ногу. Потом молча встала и пошла в дом.
Она вернулась минут через пять. И пока ее не было, Севка растеряно гадал. Та сестра, которую он помнил, которой носил самые лучшие яблоки, сорванные в соседском саду, самую лучшую, почти черную, землянику, когда она была беременной, и вообще старался всегда радовать ее чем-нибудь, сейчас была совсем другой. Не пригласила в дом, не пожалела, даже не поинтересовалось, что и как произошло. Что могло случиться с сестрой, которая была самым дорогим в его жизни человеком?
Зинка вернулась с пузырьком йода и непочатой упаковкой бинта. Молча присела на корточки перед Севкой и принялась вытирать ватой, смоченной йодом, его большой палец.
- Ай, больно, - поморщился брат.
- Ничего не больно, терпи, -  дежурно ответила она, не улыбнувшись.
Несколько минут она неумело, но старательно бинтовала ногу. И завязав узелок, встав, облегченно объявила.
- Вот и все! До свадьбы заживет!
Севка в ответ благодарно улыбнулся и снова осторожно спросил.
- А можно я сегодня у вас останусь?
- Нет, нельзя. Родители волноваться будут. Да ты и сам знаешь, спать негде, у нас же одна кровать только. Да и Сашка маленький, по ночам кричит. Не выспишься.
Будто услышав, что говорят о нем, из окна донесся детский плач, требующий немедленного к себе внимания.
- Да высплюсь я, - стал уверять Севка сестру, - и мне не обязательно на кровати спать. Я и на полу могу. Помнишь, когда вы у нас жили, я же спал все время на полу, и ничего. А родители, они ведь даже и не вспомнят обо мне… Ну, можно? Ну, пожалуйста!
- Нет, - оборвала Зинка причитания брата, и оглянувшись перед тем, как войти в дом, добавила, - ты езжай домой, пока светло. А то по теменкам поедешь. Давай, давай, езжай.
Расстроенный, ничего не понимающий Севка взял за руль велосипед и побрел по дороге. Он снова был один. Он с такой надеждой, с такой верой ехал сюда, пытаясь хоть как-то найти то, что искал сегодня целый день. Это «что-то» так и не нашлось.
Отойдя от дома сестры метров на пятьдесят, парень вскочил на велосипед и неторопливо поехал домой. Поехал к родителям, которые его не ждали.
Начинало смеркаться. Временами, когда дорога уходила вниз, Севка проваливался в холодный туман. Ветер от быстрой езды трепал волосы. Но сейчас холода парень не чувствовал. Он крутил и крутил педали, ни о чем не думая. Он возвращался домой.
Перед тем, как въехать во двор, он слез с велосипеда, и стараясь не шуметь, открыл калитку. Дом спал вместе со всеми своими обитателями. Свет в окнах не горел.
Парень поставил велосипед и присел на лавку возле крыльца, не решаясь войти. Посидел, пока стало на улице совсем темно, и стараясь не топать, зашел в дом.
Только сейчас Севка вспомнил, что за всеми треволнениями целый день во рту у него не было ни крошки. Парень прокрался на кухню и стал осторожно заглядывать в кастрюли. Все было съедено. Кастрюли были пусты, хотя и хранили запах пищи. На столе лежал обломанный со всех сторон кусок черного хлеба. Севка схватил его и впился зубами. Хлеб уже покрылся черствой коркой, но все равно на вкус показался парню вкуснее конфет. Конфет сейчас не хотелось, хотелось жевать и жевать этот кусок черного хлеба. Севка нашел соль, стоящую в банке на столе, и посолил горбушку. Стало еще вкуснее.
В темноте на ощупь он побрел к своей постели. Уличный фонарь уже давно зажгли и свет от него привычно падал в окно. Подойдя к своей постели, Севка заметил, что на ней, распластавшись, спит мать. Будить явно пьяную женщину и объяснять ей, где чья постель, Севка не за что никогда бы не стал. И постояв несколько секунд возле постели, он вздохнул и пошел прочь.  На постели родителей храпел отец, откинув забинтованную руку на подушку. Больше коек в доме не было.
Парень снова вышел на улицу. Слезы обиды и несправедливости душили. Он сел на лавку и стал жевать хлеб. Шмыгал носом и облизывал соленые от слез губы. Так он сидел несколько минут. Потом он положил недоеденный хлеб на лавку рядом с собой, нагнулся и снял кед. Стянул носок и, развязав узел, размотал бинт.
- И не надо мне от вас ничего, - прошептал он, и скомкав белую ленту в комок, закинул его на крышу дома. Затем, морщась от боли, снова обулся. Прихрамывая, зашел в дом, на ощупь снял с вешалки старую отцовскую телогрейку и взяв ее подмышку, вышел на улицу. Он лег на лавке, укрылся телогрейкой и, доедая хлеб, стал мечтать, что когда-нибудь и он станет взрослым.