Как я был корреспондентом

Лет пятнадцать тому назад, одна моя знакомая работала на кабельном телеканале в новостях культуры. Поскольку культура к тому времени окончательно сдохла, передача благополучно загибалась вместе с ней. Девушка работала там редактором, у нее был испытательный срок, и она с удивлением наблюдала, как народ потихоньку разбредается. Денег ей не платили, но, будучи человеком ответственным, она что-то там редактировала, верила обещаниям и терпеливо ждала, когда все наладится.
Однажды вечером, когда мы с приятелем мирно сидели за столом, и уже открывали вторую, она позвонила и нервно сообщила, что завтра в 10.00, надо снимать сюжет в Пушкинском музее, а корреспондент заболел, и попросила меня сделать репортаж вместо него. 
- Знаешь, Юля, - сказал я. – Я, наверное, не смогу. Я ж не журналист.
- Но ты же пишешь, – возразила она. – И там будет оператор. Он все знает. У меня нет другого выхода! Я уверена, что ты справишся. Там работы на час, и тебе заплатят двадцать долларов.
Последний аргумент оказался самым убедительным, и я согласился. Мы допили вторую и легли спать.

               * * *
На следующий день, хмурым утром, опоздав на полчаса, я приехал к Пушкинскому музею. У входа стояла старенькая четверка, возле нее курили двое со штативом.
- Здорово, - сказал я, подходя. – Я корреспондент. Что будем снимать?
Ребята подняли на меня мутные глаза. По их туманному взгляду, я понял, что они сами ни хрена не знают - но мы сработаемся.
Подхватив сумки и штатив, мы пошли в музей.
В вестибюле я подошел к музейным бабулькам и, стараясь не дышать на них, объявил, что мы «с телевидения» и сейчас будем делать сюжет о выставке. Все мы трое выглядели просто кошмарно, но, видимо, наш багаж и волшебное слово «телевидение», произвели на старушек достаточно благоприятное впечатление, и нас пропустили. Сопровождаемые их сочувственным шепотом, нагруженные как три Сизифа, мы стали подниматься по широкой музейной лестнице. Слава богу, идти было недалеко, выставка расположилась в первой же зале. Пока мои коллеги, тяжело дыша, распаковывали свое имущество, я подошел к сидящей у входа вахтерше, и поинтересовался, - а что, собственно, здесь происходит? Старушка ужасно обрадовалась, схватила меня за руку и потащила вглубь экспозиции. Через десять минут я уже знал, что имею счастье лицезреть полную художественную коллекцию князей Юсуповых, впервые собранную в одном месте, чуть ли не самого 17-го года. Венцом всего этого дела, оказались два портрета кисти Рембрандта, предусмотрительно прихваченные с собой в Америку младшим Юсуповым - тем самым, который замочил Гришку Распутина. Уяснив все это, я подошел к оператору.
- Значит, так, – сказал я ему, припоминая, что мне вчера рассказывал мой друг, полгода делавший передачу на «НТВ спорт». – Сделаешь общий план от входа. Эту стену. Эту. Потом панораму. А потом вот эти две картинки. Вместе, и каждую по отдельности. Крупно. И сматываем отсюда нафиг!
- Хорошо бы еще народ в зале снять, – задумчиво протянул оператор. – Посетителей.
- Хорошо бы, - согласился я. – Но где ж их взять?
По выставке бродили полтора человека. Тяжело вздохнув, оператор принялся за работу. Мы с водителем маялись рядом с камерой - присесть было некуда.
Уже на выходе, мы успели запечатлеть радостно галдящую группу школьников, ведомых учителями вместо уроков в музей. Их яркие курточки очень живописно смотрелись, на фоне огромного мрачно-серого фасада, и низкого грязного неба.
- Вот и посетители! – радовался оператор.

              * * *

По дороге мы похмелились, и, приехав на студию, я сел писать текст. Всей информации у меня было только то, что рассказывала вахтерша, поэтому текст получился довольно бессодержательным, но зато крайне эмоциональным.
Взяв листок, я пошел в монтажную. Из всех премудростей монтажа, я запомнил, что крупный план монтируется с общим, и наоборот. Начали мы с общего плана от входа.
Монтаж получился кошмарным. Длинные статичные кадры навевали вселенскую тоску, усугубляемую тяжким похмельем. Оператор был человеком талантливым, и очень точно смог передать свое внутреннее состояние посредством визуального ряда. «Ладно, черт с ним! – подумал я, посмотрев как все это выглядит на экране, – текст зато довольно бодрый».
Стали записывать текст.
Держа микрофон дрожжащей рукой, с третьей попытки, я, наконец, смог выговорить - «...кисти Рембрандта», и мы вышли покурить. Вернувшись, я еще раз посмотрел все целиком вместе с текстом, и как бы "со стороны". Тусклый загробный голос нетвердо вещал что-то про коллекцию шедевров на фоне унылых пустынных интерьеров. «Ужас, – подумал я, но переписывать смысла не было. – Ладно, попробуем музыкой исправить. Так… восемнадцатый век, барокко… из Моцарта нам что-нибудь!».
- Моцарта, что есть у вас? – спросил я монтажера.
- Нету Моцарта, – флегматично ответил он.
- А Вивальди?
- И Вивальди нет.
- Ну, хоть что-нибудь скрипичное есть? – с надеждой спросил я.
Монтажер взял кассету лежащую на самом верху большой стопки.
- Вот! Все что есть, – и поставил.
То, что я услышал, было точь в точь похоже на музыку из дешевого немецкого порнофильма.
- Ясно, - обреченно сказал я. – Больше, ТОЧНО ничего нет?
- Нет.
Прослушав пол-кассеты этого кошмара, мы выбрали тупо-мажорную бравурную мелодию, ту, под которую обычно идет финальная групповуха плавно переходящая в титры. В сочетании с изображением и текстом все это выглядело наглым издевательством над Рембрандтом, Юсуповым, Пушкинским музеем и всей мировой культурой вместе взятой.

                * * *
- Замечательно, – сказала мне Юля, вечером. – Ты молодец. Все прошло «на ура»! Главному особенно понравилось начало.
Сюжет начинался так:
«Коллекционирование шедевров изобразительного искусства – удел немногих избранных!»