Нервное

Я окончил школу в 89 году. Учился я неважно, и когда благополучно провалил экзамены в институт, передо мной замаячила перспектива оказаться в армии. Кто-то из моих друзей сказал, что если поступить в медучилище - в военкомате дают отсрочку, а потом, по окончании, призывают по специальности, то есть в медсанбат. Я решил, что это неплохой выход и пошел в училище.

Поступить оказалось на удивление просто. В моей группе из тридцати человек, было четверо ребят, остальные девчонки. Наша специальность называлась «медсестра общего профиля». Я стал учиться с неожиданным для себя рвением, помня о нависшей надо мной угрозой призыва, и веря, что моя специальность меня защитит. Впрочем, учиться было легко и интересно, и очень скоро я стал одним из лучших в группе, любимцем преподавателей. Так продолжалось до ноября. Однажды, вернувшись домой, я обнаружил повестку - мне надлежало явиться. Я принес повестку в канцелярию училища, взял справку, что являюсь студентом и, вооруженный этой справкой, на следующий день отправился в военкомат.

Как ни странно, но моя жалкая бумажка не произвела на военкома никакого впечатления, меня должны были призвать в конце ноября на общих основаниях. В училище мне посочувствовали и пообещали после армии ждать меня обратно. Такого удара судьбы я не ожидал, все мои планы в одночасье рухнули, в отчаянии я соврал военкоматовскому невропатологу, что у меня бывают регулярные головные боли, которые начались после сотрясения мозга, когда я в десять лет упал с качелей. Невропатолог посмотрела глазное дно и, на всякий случай, отправила меня на обследование в 51-ю горбольницу. И тут мне повезло - в этой больнице проходили практику наши студенты.

Меня и еще троих призывников положили в нервное отделение. Вчетвером нас разместили в боксе, рассчитанном на двух человек. Отделение было переполнено, больные лежали в коридорах. В основном инсультники, много было черепно-мозговых травм, иногда привозили и "белочек". Одна такая "белочка", чуть было не укусила меня ночью в коридоре. Уж не знаю, за кого он меня принял! Пришлось ввалиться в ординаторскую и будить санитаров. Мужик, тем временем, уже отправился гулять по этажам и сонные санитары, матерясь, бросились его ловить.

Все сестры в отделении закончили наше «медулище», и призывники пользовались у медсестер особенной популярностью. Они частенько забегали к нам, а мы вечно торчали у них в ординаторской, помогали таскать тазы, тумбочки, переставлять кровати, переносили на простынях жмуриков. Девчонки были молодые, веселые и не обремененные моральными комплексами. С одной из них - Дашей, у меня завязалось что-то вроде романа. В отделении быстро узнали, что я их будущий коллега, и меня стали припахивать и по медицинской части. Вместе с сестрами я разносил по палатам колеса, делал уколы, и когда в отделение на экскурсию пришла моя группа из училища, я гордо расхаживал по коридору в белом халате. Так незаметно пролетела неделя.

                * * *
Вечером последнего дня, после ужина, все мои соседи поперлись в хирургическое. Там, в коридоре стоял единственный на весь корпус работающий телевизор – показывали футбол. Я один валялся на кровати и читал. Пришла Даша.
- Скучаешь? – спросила она бодренько. - Пойдем, я тебя напрягу.
- Чего еще?
- Пойдем, поможешь мне, а то я одна замоталась.
- А Наташка где? – мне очень не хотелось вставать.
- Наташку я отпустила - Антончик ее ненаглядный, из армии приехал, а Витька с Пашкой футбол смотрят. Ну, пойдем, блин, некогда! – она улыбнулась.
Я встал и пошел за ней. В ординаторской пока я мыл руки и надевал халат, она гремела стерилизаторами - «черт, куда я дела?..», потом сунула мне поднос со шприцами - «не урони, смотри», сама взяла другой, и мы пошли по палатам. Когда прошли всю мужскую половину и мой поднос опустел, Даша сказала:
- Так, я в ординаторскую, а ты иди пока в двенадцатую, сделаешь внутривенно. Я сейчас вернусь, – и отдала мне последний шприц.
- Кому сделать?
- Бабка там, у окна лежит. Ну, увидишь, не ошибешься! Попрактикуешься, студент!
Я скорчил недовольную рожу и поплелся на другую половину коридора, в двенадцатую.

Когда я вошел, в палате все спали, только у окна в темноте кто-то шевелился, натужно кряхтел, скрипели пружины кровати. Я щелкнул выключателем. Старые лампы на потолке противно зазвенели и заморгали как стробоскопы. Я болезненно зажмурился, тусклый лиловый свет резал глаза. Наконец лампы нагрелись и перестали моргать, только последняя в дальнем углу светилась розовым, щелкала, вспыхивала и гасла.
От включенного света никто не проснулся. Бабка лежала у окна, рядом с койкой стояли две пустые капельницы. Я подошел к кровати. Серое больничное одеяло сбилось комом в ногах, все белье было мокрое в каких-то желто-коричневых пятнах. Бабка лежала на спине, одна рука, согнутая в запястье бессильно дрожала на груди возле подбородка, другая свешивалась с кровати. От нее несло тухлой яичницей пополам с застарелой мочой. Сальные, седые, жидкие волосы свалялись в космы. Она тряслась частой крупной дрожью, сучила ногами так, что кровать ходила ходуном, широко открытыми, мутными глазами смотрела в потолок и громко хрипела. Она умирала. Я никогда не видел умирающих людей, но тут даже мне, дилетанту с двумя месяцами медулища за плечами, все было ясно.
Я в замешательстве уставился на ее руки. Куда тут колоть? Даже если у нее и были когда-то вены, теперь их найти невозможно. Высохшие руки, похожие на руки мумии, от локтя до запястья были сплошным синяком от многочисленных капельниц и инъекций. Сколько она так лежит – день, два, неделю?.. В двенадцатую палату я до этого вечера ни разу не заходил.
Ладно… так!.. Надо колоть. Я осторожно взял ее за руку. Рука оказалась совершенно холодной и очень тяжелой, и вдруг я всем телом почувствовал боль ее бесконечной агонии. Вот она так лежит день за днем, и мучается, и страдает, и никак не может умереть, а ее колют и колют, и ставят капельницы, и продлевают эти бесконечные мучения, и я сейчас тоже буду ее мучить, ковыряясь иглой в этой синюшной дрожащей руке. Черт, а что же делать? Здесь больница. Врачи назначают лекарства, лекарства - лечат. Так надо! Я посмотрел на шприц. Что здесь?.. Эликсир жизни? Волшебное снадобье, которое поднимет эту несчастную бабку с постели? Тогда, почему это лекарство не дали ей сразу? Зачем так долго тянули? Нет, никакой это не эликсир. Это глюкоза или адреналин или еще какая-нибудь дрянь, которая, возможно даст ей еще час, еще несколько часов жизни… Жизни, бытия, существования на обоссаной кровати в беспамятстве предсмертной агонии. А что лучше – дать ей умереть? Что изменится от этого укола?
Ладно, в конце концов, это не мое дело. Сказали – надо, значит - надо. Где там у нее вены. Я поудобнее взял свое орудие пытки и попытался разогнуть ей руку. Надо крепче держать... Так... Ну, что тут... Черт, у меня у самого руки трясутся... Ну, давай!..
*****, сука, я не могу!
Когда я увидел вблизи ее руку с ужасными кровоподтеками под серой дряблой кожей, я понял, что я никогда не смогу всадить в нее иглу, никогда!.. Даша решит, что я обосрался... Ну и плевать! Да, я обосрался! Я не умею пытать полудохлых бабок! Сейчас она придет, и я ей скажу! Нечего меня подставлять - пусть колет сама! Это вообще-то ее работа.
Я отпустил холодную руку и она упала обратно на кровать, а я стоял как дурак и смотрел на хрипящую бабку. На потолке тихо зудели лампы, медленно тянулись минуты. Ну, что же Даша не идет? Сходить за ней, что ли? И вдруг я догадался - а что если она послала меня сюда потому, что ей тоже, до щемящей боли в груди, жалко эту несчастную, которая корчится передо мной, как раздавленная гусеница? И у нее тоже все болезненно сжимается внутри, когда ей приходится несколько раз в день искать иглой нитяные вены, заранее зная, что это бесполезно, бессмысленно и никому не нужно? И она послала меня, молодого кретина, который с сознанием своей врачебной миссии, гордый оказанным доверием, тщательно и добросовестно все сделает и избавит ее от мук душевных, а если я сейчас приползу к ней как побитый щенок, ей придется идти и колоть самой.
От напряжения я весь взмок. ****ь, гребаная бабка! Если бы ты сейчас, сию секунду, сдохла бы у меня на глазах, я был бы счастлив как никогда в жизни! Пожалуйста, сдохни! Я оглянулся, - никто не видит, как я тут ***ней страдаю на манер Раскольникова? Вдруг бабка встряхнулась, голова съехала с подушки и теперь ее мутные слезящиеся глаза смотрели прямо на меня. Конечно, она меня не видела, она вообще ничего не могла видеть, а я не мог оторваться от ее стеклянного взгляда. В голове у меня была полная каша, я почему-то лихорадочно соображал - любит меня Даша или не любит? А если любит, стала бы она меня колоть, если бы я так лежал, или не стала?
Тут вдруг я очень реально представил, как я лежу вот так, как эта бабка, трясусь в агонии и думаю – хочу я умереть или не хочу? Тогда я снял иглу со шприца и выпустил все два куба в мокрую простыню. Потом повернулся, подошел к двери, щелкнул выключателем, вышел в коридор и тихонько затворил за собой дверь.

Когда я дошел до середины коридора, дверь в ординаторскую открылась, и навстречу мне вышла Даша с подносом на руках.
- Ну, как успехи?
- Нормально.
- Молодец, – она пытливо посмотрела на меня. – Что-то ты бледный какой-то. Как самочувствие?
- Ничего самочувствие. Воняет там…
- Привыкай. Ладно, иди, я уж без тебя справлюсь. Шприц только, зайди, кинь в стерилизатор. Окей? А хочешь, посиди там, в ординаторской, я через полчасика приду, чайку попьем, а?
Я знал, что значит предложение попить чайку в ординаторской, но после того, что произошло в палате, я был как выжатый лимон и мне было не до чего.
- Знаешь, - сказал я, – что-то я не выспался вчера. Пойду полежу. Ты разбуди меня, когда закончишь, хорошо?
- Ладно, - мне показалось, что она ухмыльнулась. – Иди, дрыхни - соня.

Я пришел в палату, выключил свет и лег. Когда заглянула Даша, я притворился что сплю и она не стала меня будить. Потом я действительно заснул и не слышал, как пришли мои соседи. Я спал долго и без сновидений.

                * * *
На следующий день меня вызвал в кабинет зав.отделением, вручил запечатанный пакет с результатами обследования и отправил в военкомат. Я был для них «своим» и врачебная солидарность выручила меня. Меня коммисовали с диагнозом «последствия ЧМТ, недостаточность глазодвигательных функций слева» - что это такое, я не знаю до сих пор. После больницы я ни разу не появился в училище, хотя еще месяца три мне звонили и спрашивали - почему я не прихожу на занятия. Я не подходил к телефону, с ними разговаривала моя мама.
Когда через год я пришел забрать документы, случайно встретил в коридоре латиничку. Она долго охала и рассказывала как все жалели, что я ушел. Я извинился и сказал, что ушел по семейным обстоятельствам - не мог же я прямо ей сказать, что не люблю медицину.